Мелкие боги Пратчетт Терри

Ворбис больше не кричал, голос его стал спокойным, лишенным всяких чувств. Наверное, именно так разговаривают эксквизиторы, невольно подумал Брута. Когда инквизиторы заканчивают свою работу, начинают говорить эксквизиторы…

– Э-э, нет. Его поразила амфора. Понимаете, как оказалось, среди слушателей присутствовал сам Тувельпит.

– Стало быть, с точки зрения ваших богов, избить ни в чем не повинного человека – это нормально?

– Ваш миссионер заявил, что людей, которые не верят в Ома, ждут вечные мучения. Должен сказать, что толпа посчитала эти его слова оскорбительными.

– И начала швырять в него камни…

– Пара-другая мелких булыжников. Они хотели всего-навсего унизить его. И то камни пошли в дело только после того, как кончились овощи.

– Так в него и овощами бросались?

– Только когда закончились тухлые яйца.

– А когда мы пришли, чтобы выразить протест…

– По-моему, шестьдесят кораблей – это нечто большее, нежели обычный протест, господин Ворбис, – вмешался тиран. – Кроме того, мы вас уже не раз предупреждали. Каждый находит в Эфебе то, что ищет. Готовьтесь к новым набегам на свои берега. Мы сожжем все ваши корабли. Если вы не подпишете вот это.

– А как насчет права беспрепятственного прохода через Эфеб? – спросил Ворбис.

Тиран улыбнулся.

– Через пустыню? Мой господин, если вы сумеете пересечь эту пустыню… В общем, я дарую вам это право.

Тиран отвернулся от Ворбиса и посмотрел на небо, видневшееся между колонн.

– А сейчас, как вижу, время близится к полудню, – заметил он. – Становится все жарче. Очевидно, вам с коллегами есть что обсудить. Мы выдвинули столько… э-э… интересных предложений. Могу я предложить встретиться еще раз на закате?

Ворбис, казалось, обдумывал предложение.

– Думаю, – наконец произнес он, – наше обсуждение продлится несколько дольше. Как насчет завтрашнего утра?

Тиран кивнул.

– Как вам будет угодно. Дворец находится в полном вашем распоряжении. Здесь имеются превосходные храмы и произведения искусства – если вы изъявите желание их осмотреть. А если вам захочется перекусить, скажите об этом первому же рабу.

– Раб – эфебское понятие. У нас в Оме нет такого слова, – гневно ответил Ворбис.

– Мне об этом известно, – кивнул тиран. – Полагаю, у рыб тоже нет слова, обозначающего воду. – Он опять улыбнулся быстрой улыбкой. – Еще есть бани и, конечно, библиотека. Великое множество достопримечательностей. Вы – наши гости.

Ворбис склонил голову.

– Молю Бога о том, чтобы когда-нибудь вы стали моим гостем.

– Представляю, какие достопримечательности будут мне показывать, – усмехнулся тиран.

Вскочив на ноги, Брута опрокинул скамью и покраснел от смущения.

«Но все ведь было не так! – думал он. – Брат Мурдак… По словам Ворбиса, его сначала били до полусмерти, а потом пороли, покуда он совсем не испустил дух. Брат Нюмрод говорил, что видел тело собственными глазами, а он не мог лгать. Какая жуткая кара – он ведь только проповедовал! Люди, способные на такое, достойны… жесточайшего наказания. А еще они держат рабов. Заставляют людей работать против их воли. Обращаются с ними как с животными. Даже своего правителя они называют тираном!

Но почему?..

Почему я этому не верю?

Почему я уверен, что все это неправда?

И что он имел в виду, говоря о том, что у рыб тоже нет слова, обозначающего воду?»

Омниан то ли отконвоировали, то ли довели до их покоев. В своей комнатушке на столе Брута увидел другую вазу с фруктами, немного рыбы и хлеб.

Какой-то человек подметал пол.

– Гм… – смущенно произнес Брута. – Ты – раб?

– Да, хозяин.

– Должно быть, это ужасно.

Человек оперся на метлу.

– Ты прав. Это ужасно. Просто ужасно. Знаешь, у меня всего один выходной день в неделю.

Брута, никогда не слышавший слова «выходной» и не имевший ни малейшего понятия, что оно означает, неуверенно кивнул.

– А почему ты не убежишь? – спросил он.

– Уже убегал, – ответил раб. – Один раз добежал до самого Цорта. Но мне там не понравилось. Вернулся. Теперь каждую зиму убегаю на две недели в Джелибейби.

– И каждый раз тебя привозят обратно?

– Ха! Если бы! Он жалкий скряга, этот Аристократ. Приходится самому возвращаться. Просить, чтобы меня подвезли, и все такое прочее.

