Граф Брасс Муркок Майкл

Глава 3

ПИСЬМО КОРОЛЕВЫ ФЛАНЫ

Он не видел своей лошади, зато отлично мог слышать ее. Несчастное животное изо всех сил билось в грязи, которая грозила поглотить его целиком, и содрогания его с каждым разом становились все слабее.

Хоукмуну удалось высвободить ноги из стремян, и лошадь своей тяжестью едва не придавливала его, но теперь над поверхностью трясины торчали лишь его руки, плечи и голова, и мало–помалу он все глубже уходил в болотную жижу.

Ему пришло в голову, что если встать животному на круп, то он сумеет допрыгнуть до тропинки, но все усилия оказались тщетными, он лишь еще глубже утопил несчастную лошадь. Та уже хрипела из последних сил, и Хоукмун сознавал, что вскоре ему самому придется познать те же мучения.

Он ощущал себя совершенно беспомощным, и хуже всего, что виной его гибели станет собственная глупость. Он не решил никаких проблем, а лишь добавил новых. Понятно, что если он не вернется с болот, то многие решат, что его сразил призрак графа Брасса. А это сделает еще более убедительными обвинения Черника и всех прочих, так что даже сама Иссельда заподозрит мужа в предательстве. Возможно, ей придется даже бежать из замка Брасс. Она уедет жить к королеве Флане, либо в Кельн, но их сын Манфред уже никогда не унаследует титул Хранителя Камарга, а их дочь Ярмила будет стесняться самого имени своего отца.

— Я глупец! — воскликнул он громко. — И убийца! Ибо довел до гибели отличную лошадь. Возможно, Черник был прав, и Черный Камень действительно заставил меня совершить все эти подлости, а потом забыть о них. Может статься, я заслуживаю смерти.

Ему показалось, будто граф Брасс прошел где–то совсем рядом и зловеще расхохотался, но на самом деле то был всего лишь болотный гусь, чей сон потревожил охотящийся лис.

Его левая рука уже вся ушла в трясину. С огромными предосторожностями он вызволил ее из грязи, но тростник оставался по–прежнему вне досягаемости.

Последний вздох лошади донесся до него, и голова несчастного животного ушла в болотную жижу, туловище содрогнулось в последний раз, словно пытаясь набрать полную грудь воздуха, после чего лошадь затихла, и Хоукмун проводил ее взглядом, пока она не исчезла в трясине. Теперь голоса, что насмехались над ним, сделались более многочисленными, и не послышался ли ему голос Иссельды? Нет, это просто крик чайки. А эти грубые голоса, уж, не солдаты ли это? Нет, должно быть, тявкают лисы и взрыкивают болотные медведи.

Подобный обман показался ему в этот миг самым жестоким из всех, ибо то были иллюзии, порожденные его собственным мозгом. И вновь его охватило ощущение горькой иронии. Стоило ли так много лет страдать и мучиться в жестокой борьбе против Империи Мрака, стремиться остаться в живых после ужасных испытаний, пережить леденящие душу приключения на двух континентах?.. Чтобы затем столь бесславно умереть в одиночестве, в болотной тине. Никто и никогда так и не узнает правды о том, где и как он погиб, ничто не укажет на место его могилы, ему не воздвигнут памятник у стен замка Брасс, единственное утешение — это что мучиться ему, похоже, осталось недолго, ибо теперь трясина затягивала его все быстрее.

— Дориан!

На сей раз птица словно звала его по имени, и он эхом откликнулся:

— Дориан!

— Герцог Кельнский! — проревел болотный медведь.

— Герцог Кельнский, — тем же тоном отозвался Хоукмун.

Теперь он уже никак не мог высвободить левую руку, а грязь доходила ему до подбородка, стискивала грудь и мешала дышать. У него закружилась голова, и он мог лишь надеяться, что потеряет сознание прежде, чем болотная жижа заполнит ему рот.

