Беглецы (сборник) Долинго Борис

Капитан представил себя генералом: заплывёт жирком, начнёт пошаливать печёнка и сердце — результат выпивок и малоподвижного образа жизни, облысеет… Рядом будет красивая, холёная и глупая жена, об этом можно не беспокоиться — родственники подберут, пара детишек, которым дорога в жизни будет уже заранее прописана и обеспечена, не зависимо от того, насколько они годятся для постов, на которые их вытолкнут теперь уже его генеральские погоны. А потом и их детям будет всё обеспечено и т.д., и т.д.. Ну, это, естественно, не самый верх жизни, но тем не менее…

«Чем же всё это, в конце концов, кончится?» — подумал Договар. — «Если все более или менее руководящие посты будут занимать мало подходящие для этого люди, поднаторевшие в демагогии высшего порядка, разглагольствующие о принципах Манифеста Лиги Борцов? Не может же это продолжаться вечно! Ну еще, может быть, лет сто, ну, даже двести, но это же тупик, искусственное торможение своего развития, и сейчас это уже ощущается, хотя официально, конечно, такого никто не признаёт».

Капитан поддал ногой валявшийся на пути камешек. Странно, что это такое: он родился в семье крупного военного чиновника, значит, он должен был бы инстинктивно стремиться к поддержанию того статуса, который этим ему обеспечивается и будет обеспечиваться его детям. Вместо этого Овево Договар сколько себя помнил сознательным человеком именно таким положением вещей в обществе был недоволен. Однако, понимая, что открытое выражение недовольства хорошего не принесёт, он и не выказывал своих крамольных мыслей ни дома, ни кому-либо из друзей, а плыл по течению, создаваемому мундиром отца: хочет генерал-консул Договар, чтобы его сын тоже сделал карьеру военного — что ж, Овево Договар не возражал. Не всё ли равно? Но, в конце концов, желание «делать что-то полезное» привело молодого Договара в «Обновление», где, как он теперь понимал, о настоящем обновлении общества тоже никто и не помышлял.

«Когда-нибудь, когда дела зайдут уж в окончательный тупик, всё развалится само собой», — подумал капитан, — «А пока ясно, что и у нынешнего режима есть резервы. Но стоит ли ждать такого тупика? Может быть если я, потом ещё кто-то, и ещё, и ещё овладеют хотя бы сотой частью знаний и способностей айтано, то тупика можно миновать? Ведь нам даже трудно представить себе общество, где нет обмана, подлости, где невозможны никакие чёрное помыслы как отдельных, так и групп лиц, и поэтому нет политики, поскольку не было ещё в истории политики, проводившейся без каких-то тайных целей, без фарисейства?»

Договар остановился. Разве он совершит предательство по отношению к своему народу, если останется здесь? Он ведь останется именно для того, чтобы на его родине стало невозможно предательство, ложь, страх. Только всегда помнить, что абсолютная власть разлагает, может разлагать абсолютно…

Капитан огляделся вокруг, ловя себя на том, что созерцание этого неба, гор, океана доставляет непонятное наслаждение, необъяснимо волнует. На пляж легла ажурная тень — закатные лучи просвечивали лес, и деревья чётко выделялись на фоне огненно-золотого диска. Лёгкие маленькие волны, которые погнал вечерний ветерок, тихо шуршали у самых ног, приглаживая песок.

Договар вспомнил, что он пережил в том полузабытьи, после которого он очнулся совершенно уже здоровым. Вобрать в себя всю природу, слиться со всем миром, оставаясь при этом самим собой, наслаждаясь чистым ветром, бьющим в лицо, тёплым ласковым морем, лесом, где каждое дерево купается в потоках солнца. Разве природа — это не мы сами? Разве стремиться к тому, чтобы понимать её и быть с ней одним целым это предательство, разве это бегство от своей культуры, если эта культура не понимает этого? Это то, с чего начинается человек, зачем же противопоставлять себя своим настоящим корням? Пусть кто-то и назовёт это бегством, но это будет бегство от лжи, косности, собственной слепоты…

Убежать от самих себя, чтобы вернуться к самим себе, но изменившимся, лучшим. Капитан усмехнулся. Так или иначе, они все оказываются беглецами: и те люди, кого они преследовали над Пятном, и майор, который боится последствий при возвращении, но всё-таки бежит от неизвестного. И Чехотер бежит от неизвестного, и Наконт Формаун, не имея сил переступить своё неверие, и Прило Бронит. А его тёзка, Овево Конмаун, и Лавар бегут от самих себя.

«Итак», — подумал капитан, — «значит, беглецов, которые остаются, будет трое… Пока трое».

Он присел, расшнуровал ботинки, снял их и босиком пошёл назад к лагерю.

— Ну, что решили вы, капитан? — спросил Формаун-старший.

— Тут и говорить нечего, — опередил капитана с ответом майор, — он не мог забыть своего долга и высоких идеалов, защищать которые мы поставлены. Капитан Договар, конечно, возвращается вместе со мной и Чехотером.

Капитан внимательно посмотрел на майора Малвауна и вдруг почувствовал как бы толчок в сознании. В следующее мгновение он уже знал, что в кармане у майора лежит кассета с записью их разговора в боевой рубке на катере, знал о том, какие надежды в связи с этим лелеет майор.

«Так вот почему он так хочет моего возвращения», — подумал капитан и тут же спохватился: — «Но каким образом я это узнал? Я ведь в этом уверен, что это? «Подсказка» всевидящих айтано или… я уже сам? Может быть, из-за того «сна»?…»

Но он не поверил, такое казалось невероятным — несколько дней подышать воздухом этого мира и впитать умение айтано?

