Ельцин. Кремль. История болезни Хинштейн Александр

Примерно то же говорит и руководивший обороной здания, генерал Кобец:

«Как военный человек, я понимал, что против профессионалов, несмотря на то что у нас активных штыков человек пятьсот было, нас хватит максимум на несколько минут».

План под кодовым названием «Гром» должен был вступить в силу в ночь с 20 на 21 августа. Но по устоявшейся уже традиции путчисты начали готовить его лишь в самый последний момент, верстая чуть ли не на коленках.

Решающая роль в операции «Гром» отводилась группе «Альфа».

«В течение получаса поставленная перед “Альфой” задача была бы выполнена, – констатировал сразу после провала ГКЧП командир группы Виктор Карпухин. – Правда, с очень многочисленными жертвами. Мы знали, где находится Ельцин, другие руководители, имели поэтажный план. Каждый боец “Альфы” был обеспечен индивидуальной связью и мог действовать автономно».

Что же произошло? Почему «Гром» так и не прогремел?

Да очень просто. Первые же дни чрезвычайного положения показали всю беспомощность и несостоятельность новоявленных вождей. Если поначалу и возникали еще хоть какие-то иллюзии, то к исходу 20 августа они улетучились окончательно.

Вместо того чтобы железной рукой приступить к наведению порядка, горе-путчисты погрязли в бесчисленных совещаниях и словословиях. Вся их деятельность сводилась к выпуску указов и приказов, которые никем – хотя бы для виду – не выполнялись. Они даже не удосужились отключить телефоны и свет в Белом доме!

И когда генералы поняли, что крайними в очередной раз становятся они – армия, КГБ и МВД – реакция их была вполне понятной.

А тут еще и первые жертвы: когда в ночь на 21 августа колонна бронетехники пытается подойти к Белому дому, путь им преграждают ополченцы – три человека гибнут.

Самое поразительное – об этом сразу постарались забыть – колонна, на которую бросились защитники демократии, к готовящемуся штурму отношения никакого не имела: танкистов послали как раз на охрану Белого дома. По трагической иронии судьбы одни и те же солдаты и офицеры за одну ночь, сами того не подозревая, ухитрились одновременно оказаться и кровавыми палачами и героями, перешедшими на сторону революции.

Кстати, четыре месяца спустя, уголовное дело по факту гибели ополченцев было прекращено. Следствие вынуждено было признать, что военные действовали правомерно, ибо находились при исполнении, отражали нападение и за это достойны награды. Правда, к тому времени все погибшие – Усов, Комарь и Кричевский – указом Горбачева посмертно стали уже Героями Советского Союза: звание это присваивалось в истории в последний раз. (Горбачев хотел наградить звездой Героя еще и Ельцина, но тот в грубой форме от нее отказался.)

Очередной абсурд, коего в августе 91-го набиралось с избытком: и убийцам, и их жертвам – по награде…

Узнав о гибели людей, министр обороны Язов отменяет приказ о начале операции «Гром».

Да, если б даже и не отменил: это все равно ничего уже не решило бы. Штурмовать Верховный Совет отказались по очереди внутренние войска, группа «Альфа». Против применения силы категорически возражал генерал Лебедь.

Впрочем, ни Ельцин, ни защитники Белого дома об этом еще не знали. В ту ночь они приготовились к последнему и решающему бою. Даже человеку несведущему в военной науке было ясно, что любое сопротивление бессмысленно.

Первым не выдержали нервы у предсовмина Силаева. Он распустил по домам работников аппарата и трагическим тоном объявил Ельцину, что лучше его возьмут дома, чем он погибнет в кровавой мешанине. «Сегодня ночью с нами будет покончено, – воскликнул отважный премьер. – Прощайте!»

Это малодушие Ельцин припомнит Силаеву очень скоро: уже через месяц его отправят в отставку…

Решающую ночь Борис Николаевич провел в своем кабинете. На случай штурма был разработан план его срочной эвакуации в американское посольство, расположенное неподалеку. Американцы даже специально держали открытыми задние ворота, но Ельцин в последний момент от спасения отказался.

Когда раздались первые выстрелы, президент крепко спал прямо в одежде. Он даже ничего не успел понять, как Коржаков растолкал его и, спустив на лифте в гараж, посадил в машину.

«И тут Ельцин спрашивает:

– Подождите, а куда мы едем?

Видимо, только сейчас он окончательно проснулся.

– Как куда? – удивился я. – В американское посольство. Двести метров, и мы там.

– Какое посольство?!

– Борис Николаевич, я же вам вчера докладывал, что у нас есть два пути: или к американцам, или в свой собственный подвал. Больше некуда.

– Нет, никакого посольства не надо, поехали обратно».

(Из книги А. Коржакова «От рассвета до заката»)

Максимум, в чем удалось его убедить, так это спуститься в бомбоубежище, где и провел он всю ночь до рассвета, снимая стресс излюбленным своим методом.

