Фотофиниш Марш Найо

— Когда мадам Соммита отпустила вас, она заперла за вами дверь?

Похоже, да. Мария слышала, как щелкнул замок. У нее был свой ключ, и она воспользовалась им, когда вернулась.

У кого-нибудь еще был ключ от этой комнаты?

Тут она впервые заколебалась. Губы ее шевелились, но она молчала.

— У синьора Рееса, например? — подсказал Аллейн.

Она сделала пальцем жест, означающий по-итальянски «нет».

— Тогда у кого?

На ее лице появился хитрый взгляд. Взгляд ее скользнул в направлении коридора справа от лестничной площадки. Рука поднялась к груди.

— Вы имеете в виду синьора Бартоломью? — спросил Аллейн.

— Может быть, — ответила она, и он увидел, как она украдкой перекрестилась.

Он сделал в блокноте пометку по поводу ключей.

Она жадно наблюдала за ним.

— Мария, как долго вы проработали у мадам Соммиты?

Выяснилось, что пять лет. Она приехала в Австралию в качестве костюмерши с итальянской оперной труппой и осталась в итальянском посольстве в качестве домашней швеи. Личная горничная синьоры не угодила ей, ее уволили, и синьор Реес спросил одного секретаря, который был его другом, могут ли они кого-нибудь порекомендовать. У посла подходил к концу срок службы, и домашний персонал в посольстве должны были заменить. Марию наняли в качестве личной костюмерши и горничной к Изабелле Соммите.

— Как вы думаете, кто совершил это преступление? — внезапно спросил Аллейн.

— Этот молодой человек, — быстро и злобно ответила она, словно он задал ей дурацкий вопрос. А потом опять резко изменила тональность и принялась просить, умолять, требовать, чтобы он позволил ей вернуться в комнату и оказать своей хозяйке последние почести: положить ее в приличную позу, закрыть ей глаза и помолиться, чтобы на нее не обрушился гнев Господень за то, что она умерла в грехе.

— Я должна пойти. Я настаиваю, — повторяла Мария.

— Это невозможно, — ответил Аллейн. — Сожалею.

Он увидел, что она на грани очередной вспышки ярости и понадеялся, что, если она снова станет в него плевать, то меткость ее за это время не улучшилась.

— Вы должны взять себя в руки. Иначе я буду вынужден просить мистера Рееса запереть вас в вашей комнате. Будьте умницей, Мария. Поплачьте о ней. Помолитесь за ее душу. Но не устраивайте сцен. Они вам ничем не помогут.

Доктор Кармайкл, с сомнением наблюдавший за Марией на протяжении всей беседы, сказал с профессиональной властностью:

— Ведите себя как разумная женщина. Вы заболеете, если будете продолжать в том же духе. Я отведу вас вниз, и мы постараемся найти экономку. Миссис Бейкон, так? Вам лучше бы лечь в постель, знаете ли. И принять аспирин.

— И горячее питье, — мягко предложил Аллейн.

Мария в бешенстве воззрилась на него, но с резкостью, которая уже не показалась неожиданной, встала, пересекла лестничную площадку и быстро пошла вниз.

— Может, я найду миссис Бейкон и поручу Марию ей? — предложил доктор Кармайкл.

— Да, будьте так добры, — ответил Аллейн. — А если миссис Бейкон испарилась, уложите ее в постель сами.

— Выбирайте выражения, — одернул его доктор Кармайкл и поспешил за Марией.

Аллейн догнал его у лестницы.

— Я вернусь туда. Возможно, это займет какое-то время. Когда найдете Бейкон, присоединяйтесь ко мне, если пожелаете. Вообще-то я надеюсь, что все уже улеглись спать, но я хотел бы знать точно.

Доктор Кармайкл проворно побежал вниз по лестнице, а Аллейн снова вернулся в спальню.

Он принялся за осмотр. Спальня была украшена намного богаче, чем остальные комнаты в доме. Несомненно, подумал Аллейн, она гораздо больше отражает вкус Соммиты, чем вкус талантливого молодого архитектора. К примеру, двери платяного шкафа покрывала глубокая резьба из изящных фестонов и цветочных гирлянд, расходящихся от центрального мотива — стилизованного подсолнуха с утопленной в поверхность дерева черной сердцевиной; весь орнамент был довольно кричаще раскрашен и напоминал стиль ар-нуво.