Но если он умрет, то, возможно, сумеет отыскать дорогу в потусторонний мир и вновь встретит там графа Брасса, и Оладана с Булгарских гор, и Гьюлама д'Аверка, и Ноблио, поэта–философа.

— О! — сказал он себе. — Если бы я мог быть в этом уверен, то принял бы смерть с радостью. Но все же остается вопрос чести… И Иссельда, Иссельда!

— Дориан!

И вновь этот птичий крик, так похожий на голос его жены. Говорят, подобные фантасмагории иногда происходили с умирающими. Возможно, другим людям это облегчало кончину, но только не ему.

— Дориан! Мне показалось, я узнала твой голос. Это ты? Что случилось?

— Я в трясине, любовь моя, — ответил птице Дориан Хоукмун. — И я гибну. Передай им, что Хоукмун не был предателем. Скажи им, что он не был трусом, но зато можешь им сказать, что он был болваном.

Какой–то шорох послышался в тростниках, что окаймляли берег трясины, и взгляд Хоукмуна устремился в ту сторону. Он ожидал увидеть лисицу и заранее съежился при мысли о том, как хищник нападет на несчастную жертву трясины. Но вместо этого среди стеблей возникло человеческое лицо. И это лицо было ему знакомо.

— Капитан?

— Да, милорд, — отозвался Джозеф Ведла, и тут же отвернулся, чтобы бросить кому–то через плечо:

— Вы были правы, сударыня. Он здесь. Почти с головой ушел в трясину.

Сзади вспыхнул факел, а капитан нагнулся, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится Хоукмун.

— Быстрее. Веревку.

— Рад видеть вас, капитан Ведла, А кто там с вами? уж не госпожа ли Иссельда?

— Да, это я, Дориан, — отозвалась она напряженным голосом. — Я отыскала капитана, и он отвел меня в ту таверну, где обычно пьянствует Черник, именно Черник нам сообщил, что ты направился в болото. Поэтому мы собрали всех своих людей и бросились за тобой.

— И я вам очень признателен, — промолвил Хоукмун. — Но в этом не было бы никакой необходимости, если бы не моя собственная глупость. Ох! Зловонная тина захлестнула ему рот. Ему бросили вревку, и он сумел ухватиться за нее свободной рукой и всунуть запястье в петлю.

— Тяните! — приказал он и тут же застонал, когда узел врезался в плоть, и Дориану показалось, будто рука его вот–вот вырвется из сустава.

Мало–помалу его вытянули из трясины, которая из последних сил боролась за свою добычу, и, наконец, икая и кашляя, он рухнул на берег, а Иссельда, не обращая внимания на зловонную липкую грязь, что покрывала его с головы до ног, обняла мужа, осыпая его поцелуями.

— Мы уж не чаяли увидеть тебя живым.

— Я и сам боялся, что все кончено, — согласился он, — и заслужил смерть, ибо погубил одну из лучших наших лошадей.

Капитан Ведла тем временем встревоженно озирался по сторонам. В отличие от коренных камаргцев, болота никогда не внушали ему симпатии, даже среди бела дня.

— Я видел того человека, который именует себя графом Брасс, — промолвил Хоукмун, обращаясь к капитану.

— И вы сразили его, милорд? Хоукмун покачал головой.

— Намой взгляд, это просто некий паяц, очень похожий на графа Брасса, и все же это не он, не живой и не мертвый. Я в этом почти уверен. К тому же он не слишком хорошо выучил свою роль, не знает даже имени собственной дочери и ничего не ведает о Камарге. И все же он показался мне безвредным. Возможно, он безумен, но, скорее всего, кто–то чарами или гипнозом просто убедил его в том, что он не кто иной, как покойный граф. Я готов заподозрить здесь какие–то козни уцелевших ученых Империи Мрака, которые пытаются очернить меня и поквитаться за свое поражение. Ведла вздохнул с облегчением.

