Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер! Молокин Алексей
Он толкнул дверь и сразу же ударил грави-волной, сильно, как мог, так что комната хрупнула, стряхнув со стен евроремонт, в санузле сорвало краны, шумно хлестнула вода, погасли и разлетелись осколками плафоны, но сами стены устояли. Старые были стены, настоящие, на века выстроенные честными и сильными людьми. Он почувствовал, что зацепил существо, находящееся в комнате, хотя и не сильно, но зацепил. В наступившей темноте сверху и вбок метнулись химерьи глаза, зрачки – два черных ножа на желтом. Метнулись и пропали, и сразу же в черепе плеснуло горячо и больно, а в глазных яблоках полопались кровеносные сосуды – резь была жуткая. Красная резь. Теперь он смотрел не глазами. Височными впадинами, переносицей, невесть чем – но смотрел и видел. Это была все-таки никакая не химера, да и откуда здесь взяться химере? Это была женщина, вот только двигалась она как химера, хотя и медленней, потому что еще не восстановилась после грави-удара. Да и силы из нее старые стены вытянули.
В коридоре затопали, кто-то сунулся в дверь, выстрелил, потом этого кого-то снесло обратно в коридор, и это сделал не он. А сам он заорал, чтобы не входили, и еще что-то, и хотя он в этот миг начисто забыл человеческие слова, его поняли. Наверное, тот самый инок с гранатометом и понял, потому что в дверной проем никто больше не лез, только что-то мелкое крутилось в коридоре, может, пыль, а может, еще что-то.
«Только бы гранату не бросили, – подумал он, – не должны они бросить гранату, я же здесь, а они считают, что я с ними. Что я – как они. Что человек».
Та, что была в комнате, вдруг словно погасла, сил у нее почти не оставалось – только что потратила последние.
И тогда Берет раскрыл Зону в себе и потянулся к ней. Женщина сначала отшатнулась, но потом раскрылась навстречу и припала к этой самой Зоне, жадно и небрезгливо вбирая ее в себя словно воду, нет, словно долгожданного мужчину. В этом было что-то непристойное и возбуждающее, но им было не до хороших манер, да не существовало еще правил для такого ритуала.
Когда Берет силой оторвал ее от себя, она была уже в порядке. Теперь это была просто женщина. Окровавленная, в изодранном в лоскутья джинсовом сарафане, хрупкая и рыжая. Знакомая.
– Ведьма, – почти нежно выдохнул сталкер. – Откуда ты здесь взялась?
– Ты все-таки нашелся, сталкер, – удивленно сказала женщина и улыбнулась разбитым ртом. – Я так и знала, что ты найдешься.
И добавила ехидно:
– Женишок!
…Две твари Зоны выплеснулись из окна бывшей монастырской трапезной и канули в густую ночь, два полупрозрачных живых сгустка, быстрых и почти невидимых человеческим зрением.
Берет подумал, что хорошо, что машина стоит не у самой гостиницы, а в отдалении, в переулке, под кронами деревьев, не надо, чтобы кто-то увидел их у машины. Он мигнул брелком, но они двигались так быстро, что центральный замок не успел сработать, и впопыхах сталкер чуть было не вырвал дверцу. И только через час после того, как автомобиль уехал, парочка, грешившая в припаркованной рядом машине, рискнула расцепиться и выбраться на улицу.
Под утро вернулся архимандрит, и монахи вошли в разгромленный номер. Архимандрит долго стоял и молчал, потом повернулся и ушел тоже молча. В тот же день гостиница была закрыта, хотя ее и освятили заново. Народ, конечно, рассказывал разное, да чего только народ не рассказывает, всему верить – никакой веры не хватит. Да и какой народ вокруг туристического центра? Сплошные туристы. А монахам-спецназовцам, видно, приказали молчать. Только паломники все равно что-то пронюхали и разнесли по стране.
Будто бы были низвергнуты в преисподнюю двое – мужчина и женщина, и еще будто бы Святая Церковь не смогла их отстоять. Ну и поделом им, значит. И только женщины в провинциальных церквах шептались, дескать, это же надо так нагрешить, что сам архимандрит не отмолил!
Не то негодовали, не то завидовали.
Берет. Владимирская область. Остаться человеком
Карапет обнаружился на первом этаже, возле камина. Точнее, то, что совсем недавно было Карапетом. Только верить, что это когда-то было человеком, пусть и не самым праведным, как-то не получалось. Не осталось в этой дряни ничего человеческого. Потому что больше всего «это» было похоже на муляж, в крайнем случае на труп, выдержанный в формалине или в чем там их выдерживают, чтобы подольше сохранялись. Казалось, что человеком «это» не было никогда. И не потому что Карапета разрубили от плеча до паха, не потому что вместо крови натекло на выскобленный добела нелакированный дощатый пол какой-то темной слизи вроде дегтя, и то немного. Нет, не потому. Просто такое не могло быть живым и разумным. Мертвый Карапет напоминал разрубленное наискось гигантское жирное насекомое, внешне очень отдаленно схожее с человеком. Но Берет почему-то совершенно точно знал, что нашел именно Карапета, а не кого-то еще. А ведь всего пару дней тому назад «это» со вкусом жрало, пило и азартно лапало девок, и пусть оно вело себя нецивилизованно и даже по-хамски с точки зрения воспитанных людей, но тем не менее вполне по-человечески. Да и хрен бы с ним, с политесом-то! Совсем недавно, с полчаса назад, Берет разговаривал с этим существом, относился к нему как к человеку, пускай и не самому лучшему и разумному, но все-таки. Хотя… Что-то странное последнее время в Карапете проскальзывало… Да, безусловно, было. Не то чтобы зомбячье, уж зомби-то Берет сразу бы учуял, а что-то другое, чему названия в словаре бывшего сталкера покамест не было. Да и не в названии дело! И на зомби даже мертвый Карапет похож не был, а то Берет мертвых зомби не видывал! Мертвые зомби – они почти как люди, по сути дела, мертвый зомби – это всего-навсего окончательно убитый человек. А тут было что-то совершенно иное, чуждое человеческому. И вряд ли «это» смогло прохрипеть перед смертью вечное бандюковское «пацаны»…
Похоже, сталкер, засевший в бревенчатом коттедже, был и впрямь матерым зверем. Зверем, существом, мутантом, но не человеком. Нелюдь убил нелюдя. И, как нелюдь, тоже не имел права жить среди людей.
Берет, не выходя из стеллса, напрягся и вытолкнул из себя сначала волну «пси» и сразу же вслед за ней «гравии». Пси-волна получилась что надо, а вот грави-волна вышла слабенькой, силенок недостало на две волны подряд, но бревенчатый коттедж крякнул половицами, болезненно громыхнул венцами сруба, хрустко посыпался стеклами и вроде бы даже слегка осел на сторону. Где-то коротко и дико мявкнул придавленный кошак – и затих. Две волны, пусть и не самые мощные, – этого должно было хватить. И людям, чтобы лопнули кровеносные сосуды и межклеточные мембраны, и зомби, чтобы вырвались ослабленные суставы из суставных сумок, и прочим, не имеющим внятного статуса существам, порождениям Зоны, засевшим там, на втором этаже. Вот только насчет прочих, к сожалению, полной уверенности не было, ну да тут ничего не поделаешь. И сталкер стал подниматься по винтовой лестнице вверх. Туда, где его ждали.
…А началось совсем недавно.
Несколько часов назад сталкера вызвонил Карапет.
– Слышь, сталкерюга, – гнусаво проквакала трубка, – помощь нужна, только не по телефону, я заеду через полчасика, лады?
Берет покосился на Рыжую Ведьму Светлану. Ох, не надо бы ее видеть Карапету, совсем не надо!
– Ко мне нельзя, – решительно сказал он в трубку, – ко мне родственники приехали из провинции.
– Из Припяти, что ли? – насмешливо булькнул Карапет. – Или с Кордона? А может, просто видеть меня не хочешь? А ведь все равно придется, так что потерпи маленько. Да ладно, хрен с тобой, сталкер, мне по уху, кто там у тебя. Слышь, давай стакнемся за кольцевой, сам почуешь где… Ты ведь умеешь чуять, я же знаю… В общем, мы теперь с тобой на одном поле гадим, понял меня? У меня сегодня первый выход, премьера, можно сказать, а я чего-то стремаюсь… В общем, чтобы экипировался по полной, спецуха там, ящик с инструментом, понял? Подстрахуешь. Давай, братан, жду!
И оборвал связь.
Ехать Берету не хотелось. Были другие дела, надо было решить, что делать с контрабандисткой, временно поселившейся в сталкерской квартире. Сначала Берет хотел посоветоваться с Кощеем, но потом решил подождать, почему-то в последнее время он перестал доверять Кощею.