Аллейн тщательно осмотрел все поверхности под кроватью, на туалетном столике, в секретере, где он нашел шкатулку с драгоценностями Соммиты. Она была не заперта, и великолепие ее содержимого поражало. Прикроватный столик. Малиновое покрывало. Ничего. Может быть, под телом? Возможно, предположил он, но тело трогать нельзя. Ванная: он проверил все стеклянные полки, пол, всюду.

И все же Мария, если ей верить, слышала, как ключ повернулся в замке после того, как их с мистером Реесом выставили за дверь. А когда она вернулась, она воспользовалась собственным ключом. Он попытался представить себе, как Соммита в разгаре одного из своих припадков ярости поворачивает ключ в замке, вытаскивает его и кладет… куда? Прячет? Но зачем? Для него не нашлось бы места на груди ее древнееврейского одеяния, которое сейчас было изорвано в клочья. Он снял простыню с ужасного тела Соммиты и с бесконечной осторожностью, едва касаясь покрывала, обследовал его поверхность вокруг тела. Он даже осторожно просунул руку под труп. Ничего. Он снова накрыл тело простыней.

«Когда осмотр всех вероятных мест не дал результатов, начни осматривать маловероятные и даже абсурдные». Такой была обычная практика. Он кинулся к ящикам туалетного стола. В них царил идеальный порядок — несомненно, благодаря Марии. Он ощупывал, поднимал и возвращал на место кружевное белье, чулки, перчатки. Наконец, в нижнем ящике слева он добрался до коллекции сумочек Соммиты. Сверху лежала украшенная камнями сумочка из сетчатой ткани, которая, как он помнил, была в руках у Соммиты в вечер их приезда. Обмотав пальцы носовым платком, он осторожно открыл ее и нашел в ней ключ от комнаты, лежавший поверх чистого носового платка.

На сумочке должны быть отпечатки пальцев, но сейчас ее лучше оставить на месте.

Так к каким же выводам можно прийти? Если Соммита брала с собой сумочку вниз и оставила ее в своей гримерной, то, должно быть, забрала ее, когда возвращалась в спальню. С ней был мистер Реес. Ключ был не нужен, так как в спальне уже была ожидавшая ее Мария. Не следует забывать о том, что она была во взвинченном состоянии и вряд ли стала бы методично раскладывать сумочки по ящикам. Она скорее бы швырнула сумочкой в голову горничной или мистеру Реесу, но Мария не упомянула ни о чем подобном. Она лишь повторила, что, когда они удалились, они услышали, как в замке повернулся ключ, и что по возвращении она воспользовалась собственным ключом.

Значит, следует предположить, что Соммита, заперев дверь, перестала бушевать и аккуратно положила ключ в сумочку, а сумочку в ящик? Маловероятно, так как она должна была воспользоваться этим ключом, чтобы впустить убийцу, а потом уже не могла вернуть его на место. Поскольку предположительно была мертва.

Если, конечно, убийца не Мария. Это вызвало в его воображении странную картину. Фанатично преданная горничная, с горячим питьем в руках, входит в спальню, ставит блюдце с до краев наполненной чашкой на прикроватный столик и при помощи хлороформа усыпляет свою свирепую хозяйку, которая не оказывает никакого сопротивления. Затем она достает фотографию и кинжал, довершает дело, поднимает в свойственной ей манере шум и несется вниз по лестнице, крича об убийстве? Нет.

Тогда вернемся к Соммите. Что она сделала после того как заперла дверь? Она не разделась. Она не приняла таблетку. Как она провела последние минуты перед убийством?

И что насчет Руперта Бартоломью?

В этот момент в дверь тихонько постучали — вернулся доктор Кармайкл.