— Теперь мне будет что ответить этим сплетникам, — заявил он. — И все же, этот несчастный, должно быть, здорово похож на старого графа, если уж сумел обмануть Черника, — Верно, он похож на покойного графа как две капли воды, выражением лица, жестами — всем… Однако я ощутил в нем некую неуверенность. Он действует и говорит как будто во сне. Именно поэтому я и решил, что сам по себе он не таит никаких злых намерений, им манипулируют другие люди.

Хоукмун поднялся.

— Но где же сейчас этот самозванец? — воскликнула Иссельда.

— Исчез среди болот. Я бросился за ним… Боюсь, слишком поспешно… И со мной приключился несчастный случай. — Хоукмун расхохотался. — Именно это, знаешь ли, меня и встревожило, ибо на какое–то мгновение мне и впрямь показалось, что он исчез подобно призраку.

Иссельда улыбнулась.

— Возьми мою лошадь, — предложила она. — А я сяду в седло перед тобой, как мы часто делали это раньше.

Напряжение заметно спало, и небольшой отряд вернулся в замок Брасс.

***

Наутро история встречи Дориана Хоукмуна с «паяцем» облетела весь город, а также была поведана высокопоставленным гостям замка. Люди повторяли ее с шутками и улыбками и с удовольствием смеялись, зная, что не рискуют оскорбить герцога Кельнского. Празднества возобновились, усиливаясь по мере того, как крепчал ветер. Теперь уже Хоукмун, не опасавшийся больше за свою честь, решил, что вполне может заставить лжеграфа Брасса подождать денек–другой, и всем сердцем окунулся во всеобщее веселье.

Однако утром, во время завтрака, в то время когда вместе с гостями они обсуждали развлечения на этот день, в столовую спустился юный Лонсон Шкарланский, в руках у него было письмо, скрепленное большими сургучными печатями с гербовым оттиском.

— Милорд, я только что получил это послание из Лондры с орнитоптером. Вам пишет сама королева.

— Новости из Лондры? Отлично.

Взяв в руки письмо, Хоукмун взломал печати.

— Присаживаетесь, принц Лонсон, и перекусите немного, пока я читаю.

Принц Лонсон с улыбкой уселся рядом с Иссельдой и принялся накладывать себе на тарелку мясо с общего подноса.

Хоукмун тем временем стал читать письмо королевы Фланы, которая сообщала ему о своих успехах в возрождении страны. Судя по всему, ее политика оправдывала себя: в некоторых районах урожаи были настолько обильными, что появилась возможность торговать излишками с Нормандией и провинцией Ганновра, где, впрочем, также урожаи были неплохими. Однако самое интересное содержалось в конце письма, «…увы, мой дорогой Дориан, но я должна вам сообщить и кое–что неприятное. Похоже, что мои усилия окончательно очистить страну от заблуждений минувшего не увенчались полным успехом. Люди в масках вновь появились у нас, были попытки восстановить древние звериные ордена, в частности Орден Волка, чьим верховным магистром был приснопамятный барон Мелиадус. Мои агенты сумели, раздобыв нужные костюмы членов этого культа, поприсутствовать на их сборищах. Там положено давать клятву, которая, возможно, вас позабавит… (надеюсь, по крайней мере, что не встревожит)… Они клянутся не только восстановить Империю Мрака во всей ее славе, лишить меня трона и уничтожить тех, кто мне верен. В клятве содержатся также обещания отомстить вам и вашей семье. Все те, кто пережили битву при Лондре, говорят они, должны умереть. Конечно, в Камарге вы в безопасности и, думаю, вам нечего опасаться кучки гранбретанских глупцов, и потому, надеюсь, вы не лишитесь сна из–за этой истории. Из достоверных источников мне известно, что тайные культы не пользуются большой популярностью и распространены лишь в некоторых разрушенных районах Лондры, до которых еще не добрались мои строители. Большинство же населения, как аристократы, так и простые люди, с радостью вернулись к простой сельской жизни и парламентскому правлению, как это и было заведено в Гранбретании в ее лучшие времена. Надеюсь, нам удастся вернуть былое равновесие, и последние вспышки безумия погаснут сами собой. Еще один странный слух, в достоверности которого не смогли убедиться мои агенты, состоит в том, что самые опасные сановники Империи Мрака выжили и где–то прячутся, ожидая момента, когда смогут «занять во главе государства то место, что принадлежит им по праву». В это я поверить не могу, ибо усматриваю здесь типичные легенды обездоленных. На территории Гранбретании найдется не меньше тысячи героев, которые все как один спят в каких–нибудь пещерах, ожидая своего часа, дабы вернуться в мир живых, но почему–то никогда не возвращаются. Тем не менее, предосторожности ради, мои агенты пытаются отыскать источник этих сплетен, но, увы, многие из них уже пали жертвой сектантов–фанатиков, которые сумели их раскрыть. Вся операция займет не меньше нескольких месяцев, и все же я не сомневаюсь, что нам удастся избавиться от безумцев в масках, особенно после того, как мы уничтожим мрачные притоны, где они таятся…»