И Карапету помогать не хотелось, вообще Берет подумывал о том, как бы похерить это странное приятельство с бандюком, тем более что теперь в его квартире жила Рыжая Светка. И знать о ней Карапету, да и Кощею тоже, до времени не следовало. А там – там видно будет, хотя знакомить Светку с Карапетом сталкер не собирался ни в коем разе. А с Кощеем… С Кощеем, наверное, все-таки придется. Но об этом лучше сейчас не думать.
Но чувство стаи, крепко засевшее в нем, заставляло ехать, требовало поступать именно так, а не иначе. Пусть даже в нынешней его стае бегали такие шавки, как Карапет, все равно – это была своя стая. Так уж вышло, не было другой.
Сталкер быстро собрался, проверил оружие, прихватив на всякий случай помимо дробовика «Грозу» с подствольником, завел новенькую «Витару» и поехал. Шел второй час ночи, улицы Москвы уже опустели, так что до кольцевой сталкер добрался быстро. С некоторого времени Берет заметил, что каждый человек, с которым он хоть раз встречался, оставляет в его сознании нечто вроде метки. И еще к этому человеку автоматически словно бы цеплялся маячок, видимый только им, Беретом. Исключением был разве что Кощей, который никаких меток не оставлял, и никакие маячки к нему тоже не липли. Как и полагается нечисти высшего разбора, Александр Борисович появлялся неведомо откуда и пропадал неведомо куда. Что ж, на то он и Кощей. Пусть не из «самых-самых», как сказал тот же Карапет, но все-таки… А вот метка самого Карапета сияла отчетливо, хотя и мутновато, заметным человеком был Карапет, а вот нечистью – так себе. Сталкер привычным усилием вызвал в памяти карту области. Получалось, что Карапет сейчас находился на шоссе Москва – Нижний Новгород где-то за Балашихой и двигался в сторону Владимира. Потом Карапет остановился.
Ждет, понял сталкер.
…Джип Карапета приткнулся возле придорожной кафешки, едальни, как называли эти заведения шоферы-дальнобойщики. Хозяин китайского жестяного монстра сидел на крыльце, растопырившись, словно жаба, и время от времени прихлебывал какое-то алкогольное пойло из уже наполовину пустой бутылки. По шоссе, с шумом разрывая прохладный ночной воздух, проносились грузные фуры, шустро простреливали редкие легковушки, и дела до одинокого пьяницы, баюкающего бутылку на ярко высвеченном пятачке возле входа в третьеразрядную едальню, не было никому.
– Ты чего это, – спросил Берет, выходя из машины, – нажираешься перед работой, я уж не говорю, что за рулем. Угробишься ведь, не на деле, так на шоссе. Сам-то ладно, мусорный ты человек, а вот людей жалко.
– Ни хера тебе никого не жалко, – зло булькнул Карапет. – Ни людей, ни друзей, ни себя.
И тут же плаксиво пожаловался:
– Не берет, сука!
– Не все суки дают, и не все суки берут, и не все, что дают да берут, – суки, – пошутил Берет, подумав про себя: «Вот такой у меня нынче юмор, охренеть какой юморок! Натуральный албанский, русским литературным не разбавленный. Хоть сейчас в бандюки или в “Камеди Клаб”!»
– Водяра не берет, – ничуть не обидевшись, печально пояснил Карапет. – И ширево тоже, я ведь и ширяться пробовал – без толку. Херово мне, Берет, ох, как херово… погоди, и до тебя это докатит, никуда ты от нее, суки, не денешься. Никто из нас никуда не денется, потому как служим мы дьяволу!
– Зоне мы служим, – отозвался сталкер, – Зоне внутри нас, и больше никому. Дьявол – он для людей, а мы, как ты сам недавно признал, нелюди.
– Не совсем… – начал было Карапет, но Берет оборвал его:
– Я что, сюда приехал сопли тебе вытирать? С чего бы это тебя на философию пробило? Или покаяться решил? Так за покаянием тебе не ко мне, а к попам. Вали вон в Сергиев Посад, там тебя быстро оприходуют. Там у них на этот случай святой спецназ имеется. С гранатометами под крылами. Ну, говори, зачем вызывал, придурок?
– Задание у меня, замочить одного сталкера, – начал Карапет каким-то странным, булькающим голосом. – Только я среди братвы маленько поспрашивал – получается, крутой этот сталкерюга – спасу нет. Не первый раз его хотят замочить и не второй, и каждый раз – облом. А мне, только я оклемался после сеанса, этот наш фюрер и говорит, тебя сейчас ни пуля, ни нож не возьмет, типа, только не бзди, все будет как надо. А я нутром чую, что смертынька моя рядом ходит-бродит, косточками поскрипывает… А не идти нельзя, хуже будет…
– Кто «этот»? Что еще за «фюрер»? Какого такого еще сеанса?
– Да Кощей, кто же еще, он со мной лично сеанс проводил, вроде гипноза, только страшнее, – хрипнул Карапет и снова присосался к бутылке. Оторвался, поднял на Берета осоловевшие глаза и как-то удивленно констатировал: – Не берет! Да и хрен с ней!
И отшвырнул пустую бутылку. Про таинственный сеанс он рассказывать явно не хотел.
– В общем, ты, Берет, меня подстрахуй на случай чего. Помоги, как человека тебя прошу! А убьют – так похорони, как положено, по-людски, только чтобы отпевали не в Москве, а где-нибудь в глубинке, там попы покамест еще настоящие, непорченные. В Любцах, например, у меня там двоюродная тетка живет, вот там пускай и похоронят… На бережку.
Берет задумался. То, что Карапет не сегодня, так завтра гробанется, было ясно. И скорее всего все-таки сегодня. Судя по всему, он уже сам себя похоронил, а смерть – ее ведь только кликни, придет, сколько раз такое случалось и на войне, и в Зоне. Но и не помочь тоже было нельзя, неправильно. Кощея, будь тот трижды фюрер, сталкер не боялся, хотя что-то в словах одуревшего от страха Карапета настораживало. Отговорить? А зачем, собственно, отговаривать? Кто он такой, сталкер Берет, чтобы ввязываться в эту историю? Хотя… уже ввязался. Берет даже сплюнул от досады. Выходило, что так или иначе придется страховать, а ежели что – выполнить работу за погибшего, а его самого – похоронить, как просил. В каких-то Любцах, на бережку… Знать бы еще, где эти Любцы…
И тут Берет понял, что знает.
– Похороню, – пообещал он. – В случае чего – похороню. В Любцах у старой церкви, на высоком берегу Клязьмы.
– Вот и ладно, – вдруг совершенно трезво сказал Карапет. Он повернул к сталкеру странно костистое, словно не свое, обтянутое желтоватой кожей лицо. – Дело пора делать, так что двинулись. Это в Пенкино, за мостом налево, ты, Берет, езжай за мной, только держись метрах в ста, дом на отшибе, я первым войду, а ты погоди немного… Я должен сам, а то не считается… Но будь готов, если меня все-таки грохнут – кончи гада. На вот, возьми мобилу, там номер Кощея забит. На букву «Ща», он там один такой. Действующий номер, а так-то у него много номеров, да не на все можно дозвониться. И не забудь, что обещал. А потом линяй, вот тебе мой совет. Свали отсюда куда подальше, где людей нет, авось там тебя и Кощей не достанет. Нет… если захочет, достанет, конечно, но не сразу. Может, ты к тому времени сам скопытишься, может, все-таки помрешь как человек. Может, успеешь.
– А если обратно в Зону? – серьезно спросил Берет.
Карапет отрицательно замотал головой.
– Нет, Зона теперь нам чужая, не примет тебя Зона.
Что-то с Карапетом было не так. Пахло от него как-то странно, вроде как от перекаленного металла, не то чтобы неприятно, но тревожно. Запах мысли такой, что ли? Но страхом больше не пахло, не было никакого страха. И то сказать, чего бояться человеку, который перестал считать себя живым?
Сталкер завел машину и поехал за джипом Карапета.
…Наверху Берета действительно ждали. Стеллс стеллсом, но уже внизу, в холле, было ясно, что в коттедже засел не простой сталкер-мутант, точнее, мутант, конечно, но другого ранга. Высший, если можно так выразиться, под стать тому же Кощею. Поэтому Берет не мешкая всадил очередь из «Гюрзы» туда, где на миг нарисовался призрачный силуэт, рискуя попасть под осколки, добавил из подствольника и сразу же сам оглох и ослеп от мощнейшего пси-удара.
Очнулся он не сразу, а когда очнулся, понял, что его работе на ведомство Кощея пришел конец. И жизни скорее всего тоже. И получалось, что заканчивалась эта самая жизнь скверно и стыдно.