— Благополучно уложили, — сказал он. — По крайней мере, я на это надеюсь. Миссис Бейкон еще не спала и согласилась помочь. Мы проводили эту утомительную женщину в ее комнату, она не сопротивлялась. Я ждал снаружи. Миссис Бейкон проследила, чтобы она разделась, переоделась в ночную рубашку и легла в постель. Она дала ей пару таблеток аспирина, убедилась, что она их приняла, и вышла. Кстати, мы ее не заперли.

— У нас нет на это полномочий, — сказал Аллейн. — Это была пустая угроза с моей стороны.

— Похоже, она сработала.

— Я вам очень благодарен за помощь, доктор Кармайкл. Я не знаю, как бы я без вас справился.

— По правде говоря, я получаю от этого какое-то мрачное удовольствие. Разнообразие от привычной работы. Что дальше?

— Слушайте внимательно. Это важно. Когда вы пошли за кулисы, чтобы оказать помощь бедняге Бартоломью, Соммита все еще была на сцене, верно?

— Да, была. Пыталась отколошматить парня.

— И она, конечно, еще была одета в свой ветхозаветный костюм?

— Разумеется.

— Когда они — Реес и Латтьенцо — уговорили ее пойти наверх, она взяла с собой золотистую сумочку? Или ее взял Реес?

— Я не помню. Не думаю.

— Она выглядела бы довольно по-дурацки. Она не гармонировала бы с белым парчовым нарядом. Я думаю, вы бы ее заметили.

Он открыл ящик и показал доктору Кармайклу сумочку.

— Она довольно сильно размахивала руками, — вспомнил доктор. — Нет, я уверен, что у нее в руках не было этой штуки. А что?

Аллейн объяснил.

Доктор Кармайкл на несколько секунд закрыл глаза.

— Нет, — наконец сказал он, — я не могу увязать имеющиеся данные ни с одной правдоподобной теорией. Если только…

— Что?

— Ну, это крайне неприятная мысль, но если только этот молодой человек не…

— Да, конечно, этот вариант существует.

— Мария уже делает серьезные намеки в этом духе.

— Да уж, — согласился Аллейн и после паузы продолжил: — Но в картину не вписываются именно Соммита и ее чертов ключ. Вы видели внизу хозяина дома?

— Из-под двери его кабинета виден свет и слышны голоса.

— Тогда пойдемте. Самое время мне отчитаться. Может быть, он что-нибудь прояснит.

— Полагаю, что так.

— И либо подтвердит, либо опровергнет теорию с прекрасной Марией. Не хотите лечь спать?

Доктор Кармайкл взглянул на часы.

— Боже мой, — воскликнул он, — уже без четверти двенадцать!

— Как говорил Яго, «В утехах и делах часы так кратки»[44].

— Кто? Ах да. Нет, ложиться я не хочу.

— Тогда пойдемте.

Они снова погасили свет и вышли из комнаты. Аллейн запер дверь ключом Марии. Берт все еще был на площадке.

— Вам еще нужен здесь наблюдатель? — спросил он. — Я могу продолжить, если хотите. Просто предлагаю.

— Вы очень добры, — сказал Аллейн, — но…

— Я понимаю, вы должны проявлять осторожность. При таких-то делах. Но раз вы сами предложили это раньше и поскольку я ни разу не видел ни одного человека из этой компании, пока не согласился на эту работу, то я не очень-то похож на подозреваемого. Так что делайте как вам нравится.

— Принимаю ваше предложение с большой благодарностью. Но…

— Если думаете, что я могу задремать, то я тоже об этом подумал. Могу. Можно поставить перед дверью пару кресел, и я устроюсь на них на ночь. Такая вот идея.

— Вот и решение, — тепло сказал Аллейн. — Спасибо, Берт.

И они с доктором Кармайклом спустились в кабинет мистера Рееса.

Там они нашли не только хозяина, но также синьора Латтьенцо, Бена Руби и секретаря Хэнли.

Мистер Реес выглядел чуть бледнее обычного, но вид у него итак всегда был усталый; он сидел за своим ультрасовременным письменным столом на вращающемся стуле, повернутом в сторону комнаты, словно только что прервал работу, чтобы дать интервью. Хэнли уныло стоял у окна — наверное, глядел в ночь. Двое других сидели у камина и как будто испытали облегчение при появлении Аллейна. Синьор Латтьенцо даже воскликнул: «Ecco![45] Наконец-то!» Хэнли, вернувшись к привычной внимательности, пододвинул им стулья.