– Ты возвращаешься сам?

– Да. За границей хорошо гостить, а не жить. Как бы то ни было, ходить в рабах мне осталось всего четыре года, а потом я свободен… А свободный человек имеет право голосовать. И содержать рабов. – Его лицо напряглось от усилия, когда он продолжил перечисление, загибая пальцы: – Вообще рабы обеспечиваются трехразовым питанием, один раз – обязательно мясом. Один выходной день в неделю. Разрешенные две недели побега каждый год. Я не чищу плиты, не поднимаю тяжести и подвергаюсь насмешкам только по согласованию.

– Да, но ты не свободен! – воскликнул совершенно сбитый с толку Брута.

– А в чем разница?

– Э-э… ну, когда ты свободен, у тебя вообще нет, как это, выходных. – Брута почесал в затылке. – И кормят тебя реже.

– Правда? Тогда я лучше откажусь от свободы, спасибо большое.

– Э… Слушай, ты здесь черепаху не видел? – спросил Брута.

– Нет. А я убрал везде, даже под кроватью.

– Может, ты видел каких-нибудь черепах в округе?

– Что, черепахи захотелось? Говорят, из них получается вкусный…

– Нет, нет. Все в порядке.

– Брута!

Это был голос Ворбиса. Брута поспешил во двор и, постучавшись, вошел в комнату дьякона.

– А, Брута…

– Да, господин.

Ворбис, поджав ноги, сидел на полу и смотрел на стену.

– Ты так молод и впервые попал в другой город. Наверное, ты хотел бы многое посмотреть.

– Да!

Ворбис снова говорил своим эксквизиторским голосом, монотонным и спокойным, похожим на тупую полоску стали.

– Можешь отправляться куда угодно. Но внимательно смотри по сторонам, Брута. И ко всему прислушивайся. Ты – мои глаза и уши. И память. Узнай все об этой стране.

– Э-э, мне правда можно выйти отсюда, господин?

– Я произвожу впечатление человека, говорящего неправду?

– Нет, господин.

– Иди же. И наполни себя знаниями. Возвращайся к закату.

– Э… я что, могу пойти даже в библиотеку?

– А? Ах да, библиотека. Библиотека, которую здесь собрали. Конечно. Набита бесполезными, опасными и пагубными знаниями. Я вижу это словно наяву, Брута. Можешь себе это представить?

– Нет, господин Ворбис.

– Невинность – вот твой щит, Брута. Да, во что бы то ни стало попади в библиотеку. На тебя ее чары не подействуют.

– Господин Ворбис?

– Да?

– Тиран сказал, что с братом Мурдаком не сделали ничего такого…

Тишина развернулась на всю опасную длину.

– Он солгал, – ответил наконец Ворбис.

– Да.

Брута ждал продолжения. Однако Ворбис молча буравил взглядом стену. «Интересно, что он там такое увидел?» – подумал Брута. Когда стало понятно, что ждать продолжения бесполезно, он сказал:

– Спасибо, господин.

Но прежде чем выйти, юноша сделал шаг назад, быстро наклонился и заглянул под кровать дьякона.

«Вероятно, он попал в беду, – думал Брута, торопливо шагая по дворцу. – Такое впечатление, здесь все сами не свои до черепах».

Он заглядывал буквально в каждый уголок – в то же время старательно избегая фресок с изображениями обнаженных нимф.

Вообще-то Брута знал, что женщины несколько отличаются от мужчин. Деревню он покинул в возрасте двенадцати лет, когда многие его сверстники были уже женаты. Омнианство поощряло ранние браки – в качестве профилактического средства от греха, и все равно греховными считались любые действия, которые были связаны с частями человеческой анатомии, расположенными между шеей и коленями.

«Жаль, я не обладаю достаточными знаниями, чтобы спросить у своего Бога, что здесь такого греховного», – подумал Брута.

«Хотя вряд ли Бог обладает достаточными знаниями, чтобы внятно ответить на мой вопрос…»

Но куда же подевалась черепашка?

«Он не звал меня, – думал Брута. – Я бы услышал. Значит, еще есть надежда, что его пока не сварили».

Один из рабов, занятый полировкой статуи, объяснил ему, как пройти в библиотеку. Брута тяжело побежал по проходу между колоннами.

Когда он наконец добежал до дворика, расположенного у входа в библиотеку, то увидел там толпу философов, которые, вытянув шеи, старались что-то рассмотреть. А потом услышал обычную перебранку, свидетельствующую о том, что философский спор находится в самом разгаре.

На сей раз спор шел о следующем…

– Ставлю десять оболов, что она это не повторит!

– Ты говоришь о деньгах? Такое не каждый день услышишь, Зенон.

– Да. И сейчас ты с ними распрощаешься.

