Десятая жертва Шекли Роберт

Глава 6

Большую часть его лица по-прежнему закрывали темные очки, из-под которых видны были тонкие усики и толстая нижняя губа. Сидя верхом на мотоцикле, он представлялся мне великаном, но когда слез на землю, оказалось, что росту в нем не больше пяти с половиной футов, грудь как у цыпленка и округлый животик.

– Спички не найдется? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Зажигалка устроит?

– «Ронсон»?

– Нет, «Зиппо».

Он одобрительно кивнул.

– Рад вас видеть, мистер Най.

– Я тоже, мистер Гуэски. – Болтовня насчет спичек и зажигалок, естественно, включала пароль и ответ. Как видите, пароль был таков, что любой, его услышавший, решил бы, что это случайный разговор двух прохожих. Секретные службы любят такие вот умные штучки.

– Здесь нам разговаривать нельзя, – заявил Гуэски. – Встретимся в Венеции через час.

Я подумал, не сказать ли ему, что я прямо отсюда еду в аэропорт «Марко Поло» и вылетаю назад в Париж. Но, откровенно говоря, мне вдруг стало стыдно. (Человек – единственное существо, чей страх оказаться в смешном положении может превозмочь инстинкт самосохранения.) К тому же со мной ведь ничего особенного пока что не произошло. И я решил подождать и посмотреть, что за план разработал Гуэски. В конце концов, смыться ведь я успею в любой момент, правда?

– Где именно в Венеции? – спросил я.

– Сейчас объясню, – сказал Гуэски. – Пройдете по этой улице, сядете на автобус номер шесть – не в такси, а в автобус! – и поедете по дамбе через лагуну до пьяццале Рома. Там сойдете с автобуса и пойдете пешком до Фондамента делла Кроче, а там сядете на речной трамвай номер один, два, четыре или шесть – не в гондолу, а на речной трамвай! – и он вас довезет до остановки Сан-Сильвестро. Это первая остановка справа после моста Риальто. Вы хорошо знаете Венецию?

– Да.

Гуэски поглядел на меня с сомнением, однако продолжил:

– Вы окажетесь на Фондаменто деи Вино. Вернитесь назад, к мосту Риальто, и на перекрестке Фондаменто с Калле деи Парадизо увидите кафе «Парадизо». Займите столик снаружи, на тротуаре, и ждите меня. Понятно или надо повторить?

– Понятно, я найду это кафе.

Гуэски кивнул, пробормотал «Желаю удачи», и его мотоцикл с ревом умчался прочь. Я же куда спокойнее и тише проследовал к остановке автобуса. Вскоре я уже ехал по дамбе, и Венеция поднималась из волн мне навстречу.

Я не знал, как мне воспринимать Гуэски, и меня это беспокоило. Очень важно было понять, что он за человек. От этого, вполне возможно, зависела моя собственная жизнь.

Первое впечатление было не таким уж неблагоприятным. Гуэски, как мне показалось, любил точность, был осторожен и довольно скучен, однако вполне способен тщательно – даже чересчур тщательно! – разработать план любой операции.

Как выяснилось впоследствии, я очень и очень заблуждался.

Глава 7

Серый и суетливый городок Местре я покинул в тревоге и смятении: в душе царил мрак; меня преследовали видения такси, домов, где была устроена засада, перед глазами плыла паутина трамвайных путей. Лицо у меня посерело от страха; я вздрагивал при виде светофоров; в башке все время крутилась одна и та же навязчивая мелодия – «Арриведерчи, Рома!»; я даже начал напевать ее себе под нос. А потом вдруг все это прекратилось: я наконец добрался до Венеции.

Как только автобус повернул на Понте делла Либерта, у меня даже в волосах прибавилось блеска. Прыщи на физиономии совершенно исчезли, стоило мне пересечь канал Санта-Клара. А когда я наконец достиг пьяццале Рома, то абсолютно преобразился, хотя находился все еще на автовокзале, где жутко воняло бензином и рядами стояли хищные «жуки-Фольксвагены». Я постарался побыстрее уйти оттуда, путая следы и сворачивая в вымощенные каменными плитами переулки. Наконец я добрался до Кампаццо Тре Понти, где целых пять мостов немыслимыми зигзагами пересекают сразу три древних запущенных канала, и тут с меня слетела последняя чешуйка старой кожи, и я вновь обрел возможность дышать полной грудью.