Капитан посмотрел прямо в глаза майору.

— Беглецы, — тихо сказал он.

— Что? — удивился майор. — Что?

— Да это я так, — махнул рукой Договар. — Должен вас разочаровать, господин майор, — медленно и с издёвкой сказал он. — Понимаю, как страстно желаете вы моего возвращения, но я решил остаться. Сожалею, но вам придётся доложить только то, что я «погиб» при аварии катера.

Малваун от злости даже побледнел.

— Подонок, — процедил майор сквозь зубы, — подонок! Предатель!

— Нет, тоже всего лишь беглец, — покачал головой капитан.

Овево Конмаун подошёл к Договару и пожал ему руку:

— Отлично, рад, что ты остаёшься!

— И я тоже рад, — сказал Лавар; Формаун-старший промолчал.

— Желаю вам удачи, господин капитан, — сказал Чехотер и грустно улыбнулся.

— Спасибо, Корути, — кивнул капитан.

— Знаете, — Овево Конмаун потряс кулаком, — я чувствую, что мы многое сможем, честное слово!

— Я тоже чувствую, — улыбнулся Договар, — и даже уверен, но следует помнить про «абсолютную власть».

Майор Малваун поплёлся к своим вещам, бормоча что-то под нос. Прило Бронит потянулся и, засунув руки в карманы, покачался на носках:

— Ну что, все всё решили? Все готовы?

Чехотер уже стоял со своей личной форменной сумкой. Он пожал плечами и оглянулся по сторонам.

— Да вроде бы все, — сказал Овево Конмаун. — Ты всё собрал? — спросил он капитана.

Договар усмехнулся:

— А чего нам собирать, если мы всё равно остаёмся?

— И то верно, — кивнул Овево. — Тогда, что, идём туда? — И он показал в сторону каменного мыса, поднимающегося на фоне вечернего неба.

Наконт Формаун поднял свой рюкзак и бросил украдкой взгляд на сына.

— Я только не понимаю, — сказал он, — зачем им надо, чтобы мы шли туда? При всех этих телепортациях и тому подобном это просто комедия.

Прило Бронит фыркнул:

— Конечно комедия! Дают нам почувствовать свою самостоятельность. Что бы они ни говорили, все всегда преследуют только свои цели. Эти айтано — не исключение!

— Вряд ли стоит мерить их нашими мерками, — возразил Договар, — В этом, по-моему, наши основные беды: мы слишком часто оцениваем по заранее заготовленным масштабом то, что даже в мыслях не можем полностью представить. Мало разбираясь в чём-то, мы готовы утверждать, что нам всё известно заранее, — Он помолчал. — Не знаю, зачем им надо, чтобы мы туда пришли сами, но уверен, что они далеки от мыслей разыгрывать спектакль. Как бы то ни било — идёмте!

Они двинулись по песку в сторону каменного мыса — семеро людей, четверо с сумками, трое — налегке. Последним, волоча ноги, шёл как-то сразу постаревший майор Малваун. Когда они отошли на некоторое расстояние от места расположения лагеря, Малваун расстегнул нагрудный карман комбинезона, вытащил кассету, размахнулся и швырнул её в море. Как раз в этот момент капитан Договар посмотрел на майора и усмехнулся.

Кассета блеснула в последних лучах заходящего солнца и исчезла, не долетев до воды. Несколько секунд майор ошарашено смотрел в след брошенному предмету, как будто не верил, что сам выбросил кассету.

До чёрной базальтовой скалы, вздымавшейся над полоской песка и уходившей далеко в море, оставалось метров двести, когда капитан Договар вдруг ощутил на себе взгляды. Множество глаз наблюдало за ним и его спутниками, и он чувствовал, что это — бесхитростные глаза, честные, открытые, в глубине которых не таится ничего, что хотели бы скрыть.

Договар поднял голову. На ровной вершине скалы стояли айтано, их было много. Они стояли и смотрели на подходивших людей, ничем внешне от них не отличавшихся.

«Сможем ли мы быть такими?» — спросил себя Договар. — «Все мы бежим от чего-то, воюем против чего-то», — подумал он, — «у каждого своё, каждый старается найти то, к чему он подсознательно стремится. Значит, бежим мы к… своей сути, у каждого своя цель. А если бы у всех была одна? Хорошо это или плохо и как такое возможно реализовать? И возможно ли такое для нас?… Ну а, всё-таки, зачем нам нужно было идти сюда?» подумал капитан и в этот момент он вдруг понял — зачем.

Договар остановился и стал смотреть на стоявших на скале айтано. В первых рядах он увидел Кару и Арта. Они одновременно подняли руки и помахали им, и Договар понял, что жесты эти относятся к нему, Овево и Лавару. Он понял, что айтано надеются на них и очень хотят им верить. «Неужели они всё-таки не понимают нас «до конца»?» — почему-то с облегчением подумал капитан.

Он почувствовал уже знакомое по «сну» скольжение — вверх! Казалось, в лицо бьёт струя чистого, свежего воздуха, и время ускоряет свой бег, снимая оковы с мозга, размывая барьер, ограждающий разум, принося новое, неизвестное до сих пор ощущение мира, но оставляя его самим собой.

Он продолжал стоять на песке, но одновременно чувствовал, что несётся всё выше и выше. «Какая высота!» — подумал Договар. — «Как она ещё скажется на нас? Тут следует действовать очень осторожно: как бы то ни было, мы все тут пока беглецы…»