В изодранном пулями кожаном кресле в иссеченном осколками углу, растопырив длинные ноги, в кислой пороховой гари нарисовался не кто иной, как Ведьмак собственной персоной. Ведьмак, живой, целый и невредимый, будто и не в него только что влепили гранату из подствольника. На коленях у него лежала та самая, знакомая еще по Зоне «Гурда» в вытертых ножнах. Ни настороженным, ни удивленным Ведьмак не выглядел, разве что слегка раздосадованным тем погромом, который учинил в коттедже Берет своей грави-волной, да и стрельбой тоже. Ведьмак никогда не любил беспорядка.
– Ну, вот ты и нашелся, Берет, – недобро усмехнулся Ведьмак. – И как тебе служится, старина? Совесть не жмет?
– Ведьмачина, – растерянно протянул Берет, – а я тебя, понимаешь, убивать пришел. Такие вот дела…
– Это я понял, что убивать, – Ведьмак задумчиво поглаживал ножны, словно кошку гладил, – не ты первый и, боюсь, не ты последний… Только не получится, пасть у всех вас мала, да и кишка тонка. Ну, да это не суть важно. Расскажи-ка лучше, старый товарищ, как ты до такого докатился и кто тебе эту работенку сосватал. Впрочем, кто – это и так понятно, а вот почему ты на нее согласился – сие вопрос интересный. Рассказывали, что ты погиб, когда выходил из Зоны, якобы труп нашли возле «трамплина», даже опознали, хотя ты и был слепыми псами изгрызен аж до копчика. Только я-то знал, что все это вранье. Знал, что помогли тебе, что направился в столицу, а вот там ты пропал. Ну, рассказывай давай, а то, знаешь, со временем у нас с тобой туго.
И Берет рассказал.
– …Значит, вон оно как у Сверчка обернулось, предупреждали же…
Ведьмак замолчал, потом печально посмотрел на Берета.
– А ведь мне убить тебя придется, Беретка, – грустно сказал он. – Не должен Кощей знать, что ты живой, понимаешь?
Берет кивнул. Что ж, пришла, стало быть, пора… Сглотнул только, да так ничего и не сказал. Досадно было, что не похоронил Карапета, как обещал, только не об этом же просить перед смертью. Глупо как-то, не по-настоящему… И завидно, у Карапета вон хоть Любцы были, а у него? Да и Светку жалко, как она, ведьма чернобыльская, без него обойдется? Здесь ведь не Кордон и даже не Припять, здесь Москва, тоже, конечно Зона Отчуждения… Но, выходит, Зона Зоне рознь.
– Молчишь, – задумчиво сказал Ведьмак. – И правильно, о чем тут говорить, все ясно.
И потянул шашку из ножен.
И Берет умер. Сам не заметил как.
– Ну и долго ты собираешься дохляком прикидываться?
Спрошено было громко. И спрашивали его, Берета. Надо бы что-то ответить, но что-то не получалось. Душа никак не желала возвращаться в бренное тело, а само по себе тело было тяжелым и немым. Неродным каким-то. И не то что говорить не могло, а и дышать-то, похоже, разучилось. Да и зачем, скажите, дышать, если тебя убили? Но не дышать было неприятно, мучительно, и Берет вдохнул, сначала осторожно – легкие никак не желали работать, так, шевельнулись чуть-чуть, качнув воздуха даже не на полвдоха – меньше, потом еще и, наконец, худо, какими-то рывками, но задышал. Как тогда, в гараже, в Зоне.
И сразу захотелось курить.
Значит, все-таки жив!
Часть 2
Спаси Господь над Зоною летящих[10]
Ночка. Предзонье. Проклятое небо
«Совушка» качнулась, снова выровнялась и пошла полого, снижаясь медленно, словно нехотя. Раскаленный волдырь разлома впереди дернулся, неторопливо пополз вниз, и тут Ночка почувствовала, поняла, что летит одна. Она даже вспомнила, что крикнул этот грубоватый, пьяненький, но в общем-то не наглый и даже симпатичный сталкер перед тем, как вывалиться из аппарата. Что-то насчет женитьбы…
«Идиот, тоже мне женишок нашелся, – зло подумала девушка, – ишь, герой какой выискался, небось спьяну и прыгнул, придурок…»
И вдруг поняла, врет себе, что не спьяну.
Аппарат шел невысоко, с небольшим снижением, метрах в тридцати над плоскими крышами каких-то не то гаражей, не то боксов, но человеку, чтобы разбиться вдребезги, и тридцати метров вполне достаточно. Даже если он самый крутой сталкер.
– Идиот… женишок… придурок… – Ночке вдруг захотелось завыть, тонко, по-бабьи, от души, как выли ее прабабки, провожая на кладбище погибших кормильцев, но тут дельтаплан мягко подбросило вверх, подхватило, одновременно заваливая вбок, сработали рефлексы, выравнивая хрупкое сооружение, и гибель сталкера отступила на второй план.
«Трамплин», поняла Ночка.
Сейчас главным было набрать высоту, а дурного сталкера она будет оплакивать потом, когда выживет. В конце концов, мало ли их гибнет в Зоне Отчуждения? Все будет потом – и слезы, и граненая стопка, накрытая куском черного хлеба, да только сталкеру это уже не нужно.
Куда попадают после смерти сталкеры? Рай им вроде бы не положен, да и не уживутся они с праведниками, уж больно менталитеты разные. Ад? После Зоны Отчуждения нормальный Ад им скорее всего и вовсе не страшен. Попав в Ад или пусть даже в Рай, любой уважающий себя сталкер немедленно займется привычным делом, то есть поисками хабара. А в Аду, как, наверное, и в Раю, этого самого хабара, между прочим, навалом! И пусть хабар в одном месте называется священными реликвиями, а в другом атрибутами дьявола, для сталкера все едино. Нет для бродяг Зоны Отчуждения ничего святого, как нет и ничего проклятого.
«Трамплин» подбросил дельтаплан, но сбил с курса. Жаром теперь тянуло слева и снизу. Ночка, накренив аппарат, снова скользнула к разлому, похожему сверху на гигантскую, багрово пылающую свастику, поймала мягкими крыльями своей «Совушки» горящий, пахнущий серой восходящий поток и стала медленно, пологой спиралью, набирать высоту. Пересечь периметр теперь было не проблема, разве что погранцы засекут, но от зенитных пулеметов она уйдет, не впервой, а ракетой с инфракрасной головкой самонаведения ее и вовсе не взять – слишком мало тепла на фоне разлома выделял ее хрупкий аппаратик, да и она сама.
Неожиданно для себя девушка заложила крутой вираж и пошла обратно, внимательно следя, чтобы «Совушка» не слишком отклонялась от старого курса, высвеченного зеленой извилистой линией на экране ПДА. Ага, вон там впереди мигающая звездочка, это сигналит маячок на сброшенном мешке с хабаром. За ним придется вернуться, как только удастся отремонтировать дельтаплан. А вот психованного сталкера нигде не видно. Неужели этот придурок не взял с собой даже ПДА? Похоже, что так оно и было, не взял, значит, возвращаться в Зону не намеревался. Точно придурок…
– Эх, женишок, – горько усмехнулась девушка, разворачивая аппарат в сторону периметра. – Кончилась наша любовь, и начаться-то толком не успела. Видно, так в девках и помру!
И вдруг отчетливо поняла, что именно так оно и случится, если ее ночные полеты над Зоной будут продолжаться.
Она осторожно обошла «трамплин», высоты вполне хватало, чтобы вернуться к разлому, снова поймала восходящий поток и развернулась в сторону знакомого прохода в периметре. На самом деле никакого прохода не было, просто в заранее оговоренное время дизель-генератор, питающий прожектора на этом участке, глох, ненадолго, минут на пятнадцать, но этого хватало, чтобы просквозить первую линию охраны. Выскочить из Зоны Отчуждения. И она выскочила, она почувствовала, что Зона осталась позади, всем телом почувствовала. Теперь она с небольшим снижением летела над предзоньем.
Было непривычно тихо, только ветер тоненько посвистывал-потренькивал в растяжках, да погромыхивали внизу и сзади пулеметные очереди: солдаты на периметре проявляли рвение – палили в темноту, наверное, это придавало им уверенности, а может быть, просто со скуки. Только Ночке почему-то чудилось, что там, за спиной, кто-то невнятно стонет и зовет на помощь, и ни грохот очередей, ни ветер, как ни старались, не могли заглушить эти звуки.
«Господи, – думала она, разворачивая дельтаплан в сторону базы, – Господи, поскорее бы он умер, что ли! Господи, сделай так, чтобы он умер легко, все равно ни я, ни кто-либо другой ему уже не поможет. Я знаю, что желать смерти человеку нехорошо, но это все, что я могу для него сделать. Господи, ну почему я не умею молиться, почему?»
Дельтаплан беззвучной тенью скользнул над темным подлеском и приземлился неподалеку от затянутого маскировочной сетью ангара.