— Очень рад вас видеть, мистер Аллейн, — сказал мистер Реес своим невыразительным голосом. — Доктор, — поприветствовал он, склонив голову в сторону доктора Кармайкла.

— Боюсь, мы мало что можем сообщить. Доктор Кармайкл любезно мне помогает, но пока что мы так и остались на предварительной стадии. Надеюсь, что вы, сэр, сможете поправить нас по некоторым пунктам, в частности в отношении порядка событий с момента обморока Руперта Бартоломью и до того, как Мария подняла шум.

Он надеялся услышать какие-то отличия — что-то, что дало бы ему намек на схему действий, или объяснило бы кажущиеся противоречия в рассказе Марии. Особенно что-нибудь про ключи. Но нет, рассказ по всем пунктам совпадал с рассказом Марии.

Аллейн спросил, часто ли Соммита пользовалась ключом от спальни.

— Да; думаю, да. Я ей это порекомендовал. У нее есть… было… всегда было довольно много драгоценностей в спальне. Можно сказать, что это очень ценные вещи. Я пытался убедить ее хранить их в моем сейфе в этой комнате, но она отказывалась. То же самое и в отелях. В конце концов, у нас довольно много прислуги здесь, и это было бы искушением.

— Ее шкатулка с драгоценностями стоит в секретере, и она не заперта.

Мистер Реес цокнул языком.

— Она неисправима. Была. Артистический темперамент, как мне говорили, хотя, боюсь, я никогда не понимал, что именно это означает.

— В его проявлениях никогда нельзя быть до конца уверенным, — сказал Аллейн, удивленный неожиданным поворотом разговора. Ему даже показалось, что мистер Реес печально ему подмигнул.

— Что ж, вы, без сомнения, знаете об этом из собственного опыта. — И тут же вернулся к своей намеренно неуклюжей манере общения. — Спешу добавить, что в вашем случае это восхитительный опыт.

— Благодарю вас. Пока не забыл, вы случайно не помните, была ли у мадам Соммиты в руках сумочка из золотистой сетчатой ткани, когда вы провожали ее в ее комнату?

— Нет, — сказал мистер Реес после некоторого раздумья. — Нет, я уверен, что не было.

— Понятно. По поводу украшений. Полиция, несомненно, позже попросит вас проверить содержимое шкатулки.

— Разумеется. Но я знаю не все ее украшения.

Полагаю, только те, подумал Аллейн, которые сам ей дарил.

— Они застрахованы, — уточнил мистер Реес, — а Мария могла бы их проверить.

— Марии можно полностью доверять?

— О, разумеется. Полностью. Как многие представители ее класса и происхождения, она обладает неустойчивым темпераментом и может быть довольно неприятной, но она была предана своей хозяйке, можно сказать, фанатично. Она сейчас расстроена, — добавил мистер Реес, в очередной раз употребив преуменьшение в качестве стилистического приема.

— Ох, дорогой мой Монти, — тихо проговорил синьор Латтьенцо. — Расстроена! Тогда мы все тоже расстроены. Правильней было бы сказать — раздавлены.

Он сделал неопределенный жест и вынул портсигар.

Он и в самом деле был сам на себя не похож — очень бледен и, как заметил Аллейн, дрожал.

— Монти, дорогой, — протянул он, — я бы выпил еще твоего превосходного коньяка. Ты позволишь?

— Конечно, Беппо. Мистер Аллейн? Доктор? Бен?

Секретарь с привычной готовностью, а вернее, с ее призрачными остатками, поспешно бросился к ним. Доктор Кармайкл попросил большую порцию виски с содовой, Аллейн отказался.

Бен Руби с опухшим, покрытым пятнами лицом и налитыми кровью глазами, торопливо залил в горло коньяк и снова пододвинул свой стакан.

— А что, если это кто-то из этой толпы? — неуверенно спросил он. — А? Что, если один из этих жуликов не уехал?

— Чушь, — сказал мистер Реес.