***

— Какие–то тревожные вести от королевы Фланы? — спросила супруга Иссельда, видя, как он сворачивает пергамент.

— В общем–то, нет, — он тряхнул головой. — Лишь подтверждение тех слухов, которые до нас уже доходили: что в Лондре вновь появились маски.

— Но это же совершенно естественно, чего–то подобного следовало ожидать. И много их?

— Похоже, что нет. Принц Лонсон рассмеялся.

— Очень немного, сударыня, могу вас в этом уверить. Большинство нормальных людей были счастливы избавиться от этих неудобных масок и тяжелых одеяний. То же самое относится и к аристократии, не только к простым людям — если не считать редких уцелевших представителей воинских каст.

— Флана упоминает также о слухах, что якобы в живых остались еще некоторые высокопоставленные сановники, — спокойным тоном объявил Хоукмун.

— Невозможно! Разве вы не своей рукой поразили барона Мелиадуса, герцог Кельнский, не разрубили ли вы его пополам, от плеча и до самого паха?

Несколько гостей явно смутились от подобного натуралистического описания, и принц Лонсон рассыпался в извинениях, но затем продолжил:

— Граф Брасс собственноручно прикончил Адаза Промпа и еще нескольких других. Кроме того, в Днарке перед Рунным Посохом вы убили Шенегара Тротта. Мертвы также Микосеваар, Нанкенсен и другие. Тарагорм погиб во время взрыва, а Калан покончил с собой. Я никого не забыл?

Хоукмун нахмурился.

— Я–то думал только о Тарагорме с Каланом, — заметил он. — Они единственные, чьей смерти никто не видел. — Но ведь Тарагорм был там, когда взорвалась боевая машина Калана. Он не мог уцелеть.

— Вы правы, — отозвался Хоукмун с улыбкой. — Глупо даже говорить на эту тему, у нас есть заботы поважнее.

И они вновь принялись обсуждать праздничные развлечения.

Но Дориан Хоукмун уже знал, что нынче вечером должен будет направиться к развалинам на болотах, чтобы встретиться там с тем, кто утверждал, будто имя его граф Брасс.

Глава 4

В КОМПАНИИ МЕРТВЕЦОВ

Итак, на закате солнца Дориан Хоукмун, герцог Кельнский, владыка и Хранитель Камарга, вновь двинулся по петляющей тропинке в самое сердце болот, любуясь по дороге парящими в небесах фламинго, пасущимися белыми быками, резвящимися табунами рогатых лошадей, проносившихся, подобно струйкам дыма далеко на горизонте, среди зарослей зеленого и бурого тростника; он наслаждался тем, как играют отблески солнца на невозмутимой воде лагун, окрашивая ее в цвет крови, как наполняет легкие свежий воздух, несомый мистралем — и наконец выехал на невысокий пригорок, где возвышались некие древние развалины, затканные плющом в золото и пурпур. И здесь, в последних лучах умирающего светила, Дориан Хоукмун спешился и стал ожидать прихода призрака.