База контрабандистов была расположена прямо на технической территории воинской части, армейское начальство имело свою долю в доходах от продажи артефактов – так что почему бы и нет? Почему бы и не приютить полезных человечков? Уж лучше крышевать нелегальных летунов, чем оптом и в розницу торговать оружием и амуницией. Впрочем, оружием и амуницией тоже приторговывали, и оптом, и в розницу – как придется. А куда деваться? На армию реформы накатываются одна за другой, словно цунами на острова Курильской гряды, и удержишься ты на своем месте или смоет тебя к чертям собачьим – тайна сия великая есть! А жить военному человеку и после отставки надо, вот и приходится крутить любовь со всякими сомнительными структурами.
Когда-то майор Репрингер был тем самым удачливым теленком, который двух маток сосет. Как мог он служил отечеству, не то чтобы очень рьяно, но в общем-то честно. Только вот с некоторых пор стал майор сильно сомневаться в его, отечества, хорошем к себе отношении. Потому что в последнее время отечество приобрело странное обыкновение быть утомительно и непостижимо многоликим. Как известно, воплощением отечества для правильного нижнего чина является его непосредственное начальство, так вот это самое начальство начисто опровергало журналистские бредни о дерьмовой демографической ситуации в стране. Поскольку множило свои звездастые ряды просто пугающими темпами. В конце концов майор, как человек, близкий ко всяким чудесам Зоны, в глубине души начал считать начальников некими бурно почкующимися мутантами, приходящими в относительно мирное предзонье из Большого Мира, который на проверку оказался такой же зоной, если еще и не хуже. Майору было, в сущности, глубоко наплевать на то, что начальство размножается со страшной силой, как и на то, каким способом оно это делает. Беспокоило его прежде всего, что каждой начальственной фигуре следовало дать. И, к великому сожалению майора, не в морду, а на лапу. Конечно, с начальством следовало делиться, это было правильно, но раньше никто не предполагал за начальниками таких способностей к роению. Полагалось делиться по инстанции, вроде как рапорт направлять от низшего к вышестоящему. Но теперь по инстанции не получалось, потому что каждый большой или малый прыщ считал себя непосредственным начальником именно его, майора Репрингера, и каждый, соответственно, требовал свою долю. Потому что майор контролировал потоки. Целых два. Поток хабара из Зоны и поток оружия в Зону. И каждый мало-мальски уважающий себя начальник норовил к каждому из этих потоков припасть своей раскатанной и воспаленной губенкой. А у нас, как известно, что ни поп – то батька!
– Вернулась, – сказал майор, выходя из ангара. Видно, ждал. Остановился, почуяв неладное. – Слушай, девонька, что-то ты сегодня на себя не похожа. Случилось что-то или как?
– Движок сдох, – коротко бросила Ночка. – Хабар сбросила, маячок работает, отметка на ПДА четкая. Отремонтируюсь – слетаю…
И вдруг сорвалась.
– И все, хватит с меня! Слышишь, майор, хватит! Слышите вы все, гады, хватит с меня! Не хочу больше, подавитесь вашим сраным хабаром, баблом вашим, уроды…
И нет, не заплакала, не таковская была она, ведьма чернобыльская, чтобы заплакать, только задышала зло и рвано, но майор понял, струхнул и засуетился, побежал за коньяком, наплескал стакан и себе тоже – от нервов, лопотал что-то ласковое и ненужное, да только плохо получалось у майора. Забыл он, как надо успокаивать женщин, напрочь забыл. Да и не утешение нужно было Ночке. Мотор ей нужен был. Мотор взамен сгоревшего, а его-то как раз у майора и не было. И ждать, пока с Большой Земли привезут двухкиловаттный «Максон», придется месяц, а то и все два. А за это время много чего может случиться. Хабар приберут, да и черт бы с ним, с хабаром-то, хотя расплачиваться за него придется ох как долго, но не в хабаре дело… А вот тот сталкер – он не дождется. Ему скорее всего уже все равно, его уже нет, он разбился, а если и не разбился – все равно в Зоне после такого долго не живут. Только вот нутро бабье, жалостливое и вечное, что, оказывается, жило в верченной Зоной контрабандистке, в это не верило и все повторяло и повторяло: «Потерпи, миленький, потерпи, я скоро… Потерпи…»
Ночка. Предзонье. Не возвращайся, если не уверен[11]
В части все, кому надо и не надо, знали про контрабанду, многие от нее кормились, кто-то брезгливо морщился, кто-то завидовал, но большинству было наплевать. Рядовые тянули лямку, терпели и ждали дембеля, хотя, становясь дедами и матерея, конечно, тоже шустрили как могли. Все-таки здорово вернуться домой не только с дембельским альбомом и аксельбантом во все плечо, а еще и с какой-нибудь цацкой «оттуда». И прикольно, и уважуха тебе на всю рожу. Цацку, по слухам, можно было загнать за хорошие бабки, если, конечно, знать кому. А если загнать не получится, то хотя бы всласть повыпендриваться перед друзьями и подругами, типа, вот какая у меня есть цацка! Прямо оттуда! А чё она делает? А это артефакт такой, называется «вечный стояк». Не верите? Пойдемте со мной, девчонки, продемонстрирую в действии. И «делай раз, делай два, делай три…». В общем, во всех отношениях полезная цацка!
А потом, когда служба в предзонье почти забылась, когда полезная цацка успокоилась, забытая на дальней полке в гараже между банок с тормозной жидкостью и пустых бутылок из-под водки, остепенившийся дембель обнаруживает, что с его организмом что-то неладно. И уж какое там «раз, два, три». На «раз» и то не хватает этого организма, а еще видится что-то не так, и слышится тоже не то, в головах круженье, в ногах дрожанье, в общем – трубец полный. И через месяц-другой шепчут неизменные и бессмертные похоронные старушки – такой молодой еще… а бают, он на зоне был… Да не на зоне, а в Зоне… Уродов тамошних стерег… Вот и достерегся. Герой! Двое детишек осталось… Беда, беда… Знать, прогневил…
А детишки ничего, живут детишки, растут-подрастают без отца, и неведомо им, что Зона их еще до рождения пометила, а Зона – она строже военкомата, пришлет повесточку – не откосишь, не спрячешься.
Хотя, конечно, бывает, что цацка действительно невредная, хотя наперед никто этого знать не может. Салаги – они же не сталкеры, в артефактах не рубят, Зоне не обучены, так, зелень сопливая, только и знает – пожрать да бояться. А спросите, кто для дедов из Зоны цацки таскает? Правильно, салаги и таскают, конечно, кто же еще? Далеко в глубь Зоны, само собой, не забираются, так, по краешку щиплют, но и на краешке случается кое-что найти. «Слезку», там, или «канитель». Дедам ведь что надо? Лишь бы поярче да поблескучее. Хоть и деды они, а на самом деле тоже дети, а что жестокие – так все дети такие, милосердие – оно свойственно только перебродившим душам. Конечно, бывает, гибнут салабоны, да только Зона – сука щедрая, она все списывает. И начальство ей в том всемерно помогает. Командиры ведь тоже в деле и тоже свой привар имеют, а чужая смерть – она в армии не в счет. Да и не только в армии, честно говоря. Тем более что в бумагах пишется «…при выполнении боевого задания…». А те, кто возвращается, везунчики, со временем сами становятся дедами, и все повторяется.
И все они, вернувшиеся, отслужившие, рассеявшиеся по своим градам и весям, несут в себе отметку Зоны. Что-то вроде мобилизационного удостоверения. И до поры до времени знать об этом не знают.
Но основная контрабанда идет, конечно, из самой Зоны. Через торговцев, скупающих хабар у сталкеров, через главарей братвы, через командиров группировок. Непричастных нет, разве что «долговцы», да и те вон как упакованы, а оружие и снаряга – они денег стоят. А деньги в Зоне только от самой Зоны, больше неоткуда.
А самые ценные артефакты на Большую Землю возят специальные курьеры, такие, как Ночка. И не дай бог такого курьера тронуть или обидеть, ПМки ржавой тогда твоя жизнь стоить не будет.
Кардан срочную отслужил еще в пятнадцатом. В Зону по молодости ходил раз десять – деды гоняли, уходил и возвращался почти всегда с хабаром, то «шипучку» притащит, то «шуршавчика». А уж «блесток» для дембельских погон перетаскал – не сосчитать. И когда у самого Кардана служба покатилась к дембелю, продолжал ходить, словно тянуло его туда. А может, и в самом деле тянуло. Может, именно потому, что тянуло, и остался сержант Карданов на сверхсрочную. Вот только за хабаром больше не ходил, и не потому, что с возрастом сильно поумнел, а потому, что крутануло его разок в дохлой «карусельке», слава богу, обошлось без тяжелых последствий, так, слегка покарябало да ребра прижало, но Кардан свою меру понял раз и навсегда. Меру надо знать не только в выпивке, а и в таких вещах тоже, тогда и проживешь подольше – это Кардан усвоил накрепко.