Пресс-секретарь президента Павел Вощанов признавался позднее, что именно в ту ночь окончательно принял для себя решение уйти в отставку.

«Люди искренне решили защищать демократию, своего президента. Сидели на ступенях, жгли костры. А там был накрыт стол, и Борис Николаевич с ближайшим окружением “расслаблялись”, ожидая разрешения ситуации. Когда я увидел это – мне не по себе стало…»

Впрочем, у Ельцина имелась уважительная причина. Он «расслаблялся», веря, что это – последнее в его жизни застолье.

И то, что остался он в Белом доме накануне обещанного штурма, поступок – надо признать – довольно отчаянный. Впрочем, другого пути у Ельцина попросту не оставалось. Если б в ту ночь он дрогнул и сбежал в американское посольство, бросив десятки тысяч своих сторонников на произвол судьбы, его политическая карьера на этом и закончилась бы. Продолжая революционные аналогии, в истории страны Ельцин навсегда остался бы вторым Керенским – только что без женского платья. (Хотя тот же Коржаков и предлагал загримировать его, приклеив парик и усы.) [18]

Как там, у пламенной Долорес Ибарурри? Лучше умереть стоя, чем жить на коленях? Хотя, мне думается, к поведению Ельцина гораздо лучше подходит русская народная пословица: на миру и смерть красна.

Впрочем, до смерти дело вряд ли дошло бы. Генерал Кобец так излагал разработанный в Белом доме план «Х»:

«Последняя баррикада должна была сопротивляться до такого момента, пока мы не взорвем дамбу на набережной и не выведем через нее руководство правительства и Верховного Совета, а затем посадим на катера, на вертолеты и переедем в Жуковский, где нас ждал самолет».

Можно подумать, самолет сбить труднее, чем штурмом взять Белый дом…

По счастью, ничего этого не случилось. Идти на приступ, неминуемо закончившийся бы кровавой свалкой, большевики не решились.

Утром стало окончательно ясно, что партия проиграна вчистую. «Мужики, писец . Мы победили» – воскликнул герой революции и будущий арестант-коррупционер генерал Кобец.

В 10 часов министр обороны Язов объявил товарищам по оружию, что коллегия Минобороны решила вывести из Москвы войска. Отныне любые попытки что-то изменить всякий смысл теряли.

Точно побитые собаки, лидеры ГКЧП наперегонки – кто быстрей – помчались каяться перед Горбачевым. «Полечу к Михаилу Сергеевичу виниться», – по-военному прямо рубанул маршал Язов.

Вопрос только: в чем виниться?

Прежде чем перейти к апофеозу августовских событий, вернемся на полгода назад, в февральскую Москву 1991 года.

Мало кто помнит сейчас, но 26 февраля в столицу тоже были введены танки. Это случилось на другой день после беспрецедентной по масштабам манифестации, организованной сторонниками Ельцина прямо у стен Кремля. По оценкам МВД и КГБ, на митинг собралось тогда не меньше трехсот тысяч (демократы утверждали, что полмиллиона) человек.

Собравшиеся требовали провести прямые выборы президента России, размахивали портретами Ельцина и чуть ли не собирались штурмовать Кремль.

Нервы у Горбачева не выдержали. Хоть и убеждал его шеф МВД, меланхоличный латыш Пуго, что пороть горячку не следует, и ситуация под контролем, генсек все равно требовал решительных мер. И тогда в город вошли танки, бронетехника, внутренние войска и десантники, вставшие на подступах к Кремлю.

Через месяц, в марте, все повторилось. Когда на съезде народных депутатов РСФСР страсти накалились до предела, Горбачев вновь приказал вводить в Москву армию. В знак протеста съезд даже прервал свое заседание и вышел на улицы.

Два этих события, на мой взгляд, есть не что иное, как звенья единой цепи. Это были генеральные репетиции будущего путча. И отнюдь, кстати, не единственные.

То, что случилось в январе 1991 года в Вильнюсе, как две капли воды смахивает на ГКЧП: просто масштаб пожиже .

Для тех, кто запамятовал, напомню, что в ночь с 12 на 13 января в литовскую столицу были введены танки. Группа «Альфа» штурмом захватила местный телецентр, 14 человек и один спецназовец погибли. Под контроль также были взяты телеграф, Департамент охраны края, Дом печати и центральный телефонный узел.

Председатель Верховного Совета Литвы Ландсбергис обратился к гражданам с призывом: все на защиту демократии. В считанные часы местный парламент был окружен ополченцами, началось строительство баррикад. Захватывать парламент военные в итоге не решились.

А теперь – скажите мне, в чем разница между 12 января и 19 августа? Только в том, что зимой президент СССР отсиживался в подмосковной резиденции, а летом – перебрался в Крым: строго по сезону.

В обоих случаях Горбачев поспешил откреститься от своей причастности к этим событиям, хотя в январе – сомнений никаких нет – войска и спецназ пошли в Литву именно по его прямому приказу. (По-другому просто быть не могло.)

А в августе?