Ветер трепал его плащ с поднятым воротом, хлестал его по щекам и студил губы; точно воду, колыхал он густую шерсть скакуна, ножом разрезал заросли тростника, и, наконец, когда дневные животные уже начали отходить ко сну, а ночные еще не показались, чудовищная неподвижность охватила все просторы Камарга, Прекратился даже ветер. Перестали шелестеть тростники. Ничто не двигалось.

А Хоукмун продолжал ждать.

Много позже он услышал, как чавкают копыта по влажной земле и какой–то приглушенный звук. Рука его невольно двинулась к левому бедру и высвободила из ножен меч. Сегодня на нем были стальные доспехи, словно вторая кожа облегавшие тело. Отбросив с глаз непокорную прядь, он поправил на голове шлем, простой и без всяких украшений, как у самого графа Брасса, а затем откинул плащ назад, дабы тот не стеснял движений.

Однако всадник был не один, и Хоукмун насторожился. Хотя нынче вечером луна была полной, но звуки доносились откуда–то из–за развалин церкви, и он не мог установить их источник. Похоже, их было четверо. Стало быть, самозванец привел подкрепление. Возможно, это все же ловушка. Где бы спрятаться? Но вокруг не было ничего, кроме древних руин. Он осторожно подошел ближе, перебрался через древние потрескавшиеся камни и укрылся от возможных взглядов людей, которые пришли бы с другой стороны холма. Лишь пасущаяся лошадь выдавала его присутствие.

Всадники тем временем двинулись вверх по склону. Их очертания вырисовывались на фоне светлого неба. Они поднимались, прямые и горделивые, но он по–прежнему не мог их узнать. Заметив медный отблеск, Хоукмун понял, что один из четверых — это лжеграф, но доспехи троих его спутников оказались ничем не примечательными, и он не сумел их опознать. Наконец на вершине холма они заметили лошадь, и тогда послышался голос графа Брасса;

— Герцог Кельнский! Он не стал отвечать.

Тогда раздался другой голос, не скрывавший насмешки:

— Возможно, он пошел облегчиться среди этих развалин?

Потрясенный, Хоукмун узнал этот голос.

Он принадлежал Гьюламу д'Аверку. Покойному д'Аверку, который погиб в Лондре столь печальным образом.

Он заметил его силуэт с носовым платком в руках и узнал знакомое лицо. Да, перед ним и впрямь был д'Аверк. И тотчас с ужасом Хоукмун понял, кто двое остальных.

— Подождем, он ведь сказал, что придет, граф Брасс?

Это говорил Ноблио.

— Верно, именно так он мне и сказал.

— Тогда пусть поторопится, ибо ветер кусает меня даже сквозь густой мех, послышался голос Оладана.

И тогда Хоукмун понял, что спит он или бодрствует, но он переживает подлинный кошмар. Самое болезненное испытание, с каким ему только доводилось сталкиваться: видеть эти существа, столь похожие на его покойных друзей, которые собрались вот так, все вместе, в точности как пять лет назад. Хоукмун с радостью отдал бы жизнь, чтобы это их возвращение оказалось подлинным, но знал, что это невозможно. Никакое колдовство не способно возвратить к жизни Оладана с Булгарских гор, которого прямо у него на глазах разрубили на куски, а затем прах развеяли по ветру. И, кстати, остальные трое также не имели на себе ни малейших ран или отметин.

— Я простужусь, это точно» И, возможно, опять умру.

Фраза эта была совершенно типичной для д'Аверка, который вечно тревожился по поводу своего здоровья, на самом деле на редкость крепкого. Неужто перед ним и впрямь призраки?

— Не могу понять, что свело нас всех в этом месте, — задумчиво произнес Ноблио, — ив столь мрачном мире, где нет даже солнца. Но ведь мы с вами, кажется, уже встречались, граф Брасс. В Уране, если я не ошибаюсь, при дворе Ганала Белого?

— По–моему, да.