– Дядя, перестань. Это всего лишь черепаха. Наверное, это какой-то черепаший брачный танец…

Все затаили дыхание. Потом раздался общий вздох.

– Вот!

– И это ты называешь прямым углом?!

– Кончай! Посмотрел бы я, какой бы угол у тебя получился – в подобных-то обстоятельствах!

– А что она сейчас делает?

– Кажется, проводит гипотенузу.

– И это гипотенуза? Она же волнистая.

– Никакая она не волнистая. Черепаха проводит ее прямо, это тебя шатает из стороны в сторону!

– Ставлю тридцать оболов на то, что квадрат ей не осилить!

– Ставлю сорок, что она его сделает.

Снова пауза, затем возбужденные крики.

– Да!

– А по-моему, больше похоже на параллелограмм, – раздался капризный голос.

– Послушай, уж квадрат-то я всегда отличу. И это квадрат.

– Хорошо! Удваиваю ставку. Бьюсь об заклад, двенадцатиугольник ей окажется не по зубам.

– Ха! Только что ты говорил, что ей не осилить семиугольник.

– Я удваиваю. Двенадцатиугольник. Что, боишься? Чувствуешь себя ощипанной курицей с плоскими ногтями? Ко-ко-ко!

– Мне стыдно брать твои деньги…

Очередная пауза.

– Десять граней? Десять граней? Ха!

– Я же говорил, все это ерунда! Кто-нибудь слышал о черепахе, разбирающейся в геометрии?

– Очередная глупая идея, а, Дидактилос?

– А я сразу говорил. Самая обычная черепаха…

– Говорят, из них получается вкусный…

Толпа философов распалась и прошла мимо Бруты, не обратив на юношу ни малейшего внимания… Он увидел круг влажного песка, исчерченный геометрическими фигурами. Среди них сидел Ом. Чуть поодаль стояла пара крайне неряшливых философов, подсчитывавших монеты.

– Ну, Бедн, как наши дела? – спросил Дидактилос.

– Поднялись на пятьдесят два обола, о учитель.

– Вот видишь. С каждым днем мы зарабатываем все больше. Жаль, что она до двенадцати считать не умеет. Отрежь ей одну лапу, сварим похлебку.

– Отрезать лапу?!

– С черепахами так и следует поступать, не есть же ее всю сразу…

Дидактилос вдруг заметил пухлого паренька с красным лицом и косолапыми ногами, который стоял у входа во дворик.

– Тебе чего? – спросил он.

– Эта черепаха умеет считать до двенадцати, – вдруг промолвил юноша.

– На этой скотине я только что потерял целых восемьдесят оболов! – воскликнул Дидактилос.

– Все верно, зато завтра… – Взгляд парня затуманился, словно он повторял только что услышанные слова. – …Завтра ты сможешь поднять ставки три к одному.

Дидактилос в изумлении открыл рот.

– Бедн, – окликнул он, – дай-ка мне эту черепаху.

Ученик философа наклонился и очень аккуратно поднял Ома.

– Знаешь, – задумчиво промолвил Дидактилос, – я сразу заметил в этом создании что-то необычное. Смотри, сказал я Бедну, вот наш обед на завтра, а он сказал, нет, она хвостом рисует на песке геометрические фигуры. Геометрия и черепаха… обычно это несовместимые вещи.

Своим единственным глазом Ом посмотрел на Бруту.

– Мне ничего не оставалось делать, – объяснил он. – Только так можно было привлечь его внимание. Зато теперь он не отстанет от меня – из чистого любопытства, а за любопытством обычно следуют сердца и умы.

– Он – Бог, – сказал Брута.

– Правда? И как его зовут? – спросил философ.

– Не говори, только не говори этого! Нас услышат местные боги!

– Не знаю, – соврал Брута.

Дидактилос перевернул Ома.

– И все-таки Черепаха Движется, – задумчиво произнес Бедн.

– Что? – не понял Брута.

– Учитель написал книгу, – сказал Бедн.

– Ну, не совсем книгу, – скромно возразил Дидактилос. – Скорее свиток. Настрочил небольшой труд.

– В котором говорится, что мир плоский и плывет по пространству на спине у гигантской черепахи? – уточнил Брута.

– Ты читал ее? – Дидактилос внимательно посмотрел на Бруту. – Ты – раб?

– Нет, – ответил Брута, – я…

– Только не называй своего имени! Назовись писцом или еще кем-нибудь!

– …Писец, – едва слышно произнес Брута.

– Ну да, – кивнул Бедн, – я так сразу и подумал. Характерный мозоль на большом пальце от пера. И чернильные пятна на рукавах.