— Хорошо тебе говорить «чушь».

— Это были тщательно отобранные гости, известные и уважаемые люди.

— Все это хорошо. Но что, если, — повторил мистер Руби, ведя к шаткой кульминации, — один из твоих чертовых тщательно отобранных и уважаемых не тот, кем кажется? А? Что, если он финн?

— Финн? — мягко спросил синьор Латтьенцо. — Ты сказал «финн»?

— Ничего подобного! Я сказал «Филин»! — крикнул мистер Руби.

— Ну нет уж! — воскликнул Хэнли и повернулся к мистеру Реесу. — Простите, но в самом деле! Ведь был список приглашенных. Я дал один экземпляр рулевому, чтобы он отмечал тех, кто поднимается на борт — на случай, если кто-то отстанет. Пойдет в туалет или еще что. Я считал, что осторожность не может помешать ни в каких случаях. То есть… вы понимаете, это была такая ночь… Эта ночь…

— Да, да, — устало сказал мистер Реес. — Хватит уже об этом. Вы поступили совершенно правильно. — Он обратился к Аллейну. — Я не очень-то понимаю, почему надо предполагать, будто у Филина, если он действительно где-то в доме, могут быть какие-то мотивы для совершения этого преступления. Напротив, у него были все причины желать, чтобы Белла оставалась в живых. Она ведь была для него источником целого состояния.

— Все это хорошо, — надулся мистер Руби. — Если это не он, то кто тогда? То-то и оно. Вы знаете, кто это был? Беппо? Монти? Нед? Ну давайте! Нет, не знаете. Понимаете, о чем я толкую?

— Бен, — сказал мистер Реес очень мягко, — тебе не кажется, что тебе лучше лечь?

— Может, ты и прав. То есть, — сказал мистер Руби, обращаясь к Аллейну, — у меня ведь чертова уйма дел. Телеграммы. Письма. Концертное турне по Америке. Она занята на год вперед, непрерывные выступления. Все эти дирекции театров.

— Они совсем скоро об этом узнают, — горько сказал мистер Реес. — Как только шторм уляжется, и прибудет полиция, это станет мировой новостью. Отправляйся в кровать, старина. Завтра Нед уделит тебе какое-то время, если ты захочешь воспользоваться его помощью. — Он взглянул на Хэнли. — Позаботься об этом.

— Да, конечно, — с преувеличенной готовностью выступил Хэнли, с бледной улыбкой глядя на мистера Руби, который воспринял это предложение без энтузиазма.

— Да, спасибо, — сказал он. — Это не понадобится, я думаю. Печатать я умею.

Он вроде бы взял себя в руки. Допив бренди, он встал, уверенно шагнул к мистеру Реесу и взял его за руку.

— Монти, — сказал он. — Старина, дорогой мой. Ты меня знаешь. Все, что в моих силах. Только скажи.

— Да, Бенни, — ответил мистер Реес, пожимая его руку. — Я знаю. Спасибо.

— Ведь бывали хорошие времена, а? — с тоской вздохнул мистер Руби. — Не сплошные фейерверки, конечно… А теперь…

Кажется, мистер Реес впервые был на грани того, чтобы утратить спокойствие.

— А теперь, — сказал он, удивив Аллейна, — она больше не отбрасывает тени.

Он похлопал мистера Руби по плечу и отвернулся. Мистер Руби скорбно смотрел на его спину пару секунд, а потом пошел к двери.

— Спокойной всем ночи, — сказал он, громко высморкался и ушел.

Они услышали, как он довольно шумно упал по пути наверх.

— Повезло ему, — заметил синьор Латтьенцо, покачивая в бокале нетронутый коньяк. — Что касается меня, то я не ищу утешения в алкоголе в случае несчастья. Это мое третье возлияние. Коньяк превосходный. И все же я знаю, что он оставит меня трезвым как стекло. Это очень досадно.

Мистер Реес, не поворачиваясь к Аллейну, спросил:

— Вы хотели что-то еще мне рассказать, мистер Аллейн?

Голос у него был старчески усталый.

Аллейн рассказал ему о сигналах азбукой Морзе, и он вяло ответил, что это хорошие новости.