Именно прибалтийские события – агрессия , как называла ее демократическая печать – и стали той окончательной трещиной в отношениях Ельцина с Горбачевым, после которой какое-либо примирение было уже невозможно.

Ельцин публично заявил, что союзные власти совершают реакционный поворот. Вскоре он потребовал незамедлительной отставки Горбачева, и нескончаемые многотысячные митинги москвичей полностью его поддержали. В ответ президент СССР не нашел ничего умнее, как попросту запретить проводить в Москве манифестации.

Вопрос: вы верите в столь странную череду совпадений? Я лично – нет.

Если принять за основу, оттолкнуться от того, что ГКЧП было детищем Горбачева, многие странности, необъяснимые загадки разом встают на свои места.

И беспомощность путчистов. И удивительное их нежелание переходить от слов к делу. Нескончаемая болтология вместо конкретных действий, хотя их чуть ли не упрашивали на коленях продемонстрировать жесткость и решительность.

Ладно, ввели в Москву танки, не ставя никаких задач – это еще полдела. Но как объяснить тот факт, например, что экстренное заседание Верховного Совета СССР, которое, несомненно, поддержало бы чрезвычайное положение и таким образом придало всем действиям путчистов легитимный и законный характер, было почему-то назначено лишь на 26 августа.

Что мешало собрать его 20-го числа? Или даже 18-го? Спикер Лукьянов-то был в одной упряжке с Янаевым, Крючковым и Язовым.

Бред какой-то: люди, имеющие в руках всю полноту власти, не могут созвать подконтрольный себе парламент, в то время как оппозиционер Ельцин преспокойно свой , российский парламент собирает, хоть и сидит под прицелами танков.

А пленум ЦК КПСС? Провести его – вообще было делом пятиминутным. Именно с помощью пленума происходили в Союзе все предыдущие дворцовые перевороты: так низвергали Хрущева, антипартийную группу Молотова-Маленкова-Кагановича, арестовывали Берию.

Но большинство членов ЦК о готовящемся ЧП даже и не ведали. Часть секретарей разъехалась по командировкам и отпускам (Лучинский, Семенова, Дзасохов), другая – прямо накануне событий слегла в больницу, в том числе и второй человек в партии, зам.генерального секретаря Владимир Ивашко.

И если на штурм Белого дома у лидеров ГКЧП, в самом деле, могло не хватить духа, то для этих нехитрых действий решимости совсем не требовалось.

Уже к полудню 20 августа в Москву съехалось больше сотни иногородних членов ЦК. Другая половина – за исключением командированных, заболевших и загулявших – находились в столице безвылазно, ибо представляли московскую элиту. То есть кворум имелся. Но пленума проводить отчего-то не стали.

Отчего?

Невольно возникает чувство, что горе-путчисты к победе даже и не стремились. Эти люди как будто действовали не по собственной инициативе, а тупо выполняли чей-то приказ: от сих до сих и не более. Точно по такому же принципу функционировали и введенные ими в Москву войска: вошли – и встали. Потому как других команд не поступало.

Президент Горбачев, само собой, любые обвинения в своей причастности к ГКЧП гневно отметает.

«Ходит и такое: я, мол, знал о предстоящем путче, – возмущается он на страницах своей книжки “Августовский путч”. – Следствие покажет все. Так же как цену запущенного слуха, будто Горбачев имел ненарушенную связь, но устранился, чтобы отсидеться и приехать потом “на готовенькое”. Так сказать, беспроигрышный вариант. Если путч удался, то президент, давший ГКЧП шанс, выигрывает. Если путч проваливается, он опять прав».

Насчет связи – мы говорили уже довольно подробно, и возвращаться к этому вопросу смысла, наверное, нет.

Похоже, остальные его доводы – столь же неубиенны , и логика в них – прямо скажем железная.

Собственно, с этого вопроса я и начал главу: кому путч был больше всего на руку? Ответ очевиден.

И неважно, что Горбачев не сумел собрать урожая с августовских полей: все в одиночку заграбастал Ельцин. Откуда генсек мог предположить, как поведет себя российский президент. Ведь нейтрализуй его путчисты сразу, в первую же ночь, и не было бы никаких баррикад, развивающихся бело-сине-красных полотнищ.

Между прочим, члены ГКЧП говорят ровно об этом. Их рассказы о благословлении Горбачева, сказавшего на прощанье «шут с вами», я уже обильно цитировал.

Теперь – пришел черед откровениям новым.

Вот, например, что говорит член ГКЧП Валерий Болдин, один из самых доверенных генсеку людей:

«Горбачев в начале 1990 года пригласил к себе группу членов Политбюро и Совета безопасности – всех тех, кто впоследствии вошел в ГКЧП (среди них были Крючков, Язов, Бакланов) – и поставил вопрос о введении чрезвычайного положения. Все, кого Горбачев тогда позвал, идею ЧП поддержали, особенно учитывая нарастание националистических, центробежных тенденций в Прибалтике и Закавказье. И у нас, в аппарате Горбачева, начали готовить концепцию ЧП».