Брута посмотрел на большой палец левой руки:

– Я не…

– Извини, – усмехнулся Бедн. – Ты, видимо, пользуешься левой рукой?

– Обеими. Но не слишком хорошо, как говорят.

– А, – сказал Дидактилос. – То есть ты можешь зайти как справа, так и слева.

– Что?

– Он имеет в виду, что для тебя еще не все потеряно, – быстро перевел Ом.

– О да. – Брута вежливо прокашлялся. – Послушай… Я ищу философа. Разбирающегося в богах.

И замолчал.

Так и не дождавшись никакой реакции, Брута осторожно поинтересовался:

– Надеюсь, ты не считаешь, что боги – это пережитки устаревшей системы вероисповедания?

Дидактилос, все еще поглаживая Ома по панцирю, покачал головой.

– Нет. Не люблю, когда вокруг меня лупят молнии.

– Не мог бы ты прекратить все время его переворачивать, он только что сказал, что ему это не нравится.

– Если разрезать черепаху напополам, по кольцам можно определить ее истинный возраст, – заявил Дидактилос.

– Гм, чувства юмора у него тоже нет.

– Судя по речи, ты – омнианин.

– Э, да.

– Прибыл на переговоры?

– Я скорее молчу, чем говорю.

– И что же ты хочешь узнать о богах?

Брута, казалось, прислушался к некоему внутреннему голосу.

– Как они появляются, – наконец ответил он. – Как растут. Что происходит с ними потом.

Дидактилос передал черепашку Бруте.

– Такие размышления стоят денег, – предупредил он.

– Когда закончатся те пятьдесят два обола, мы заплатим еще, – пообещал Брута.

Дидактилос усмехнулся.

– Похоже, ты и сам способен мыслить, – сказал он. – У тебя хорошая память?

– Ну, не совсем хорошая.

– Правда? Хорошо. Пойдем-ка в библиотеку. У нее заземленная медная крыша. Боги ненавидят, когда о них треплются.

Дидактилос наклонился и поднял с земли ржавую лампу.

Брута посмотрел на огромное белое здание.

– Это и есть библиотека? – спросил он.

– Ага, – ответил Дидактилос. – Именно поэтому над дверью крупными буквами написано «LIBRUM». Но что я объясняю? Ты же у нас писец…

Эфебская библиотека – до того как сгорела – была второй крупнейшей библиотекой на Диске.

Конечно, не такой большой, как библиотека Незримого Университета; просто та библиотека благодаря своему магическому характеру обладала некоторыми преимуществами. К примеру, ни в одной другой библиотеке не было такого полного собрания ненаписанных книг, то есть книг, которые обязательно были бы написаны, если бы автора сразу после написания первой главы не съел аллигатор. Атласы воображаемых мест. Словари иллюзорных слов. Справочники наблюдателей за невидимыми событиями. А эти дикие энциклопедии, что содержались в Затерянном Читальном Зале? Библиотека Незримого Университета была столь огромна, что искажала действительность и открывала входы в другие библиотеки где угодно и когда угодно…

И она была совсем не похожа на Эфебскую библиотеку, где хранились всего четыреста или пятьсот томов. Многие из которых были изданы в виде свитков – чтобы уберечь читателя от необходимости звать раба каждый раз, когда нужно перевернуть страницу. Каждый том хранился в специальном, предназначенном только для него одного отделении. Книги не должны храниться слишком близко друг к другу, так как они начинают взаимодействовать странно и непредсказуемо.

Солнечные лучи пронзали тени и казались такими же осязаемыми, как колонны.

Брута не мог не обратить внимание на странную конструкцию проходов, хотя она, пожалуй, была самой незначительной достопримечательностью библиотеки. Между рядами каменных полок на высоте двух метров были прибиты деревянные планки, поддерживавшие более широкие доски непонятного предназначения. Нижние стороны досок испещряли грубые, вырезанные из дерева изображения.

– Библиотека, – объявил Дидактилос.

Он поднял руку и провел пальцами по доске над головой.

И тут до Бруты дошло.

– Так ты – слепой?

– Верно.

– Но ты зачем-то взял лампу.

– Все нормально, не бойся, масла в ней нет, – успокоил Дидактилос.

– Лампа, которая не светит, для человека, который не видит?

– Да. Работает отлично. В философском смысле, конечно.

– И ты живешь в бочке?

– Сейчас очень модно жить в бочке, – пояснил Дидактилос, быстро шагая вперед и периодически касаясь кончиками пальцев деревянных узоров над головой. – Большая часть философов так живут. Демонстрируют презрение и пренебрежение ко всему мирскому. А Легибий свою бочку превратил в сауну. Говорит, такие поразительные мысли в голову приходят…

Брута огляделся. Свитки торчали из своих гнезд, будто кукушки из часов.