— А этот герцог Кельнский, насколько я слышал, еще хуже Ганала, и столь же кровожаден. Кажется, единственное, что объединяет нас всех, это то, что мы должны будем пасть от его руки, если сперва не прикончим его самого, и все же мне трудно поверить…

— Мне намекнули, что, возможно, мы пали жертвой заговора, как я вам уже и говорил, — подчеркнул граф Брасс. — Это похоже не правду.

— Мы жертвы, это точно, — подтвердил д'Аверк, аккуратно сморкаясь в кружевной платок. — И все же я убежден, что об этом нам надо сперва поговорить с нашим предполагаемым убийцей, прежде чем пытаться прикончить его. Если мы убьем и ничего не выйдет, то мы рискуем остаться в этом ужасном отвратительном месте на целую вечность… И к тому же вместе с ним, поскольку он тоже будет мертв.

— Да, кстати, если уж об этом зашла речь, то как именно вы погибли? спросил его Оладан совершенно светским тоном.

— Отвратительной смертью, причиной которой была плотская страсть и ревность. Страсть моя, а ревность чужая.

— Как любопытно, — засмеялся Ноблио.

— У меня была любовница, которая.., такое, знаете ли, случается была замужем за другим человеком. Отличная хозяюшка… Изобретательна как у плиты, так и в постели, если вы понимаете, что я хочу сказать. Так вот, мы с ней чудно провели целую неделю, пока муж ее был в отъезде при дворе… Дело было в Ганновре, я там оказался по делам. В общем, это была восхитительная неделя, но однажды вечером, увы, она подошла к концу, ибо ночью должен был вернуться супруг моей милой дамы. Дабы утешить меня, она приготовила восхитительный ужин, прощальный букет. Никогда еще она не стряпала лучше. Там были и эскарго, и супы, и гуляш, и птица в нежнейшем соусе, и суфле» Ладно, умолкаю, дабы не возбуждать в вас аппетит… В общем, великолепная трапеза, которой я сполна воздал должное, хотя при столь деликатном здоровье, как мое, это небезопасно. После чего попросил свою возлюбленную, пока еще было время, на часок доставить мне наслаждение и в постели, ибо возвращение супруга ожидалось только через два часа. Она согласилась, хотя и не без колебаний. Итак, мы рухнули на любовное ложе в экстазе… И заснули крепким сном. Столь крепким, доложу я вам, что проснулись, лишь когда супруг ее принялся трясти нас за плечи.

— И он вас убил, да? — полюбопытствовал Оладан.

— В какой–то мере. Я выскочил из постели, оружия у меня не было, да, собственно, как и повода его убивать, ибо это он был оскорбленной стороной, а я всегда считал себя человеком справедливым. Итак, я выскочил и устремился к окну, без одежды, а на улице лило как из ведра. Пять миль я прошагал, чтобы вернуться к себе. В результате — пневмония.

Оладан расхохотался, и звук его смеха причинил Хоукмуну нестерпимую боль.

— От которой вы и умерли.

— От которой, чтобы быть точным, если только этот странный Оракул нам не солгал, я умираю сейчас, в этот самый миг, в то время как душа моя пребывает на этом ветреном холме и подвергается еще худшим мукам.

Д'Аверк укрылся от ветра близ развалин, оказавшись, таким образом, всего в пяти шагах от того места, где прятался Хоукмун.

— А вы, друг мой, как умерли вы?

— Свалился со скалы.

— Там было высоко?

— Нет, чуть больше десятка локтей.

— Но падение убило вас?

— Нет, это взял на себя медведь, что поджидал меня внизу.

И вновь хохот Оладана. И вновь мучительная боль у Хоукмуна в груди.

— А меня прикончила скандийская чума, — поведал Ноблио, — хотя, возможно, я умираю от нее в этот самый миг.