Вот что с человеком делает любовь!

Никто бы не стал задавать мне глупых вопросов, если бы я вдруг объявил о своей огромной, прямо-таки мистической любви к Таити или к Тибету. Но Венеция?! Вы сказали, Венеция?! Этот Диснейленд на Адриатике? Милый мой, да как вы можете выносить толпу сумасшедших торговцев, безвкусную пищу, чудовищные цены, орды туристов? Как вам удалось выдержать кошмарную эксцентричность этого города?

Друзья мои, я прекрасно все это выдерживаю и запросто переношу! Мало того, я все это обожаю! Влюбляются ведь, не слушая голоса рассудка и не принимая во внимание принципы хорошего вкуса; влюбляешься – и все, а уж потом изобретаешь разные оригинальные причины возникшего чувства. Влюбленность – вещь абсолютно фатальная, будь предметом вашей страсти женщина или город. А любые фатальные исходы легко объяснить, проследив их причинную связь с событиями детства.

В детстве, среди зеленых холмов штата Нью-Джерси, я мечтал о каналах – вдалеке от озера Хопатконг и еще дальше от моря. В те дни я, вероятно, был самым выдающимся двенадцатилетним строителем к востоку от Скалистых гор. Мой первый проект имел целью украсить родной город с помощью простого и смелого решения: нужно затопить это проклятое место! Причем, по моим подсчетам, средняя глубина там должна была достигать десяти футов.

…При этом исчезли бы железнодорожная станция, обувной магазин Купера, заправочная станция «Шелл», греческий магазинчик гастрономических товаров и ряд других не менее раздражающих глаз достопримечательностей. Протестантская церковь, стоявшая на откосе, вся ушла бы под воду за исключением шпиля. А уж начальная школа утопла бы вместе со всеми учениками.

…Зато после потопа мы, пережившие его, жили бы вполне счастливо прямо в озере; многими домами можно было бы по-прежнему пользоваться; можно было бы, например, выплывать на лодке из затопленной гостиной прямо на превратившуюся в канал улицу и, подняв паруса, плыть дальше меж рядами деревьев, стволы которых скрывались бы под водой, а кроны стали бы похожи на огромные цветочные клумбы…

Годы спустя, впервые приехав в Венецию, я увидел свои детские мечты воплощенными в жизнь – причем куда лучше, чем я мог себе когда-то представить. Этот город был полон невообразимых чудес. Каменные львы, например, у входов в венецианские дома выглядели куда внушительнее, чем две наши пушки времен гражданской войны. И мне гораздо больше удовольствия доставляли огромные, пропитанные водой дворцы, чем американские дома в неоколониальном стиле; а покосившиеся столбы с обвивавшей их бело-красной полосой – вывески парикмахеров, к которым также причаливали гондолы – значительно выигрывали по сравнению с рядами парковочных счетчиков у нас на автостоянках. И только в Венеции я впервые понял, сколь завораживает это чарующее разнообразие суденышек: пожарные лодки, барки молочников, моторки «Скорой помощи» с сиренами, суда для вывоза мусора и доставки овощей, черные с золотом похоронные барки с печальными бородатыми ангелами на корме…

В этом-то и была вся фатальность моей встречи с Венецией: я увидел воплощение своей детской мечты о превращении мира городских улиц в мир воды. И сейчас, когда я шел по Салиццада ди Сан-Пателеоне, настроение у меня было приподнятое. Меня окружали каналы Венеции, я проталкивался сквозь толпы венецианцев, церкви Венеции смотрели на меня. И мне уже казалось, что Форстер остался где-то далеко в серой суете Местре, а Венеция принадлежит только мне.

Поэтому я плюнул на инструкции Гуэски и направился в кафе «Парадизо» совсем другим путем. Там я занял столик, заказал бокал вина и начал постепенно трезветь. Мои детские мечтания быстро таяли, утекали куда-то, просачиваясь между серыми каменными плитами мостовой. К тому времени, когда Гуэски нашел меня, я уже полностью вернулся к реальности.