Дальше, если следовать логике Болдина, события развивались так. Генсек окончательно осознал, что сепаратные переговоры Ельцина с лидерами республик приведут в итоге к его полному низложению и «вызвал тех, с кем уже обсуждал вопрос чрезвычайного положения, отдал им необходимые распоряжения и ушел в отпуск. Горбачев не хотел присутствовать при той драке, которая должна была разгореться. Он знал (а возможно, и сам дал команду), что во время его отпуска случится то, что случилось».

Правдоподобно? Вполне.

Слово – другому путчисту, секретарю ЦК КПСС Олегу Бакланову:

«Я узнал о создании комитета от Горбачева, который еще за год или полтора до августа 1991 года, почувствовав, что его политика приходит в тупик, на одном из совещаний высказал мысль о создании некоего органа, который в случае чрезвычайной ситуации мог бы вмешаться, чтобы поправить положение в стране. Я знаю, что и Верховный Совет обсуждал и даже принял статус ГКЧП».

Очень интересные наблюдения приводит Евгений Примаков, на тот момент член Президентского совета. Когда утром 20 августа он пришел к Янаеву и посоветовал немедленно вывести войска, вице-президент виновато потупился: дескать, сам все понимаю, но не могу, выкрутили руки.

«Потом, анализируя разговор, – замечает Примаков, – я особо выделил сказанное им: “В апреле я не поддался. А в этот раз не выдержал…” Значит, они собирались сделать это еще в апреле».

Еще более конкретно формулирует член ГКЧП Олег Шенин:

«ГКЧП – это несформированная структура, созданная с подачи Горбачева. Это он нас всех ранее не раз собирал в таком составе. Горбачев акцентировал внимание на том, что в стране ситуация может складываться не самым лучшим образом. Видимо, он имел в виду какие-то свои цели, а мы полагали, что речь шла о защите конституционного строя».

Иными словами, люди друг друга не поняли. Горбачев толковал про одно, подмигивал, делал какие-то пассы руками. А будущие путчисты истолковали его сигналы по-своему.

Хотели, короче, как лучше, а получилось, как всегда…

…Рано или поздно тайна ГКЧП все равно станет явью. Когда-нибудь мы обязательно узнаем об истинной роли Горбачева во всей этой истории.

Вопросов накопилось к нему – вагон и маленькая тележка.

Вот вам еще один, кратко упомянутый мной в самом начале главы.

Зачем понадобилось генсеку и президенту СССР – вполне здоровому и бодрому – оставлять Москву под предлогом медвежьей болезни, хотя подписание Союзного договора находилось под угрозой?

Более того, американцы, как уже говорилось, заранее предупреждали его о готовящемся перевороте.

Тогдашний госсекретарь США Джеймс Бейкер в своей книге «Политика дипломатии» прямо пишет, что 20 июня – ровно за два месяца до путча – он лично проинформировал министра иностранных дел СССР Бессмертных о намерениях группы вождей свергнуть Горбачева. После чего, по просьбе президента Буша, Горбачев принял американского посла Мэтлока, внимательно выслушал его и только…

«Советский президент не проявил ни малейших признаков беспокойства, сочтя саму идею переворота фантастической. Он был твердо убежден, что никто не может его свергнуть».

Между прочим, Бейкер сообщает и еще одну, не менее занятную деталь. Оказывается, Ельцина тоже предупреждали о планах заговорщиков. Об этом Борису Николаевичу сообщил не кто-нибудь, а сам президент США, когда Ельцин находился с визитом в Штатах.

То есть уже одно это – должно было его насторожить. Не насторожило. Или же – он просто сделал вид, потому что 6 августа, когда до путча оставалась каких-то пара недель, по дороге из Москвы в Кемерово Ельцин спросил вдруг у Скокова: как бы вы отнеслись к введению чрезвычайного положения. Что характерно, в тот момент был он совершенно трезв…

Тонкая эта штука – организация политических переворотов…

Опереточный путч закончился так же сумбурно, как и начался. Никаких серьезных резонов капитулировать у вождей ГКЧП не имелось.

Даже утром 21 августа ситуация вовсе не выглядела безвыходной и тупиковой. Им надо было лишь дождаться созыва союзного парламента, который, несомненно, подтвердил бы полномочия Янаева, узаконив режим чрезвычайности .

Время играло на руку путчистам. Чего страшилось большинство людей? Репрессий, казней, массовых арестов – словом, всего того, чем сопровождаются обычно военные перевороты. Но где-нибудь через неделю, когда народу окончательно стало ясно, что репрессий никаких не последует, Ельцин автоматически начал бы терять свою привлекательность. Из борца с диктатурой он волей-неволей превратился бы в амбициозного конфликтера, мешающего наведению долгожданного для большинства порядка: этакое бревно, лежащее на дороге.

Никакой массовой поддержки у Ельцина не было – Москва, Питер и Свердловск не в счет. Ну и еще Прибалтика.