— Тогда как я встретил свою судьбу, воюя в Туркии против слонов короля Орсона, — заявил человек, принимавший себя за графа Брасса, Хоукмуну они неудержимо напоминали актеров, репетирующих роли. Конечно, интонации, жесты, манера выражаться могли ввести в заблуждение кого угодно. Были крохотные различия, и все же ничего такого, что позволило бы усомниться, что перед ним и впрямь его друзья. Однако точно так же, как не узнал его граф Брасс, все четверо казались друг другу совершенно чужими.

Слабая догадка забрезжила в сознании Хоукмуна, и он вышел из своего укрытия.

— Добрый вечер, господа! — он поклонился. — Мое имя Дориан Хоукмун Кельнский. Я знаю вас, Оладан… Вас также, Ноблио. Вас также, д'Аверк. А с вами мы уже встречались, граф Брасс. Вы здесь для того, чтобы убить меня?

— Чтобы обсудить, следует ли делать это, — отозвался граф Брасс, присаживаясь на плоский камень. — Видите ли, я мню себя опытным знатоком человеческой природы и, должно быть, преуспел в этом, если прожил так долго. А в вас, Дориан Хоукмун, я не ощущаю зла. Даже в обстоятельствах, которые оправдывали бы предательство, по крайней мере с вашей точки зрения, сомневаюсь, чтобы вы могли сделаться изменником. Именно это меня и смущает во всей этой истории. Во–вторых, вы знаете всех нас четверых, в то время как мы вас совсем не знаем. В–третьих, только нас четверых отправили сюда из потустороннего мира, и это кажется мне подозрительным. В–четвертых, всем нам рассказали одну и ту же историю, что в будущем вы должны нас предать. А теперь предположим, что в грядущем нам предстоит встретиться всем вместе и стать друзьями. Что из этого следует?

— Что вы родом из моего прошлого, — воскликнул Хоукмун. — Именно поэтому вы кажетесь мне моложе, граф Брасс… Так же как и вы, Ноблио, и вы, Оладан… И даже вы, д'Аверк.

— Благодарствую, — с сарказмом отозвался тот.

— А следовательно, все мы умерли отнюдь не той смертью, как нам кажется. Ни, как в моем случае, на поле боя… Ни от болезни, как Ноблио и д'Аверк… Ни от когтей медведя, как Оладан.

— Верно, — прервал его Хоукмун, — ибо всех вас я встретил гораздо позже, и вы несомненно были живы и здоровы. Однако я припоминаю, Оладан, как вы рассказывали, что едва не погибли, столкнувшись с медведем. А вы, граф Брасс, упоминали, что смерть задела вас своим крылом в Туркии… Что же до вас, Ноблио, то я нередко слышал от вас рассказы об ужасах скандийской чумы.

— А я? — с любопытством осведомился д'Аверк.

— Не помню, д'Аверк… Ибо рассказы ваши столь изобиловали упоминаниями о всевозможных болезнях, что я совсем в них запутался, хотя на самом деле вы всегда были в превосходной форме…

— А, так я все же должен выздороветь?

Хоукмун воздержался от ответа и вместо этого заметил:

— Стало быть, вы все не умрете, хотя сейчас вам это кажется вполне вероятным. Кто бы ни обманывал вас всех, они пытаются вас убедить, что именно им вы обязаны жизнью.

— Мне тоже так показалось, — и граф Брасс кивнул.

— Но тут есть и своя сложность, — продолжил Хоукмун. — Ибо я усматриваю некий парадокс: почему, когда мы увиделись с вами в первый раз, будь то в прошлом или лишь сейчас, никто из нас не помнил о нынешней встрече.

— Вероятно, нам следует отыскать наших злоумышленников и задать им этот вопрос, — предложил Ноблио. — Я лично отдал немало сил изучению природы времени и знаю, что существует некая философская школа, утверждающая, будто подобные парадоксы разрешаются сами собой и из памяти человека попросту стираются все воспоминания, которые противоречат нормальному ощущению времени. Если говорить проще, мозг сотрет все то, что покажется ему помехой. Тем не менее некоторые доводы этой теории меня не слишком удовлетворяют…