Гуэски заказал бокал муската «Слезы Христовы» и выпил за мое здоровье. Потом спросил:

– Что у вас там, черт возьми, произошло в аэропорту? Почему вы позволили им заманить вас в ловушку?

Мне не понравились ни его тон, ни его самонадеянные умозаключения. Агента с моей репутацией нельзя обвинять столь поспешно.

– А с чего вы взяли, что меня куда-то заманили? – холодно осведомился я.

Не имею понятия, что я хотел этим сказать. Но мне явно угрожала опасность потерять доверие Гуэски, а это могло поставить под угрозу всю операцию, и я пошел дальше.

– Я ведь прекрасно знал, кто они такие, – сказал я. – Это же было совершенно очевидно.

– Тогда почему вы позволили им увезти вас силой?

– Да потому что именно этого я и добивался, – ответил я, скривив губы в легкой усмешке.

– Но зачем?!

Действительно, зачем? Я отпил вина и сказал:

– Хотел лично убедиться, на что способен Форстер. А лучший способ для этого – с ним встретиться.

– Как странно! – вскричал Гуэски. – Он же мог не выпустить вас!

– Нет, это полностью противоречило бы его интересам.

– А если бы все-таки не выпустил?

– В таком случае, – сказал я, – я был бы обязан… – Тут я сделал паузу и закурил сигарету, а затем поднял глаза и жестко усмехнулся. – Да-да, был бы обязан тем или иным способом переубедить его.

Мне такое объяснение показалось вполне приемлемым. Я ждал, как на него отреагирует Гуэски. Он нахмурился, подумал и… согласно кивнул. А потом с каким-то завистливым уважением сказал:

– Видимо, все истории о вас, мистер Най, соответствуют действительности. Лично я никогда бы не решился встретиться один на один с Форстером.

– О да, это весьма внушительная фигура, – заметил я. – Даже если сведения о нем, в общем, и преувеличены.

Гуэски глядел на меня с раздражением и восхищением одновременно. Потом он улыбнулся, пожал плечами, словно отметая прежние мысли, и похлопал меня по плечу. Думаю, он подозревал, что я блефую; но это был блеф по-крупному, яркий и безоглядный, что явно ему нравилось. Как он признавался мне потом, его раздражала в людях только мелочность. Его привлекали и радовали яркие цвета, быстрое движение, всяческое многообразие и изменчивость. В этом отношении он был настоящим венецианцем. Как и многие другие подданные Светлейшей Республики, он предпочитал стиль содержанию, искусство – жизни, видимость – реальности и форму вещей – их сути. Он одновременно верил и в предначертания судьбы, и в свободу воли. Он смотрел на жизнь, как на своего рода мелодраму эпохи Возрождения, полную внезапных появлений и исчезновений героев, захватывающих дух поединков, нелепых совпадений, переодеваний и двойников, близнецов-подменышей и тайн происхождения; и все эти элементы должны были вертеться вокруг не совсем ясного и вызывающего черную меланхолию понятия о чести. И, конечно же, он был тогда абсолютно прав в отношении меня.

Гуэски заказал для меня номер в «Эксельсиоре», куда мы и направились, допив вино. Сквозь муслиновые занавески на окнах я видел неясные отражения в водах Большого Канала драконов, украшавших носы гондол. Гуэски развалился в шезлонге, полуприкрыв глаза, точно священная храмовая кошка; сигарету он держал по-болгарски – горящим концом в кулак – и выглядел сейчас ужасно старым и мудрым. Он сбросил с себя излишнюю деловитость – наверное, оставил ее в седельной сумке своего мотоцикла. В результате передо мной оказался довольно приятный, хоть и несколько напыщенный представитель местного населения, попавший сюда, похоже, прямиком из шестнадцатого века.

Я спросил, как он планирует вывезти Кариновского из Венеции. Вопрос мой со всей неизбежностью вверг Гуэски в полет дискурсивной философской мысли.

– Бежать из Венеции, – заявил он, – задача серьезная и практически неразрешимая. Если рассматривать ее в реальном смысле, то можно сказать: никто не может бежать из Венеции, ибо город этот – лишь отражение мира, даже хуже – мираж.

– Раз так, значит нам следует бежать от Форстера, – предложил я.