— Но я вообще-то имел в виду само преступление. Вы ведь понимаете, какое замешательство и шок мы испытали… найдя ее вот такой. Это было… — он сделал странный и нехарактерный для него жест, словно отталкивая какую-то угрозу. — Это было так ужасно.

— Конечно. Хуже и вообразить себе трудно. Простите, но мне неизвестно, как именно вы об этом узнали. Вас хоть как-то подготовили? Мария?..

— Вы, должно быть, слышали ее. Я был в гостиной, вышел и увидел ее на лестнице. Она кричала. Я сразу пошел с ней наверх. Думаю, из ее слов я разобрал, что Белла мертва, еще до того, как мы вошли в комнату. Что ее убили. Но не… как именно. Беппо и Нед пришли почти сразу за нами. Это может прозвучать странно, но все это в тот момент показалось нереальным; казалось, это какой-то кошмарный сон. И до сих пор кажется.

— Вы просили меня заняться этим до приезда полиции. Я очень сожалею, что мне приходится вас беспокоить, но…

— Нет. Пожалуйста, — сказал мистер Реес нетвердо, пытаясь вернуться к своей привычной официальной манере. — Пожалуйста, делайте то, что делали бы при любых других обстоятельствах.

— Вы облегчаете мне задачу. Прежде всего скажите: вы уверены, что после того как мадам Соммита велела вам и Марии покинуть спальню, вы слышали, как она повернула ключ в замке?

— Абсолютно уверен. Могу я спросить, почему вас это интересует?

— И Мария воспользовалась своим ключом, когда вернулась?

— Должно быть, да. Дверь была не заперта, когда Мария и я вернулись после того, как она подняла крик.

— А сколько существует ключей от этой комнаты?

Если можно сказать, что атмосфера стала напряженной без единого произнесенного слова, то в кабинете мистера Рееса произошло именно это. Тишина была абсолютной, никто не двигался и не говорил.

— Четыре? — предположил наконец Аллейн.

— Если вы знаете, то зачем спрашиваете? — выпалил Хэнли.

— Хватит, Нед, — осадил его мистер Реес.

— Простите, — пробормотал тот, слегка съежившись, но с позорным намеком на угодливость. — Мне правда жаль.

— У кого четвертый ключ? — спросил Аллейн.

— Если он существует, то думаю, он не используется, — ответил мистер Реес.

— Думаю, полиция захочет это знать.

— В таком случае нам нужно это выяснить. Наверное, Мария знает.

— Да, — согласился Аллейн. — Полагаю, что так.

Он мгновение поколебался и сказал:

— Простите меня. Я знаю, что обстоятельства смерти выглядят почти гротескно, но вы смотрели на нее вблизи? На то, что с ней сделали? И как это было сделано?

— В самом деле, Аллейн, — запротестовал Латтьенцо, но мистер Реес поднял руку.

— Нет, Беппо. Как ты сам сказал бы, «напросился — вот и получай», — мрачно пошутил он и повернулся к Аллейну. — Под ножом что-то есть. Я не подходил… близко. Я не смог. Что там?

— Это фотография. Мадам Соммиты.

Губы мистера Рееса беззвучно повторили слово «фотография».

— Это сумасшедший! — взорвался синьор Латтьенцо. — Маньяк-убийца! Иначе и быть не может.

— Да, да! — закивал Хэнли, как будто в этой мысли было какое-то утешение. — Сумасшедший. Конечно. Лунатик.

Мистер Реес закричал так громко, что они все подпрыгнули:

— Нет! То, что вы говорите, меняет всю картину! Я ошибался. С самого начала я ошибался. Фотография это доказывает. Если он оставил свою подпись, то яснее быть не может.

Последовало долгое молчание, затем Латтьенцо ровным голосом сказал:

— Я думаю, что ты, возможно, прав.

— Прав! Конечно, я прав!

— А если ты прав, мой дорогой Монти, то этот Филин был на острове вчера, и если ему не удалось сбежать на катере, то он и сегодня находится на острове. И несмотря на все наши усердные поиски, он может находиться в доме. В этом случае мы действительно поступим мудро, если запрем двери. — Он повернулся к Аллейну. — А что скажет на все это профессионал?