Помаленьку врастая в дело, подменив, где можно, майора, чему тот был только рад, Кардан через годик уже фактически рулил перевалочным пунктом на территории части. Пусть считалось, что эти дела находятся в ведении майора Репрингера, но все знали – без Кардана майор и шагу не ступит.
Организовать выезд в предзонник для столичных генералов, по кабанам-мутантам пострелять из пулемета, а то и вовсе по сталкерам, коли душа генеральская взыграет или что там у них вместо души? Кардан организует. Отремонтировать гикнувшуюся в Зоне технику – тоже Кардан. А если отремонтировать, так и списать сам бог велел, да так, чтобы все пристойно выглядело и, как говорится, ни одна муха говна не учуяла. Списать, а потом, само собой, толкнуть «туда», ну и «оттуда» получить не барахло какое, потому что с торгашами да сталкерами ухо требуется держать востро. Кто умеет? Кардан, конечно!
Был Кардан человеком изначально неплохим, хотя и не без прибабахов, конечно. Мечтал поднакопить деньжат, дембельнуться да в деревню уехать. Гусей разводить, уток элитной породы «мулард», рыбку удить в пруду, да в церковь Божью по воскресеньям ходить. Дите, право слово! Эх, не видел он нынешних российских деревенек, да и как ему видеть – с тринадцатого года при Зоне, как кутенок у соска. Только молочко-то уж больно ядреное, привыкнешь – не оторваться!
Внешне был Кардан неприветлив, рожа как у идола с острова Пасхи, рост тоже соответствующий, только вот руки, как говорили, истинно золотые, хотя и заскорузли от постоянных ремонтов. И дышал натужно, кашлял – «каруселька» сказывалась. Но если кто и мог помочь с дельтапланом, то Кардан – больше некому.
Прапорщика Карданова Ночка отыскала на обычном месте – в каптерке. В тесноватом помещении было холодно, пахло какой-то химией и дешевыми папиросами. Прапорщик восседал в невесть откуда взявшемся в этой глухомани офисном кресле модели «Президент» и старательно ёрзал корявым пальцем по сенсорному экрану айпода.
– Прилетела, красавица, – приветливо сказал он, – ну, здравствуй! Вот глянь сюда, тут предлагают сельский дом в Краснодарском крае, недорого, в общем. Может, прикупим, а? Гусей разведем, уток, страусов… У страусов перья красивые и стоят хорошо! Мясо деликатесное, опять же. Я в отставку выйду, ты тоже давай завязывай, небось налеталась досыта, будем жить-поживать, как помещики какие. Как, согласна?
Такие разговоры стали уже традицией, и, согласно традиции, Ночка должна была ответить, что в принципе не против, если, конечно, в доме будет джакузи и спутниковая трехмерка минимум на сотню программ. И разводить, по ее мнению, следует не гусей да уток, а трюфели и свиней. Трюфели гораздо дороже каких-то там перьев, а от свиней двойная польза. И трюфели выкапывать, и на ветчину, опять же. Хотя свиньи ей и здесь надоели, так же как и страусы, в общем, она девушка серьезная, со взглядами, поэтому должна подумать, прежде чем соглашаться.
Но сейчас был не тот случай, поэтому Ночка сказала:
– Слушай, Кардан, кончай трепаться, у меня мотор на «Совушке» напрочь сгорел, в «электру» сдуру влетела на обратном пути. А мне в Зону просто вот как надо! У тебя запасного не найдется случайно? Я хабар в Зоне сбросила, понимаешь?
Кардан посерьезнел.
– Хабар, говоришь… Чего ж тут не понять, дело и впрямь серьезное, за хабар-то ведь и порвать могут. Только у тебя же там «Максон» стоит. Двухкиловаттник. Ты же знаешь, что запасного нет.
– А если не «Максон»? Я на любой согласна, лишь бы хоть как тянул. Ну, Кардан, ну миленький! Придумай что-нибудь, ты же умный!
– Где-то у меня завалялся стартер от старенького «зилка»… – Кардан нерешительно поскреб чисто выбритый подбородок. – Только он слабенький, киловатта полтора всего с копейками, и тяжелый, так что лучше его не ставить. Рискованно. Но если налегке, в принципе потянет. Должен. Зато надежный. Умели в СССР стартеры делать, ничего не скажешь! Только под него надо управление переделывать, там управление по обмотке возбуждения, хотя можно по якорю…
– Переделай, Кардан! До рассвета успеешь?
– Как надо, не успею. Включил-выключил – могу, только трудновато тебе придется с таким управлением. Не управление, а одно название.
– Кардан, – Ночка вздохнула, сжала кулачки, – должна буду…
– Будешь. – Прапорщик покосился на девушку. Ничего вроде, только тоща больно, даже в комбинезоне видно, что тоща… Да только по-настоящему справной бабе летать невместно, справная баба крепко за землю держится… Да ладно, тут, почитай, никаких баб не имеется, сплошной Интернет да жена майора Репрингера, от которой расстройства еще больше, чем от Интернета. – Ладно, пойдем к твоей «птичке», поглядим. Но учти, должна будешь, обещала, никто тебя за язык не тянул, а уж чем отдавать – сама думай, красавица!
«Понятно, что не деньгами и не цацками из Зоны, – подумала Ночка, – понятно чем, только Кардан – это все-таки не жирный майор, с Карданом можно просто по-дружески, вроде как водки выпить… Не девочка, в конце-то концов!»
Кардан управился с заменой мотора за пару часов, скоро начнет светать, и пора бы лететь…
– А кто должок отдавать будет? – грубовато спросил прапор. Вроде и в шутку, а на самом деле понятно, что не шутил. Вон как рожа-то разгорелась, хотя и заметно, что неловко ему!
– Прямо сейчас, что ли? – растерялась Ночка. – Здесь?
– А когда же еще? – искренне удивился Кардан. – Ты то ли вернешься, то ли нет – кто знает? А мне свое получить требуется, организм застоялся, вредно это для организма! Ты что, думаешь, я пошутил? Нет, девонька, это я раньше шутил, а сейчас – какие шутки! Ну, не здесь, конечно, понимаю, здесь условий нет, обстановка неподходящая, все мне кажется, что твоя «Совушка» на нас смотрит, а я под приглядом не привычный. Пойдем лучше ко мне в каптерку, у меня там и выпить найдется, и закусить, и диван тоже имеется, а потом – глядишь, и понравится, и лететь расхочется, завтра ночью полетишь. Я к тому времени и управление как надо настрою – тебе же лучше!
– Пошли, – поморщилась Ночка. – Мне ведь не завтра, мне сегодня надо. А пить я не буду, Зона пьяных не любит, как-нибудь так потерплю, без обезболивающего. Только ты давай, это… по-быстрому… Мне лететь надо.
– По-быстрому, ишь ты! Потерпит она… без обезболивающего, – недовольно пробурчал обиженный прапорщик. – Ладно, будет тебе и по-быстрому, и со свистом, так что взялась терпеть – терпи! Раз потерпишь, два потерпишь, а там, глядишь, и привыкнешь. Если, конечно, вернешься из своей Зоны. А не вернешься, так мне хоть будет что вспомнить…
А еще через полчаса Ночка уже летела над сизым предрассветным предзоньем. Светало. Кардан сунулся было проводить, но она его отшила злым бабьим матом, он сдулся и отстал. Когда наспех отремонтированная «Совушка» медленно и тяжело потянула в сторону периметра, прапор и вовсе раскис, ссутулился и нога за ногу побрел в свою каптерку. Кардану почему-то стало так тошно, что к подъему он вдребезги напился и отправился бить морду майору Репрингеру, хотя тот был здесь совершенно ни при чем. Мордобой, однако, не состоялся, потому что пьяный прапорщик забрался на попавшуюся по дороге пулеметную вышку, шуганул оттуда салагу-пулеметчика и принялся палить по пулеметным точкам периметра, выкрикивая разнообразные матерные слова и умело мешая остальным пулеметным расчетам выполнять боевую задачу. Убить Кардан никого не убил, даже не ранил, потому что солдаты, правильно оценив ситуацию, немедленно попрятались кто куда, но вот проблем себе настрелял не меньше, чем пустых гильз валялось вокруг вышки. А когда закончились патроны, он так и уснул в обнимку с крупнокалиберным пулеметом, и только тогда осмелевшие соратники повязали бешеного прапора и отволокли на губу. Пусть хоть проспится перед трибуналом, сердечный!
Ночка. Предзонье. Я тебя забыла, сталкер!