Призывы Бориса Николаевича к всеобщей бессрочной забастовке так и остались красивыми словами: практически ни одно предприятие зову его не вняло.

В открытую против ГКЧП выступили только лидеры Киргизии и Молдавии. Армения, Казахстан и Украина заняли выжидательную позицию: они осудили путч лишь в самый последний момент, когда исход его был уже очевиден. Грузия, Белоруссия, Азербайджан и вся Средняя Азия фактически встали на сторону Янаева.

«Помню, как утром 19 августа Ельцин и я звонили в республики, чтобы те поддержали нас против путча, – рассказывал по прошествии многих лет Силаев. – Сначала Ельцин поговорил с Каримовым. Тот отказался нас поддержать. Кравчук сказал: “А что такое? У меня пока никакой информации нет”. Мы позвонили в 3–4 республики, и все безрезультатно. На мой взгляд, они хотели, чтобы все шло по-старому…»

Даже грузинский президент Звиад Гамсахурдиа – уж на что демократ и вольнодумец – и тот прислал ГКЧП восторженную телеграмму с докладом , что в республике приступили уже к разоружению незаконных вооруженных формирований: его же, демократической, гвардии.

И тем не менее в 5 утра 21 августа командующий Московским военным округом Калинин отдает приказ: вывести из города войска.

Зачем? Не хотели они пачкаться в крови – ради бога: достаточно было лишь остановить штурм Белого дома и отвести войска на позиции. Никакой угрозы для ГКЧП защитники Верховного Совета не представляли. Пошумели бы, покричали – и разошлись: не вечно же сидеть им на баррикадах.

На этот вопрос ответа нет до сих пор…

…В 14 часов 15 минут президентский лайнер «Ил-62» вылетел из московского аэропорта «Внуково» в Крым. На его борту находились лидеры ГКЧП – Крючков, Язов, Тизяков, Лукьянов и примкнувший к ним заместитель генсека Ивашко.

Им почему-то было очень важно увидеть Горбачева первыми, опередив Ельцина. Настолько важно, что председатель КГБ Крючков решился даже на пошлый обман: когда предсовмина РСФСР Силаев сообщил ему утром, что российская делегация отправляется к генсеку в 16 часов, Крючков попросил отсрочить вылет – иначе он не успеет к ним присоединиться.

Обман этот вскрылся, лишь когда Крючков с компанией поднялись уже в воздух. Ельцин рвал и метал. Он требовал любым путем остановить самолет, задержать путчистов, но было поздно. Правда, главком ВВС Шапошников и предлагал ему сбить самолет – даже сам готов был тряхнуть стариной и сесть за штурвал (в прошлой жизни маршал командовал звеном истребительной авиации), – но такой разворот Ельцину точно был не с руки. Из героя он разом превратился бы в палача.

Невольно возникает вопрос: а почему, собственно, вожди ГКЧП так спешили? Что хотели донести – первыми, с глазу на глаз – Горбачеву?

Они что же, в самом деле, надеялись вымолить у генсека прощение? Вряд ли. Если горбачевская версия верна, и его действительно изолировали от внешнего мира, посадили под домашний арест («72 часа, как в Брестской крепости», – говорил он потом), то рассчитывать путчистам было не на что.

А вот, коли оттолкнуться от другого, поверить, что переворот начался с горбачевского благословления – прямого ли, косвенного: не суть – дело другое; все встает на законные места.

И тогда получается, что Крючков со товарищи мчались вовсе не замаливать грехи перед жертвой; они спешили уткнуться в колени своему духовному лидеру, гуру; спрятаться в домик , точно в разгар детской игры. Этакий вариант библейской легенды о возвращении блудного сына. «Папа, папа, мы не виноваты, мы старались как могли…»

Эти люди не поняли главного: Горбачеву они были уже не нужны. Вот, если б ГКЧП победил…

В ельцинских «Записках президента» я обнаружил странную, но очень существенную неточность.

«19.25. Самолет с путчистами приземлился на аэродроме “Бельбек”» – сообщает он. Хотя абзацем выше и указывает, что вылетел этот самолет в 14.15.

Лета от Москвы до Крыма – около двух часов. Это что же, получается, лайнер мятежников кружил в воздухе лишних три часа?

Да нет, конечно. «Ил-62» совершил посадку в «Бельбеке» в 16.08: факт этот документально зафиксирован следствием. Сразу из аэропорта, кавалькадой «ЗИЛов», путчисты отправились в Форос, к Горбачеву на дачу.

То есть, к тому моменту, когда «Ту-134» с Силаевым и Руцким – это случилось в 19.16 – приземлился в «Бельбеке», – опередившие их председатель КГБ и министр обороны битых два часа находились уже на объекте «Заря».

Другое дело, что Михаил Сергеевич принимать их – до приезда российской делегации – отказался. Интересно, кстати, почему?

Может быть, он боялся недавних своих соратников? Ждал, что они попытаются задушить его, словно Отелло Дездемону?