– Боюсь, это не поможет, – печально заметил Гуэски. – Если считать Венецию миром живых, то Форстер – извечный антагонист этого мира, тот, кого мы именуем Смертью. Нет, друг мой, в абсолютном смысле побег отсюда так или иначе невозможен.

– А что, если попробовать бежать в относительном смысле?

– Полагаю, именно так нам и придется поступить. Однако и с этим связаны большие трудности. По самой своей сути этот город против нас. Венеция существованием своим обязана исключительно исскуству иллюзий – а это составная часть черной магии. Венеция – город зеркал и отражений; каналы отражают здания, окна – каналы. Расстояния не ясны, вода и земля как бы проникают друг в друга, сливаются… Венеция, скрывая истину, выставляет напоказ фальшивые личины. В таком городе нельзя ПРЕДВИДЕТЬ развитие событий, как, например, в Генуе или в Милане. Все относительное и условное стремится здесь стать абсолютным и неотвратимым.

– Все это ужасно интересно, – сказал я, – однако не могли бы вы все же попытаться – хотя бы гипотетически, условно – определить, каким образом – в относительном смысле, разумеется, – мы будем отсюда выбираться?

Гуэски вздохнул.

– Сразу видно, вы – человек действия! Мой дорогой агент Икс, вам еще только предстоит узнать всю тщетность погони за славой. Хотя, как я понимаю, вам не терпится пустить в ход ваши широко разрекламированные таланты.

Я покачал головой.

– Я просто хочу вытащить Кариновского отсюда самым простым и безопасным способом.

– Эти условия противоречат друг другу, – заметил Гуэски. – В Венеции то, что просто, редко бывает безопасным, а безопасное зачастую оказывается слишком сложным даже для рассмотрения. Однако у меня есть некоторая надежда. Завтра ночью у нас, видимо, появится возможность бежать. Простая и безопасная. Относительно, конечно.

– Расскажите поподробнее.

– Несколько дней назад у меня умер кузен. Завтра его будут хоронить на общинном кладбище. На Сан-Микеле.

Я кивнул. Сан-Микеле – это маленький квадратный остров к северу от Венеции.

– Мы планируем пышную похоронную церемонию, – продолжал Гуэски. – Я заказал все самое лучшее. Мой кузен из семьи Росси, это их родовое имя, оно записано в Золотой книге Венеции. А умер он в Риме – где учился. Но хоронить его, конечно же, будут в Венеции.

– Хорошо, но какое это имеет отношение к Кариновскому и ко мне? – спросил я.

– Я намереваюсь перевезти вас на похоронной барке на кладбище, а там вы пересядете на рыбачью лодку, которая доставит вас в Сено ди Тессера. А как только вы окажетесь на материке, все сразу станет гораздо проще.

– Стало быть, вы нас туда переправите в гробу?

– Да, я планировал именно это, – сказал Гуэски.

– А это не стеснит вашего кузена?

– Вовсе нет, – отвечал Гуэски. – Он по-прежнему в Риме, очень даже живой, готовится к экзаменам. Я просто, с разрешения его семейства, взял, так сказать, его смерть взаймы.

– Отличный план! – признал я.

Гуэски только отмахнулся.

– Да нет, совсем простенький, но, думаю, как раз нам подойдет. При условии, конечно, что у нас будет шанс им воспользоваться.

– А почему же нет?

– А именно потому, что он чересчур простой и четкий. План такого рода можно полностью осуществить, например, в Турине; в Венеции же подобные построения обычно кончаются ничем.

– Но, по-моему, попробовать все же надо.

– Безусловно, – подтвердил Гуэски, выпрямился и обрел прежнюю деловитость. – Итак, договорились. Завтра вы встретитесь с Кариновским и вместе с ним отправитесь на Картьере Гримани. Там, напротив Казино дельи Спирити, вас будет ждать гондола, на которой вы доберетесь до Сакка делла Мизерикордиа, а там пересядете на похоронную барку. Я вам потом объясню, как добраться до Казино. Вы вооружены?

Полковник Бейкер вообще не поднимал вопрос об оружии, видимо, опасаясь, что я могу нанести больший ущерб себе, нежели противнику. Но этого я сказать Гуэски, естественно, не мог. Я лишь покачал головой, слабо улыбнулся и посмотрел на собственные пустые руки – безжалостные руки агента Икс.