Сталкер выпрыгнул через пару минут после того, как Ночка сбросила хабар. Маячок, вложенный в мешок с хабаром, исправно показывал его местоположение – километрах в двух за разломом, недалеко от обглоданных Зоной позиций древнего зенитно-ракетного комплекса С-75. Где-то неподалеку еще должен быть слабенький «трамплин»… Ночка помнила, как почти сразу после того, как сталкер прыгнул, ее «Совушку» тряхнуло и подбросило вверх. Значит, сталкер где-то рядом с «трамплином»… лежит. Садиться там, особенно с нештатным двигателем и кое-как работающим управлением, было сущим безумием, но ее и это не пугало. Безумием больше, безумием меньше… Такая уж выдалась ночка… Неправильная ночь, ночь не в счет, ночь печали, ночь беды… Эх, ночка-ноченька, темная сестричка…
Контрабандистка заставила себя думать, что все это происходит не с ней, не взаправду, и этот детский прием сработал. Кто-то равнодушный к опасности и беде Ночкиными руками управлял дерганым полетом полуживой «Совушки». Кто-то посторонний, не она, ухитрился посадить дельтаплан на плешивый, до звона вытоптанный чернобыльскими свиньями пятачок и отыскать злополучный мешок с хабаром. Кто-то бездушный и бесчувственный, а потому бесстрашный, неощутимый для мутантов, по наитию обходя аномалии, добрался до подножия выдыхающегося уже «трамплина», кто-то опять же чутьем определил – вот здесь он упал, вон кусты смяты, кровь… Вот здесь он полз к изгрызенному разрядами ремонтному боксу, здесь лежал – видны какие-то пятна. И все. Сталкера в бункере не было. Ни живого, ни мертвого. И девушка вдруг на самом деле успокоилась. Потому что все уже случилось, и душа ее, еще не взрослая, но уже освоившаяся в этом, в сущности, очень страшном мире, приняла случившееся и смирилась. Но душа не собиралась умирать в Зоне, она не хотела здесь оставаться. И Ночкино тело, неожиданно получившее какую-то странную чувствительность, оно тоже не хотело и не могло здесь больше быть. Зона саднила, занудливой кислой болью просачиваясь сквозь летный комбинезон, Зона тоскливо ныла в деснах, Зона гнала из себя Ночку, но убивать пока что не собиралась. Ночка подумала, что Зоне хочется, чтобы она ушла из нее, девушка всегда думала о Зоне как о живом существе, может быть потому, что видела ее без подробностей, сверху. И воспринимала как нечто единое. Она могла бы сравнить Зону с разумным океаном, с Солярисом, но кто же из современных девушек читал Станислава Лема…
Ночка вытащила из наплечной кобуры когда-то подаренный одним расчувствовавшимся бандюком «Глок», дослала патрон в ствол и зашагала к «Совушке». Пусть скоро полдень, пусть пулеметные расчеты периметра ее увидят – пусть, но оставаться здесь было нельзя – Зона не хотела ждать.
Издалека слышался топот, скулеж, хныканье, твари Зоны вышли на охоту. На гон это было не похоже, но твари двигались целеустремленно, не показываясь Ночке на глаза, но ощущаясь все ближе, почти рядом. Они гнали ее к дельтаплану, она чувствовала их своей истончившейся кожей – вон там, за кустами, стая слепых собак с поводырем-контролером, а там, слева, где торчат из бурого борщовника решетчатые лопухи завалившейся антенны, – пара кровососов, а там…
Ночка вышла к дельтаплану через час с небольшим. Закрепила на багажнике мешки с хабаром, сталкерские рюкзак и разгрузку, оказавшиеся почему-то совсем рядом, да еще и на самом видном месте, – не пропадать же добру. Места для разбега было, конечно, маловато, но ничего, и не с таких пятачков взлетать приходилось, справимся!
Вой, хныканье и топот раздавались уже совсем рядом. Девушка забралась на пилотское место и включила мотор. Затрещало реле, воздушный винт дернулся раз-другой и встал. Видимо, вечная батарейка оказалась на проверку не такой уж и вечной. А может быть, просто не потянула стартер советского производства. Запасной батарейки у девушки не было, старая, по всем законам, должна была еще работать и работать, но подвела, скисла, словно какой-то поганый «энерджайзер». Сдох заяц, не добежал… Теперь все. Не взлететь. А значит, пожить осталось совсем немного, полчаса до смерти, и это еще если очень повезет. Впрочем, ждать не имело смысла, только вот убивать себя было очень страшно. Ночка подумала о том, что с ней сделают твари, но решимости не прибавилось, только стало еще страшнее. А Зона вокруг уже кричала в голос, страшно и торжествующе, и крик ее слышало все Ночкино тело, маленькое и беззащитное, грешное и глупое – но свое. Контрабандистка зажмурилась и сжалась, пытаясь превратиться в молекулу, атом, точку, и у нее почти получилось, только внутри этой точки все так же бешено и больно колотилось сердце.
Дельтаплан вздрогнул, качнулся и пошел вверх, словно кто-то могучий устал ждать и мягко, но мощно наподдал снизу, выпроваживая незваную гостью, серо-рыжий дакрон на крыльях выпучился меж тонких нервюр, заскрипели натянувшиеся растяжки. Когда Ночка решилась и открыла глаза, Зона была далеко внизу, и восходящий воздушный поток возносил аппарат все выше и выше. Нет, не внизу была Зона. Зона не бывает вверху или внизу – она всюду, и либо ты внутри Зоны, либо она внутри тебя.
Ночка безжалостно скрутила некстати высунувшуюся откуда-то из подсознания визжащую, истеричную девку в тугой комок и усилием воли выкинула из себя прочь. Потом взялась за управление, выровняла аппарат и легла на курс к знакомому разлому.
«Такое бывает, – думала она, – редко, но бывает. Чтобы “трамплин” вот так ни с того ни с сего возник прямо под крыльями и не разорвал в клочья, а бережно, словно младенца, вознес над Зоной. Такое бывает».
Хотя прекрасно знала, что такого – не бывает.
Но женщины редко задаются вопросами «почему так», даже контрабандистки, для женщин все значительно проще – захотела жить, вот и живу, и хорошо, и нечего об этом раздумывать попусту, а то ведь и сглазить недолго.
Она покачала дельтаплан по курсу, проверяя управляемость, и на глазок прикинула высоту. Метров двести… Высоты хватало, чтобы дотянуть до части, оставалось только миновать периметр со сторожевыми вышками, но тут уж – как повезет. Возможности маневра у контрабандистки не было. Пройти над вышками на бреющем – тоже. Достанут.
Она впервые летела над Зоной днем, Зона всегда была для нее ночным существом, ощущавшимся как сплетение каких-то странных, словно живых потоков, агрессивных, безразличных, а иногда даже доброжелательных. Как будто она летела над огромным городом. Нет, не городом, скорее телом, существом. А сейчас привычная Зона словно затаилась, прикинулась мирной и даже благостной. Лес, поле, поселки какие-то, заборы… Таких мест на территории бывшей великой страны несчетное множество, а что людей не видно – так в российской глубинке сверху тоже людей не видно. И снизу тоже не везде. Мало людей стало, но есть же… И все-таки ощущение огромного замкнутого купола, полусферы, ограниченности мира не пропало. Это было похоже на модель вселенной в представлении средневековых ученых, оставалось только долететь до края хрустального купола и заглянуть за этот край. Там, за краем, была Большая Земля, там был настоящий мир без майора Репрингера и Кардана, мир с дальними дорогами и живыми городами, с такими разными людьми, в этот мир можно и должно было уйти, потому что сегодня Зона ее исторгла из себя навсегда. А Зона ничего не делает просто так, и ей лучше не перечить. А сталкер – что ж, сталкер пусть остается здесь, судьба, значит. Или наоборот, не судьба.
«Совушка» прошелестела мягкими крыльями над периметром, аккуратно развернулась против ветра и стала заходить на посадку. Внизу не стреляли. Ночка не знала, что майор запретил стрелять, хотя стрелки все равно ее не видели, не могли видеть – Зона вывела ее через черный ход и позаботилась о ее безопасности.
Бывшее футбольное поле надвинулось, выровнялось, быстро покатилось за спину, мягко толкнуло под крылья воздушной подушкой. «Совушка» словно не хотела садиться, словно чувствовала, что это ее последний полет, и пришлось всем телом навалиться на ручку, прижимая аппарат к земле. Дельтаплан дал козла, потом с хрустом коснулся площадки, пропахал сломанным шасси кривые борозды, чиркнул крылом по жухлой траве, развернулся и, наконец, замер. Все правильно, совы плохо летают днем и плохо садятся на землю. Их время – ночь. Девушка освободилась от ремней, выбралась на поле и упала на четвереньки.
И только тогда ее увидели.