— Я думаю, что вы, вероятно, правы во всех отношениях, синьор Латтьенцо, — сказал Аллейн. — Или, вернее, во всех, кроме одного.

— И какого же? — резко спросил Латтьенцо.

— Вы ведь предлагаете версию о том, что убийца — Филин. Я склонен думать, что здесь вы ошибаетесь.

— Было бы интересно узнать почему.

— О, ну вы знаете, как это бывает. Мне было бы трудно сказать почему. Назовем это интуицией.

— Но дорогой мой сэр, фотография!

— Ах да. Именно так. Всегда есть фотография, не так ли?

— Вы решили говорить загадками.

— Я? Вообще-то нет. На самом деле я пришел спросить вас всех вот о чем: не заметили ли вы, что итальянский стилет, если это действительно он, отсутствует на своем месте на стене позади обнаженной скульптуры. И если вы это заметили, то когда именно.

Они воззрились на него. После долгой паузы мистер Реес сказал:

— Вам это покажется невероятным, но тем не менее это факт. Я даже не понял, что это орудие убийства.

— В самом деле?

— Я думаю, что могу назвать себя наблюдательным человеком, но я не заметил, что стилет отсутствует, и я не узнал его… — тут он закрыл глаза руками, — когда я… увидел его.

— О господи! Ох, как это ужасно! — воскликнул Хэнли.

А Латтьенцо добавил:

— Это были ее стилеты. Ты, конечно, знал об этом, Монти? Они принадлежали ее семье, насколько я понимаю. Я помню, как она показала их мне и сказала, что хотела бы использовать один из них, играя в «Тоске»[46]. Я сказал, что это было бы слишком опасно, как бы умело она ни притворялась. И могу прибавить к этому, что Скарпиа[47] и на секунду не допустил бы такого предложения. Если вспомнить темперамент бедняжки, это было неудивительно.

Мистер Реес поднял взгляд на Аллейна. Он выглядел смертельно усталым и словно постарел.

— Если вы не возражаете, — сказал он, — я пойду к себе. Если, конечно, нет еще каких-нибудь дел.

— Конечно, не возражаю. — Аллейн бросил взгляд на доктора Кармайкла, и тот подошел к мистеру Реесу.

— Вы и так достаточно вынесли на сегодня, — сказал он. — Вы позволите мне проводить вас до вашей комнаты?

— Вы очень добры. Нет, благодарю вас, доктор. Я в полном порядке. Просто устал.

Он встал, выпрямился и спокойно вышел из комнаты.

Когда он ушел, Аллейн повернулся к секретарю.

— Мистер Хэнли, — спросил он, — а вы заметили, что один стилет отсутствует?

— Если бы заметил, я бы так и сказал, разве нет? — обиженно ответил Хэнли. — Вообще-то я терпеть не могу эти штуки. И ножи тоже. Мне при виде них делается плохо. Я думаю, Фрейд нашел бы что сказать по этому поводу.

— Несомненно, — вставил синьор Латтьенцо.

— Это была ее идея, — продолжил Хэнли. — Она велела повесить их на стену. Она считала, что они хорошо гармонируют с этой чудесной беременной женщиной. В каком-то смысле можно понять почему.

— В самом деле? — спросил синьор Латтьенцо и вскинул глаза.

— Я хотел бы снова спросить всех вас, — объявил Аллейн, — можете ли вы по зрелом размышлении назвать кого-нибудь — кого угодно, как бы маловероятно ни звучала ваша версия — кто имел причины, сколь угодно странные, желать мадам Соммите смерти? Да, синьор Латтьенцо?

— Я вынужден сказать, что, хотя мой ответ — нет, я не могу никого назвать, я считаю, что это — преступление страсти, совершенное импульсивно, а не по холодному расчету. Вопиющая grotesquerie[48], использование фотографии и ее собственного оружия — все это указывает на… Я склонен назвать это любовью-ненавистью безумной силы в духе Стриндберга. Филин это или нет, но я полагаю, вы ищете даму, мистер Аллейн.