Ерунда. Дача была наводнена верной ему охраной, тогда как московские гости приехали без оружия и какого-либо силового сопровождения. Более того, их самих тотчас же взяли на мушку, напрочь игнорируя возмущенные крики начальника службы охраны КГБ генерала Плеханова. (Горбачев даже велел открывать огонь, если они попытаются прорваться к нему в апартаменты.)

Не хотел видеть их? Такой личный неприязнь испытывал, что даже кушать не мог?

Таксебе аргумент. Для политика симпатии и эмоции значение имеют в последнюю очередь.

Самый правдоподобный ответ – Горбачев хотел избежать каких-либо неприятных объяснений. С неудачниками говорить ему было не о чем. Именно поэтому, даже после приезда Руцкого и Силаева, он отказался принимать Крючкова и Язова. Встретился исключительно с Лукьяновым и Ивашко – сиречь с людьми, формально в ГКЧП не входившими.

Да и то: едва начали они что-то говорить, оборвал на полуслове. «Иди, посиди там, – резко указал он Лукьянову на дверь, – тебе скажут, в каком самолете ты полетишь».

Он словно боялся, что его вчерашние наперсники – в присутствии российских лидеров – наговорят чего-то лишнего.

Недаром, сразу по возвращению в Москву, Горбачев бросил журналистам странную фразу: «Всего я вам никогда не скажу»…

Вообще, та, первая после его освобождения пресс-конференция, была на редкость странной и суетливой. Журналистам из демократических изданий, запрещенных ГКЧП, не позволили задать Горбачеву ни единого вопроса. Да и многие вопросы, которые прозвучали, тоже остались без ответа.

Михаил Сергеевич – так, по крайней мере, казалось – был слишком погружен в собственные муки, искренне наслаждаясь смакованием перенесенных страданий.

И в этом заключалась главная его, роковая ошибка. Не терзаниями своими должен он был упиваться, а сразу же показать, кто в доме хозяин. Но вместо этого, едва спустившись по трапу – мертвенно бледный, чуть ли не в больничной пижаме – президент СССР помчался домой страдать.

А в это время Ельцин окончательно перехватывал бразды правления, замыкая власть на себя.

«Я спортсмен и прекрасно знаю, как это бывает: вдруг какой-то толчок и ты чувствуешь, что игра идет, что можно смело брать инициативу в свои руки», – пишет он в «Записках президента». Этот пассаж, правда, относится совсем к другим событиям – к 19 августа, – но в полной мере его можно отнести и ко всему тому, что происходило после крушения ГКЧП .

И когда на другой день после своего возвращения Горбачев принялся что-то о себе воображать – назначать министров, раздавать заявления, – Ельцин моментально его осадил.

Рано утром 23 августа, приехав в Кремль, он, не стесняясь уже в выражениях, потребовал отменить ранее изданные указы о назначении новых министра обороны и председателя КГБ.

Это была первая встреча двух президентов после августовских событий, но и тени дружелюбности в ней не наблюдалось. Ельцин разговаривал с Горбачевым, как директор школы с провинившимся учеником.

Когда Горбачев пообещал подумать насчет назначений, российский президент в грубой форме ответствовал, что не уйдет из кабинета, пока не будет по его. Он даже и новые указы Горбачеву принялся диктовать, а тот лишь тряс головой в ответ да сверкал запотевшими очками. Под давлением Ельцина президент СССР был вынужден назначить всех названных ему кандидатов. Главком ВВС Шапошников, пообещавший разбомбить Кремль, стал министром обороны. Выступивший против путча Бакатин – председателем КГБ. Посол в Чехословакии Панкин – единственный из всех послов, отказавшийся вручить документы ГКЧП правительству страны пребывания – министром иностранных дел.

«Отныне все кадровые назначения вы будете производить только после согласования со мной», – ставит Ельцин ультиматум Горбачеву.

«Горбачев внимательно посмотрел на меня, – пишет он в “Записках президента”. – Это был взгляд зажатого в угол человека».

Ельцин соткан из категоричности и максимализма. В политике он признает только две позы: либо сверху, либо снизу. Равных себе – он не терпит по определению.

И стоит лишь человеку, еще вчера находившемуся сверху, дать слабину, подчиниться, согнуться, как моментально дожимает он его, скручивая в бараний рог, опуская ниже плинтуса.

Ему мало того, что Горбачев уже фактически признал его превосходство. Ельцину непременно надо окончательно уничтожить вчерашнего властителя, раздавить, устроить показательное судилище – на глазах у других.

Уж теперь он сполна рассчитается за все прошлые унижения и обиды. За позор октябрьского пленума, за собственную слабость на пленуме горкома.

Таким он был всегда: и в Свердловске, и в МГК. Таким он и останется, став полноправным хозяином России.

Горбачев не успел еще оправиться от утреннего наезда , а его ждут уже новые испытания. В тот же день, 23 августа, Ельцин вызывает президента СССР – именно вызывает, а не приглашает – на заседание Верховного Совета РСФСР.