Майору Репрингеру было о чем беспокоиться. Мало того что пропал ценный товар, который контрабандистка обязана была доставить из Зоны этой ночью, мало того что прапорщик Карданов, который должен был встретить эту самую контрабандистку, безобразно напился и нарушил все, что можно было нарушить. Ну, напился и напился, это ладно, с кем не бывает. А вот то, что открыл спьяну пальбу, – это уже серьезно, это трибунал. И в Зону ушла Ночка тоже без его, майора, ведома и дозволения, да еще на увечном аппарате. Так что под трибунал пойдет не только прапорщик Карданов, но скорее всего и он, майор Репрингер, тоже. Потому что Кардан непременно проболтается. Да что там проболтается… И так все всё узнают, все ведь так или иначе от Зоны кормятся. И полковник Хрыкин, и генерал Курощапов, и далее по иерархии. Так что трибунал скорее всего просто формальность. Разжалуют и отправят туда же, в Зону, искупать. А там – там уже знают, кто в Зону идет, те же когда-то прикормленные лично им, майором Репрингером, бандюки и встретят. Потому что как ни корми, а поглумиться над съежившимся бугром все равно приятно. Или кто-то из вольных сталкеров, там тоже есть подходящие человечки. Начальство у нас не любят, а уж бывшее и вовсе ненавидят, потому как дозволено и действующим руководством негласно поощряется. А это, стало быть, «при выполнении…». Ну и так далее. Хотя, может, и пронесет… Эх, хорошо бы, если бы пронесло! Если пронесет – валить отсюда надо, в отставку, на пенсию, в бега, наконец… Благо, запасец на старость имеется… Если его не реквизируют, конечно…
Майор подумал, что здесь все психи. В армии вообще много психов, такова специфика службы, армейская жизнь далека от жизни нормального человека, только кто сказал, что она нормальная, эта самая «нормальная» жизнь? Может быть, там, на гражданке, еще большие психи? Да и хрен с ними, но в предзонье все равны, все одинаково чокнутые, а уж в самой Зоне – и подавно!
Майор зло сплюнул и зашагал в сторону старого стадиона, отгороженного от остальной территории части внушительным бетонным забором. Там находилась якобы тайная перевалочная база, там под старыми трибунами располагалась каптерка прапорщика Кардана, мастерская и склад.
Закрытая территория, как ей и полагалось, охранялась двумя салагами, одетыми в бэушное, проситившееся от штатных и нештатных условий эксплуатации хабэ недоброй памяти Юдашкина. Салаги были вооружены карабинами Симонова[12], при виде майора слегка вздернулись, словно их поддели за шиворот, и самоотверженно засопели. Сторожим, стало быть, товарищ майор, бдим!
Сильно хотелось врезать солдатикам по конопатым мордам, ну, хоть за что-нибудь, хотя бы за того же Кардана, как они его выпустили, суки? Только вот без пользы это… Попробовали бы они того же Кардана не выпустить! Вот тут бы точно получили по сопаткам…
Майор, моргая от полумрака, зашел в крохотную, словно деревенский сортир, караулку, набрал нужный номер на древнем эбонитовом диске и с заметным усилием открыл бронированную дверь на закрытую территорию.
Когда майор шел через вытоптанное до состояния тертой джинсы футбольное поле, вдруг резко пахнуло электричеством. Что-то трескуче заискрило, потом глухо бухнуло, и прямо посреди площадки возник скребущий крылом по редкой траве дельтаплан. Откуда он возник – непонятно, да и не важно это было! Главным было не это. Контрабандистка вернулась. Мешок с хабаром был здесь, и он давал четкую отметку на майорском ПДА. Так что какое-никакое оправдание у майора появилось.
– Вернулась, девонька! – почти нежно пропел майор. – Надо же, вернулась, летунья, спасительница ты наша!
И побежал к повалившейся на жесткую, словно колючая проволока, траву контрабандистке.
Вернулась!
Вывела Зона через черный ход.
Ночка. Предзонье. Рупь за вход – сто за выход
– Ты, Светлана, сейчас не в себе, ты отдохни недельку, потом решишь, – уговаривал Ночку майор. – Развейся как-нибудь… Этим займись, шопингом, я знаю, в интернете читал, на женщин шопинг хорошо действует, умиротворяюще, или мужчину заведи, ты сама по себе девушка видная, будешь…
Ночка мотнула рыжей башкой и даже оскалилась.
– Ты что, майор, совсем, что ли, того? Совсем служба мозги съела? – зло выдохнула девушка. – Окстись, начальничек! Какой тут шопинг-жопинг, в этой сраной дыре? Мужчину, говоришь? Где это ты тут мужчину видел? Может, себя имеешь в виду, барсук ты холощеный? Все вы тут не лучше зомбяков. Да нет, хуже, зомбяки – те хоть в душу не лезут и под юбку, а вы…
Майор покосился на Ночкину фигуру, неразличимую под пятнистым угвазданным вусмерть летным комбинезоном, почему-то засмущался и совсем уж невпопад сказал:
– А ты, девонька, юбку и не носишь, я тебя в юбке-то ни разу и не видел.
– Ну, не под юбку… – Ночка тоже почему-то смутилась.
Добрая она была девка, в сущности, и майора было немного жаль, хотя, если разобраться, чего его, паразита толстомясого, жалеть? В Зону не ходит, сидит здесь, воображает, что чем-то рулит, все на старость копит, барсук и есть. И не молодой уже. Вон и лысина у него на башке намечается, и мешки под глазами, почки, наверное… А все мало! И вообще гадостно это – всю жизнь на старость копить.
– Ты пойми, Слана, – снова начал майор. – Вот ты уедешь, например, в Москву, на Большую Землю, и что там тебя ждет? Денег у тебя хрен да маленько, пара сотен тысяч зеленых от силы, а может, и того меньше. Ты что, думаешь, для Москвы это деньги? Тьфу это для Москвы, а не деньги! На такие деньги в столице ты и жилья путного не купишь, разве что конуру какую на окраине, да и то, если эти… риэлторы не облапошат. А жить ты там на что собираешься? Профессии у тебя нормальной нет, пилотские твои таланты в столице никому и на хер не нужны, кроме того, для закона ты преступница, так что ежели что вскроется, то куковать тебе, милая, на зоне до морковкина разговенья. Одну Зону на другую поменять желаешь?
– Так другие же как-то устраиваются, – начала было девушка, но майор почуял, что на верном пути, и наддал, даже слезы отеческой в голос подпустил:
– Другие, говоришь? А много ты других видела, которые устроились? Совсем не видела? Вот что я тебе скажу, как отец скажу, прямо: другие либо на панель идут, либо спонсора находят, а это та же панель, только этажом выше. Для панели ты не годишься, товарный вид не подходящий, да и спесива больно, тем более спонсоры – они нынче знаешь какие разборчивые? Да там такие павы в этой Москве, а ты птаха невидная, ночная, туда же… Такие павы!
Майор даже задницу отклячил, показывая, какие по Москве бродят павы. И губы сложил бантиком, бантик, правда, получился ненатуральный, скорее кукиш, чем бантик.
– Разберусь, – оборвала его Ночка. – Как-нибудь без твоих сопливых советов разберусь. В общем, документы, банковские карты, все что положено. Отдай, не доводи до греха. Контракта я с вашей братией не подписывала, но, помнится, договаривались мы, что как только почувствую, что Зона меня больше не принимает, так и сворачиваю аэродром. Помнишь уговор? А она меня больше не принимает. Вот так-то, майор!
Майор уже понял, что Ночка не останется, не такой уж он был дурак, чтобы не понять, только уж больно не вовремя все получалось – Кардан, паразит, сидит на губе, и неизвестно, когда его можно будет без особого шума выпустить. Девка вон ни с того ни с сего в столицу намылилась… Так что таскать из Зоны хабар, получается, некому. Хоть самому лети… Но самому не положено, да и уметь надо. Майор вдруг отчетливо понял, что на самом деле ничего-то он не умеет, даже командовать толком не умеет, Кардан всеми делами заправляет, а он, начальник, так… С боку припека. На какое-то мгновение ему захотелось самому сходить в Зону, может, после этого он хоть сам себя уважать станет. Но в Зону ходить тоже надо уметь. Неумеючи ведь и гробануться недолго, а у него еще кредит за дом под Рязанью не выплачен. Да и при чем здесь кредит, что еще за чепуха в голову лезет! Эх, а ведь девка-то хоть и слывет ведьмой, но простая, как дошкольница, и скорее всего не врет, что Зона ее из себя поперла. А может, и не врет, потому что ведьма, и точно знает, что не примет ее больше Зона, а значит, и соваться туда нечего. У баб свое чутье и свои заморочки. Сегодня подружки-подруженьки, а завтра сожрать друг дружку готовы. Вот и у Ночки с Зоной так.