– Я так и думал, – сказал Гуэски. – Было бы глупо тащить оружие через таможню. Поэтому я взял на себя смелость позаботиться об этом.

Он сунул руку во внутренний карман и достал огромный, зловещего вида автоматический пистолет. Нежно похлопал его рукой по стволу и протянул мне. Я взял его довольно неохотно. Надпись на стволе гласила: французское производство, фирма МАБ, калибр 0,22, название «Ле шассер».[29]

– В вашем досье указано, что вы предпочитаете спортивные пистолеты малого калибра, – сказал Гуэски. – Это лучший из тех, что я мог достать за такой короткий срок. У него длинный ствол, 168 миллиметров, как вы привыкли. Вот только я не смог найти патроны со сверхскоростными пулями – вы ведь такие предпочитаете.

– Это не имеет значения, – сказал я. Полковник Бейкер явно не пожалел усилий, создавая образ агента Икс. Интересно, подумал я, а какую марку виски я предпочитаю и какой тип женщин – блондинок или брюнеток?

– Лично я таким оружием не владею, – сообщил Гуэски, смущенно посмеиваясь. – Обхожусь вот этим. – И он вытащил из-за пояса компактный короткоствольный бескурковый револьвер.

– У него пули повышенного останавливающего действия, что и требуется для таких неважных стрелков, как я, – сказал он. – Точность стрельбы, правда, невысока – но чего и ожидать от ствола длиной всего в два дюйма.

Я кивнул и попробовал засунуть массивный пистолет в карман пиджака. Он там не помещался. В конце концов я заткнул его за пояс, надеясь, что эта дура не выстрелит самопроизвольно и не прострелит мне ногу. Но вот если дело дойдет до перестрелки, тут я окажусь в неприятном положении.

– Где мы встретимся с Кариновским? – спросил я.

– В Палаццо Дукале[30] Кариновский будет ждать вас на нижней галерее, сразу за подземной темницей, возле склепа.

Я не стал ему говорить, что мы могли бы встретиться и на парадной лестнице дворца, и на Канале д'Оро. Этим я попросту оскорбил бы саркастический гений Гуэски и его мрачноватое чувство юмора. Те, кому предстоит играть главную роль в пышной похоронной процессии, естественно должны встречаться только возле склепа!

Глава 8

На следующий день после обеда я вышел из гостиницы «Эксельсиор» и направился к площади Сан-Марко. Я отдал дань восхищения этой почти гротескной площади, возобновил знакомство с голубями и направился к Палаццо Дукале. Тяжеленный автоматический пистолет я с собой не взял. Перед тем как выйти из гостиницы, я заявил Гуэски, что у «ле шассера» сбита прицельная рамка. Он поверил мне на слово без колебаний, и теперь у меня в кармане лежал его удобный маленький револьвер.

Войдя во дворец, я присоединился к небольшой группе туристов из Гетеборга. Все они были на одно лицо: толстые, медлительные мужчины с фотоаппаратами и их жены в цветастых платьях и прочных туфлях, с милыми чистыми лицами, полностью лишенными косметики. Они с важным видом внимательно рассматривали экспонаты, словно стараясь целиком впитать их эстетическую ценность. Никто не мог обмануть таких людей, всучив им меньше духовной пищи, чем они оплатили. Рядом с ними я чувствовал себя усталым циником, неспособным к решительным действиям, словно эти варвары грубо вторглись в пределы моей древней и совершенно беззащитной родины. Я догадался, что это одна из иллюзий, которыми Венеция так любит вводить в заблуждение своих гостей.

Этот город-хитрюга давал неистощимые возможности для самообмана. Сам похожий на лабиринт, он провоцировал столь же заумное, точно закрученное по спирали мышление. Именно колдовские чары Венеции заставляли Гуэски быть максимально хитрым и коварным, однако эффект от применения этих его качеств был минимальным. Нас изначально ждал бы фатальный исход, если бы Форстеру не были свойственны те же слабости. Но он, как и Гуэски, принимал чрезмерную сложность за глубину. Вечный романтик, в попытке найти сомнительные современные заменители для плаща и кинжала, он избрал этот сказочный город как сцену для развеселого и ужасного карнавала в своей собственной постановке.

Гид вел нас по узким проходам под арками, через полуразрушенные залы, куда-то вниз по каменным винтовым лестницам, по бесконечным высоким галереям со стенами, увешанными картинами, объясняя, что изображено на каждой…

Слабый послеполуденный свет начинал угасать. Ноги у нас гудели от усталости, но мы продолжали углубляться в прошлое Венеции. В одном из переходов я уловил отчетливый запах апельсиновых корок и стоячей воды и понял, что под нами течет Рио де Каноника ди Палаццо и что мы идем к старой тюрьме. Вскоре мы спустились туда по грубо отесанным каменным ступеням. Сильно пахло мокрой, разлагающейся штукатуркой. Мои спутники вдыхали этот аромат с мрачным наслаждением. Гид что-то толковал о Казанове и о Совете Десяти.

В темнице мы стали заглядывать в подземные камеры сквозь зарешеченные окошки. Внутри светились голые электрические лампочки, и можно было различить тяжелые цепи на скобах, вбитых в кирпичные стены. Склеп находился в самом конце коридора, но Кариновского я пока что не заметил и уже начинал нервничать.

Миновав склеп, мы подошли к знаменитой камере пыток Дворца Дожей – здесь только в прошлом году была открыта новая огромная экспозиция. Мы добрались туда по узкой винтовой лестнице через две жуткие двери, утыканные здоровенными железными гвоздями. Это было небольшое помещение с низким, давящим потолком, освещенное единственной электрической лампочкой. Я увидел и опознал дыбу и гарроту. В углу, опустив взор долу, стояла Железная Девственница. По каменным стенам были развешаны разнообразные клещи, щипцы, зажимы и тиски огромных размеров, которые дополняла приличная коллекция оков.

Наш гид подробно рассказал нам о некоторых прелестных методах пытки в эпоху Возрождения и уже подходил к самому выдающемуся разделу своей устной диссертации, когда свет вдруг погас.

Мы оказались в полной и абсолютно непроницаемой темноте. Дамы завизжали, джентльмены стали ругаться, но гид попросил всех, сохраняя спокойствие, последовать за ним обратно в коридор. Я пошел было за остальными, но тут горло мне сжала чья-то мощная рука. Одновременно что-то твердое уткнулось мне в бок, под почки.

– Ни звука! – сказал нападавший. – И не двигаться!

В такие моменты предполагается, что разносторонне подготовленный секретный агент бросит напавшего через плечо, или врежет ему куда надо, или сделает еще что-нибудь этакое, чтобы сбить противника с ног и с толку, обезвредив его, прежде чем он пустит в ход нож. Но это все чистая теория. Я же не видел способа, как применить свои знания на практике. Я еле стоял на ногах, дыхание перехватило, а чужой нож уже на полдюйма вошел мне в бок. При сложившихся обстоятельствах я решил просто попытаться выиграть время.

Туристы уже покинули темницу, слышно было, как они смеялись и обвиняли гида в том, что он все это подстроил, чтобы попугать их. Потом захлопнулась первая дверь; затем, более глухо – вторая. В камере пыток остались только мы.

Вдруг стало очень тихо. Через несколько минут дверь со скрипом отворилась и по комнате протопали чьи-то тяжелые шаги.

– Можешь его отпустить, – послышался чей-то голос.

И тут зажегся свет. Беппо освободил мою шею из зажима и извлек нож из моего бока. Передо мной стоял мой старый приятель Форстер.

– Мистер Най, – сказал он, – я же вам предсказывал, что мы скоро опять встретимся! Хотя, конечно, я вовсе не предполагал, что это случится так скоро и в таком подходящем месте.

У меня не нашлось достаточно остроумного ответа, и я предпочел промолчать.

– Дворец закрывается в пять; последние группы туристов уже выходят. При закрытых дверях в коридоре не слышно ни звука. Гиду и ночному сторожу уже заплатили. Так что, мистер Най, впереди у нас долгая ночь.

– До чего же вы умны, Форстер! – сказал я. – Признаю это без возражений.

– Очень мило с вашей стороны. Не угодно ли вам заодно избавить себя от некоторых неприятных моментов и сразу сообщить, где найти Кариновского?

– Я и сам хотел бы узнать, где он, – пожал я плечами. – Предполагалось, что мы встретимся здесь.

– Но он не пришел. А где было назначено запасное место встречи?

– Мы его вообще не назначали.

– А где живет Кариновский?

– Не знаю.

Форстер покачал своей крупной, красивой головой.

– Так дело не пойдет, мистер Най. Нет, это просто никуда не годится! У вас было вполне достаточно времени, чтобы выяснить, где находится Кариновский. Если он не пришел на встречу с вами сюда, значит, у вас есть запасное место встречи. Где?

Я с грустью покачал головой.

– Я не сторонник мер принуждения, мистер Най, но вы сами виноваты.

Я начал вовсю убеждать его, что действительно ничего не знаю, но он слушать не стал.

– Все вы знаете и все нам скажете! – заявил он. – А раз вы не хотите проявить спортивный дух, мы можем продолжить нашу дискуссию вместе с моим коллегой, доктором Янсеном.

Форстер на минутку отвернулся. Я все думал, что бы ему такое сказать, но тут сзади кто-то шевельнулся, я вспомнил о Беппо, хотел было повернуться к нему лицом, получил страшный удар по голове и потерял сознание.

Глава 9

Очнувшись, я обнаружил, что играю одну из ведущих ролей в допотопном фильме ужасов. Запястья мои были скованы и прикреплены к поясу куском цепи, которая, в свою очередь, крепилась замком к массивной скобе, вбитой в стену. Я мог перемещаться не более чем на несколько футов в обе стороны – цепь была довольно короткой.

Диким образом изогнувшись, я ощупал правый карман пиджака. Револьвера Гуэски там уже не было. Я, в общем, так и предполагал, но все же расстроился.

Потом я осмотрел наручники – вполне современные и весьма прочные. А на такой цепи можно было бы тащить на буксире приличную баржу. Замок был крепкий и новенький, а скоба сидела в стене очень плотно.

– Ну как? Довольны ли вы нашими приготовлениями? – осведомился кто-то невидимый. Голос был низкий, сочный, но звучал зловеще. Так. Акт второй. Появляется сумасшедший ученый.

Я оглянулся по сторонам, но никого так и не обнаружил. Потом догадался посмотреть вниз.

– Меня зовут доктор Янсен, – сообщил тот же голос.

Доктор Янсен оказался карликом, фута в два с половиной ростом, с огромной головой прекрасной формы. За толстыми стеклами массивных очков прятались голубые глазки навыкате. На докторе был темный деловой костюм, а поверх него – резиновый фартук. Да, еще у него была борода! В общем, выглядел он как уменьшенная копия Пола Муни в роли Пастера.

Еще один человек сидел в тени возле самой стены, и лица его почти не было видно. Я сперва решил, что это Форстер, пришел поразвлечься. Но это оказался всего лишь Беппо.

– Я слышал вашу беседу с мистером Форстером, – заявил Янсен, – и у меня сложилось впечатление, что вы человек интеллигентный. Во всяком случае, я на это надеюсь. Видите ли, эффективность техники принуждения, так сказать, ее чистая эффективность, измеренная в затраченном времени и усилиях, напрямую зависит от интеллигентности субъекта.

Никогда не слышал ничего подобного. И поэтому никак не отреагировал. Доктор Янсен, впрочем, явно привык слушать собственные монологи.

– Интеллигентность, конечно, – только один из многих факторов, – продолжал он. – Не менее важна способность пациента переносить боль. А это, в свою очередь, зависит от воображения. А вы, между прочим, знаете, почему эти два качества имеют первостепенное значение?

– Нет, не знаю, – ответил я.

– Потому что человека нужно не просто пытать, а сделать так, чтобы он истязал сам себя. – Доктор Янсен улыбнулся, обнажив мелкие, ровные белые зубки. Я дал себе обещание, что в один прекрасный день поупражняюсь на нем в практическом применении самых болезненных зубоврачебных технологий.

– Без этого феномена, – продолжал Янсен, – истинное искусство принуждения было бы невозможно. Резкая боль, бездумное сопротивление и потеря сознания – вот каков был бы цикл, лишенный истинной интеллигентности и гибкости восприятия.