Прямо у входа Горбачева ждет агрессивно настроенная толпа. Он продирается сквозь людей, бросающих ему в лицо оскорбления, точно сквозь строй шпицрутенов.

Центральное телевидение транслирует в прямом эфире его выступление, более похожее на публичную порку. Стоя на трибуне, Горбачев запинается, бормочет что-то несвязное. А Ельцин еще и прерывает его на полуслове – так же, как в 1987 году обрывал его во время пленума Горбачев, только теперь это выглядит намного жестче и унизительней.

Он требует, чтобы Горбачев публично утвердил все указы, изданные российской властью за три августовских дня. Это и передача под юрисдикцию РСФСР всех союзных министерств и ведомств, и принятие на себя Ельциным полномочий верховного главнокомандующего.

«Борис Николаевич, – чуть не плачет Горбачев. – Мы же не договаривались все сразу выдавать, все секреты».

Этих указов он даже не читал, но Ельцин под крики и аплодисменты депутатов с хамской усмешкой вручает ему весь пакет документов. «Ознакомьтесь прямо здесь, на трибуне».

Но на ознакомление у Горбачева просто не остается времени. Ельцин – вот уж демократ, так демократ – заставляет его вслух зачитывать какую-то стенограмму заседания союзного правительства, где говорится о поддержке ГКЧП.

Через несколько минут он вновь обрывает президента СССР.

«Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности российской компартии».

Под бурные овации зала Ельцин ставит свой размашистый автограф, нисколько не обращая внимания на жалкого, раздавленного Горбачева, который лишь испуганно повторяет: «Борис Николаич… Борис Николаич…»

Горбачев пытается еще что-то возразить – дескать не демократично преследовать людей за их убеждения, плюрализм мнений, все такое, – но Ельцина уже не остановить. Как танк, прет он без разбора вперед, добивая бывшего своего соперника.

Поверженный Горбачев, красный от стыда, сходит с трибуны. Он пытается уйти, но Ельцин зовет его к себе в кабинет – поговорить с глазу на глаз, окончательно отправить в нокаут.

«Это как пойманную мышку кот гоняет: намял ей бока, уже с нее течет, а он все не хочет съедать, а хочет поиздеваться», – вспоминал отставной генсек об этих августовских унижениях по прошествии десятка лет.

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Невротические реакции обычно возникают на относительно слабые, но длительно действующие раздражители, приводящие к постоянному эмоциональному напряжению или внутренним конфликтам. Часто невроз бывает реакцией на конкретных людей, которые, по мнению больного, представляют для него определенную угрозу. В этом случае больной не всегда способен контролировать свои действия.

Огромная страна рушилась на глазах. Указ за указом, Ельцин забивал гвозди в крышку гроба, где покоилось то, что вчера еще звалось Советским Союзом.

Деятельность компартии на территории РСФСР была запрещена. Все партийное имущество передавалось советам народных депутатов. Началось тотальное мародерство и погромы, пошла охота на ведьм.

Видя такое дело, Горбачев был вынужден добровольно сложить с себя полномочия генсека и призвать членов ЦК к самороспуску. Формально он остается еще президентом СССР, но власть его сокращается с каждым днем, точно шагреневая кожа.

Даже те республики, что вчера еще были готовы подписать Союзный договор, наблюдая крушение центральной власти, провозглашают свою независимость.

За десять августовских дней окончательный суверенитет обрели Латвия, Молдавия, Украина, Армения, Белоруссия, Азербайджан, Узбекистан, Киргизия. В октябре – последней – откололась Туркмения. Литва, Эстония и Грузия объявили о суверенитете еще раньше.

Все эти процессы происходили хаотично, на волне постреволюционной эйфории. Самое интересное, что Ельцин участия в них практически не принимал.

После того как он принародно размазал Горбачева и объявил КПСС вне закона, российский президент отправился бурно праздновать победу.

Борис Николаевич укрылся в Сочи, в будущей своей резиденции Бочаров ручей, на которую давно уже положил глаз. Чем занимался он там – доподлинно неизвестно, ибо даже самые близкие соратники связи с Ельциным не имели.

«Я вместе с другими коллегами предпринимал тогда усилия для того, чтобы вывести его из этого отпуска и побудить действовать решительно, – свидетельствует министр иностранных дел РСФСР Андрей Козырев. – Мы понимали, что страна теряет время».

А тем временем пламя пожара перекидывалось уже из других республик и в саму Россию. 1 сентября в наиболее спокойном северокавказском регионе – Чечено-Ингушетии – никому пока неизвестный отставной генерал Дудаев низвергает местный Верховный Совет. По всему Грозному полыхают митинги. Дудаевские гвардейцы захватывают объект за объектом, а под конец, распоясавшись окончательно, силой разгоняют парламент, выбрасывая депутатов из окон.

Но тщетно председатель российского КГБ Иваненко пытается связаться с президентом: Ельцин слишком упоен победой; он и на секунду отрываться от отдыха не хочет. Даже когда дудаевцы захватывают здание республиканского КГБ и растаскивают архивы и оружие, Борис Николаевич на звонки Иваненко не отвечает.

«В течение дня безуспешно я пытался связаться с президентом России, который в это время находился на отдыхе в городе Сочи, – говорит главный российский чекист. – Можно было поднять группу быстрого реагирования, выехать с ней…»

Если бы Ельцин дал спецслужбам хоть какую-нибудь установку , чеченского катаклизма никогда бы не случилось. Но слишком расслабляюще действовал на него щедрый черноморский климат. Ценой пары принятых на грудь бутылок стали две войны и десятки тысяч человеческих жизней.

Потом он, конечно, спохватился, только уже было поздно. Дудаева избрали уже президентом, вся власть в Чечне окончательно вышла из-под контроля Москвы.

Правда, в ноябре Ельцин еще пытается что-то изменить. Он выпускает указ о введении в Чечено-Ингушетии чрезвычайного положения, но тут же… уходит в очередной загул .

Вице-президент Руцкой, которому поручено было заниматься чеченской проблемой, в течение пяти дней не мог с ним связаться. Борис Николаевич отдыхал в Завидово и беспокоить себя никому не велел.

Кончилось все тем, что ЧП пришлось бесславно отменять, а крайним во всей истории был назначен вице-президент – единственный, кто, действительно, пытался изменить ход событий.

Ельцинский пресс-секретарь Павел Вощанов рассказывал, что когда исход ЧП стал понятен, президент позвонил ему и «велел сделать заявление, что, мол, президент России всегда выступал и выступает за мирное решение чеченской проблемы. Только за столом переговоров… А то у нас есть, понимашь, такие, которым, что в Афгане деревню разбомбить, что Чечню танками подавить…»

Это абсолютно в духе Бориса Николаевича. Ни разу в жизни Ельцин не признавался в собственных ошибках. Для этого у него всегда находился какой-нибудь мальчик для битья, который мог вообще к провалам этим отношения никакого не иметь.

Еще Борис Николаевич очень любил уличать и обвинять других в своих же грехах.

Когда в декабре 1991 года оформлял он развод с Горбачевым, присутствовавший на той исторической встрече «архитектор перестройки» Яковлев невинно поинтересовался: правда ли, что вы собираетесь снять Примакова? (Незадолго до того он был назначен главой внешней разведки.)

А Ельцин ему в ответ: «Примаков любит выпить. Это, понимашь, недопустимо…»

МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗ

Одним из ярких проявлений алкогольной зависимости является проецирование своих собственных проблем на других людей. Догадываясь о своем патологическом влечении к алкоголю, больной пытается уличить в подобном пристрастии окружающих его людей.

Три августовских дня кардинально изменили политическую расстановку сил. Чего бы там не думали про себя лидеры ГКЧП, какие бы цели не ставили, но добились они прямо обратного.

Советский Союз де-факто (а вскоре и де-юре) перестал существовать. Вся власть перешла в руки Ельцина.

«ХХ век закончился 19–21 августа 1991 года», – напишет Ельцин позднее, и будет абсолютно прав.

Ибо, обретя независимость, Россия медленно, но верно начала скатываться в давно ушедшие времена византийщины и регентства.

Порядки, воцарившиеся при дворе Ельцина, стали походить на нравы русских царей в худшие свои годы.

Если б сказать кому-то в те дни – на волне всенародного ликования и эйфории, – что очень скоро Россия будет ввергнута в пучину интриг, невежества и беспрецедентного, невиданного по масштабу воровства, что национальный герой Борис Николаевич Ельцин в считанные годы превратится в немощную развалину, не понимающую, на каком свете он находится, а страной станет управлять горстка лукавых царедворцев и президентских домочадцев – никто б не поверил. Еще б и камнями, наверное, закидали…

Что ж, таков удел всех без исключения провидцев. Людям не дано предугадать свое будущее. Может быть, это и единственное, что нас спасает…

Четырнадцать лет спустя, в 2005 году центр изучения общественного мнения провел опрос россиян: какую позицию вы бы заняли, случись августовский путч сегодня.

Более трети опрошенных – 39 процентов – ответили, что ни ГКЧП, ни Ельцин симпатии у них не вызывает. 18 процентов сказали, что поддержали бы путчистов. И лишь 13 процентов – по-прежнему на стороне Ельцина.

Думаю, что итог этот – вполне закономерен…

1 В Туле он и не настолько пьяный был. А догола раздевался, потому что полез купаться. Его военные сами заманили.

2 Я, кстати, недавно разбирал свои вещи и неожиданно нашел эти исторические усы с париком. Почти как новенькие.

Эту идею с гримом я почерпнул когда-то из фильмов про Ленина. Подумал: вдруг нам тоже придется уходить от слежки. У знакомых артистов взял театральный набор. У меня были с собой 3–4 парика и всевозможные накладные усы: висящие, торчащие. Но Ельцин их ни разу так и не примерил.