– Ладно, – сказал майор. – Только ты того… уходи по-тихому, чтобы никто не видел и не слышал. Понимаешь? Карточки и документы сейчас принесу, жди пока здесь, никуда не уходи. И еще – одежду другую купи, хотя у тебя, наверное, есть. Юбку надень, туфли… Ну, джинсы хотя бы, знаешь, есть такие, тянучие, в облипку, стрейч называются. Тебе пойдет, ты худенькая. Не в летном же комбинезоне поедешь. На КПП тебя пропустят, я скажу, а если кто на станции спросит – скажи, к парню своему на присягу приезжала, он тут служит срочную. Приезжала на присягу, попала на похороны. Здесь это запросто, сама знаешь. Пожалеют и особо доставать не станут, полицаи ведь тоже люди. Поняла? Я тебе и бумажку нужную сделаю, чтобы все было чин чинарем.
Ночке стало смешно и как-то неловко. В части ее знали почти все, да и поселилась она здесь же, на жилой территории, снимала квартиренку у вдовы какого-то лейтенанта, сгинувшего во время одной из зачисток. Может, насмерть лейтенанта прибили, а может, не совсем. Бродит теперь по Зоне зомбяком неприкаянным, и возвращаться ему некуда. Кто ж его такого ждать будет? Не принято нынче ждать. Сама вдова получила за лейтенанта «смертные», да и укатила к маме с папой, молодая еще была, бездетная, а квартира в городке осталась пустовать. Кому она нужна здесь, эта квартира? А тут – какая-никакая, а денежка, пусть почти символическая.
Знали Ночку местные обитатели, некоторые догадывались даже, чем занимается, другие тоже догадывались, но неправильно, хотя логика в их догадках была. Чем может заниматься молодая девка в воинской части предзонья? Да именно тем самым и может. Подцепить, конечно, какую-нибудь гадость можно запросто, военные ведь тоже в Зону ходят, но, с другой стороны, и заработать можно нехило. И не узнает никто, посторонних здесь нет. Ночка таких не разубеждала. Ей, в сущности, было наплевать, что о ней думают. Здесь она работала, не ночная бабочка – сова, птица тайная, дневным глазом невидимая. А жить в полную силу собиралась не здесь, а все, что случается до настоящей жизни, – оно как бы и не существует. Ошибалась, конечно. Многие ошибаются. Пернатые души особенно. И не только здесь, в предзонье.
Жалко было расставаться с «Совушкой», привыкла она к своему аппарату, пилоты вообще относятся к своим машинам как к живым существам. А как же иначе? Ведь если не верить в машинную душу, то получится, что какая-то железка, и на тебе – летает! Железки сами по себе не летают, летают души людей, вложенные в эти железки. И пилоты.
Ночка быстренько собрала вещи. Вещей-то было всего ничего, так, сумка туристическая да рюкзак. Считай, с чем приехала, с тем и уехала. Карточки, их было три, зеленая, с какой-то нарисованной букарашкой на фоне травы, серо-серебристая и еще золотая. Пин-коды она помнила наизусть. Немного наличных, тысяч десять деревянными – это в карман джинсов. А карточки и документы – за пазуху, в бюстгальтер, как мама учила… Мама говорила «лифчик». Все-таки неудобно, наверное, городские девушки носят карточки в другом месте, в сумочке, как их сейчас называют – клатч? Подходящей сумочки не нашлось, ладно, сойдет и так… В Москве она во всем разберется, она быстро учится. Научилась же летать, научится и столичной жизни.
И тут Ночку прихватило, она даже на ногах не удержалась, опустилась на диван и так замерла.
Не будет больше вечернего предполетного не то холодка, не то озноба, росы на растяжках, тихого ворчания мотора за спиной, не будет распахнутого, испещренного багровым и желтым пространства Зоны под ночными крыльями «Совушки». Никогда больше она не увидит пронизанного сияющими во тьме жгутами силовых полей пространства Зоны Великой, не глазами, это глазами не увидишь, это видишь по-другому. Ведь Зона – она каждую ночь разная, когда напряженная, налитая страшной силой, Зона перед выбросом, а когда тихая, словно сытая кошка. Опасная всегда, и всегда по-разному.
И людей Зоны тоже не будет. Они просты, люди Зоны, иногда корыстны и злы, иногда добры и бесстрашны, чаще безразличны – они всякие. Они предсказуемы, как смерть, и так же неожиданны. Но в Зоне живут только те, кого она приняла, в крайнем случае те, кого она терпит. Но последние – недолго.
Девушка почувствовала, что Зона совсем рядом, словно присела с ней на дорожку, ах, подружки-подруженьки, одна уходит, другая остается…
«Дура, – подумала девушка, – романтичная дурища, понапридумывала тут всякого. Так ведь и рехнуться недолго. Нет, пора убираться отсюда, пора…»
Ночка набросила лямку рюкзака на плечо, ловко подхватила нетяжелую сумку, заперла дверь, оставив ключ под ковриком, и решительно зашагала к КПП.
Зона пушистым котенком свернулась у нее где-то под сердцем. Ночка не понимала, что это Зона, но чувствовала тепло, и от этого ей казалось, что все будет хорошо. А если бы и понимала, разве может женщина прогнать котенка? Разве что стерва какая, но Ночка стервой не была, не случилось у нее еще достаточно поводов, чтобы стать стервой. А так – тепло и не одиноко, чего еще надо?
Ми-ми-ми…
Ночка. Перегон
– Говорю же вам, пан полицейский, к жениху ездила. – Ночка посмотрела на полицейского честными глазами. – Ну чего же тут непонятного, ждала его, ждала, как дура какая, а от него полгода ни ответа, ни привета. Ну, я собралась скоренько, да и поехала. Да напрасно съездила, даже не повидались, сгинул он в Зоне, как и не было.
– К жениху… – недоверчиво протянул полицейский. – Много вас таких, к женихам которые. А скажите-ка мне, девушка, как вам удалось проникнуть на охраняемую территорию, да еще и обратно выбраться? Документы какие-нибудь на этот счет имеются? Или как?
Ночка, стесняясь, полезла за пазуху, чувствуя себя уж вовсе деревенской дурехой, да и пусть, лишь бы отвязались, да хоть бы отвернулся, рожа пассатижная!
Пассатижная рожа отворачиваться и не подумал, напротив, наблюдал за Ночкиными мучениями с каким-то садистским удовольствием. И понятно было по пустому мутно-ленивому взгляду, что не женщину он видел в Ночке, а некий бесполый, совершенно безразличный его мужскому организму объект. Существо полностью зависимое от его воли, бесправное и слишком доступное, чтобы интересоваться им всерьез.
Так, походя, в соответствии с собственным пониманием профессиональных обязанностей, смешать с прочим человеческим мусором, скапливающимся на станциях близ Припяти, да и делу конец. Даже обыскивать было неохота, да и брезговал он касаться задержанной, кто знает, чего эта деваха нахваталась там, в предзонье? В изолятор, а там есть кому ею заняться. Им за это деньги платят, вот пускай и разбираются. А он свое дело сделал, задержал. Надо же хотя бы раз в день кого-то задерживать?
– На похороны, значит, – разочарованно протянул полицейский, прочитав бумагу из комендатуры, выданную Ночке предусмотрительным майором Репрингером. – В Зоне жених служил… Да… Хорошо, если хоть хоронить было что.
Лицо у него на миг приобрело почти человеческое выражение.
– Ладно, ступай. Но смотри, до завтра не уедешь – заберу в изолятор до выяснения. Положено всех подозрительных, которые из Чернобыля вышли, забирать. Приказ такой. Кто вас знает, что вы такое. Жених, не жених, а порядок все равно должен быть. Тут вам не танцплощадка, тут режимная территория.
Ночка хотела было спросить, а что такого преступного в том, что она едет из Чернобыля в Москву, но не стала. Отстал – и ладно.
Два года назад она прилетела в предзонье на транспортнике. Прилетела, конечно, нелегально. И «Совушку» ее привез видавший виды старенький АН-24Т с веселыми, слегка пьяными пилотами, которые шутили, косились на ее ноги (она как раз была в юбке) и предлагали работать у них стюардессой, как будто на военных транспортниках бывают стюардессы. А потом всерьез пытались отговорить от дурацкой затеи с работой в предзонье. Похоже, она им и в самом деле понравилась, этим пилотам, потому что, отчаявшись отговорить упрямую барышню, летуны всерьез расстроились и жутко напились прямо на аэродроме. Так что когда за Ночкой пришел «уазик» из части, они уже лыка не вязали, только целовали на прощание по-братски, в щечку, да называли сестренкой.
Сейчас добираться приходилось как все, поездом. Ночка купила билет в плацкартный вагон, несколько раз прогулялась вокруг неряшливого вокзала, потому что больше делать было нечего, зашла в пару убогих магазинчиков, а потом ей надоело ходить, и она присела отдохнуть на облупленной лавочке.
Читать бесплатно другие книги:
