Десятая жертва Шекли Роберт

Глава 19

– Вот мы и прибыли, – сообщил я; с юмором у меня в данный момент было плоховато.

Кариновский не ответил. Глаза его были закрыты, голова откинулась назад под каким-то неестественным углом. Мне стало страшно: неужели все мои блестящие акробатические этюды на воде оказались напрасными? «Операция прошла успешно, но пациент скончался».

Я приподнял ему голову и осторожно раздвинул веки пальцами.

– Будьте так добры, выньте свой палец у меня из глаза, – произнес Кариновский.

– Господи, я уж решил, что вы умерли!

– Даже мертвый я не желаю быть слепым, – заявил он и, поднявшись на ноги, внимательно осмотрел лагуну. Теперь она была ярдах в пятидесяти позади нас. Потом Кариновский изучил твердую землю по обе стороны от глиссера.

– Най, – сказал он с чувством, – я всегда считал вас гением! Но жалкие слова бессильны выразить все великолепие вашего подвига!

– Ничего особенного, – отвечал я. – Любой псих вел бы себя точно так же.

– Возможно. Но вы действительно совершили подвиг, друг мой! Вы спасли нас прямо из пасти неприятеля, готовой уже захлопнуться. Надеюсь, теперь вы прибережете свою скромность для тех, кто еще способен в нее верить?

– Да ладно, – сказал я. – Честно говоря, мне куда легче было бы спасать нас на обычной гребной лодке.

– Пожалуй, вы правы. А Гуэски мог бы выбрать и более подходящую посудину. Хотя гребная лодка была бы просто оскорблением для его артистической натуры.

– Так или иначе, до материка мы доплыли.

– Это верно, но из опасной зоны пока еще не выбрались. Они все еще могут нас догнать.

– По всей вероятности, да. Их катер, наверное, уже пристал к берегу.

– Не забывайте еще и о пехотных подразделениях Форстера, – заметил Кариновский. – Нужно как можно скорее уходить отсюда.

Мне тут же представилась некая вечная гонка, непрекращающееся преследование. Видимо, мы выбрались из лабиринта Венеции только для того, чтобы очутиться в огромном лабиринте под названием Вселенная – игрушечные фигурки, обреченные держаться за место, заранее определенное для нас в этой захватывающей игре фортуны; и нам суждено было вечно оставаться в роли беглецов.

– Интересно, сможем ли мы когда-нибудь оказаться в безопасности? – спросил я.

– Да, скоро, – ответил Кариновский. – Вот только доберемся до Сан-Стефано ди Кадоре.

– А где он, черт бы его побрал?

– В северной части Венето, недалеко от границы с австрийской Каринтией, у подножья Карнийских Альп.

– Только не надо лекций по географии! Это далеко отсюда?

– Чуть меньше ста километров.

– И как вы предполагаете туда добраться?

– Гуэски должен был позаботиться об этом.

– Как о глиссере? Слушайте, мне уже…

– Погодите. Кто-то идет.

Я разглядел в темноте человеческую фигуру, быстро и бесшумно двигавшуюся к нам через поле, и нырнул в кокпит глиссера. Отыскав там револьвер Кариновского, я присел и положил ствол на левый локоть, целясь чуть впереди идущего к нам человека. Ветра не было.

Кариновский положил мне руку на плечо.

– Не стоит сразу так бурно реагировать, – заметил он. – Враг не стал бы действовать столь открыто.

Стрелять я не стал, но револьвер все же держал наготове. После только что пережитых приключений, мне не хотелось больше никаких неприятных неожиданностей. Ни с какой стороны. Я был готов на что угодно, лишь бы четко и ясно выразить это свое желание.

Темная фигура подошла к нашему разбитому глиссеру вплотную. От нее разило потом и чесноком. Кто-то обнял меня за плечи:

– Это было просто потрясающе! – раздался голос Гуэски.

Одетый в темный костюм с черным шелковым шарфом, небрежно повязанным на шее, и в черных перчатках тонкой кожи, Маркантонио Гуэски прижал меня к груди, дыша мне прямо в лицо своим чесночным восхищением.

– Я все видел! – заявил он. – С того самого момента, как вы отошли от Сакка ди Сан-Джироламо. Я буквально не отнимал бинокля от глаз!

– Это нам здорово помогло, – заметил я, освобождаясь от его объятий.

– Ну, вам помощь и не требовалась. Скорость, с которой вы пересекли лагуну…

—… была неизбежной, – закончил за него я. – Полагаю, вам не составило труда нас найти.

– Не составило, – отвечал Гуэски. – Лесной пожар всегда легко обнаружить. Можно было лишь пожелать, чтобы вы производили меньше шума, приближаясь к земле.

– Можно было также пожелать, чтобы на глиссере был установлен глушитель, – сказал я.

– Да, это судно действительно оказалось чересчур шумным, – признал Гуэски. – Но теперь все уже позади. Вы и мистер Кариновский практически в безопасности.

– Практически?

– Ну, разумеется. Нужно еще выбраться с побережья Венето. Но это уже чисто техническая проблема. Мы перехитрили Форстера на всех этапах и теперь проведем его окончательно. Идемте же, нам надо вон в ту сторону.

Меня беспокоил Кариновский. Его раненой руке здорово досталось на глиссере, и теперь рана вновь открылась и кровоточила. С пальцев капала кровь. Пришлось его даже поддерживать. Не думаю, что у него оставались силы еще куда-то тащиться.

– И как же мы проведем Форстера на сей раз? – спросил я.

– Самым великолепным образом! – с воодушевлением сообщил Гуэски. – Чтобы до конца оценить мой план, вам сперва следует проанализировать сложившееся положение.

– Я его уже проанализировал.

– Не до конца. Вы помните лишь о катере, который вас преследовал, но наверняка не знаете о том, что еще приготовил вам Форстер.

Я действительно этого не знал, и мне это было совершенно безразлично. Однако заткнуть этот сверкающий фонтан ненужной информации было совершенно невозможно. Мы, спотыкаясь, брели по мокрой траве, а Гуэски (достойный наследник Борджиа, этакий страшный доктор Фу Манчу из американских комиксов) живописал нам создавшееся положение:

– Форстер, должно быть, предполагал, что вы все же выберетесь из Венеции; это единственный разумный вывод, который он мог сделать, столкнувшись с человеком вашего калибра. Поэтому он подготовил вторую линию обороны в районе дамбы Венеция-Местре. Его силы, расположенные на линии Чьоджиа – Местре, нас не касаются; мы уже покинули этот театр военных действий, выражаясь армейским языком. А вот на северном фронте, располагающемся под углом к линии Местре – Сан-Дона ди Пьяве, военные действия пойдут очень активно. Итак, рассмотрим топографические особенности этого театра…

– Гуэски, – перебил его я, – может, оставим это на потом?

Но мое замечание было попросту проигнорировано. Гуэски желал во что бы то ни стало продемонстрировать, сколь блестяще он владеет ситуацией и сколь инициативным командиром, обладающим нестандартным мышлением, он является.

– Итак, здешняя местность имеет следующие характерные особенности, – продолжал он, на наших глазах превращаясь в великолепного преподавателя тактики из военной академии. – Мы находимся в квадрате со сторонами примерно в две с половиной мили, равносторонность которого определяется Венецианской лагуной с юга, альпийскими предгорьями с севера, рекой Брентой с запада и рекой Пьяве с востока. Действуя в этом секторе и двигаясь к северу от лагуны, мы обязаны предположить, что Форстер будет охранять магистраль, соединяющую Местре и Сан-Дона ди Пьяве, а также пять второстепенных дорог, соединяющих городки Кадзори, Комплато и Церкато. Здесь есть еще железная дорога, но ее он скорее всего во внимание не примет, поскольку в ближайшие 30 часов никаких поездов там нет. Таким образом, его люди плотно окружают нас между лагуной и прибрежным шоссе. С первого взгляда такой боевой порядок неприятеля представляется совершенно непреодолимой преградой.

– Да, выглядит неплохо, – согласился я. – И как же мы станем отсюда выбираться?

Но у Гуэски явно не было желания выдать нам всю информацию сразу. Топая по болоту сквозь редкие деревья и покрытые стерней поля, он продолжал разъяснять нам общую ситуацию.

– Таким образом, передо мной стояла следующая проблема, – вещал он, напоминая С.Обри Смита в «Четырех перьях», только намного глупее, – все возможные варианты решения которой я рассмотрел: силы «северных» будут рассредоточены на большой протяженности по линии Местре – Сан-Дона. Поэтому я попробовал найти уязвимую точку в этой линии фронта, предполагая поставить все на карту и решиться там на внезапный прорыв…

– Отлично! – воскликнул Кариновский. – Одобряю! И предлагаю, чтобы мы…

– Но я отверг эту идею как чистое донкихотство, – продолжал Гуэски. – Нам следует принять во внимание, что Форстер наверняка имеет радиосвязь с силами «южных» и что, как только он выяснит наше местоположение, эти люди тут же будут быстро переброшены на заранее подготовленные позиции над прибрежным шоссе. Короче говоря, силы «южных» следует рассматривать как весьма мобильный резерв, из-за чего, следовательно, мы оказываемся в том же положении, в какое попали с самого начала: люди с катера догоняют нас сзади, действуя как одна из сторон двойного охвата, стремятся прижать нас к укрепленной позиции Форстера на севере и раздавить. Я понятно объясняю?

– На редкость! – откликнулся я. – Вы проанализировали ситуацию просто превосходно!

Гуэски расцвел от удовольствия.

– Помимо всего прочего, мне не хотелось преуменьшать силы и возможности противника…

– Никто и не может обвинить вас в этом, – заверил я его. – Вы приняли во внимание все аспекты приготовленной нам ловушки; вот только, к сожалению, мы все еще из нее не вылезли.

– Я прекрасно это сознаю. – Гуэски совсем задрал нос. – Именно к этому я и стремился. Судите сами: Форстер готовит нам ловушку и ожидает, что мы постараемся ее обойти и, таким образом, угодим в новую, еще более опасную. А мы, взяв инициативу в свои руки, двинемся прямо в центр этой первой ловушки – как раз туда, где он нас никак не ожидает!

– Прекрасно! Но что именно мы должны делать?

– Бежать отсюда.

– Каким образом?

– Двигаясь вон к тем стогам сена на поле.

Гуэски, сдвинув манжет рубашки, озабоченно посмотрел на часы.

– Если я правильно все рассчитал, люди Форстера окружат нас в самое ближайшее время и именно в этом месте. – Он самодовольно усмехнулся. – Но у нас есть для них маленький сюрприз!

Это было уж слишком. Схватив этого садиста за шиворот, я стал трясти его так, что у него в карманах зазвенели монеты, и, оскалившись как волк, прорычал прямо в его изумленную физиономию:

– Слушай, трепло проклятое, если ты знаешь, как отсюда выбраться, говори немедленно!

– Пожалуйста! Только пиджак не рвите, – обиженно сказал Гуэски. Я отпустил его, и он стал поправлять на себе одежду. – Идемте вон туда, – показал он.

Оставалось только восхищаться его самообладанием – даже если всех нас в результате перестреляют.

Через поле мы добрались до трех больших стогов сена, и Гуэски небрежным жестом указал на тот, что был в центре:

– Вот, смотрите!

Я стал смотреть. Гуэски, оскалившись как гиена, подошел к стогу и начал охапками разбрасывать сено. Из-под сена показался длинный темный силуэт. Гуэски отбросил еще несколько охапок, и от изумления у меня во рту пересохло.

– Гуэски, – произнес я потрясенно. – Беру все свои слова обратно! Вы, несомненно, гений!

Перед нами стоял, сверкая как реальная надежда на спасение, весь в клочьях сена, как только что распакованная игрушка, предназначенная для какого-нибудь великана, моноплан с высоко установленными крыльями. Кончиков крыльев и хвоста, правда, еще не было видно, однако характерный изгиб его пропеллера прямо-таки возвещал грядущее освобождение. Я помог Гуэски окончательно очистить самолет от сена и отступил на шаг в немом восхищении.

– Впечатляет, не правда ли? – спросил горделиво Гуэски. – Пока эти бешеные собаки гоняются за нами по земле, мы воспарим в небеса; пусть себе щелкают зубами и воют на луну!

– Задумка, вполне достойная вас, друг мой, – сказал я, невольно подлаживаясь под высокопарный тон Гуэски и ощущая глубокую благодарность. – Итак, летим в Сан-Стефано?

– Совершенно верно. Аэропорта там, правда, нет, но я присмотрел несколько мест, вполне удобных для посадки такого легкого самолета. Полковник Бейкер и его люди уже ждут нас там. Полет займет не более часа.

На востоке появились первые проблески зари, а по обе стороны поля я заметил какое-то движение. Залаяла собака, и раздался странный звук – точно металлом по кости – и собака внезапно смолкла.

– Кольцо сужается, – заметил Гуэски, улыбаясь. – Мой дорогой, не пора ли нам взлететь?

– Ваше предложение, – в тон ему ответил я, – вполне меня устраивает. Кариновский, вы как там?

– Я там ничего, – откликнулся Кариновский. – Стою себе, истекаю кровью, а вы все веселитесь…

– Я вас перевяжу в самолете, – сказал я. – Полетели!

Мы помогли Кариновскому подняться на борт и пристегнули его ремнями к сиденью. Заря быстро разгоралась; были уже хорошо видны фигуры людей Форстера, подползавшие к нам по полю. Я хотел было сесть в кресло второго пилота, но оказалось, что там уже сидит Гуэски.

– Вы не туда сели, – заметил я.

– Ничего подобного, – ответил он.

– Гуэски, – сказал я, – сейчас не время для шуточек. Противник рядом. Перебирайтесь-ка на место пилота и командуйте.

– О чем вы?! – вскричал Гуэски визгливо. – Я абсолютно ничего в самолетах не понимаю! Ничего! Это ваше дело!

– Слушайте, – сказал я, – вы же сами все это придумали! Вы же зачем-то приготовили этот чертов самолет, верно?

– Но я его приготовил для вас! – Казалось, Гуэски сейчас заплачет. – Мистер Най, ну пожалуйста! Ведь отлично же известно, что вы прекрасный летчик и водите любые самолеты. Вы же знаменитость! Господи помилуй, да зачем же иначе я стал бы добывать для вас самолет?!

Так. Вот оно снова! Тень знаменитого и непревзойденного агента Икс, суперфантома чертова, моего двойника, опять восстала из небытия и настигла меня, чтобы, продемонстрировав всем мою жалкую сущность, уничтожить. Агент Икс, гнусно играющий чужими жизнями, взявший себе право убивать по своему выбору и усмотрению, рехнувшийся шпион, действующий с согласия и одобрения властей… О, как я его сейчас ненавидел! И какую ответную ненависть он, должно быть, питал ко мне! Но наконец-то его час пробил! Адский двойник нашел-таки способ угробить меня, своего самого заклятого врага!

Гуэски все дергал меня за руку. Потом он затащил меня в пилотское кресло, и я тупо уставился на совершенно незнакомую мне панель приборов. Мною внезапно овладело полное спокойствие: я понял, что вина за этот кошмар лежит исключительно на мне самом. Агент Икс, в конце концов, был всего лишь этикеткой, которую на меня налепили, руководствуясь минутными соображениями. Но каков Гуэски!.. Что ж, от человека, который разрабатывает планы бегства с помощью акваланга и глиссера, вполне можно ожидать, что он приготовит и спрячет где-нибудь и самолет.

– Най! – вскричал между тем Гуэски. – Они совсем рядом! Взлетайте же!

Я грустно улыбнулся и спросил:

– Кариновский, вы умеете водить самолет?

– Да вроде нет, – отозвался тот. – Во всяком случае, никогда не пробовал.

Мне уже отлично видны были восемь человек, крадущиеся по краю поля. Они двигались медленно, с предельной осторожностью, но удивительно целенаправленно – к нам.

Глава 20

Я все же несколько преувеличивал. Хотя мое знакомство с легкими самолетами было явно недостаточным, но кое-какое представление я все же имел. К примеру, я несколько раз летал на них в качестве пассажира. А однажды мне даже доверили управление планером «Пайпер Каб»; я немного пролетел по прямой, потом совершил несколько поворотов с легким наклоном и проявил вполне приличные способности. И, кроме всего прочего, я видел бесчисленное количество фильмов про летчиков.

Однако это был все же недостаточный опыт для решения стоявшей передо мной задачи. Впрочем, вряд ли у меня было больше опыта в том, что представлялось единственной альтернативой полета: в отступлении по открытому пространству под выстрелами как минимум десятка вооруженных людей. Крайняя необходимость заставила повернуться к приборной доске.

Я быстро нашел кнопку включения аккумуляторов. Под панелью справа обнаружился и топливный кран. Я открыл его и обратился к рычагу управления карбюратором. Под ним была табличка: «При прогреве двигателя открыть полностью». Так я и сделал. Потом повернул регулятор качества смеси в положение «Обогащенная».

– Что это вы делаете? – спросил с подозрением Гуэски.

– Готовлюсь вывезти нас всех отсюда.

– Да? – Он с минуту молчал. – А мне уж показалось, что вы не умеете летать.

– Вам правильно показалось. Но, по-моему, сейчас самая пора научиться.

– Видимо, да, – и он нервно засмеялся. – Только нельзя ли учиться побыстрее?

Я кивнул. Ноги уже удобно устроились на двух педалях, только вот я никак не мог вспомнить, какая из них для чего предназначена. Тормоза? Нет. Двух тормозных педалей не бывает. Я нажал правую и услышал легкий скрип в задней части самолета. Я высунулся в окно и увидел, что повернулся руль. Так. Значит, с помощью педалей управляют рулем. Я припомнил, что ручка, расположенная прямо передо мной, служит для управления элеронами и рулями высоты.

Что дальше? На панели было жуткое количество приборов: указатели высоты, направления, времени, температуры масла в двигателе, уровня топлива, давления масла, оборотов двигателя… Здесь же располагалось огромное количество кнопок, переключателей и циферблатов; под многими из них были сопроводительные или предупредительные надписи. Я быстро их прочитал, стараясь вспомнить, что когда-либо слышал о процедуре взлета. Кажется…

Тут Гуэски тронул меня за плечо.

– В чем дело? – окрысился я.

– Они уже стреляют! – закричал он. – Вы что, не слышите?!

Да, теперь я это услышал. Люди Форстера, правда, были еще на довольно большом расстоянии от нас, но уже в пределах досягаемости пистолетной пули. Времени размышлять об особенностях полета на легком самолете не оставалось. Пора было действовать или погибнуть, вернее – действовать и погибнуть. Такой порядок действий представлялся мне более вероятным.

– Поехали, – сказал я и нажал на кнопку стартера.

Ничего не произошло.

Я еще несколько раз нажал на кнопку – реакции никакой. Я снова лихорадочно обшарил глазами панель приборов в поисках причины неудачи. И обнаружил нечто, именуемое «Включение магнето». Этот переключатель имел четыре положения: «Выкл.», «Л», «П» и «Оба». Я переключил его в положение «Оба» и снова нажал на кнопку стартера.

Двигатель жалобно кашлянул и с ревом заработал. Я перевел ручку в положение, соответствовавшее, как мне казалось, нейтральному, опустил ноги на обе педали и посмотрел, что показывают тахометр и указатель давления масла. Самолет содрогался, но с места не двигался.

Я приоткрыл сектор газа. Тахометр показывал 2400 оборотов. Выше этой цифры была красная аварийная зона. Самолет раскачивался, как ива на ветру, но по-прежнему стоял на месте.

И тут, вспомнив про ручной тормоз, я сбросил обороты до холостых и отключил ручник.

Мы покатились вперед, быстро набирая скорость. А я все больше открывал сектор газа.

Тут я еще припомнил, что самолет вроде бы должен взлетать против ветра. Только я ведь не знал, есть ли снаружи ветер, но даже если б и знал, то все равно не имел ни малейшего понятия, как им воспользоваться. И еще я вдруг вспомнил, что самолет должен бежать по земле достаточно быстро, прежде чем от нее оторвется. Поэтому я до отказа открыл сектор газа, как это делают настоящие воздушные асы. (Сейчас стоило бы еще выключить форсажную камеру, если бы она у меня была.)

Самолет бежал по земле со скоростью не менее 50 миль в час, хотя указатель воздушной скорости показывал только 20, и тут машина стала опасно забирать вправо. Я чуть нажал правую педаль, обнаружил, что стало только хуже, и быстренько нажал левую. Самолет на мгновение выровнялся и стал отклоняться влево. Я опять скорректировал курс.

Мы уже мчались со скоростью 60 миль в час. Впереди показалась низкая каменная стена и деревья за нею. Я едва справлялся с управлением, хотя и попробовал все же слегка изменить курс с помощью педалей. Но, видимо, перестарался. Сложными зигзагами мы неумолимо приближались к стене.

Сидевший сзади Кариновский наглухо умолк. Гуэски что-то пролепетал было и закрыл лицо руками. Я подавил желание сделать то же самое. Подался вперед, чтобы открыть сектор газа до предела, и обнаружил, что он уже полностью открыт. Тогда я потянул ручку на себя – как множество раз видел в кинофильмах.

И самолет – что самое невероятное! – самым натуральным образом оторвался от земли. Я еще не до конца в это поверил, но теперь уже видел под собой землю, которая мчалась назад. Мы все выше поднимались в розовое от зари безоблачное небо. Потом двигатель вдруг стал издавать недовольные, жалобные звуки: перегрузка! Стрелка тахометра упала до 1900 оборотов. Я отпустил ручку вперед, уменьшив угол набора высоты.

Гуэски что-то говорил мне, но я его не слушал. Меня переполняло чувство полного триумфа. Я – я! – поднял самолет в воздух! И мы летели, черт побери!

Да, это был момент чистого восторга, которым следовало насладиться от души. Я решил пока не обременять себя еще одной интересной проблемой: каким образом и в каком режиме мне придется садиться. Хорошенького понемножку – вот единственный девиз для солдата удачи, особенно несколько склонного к истерикам.

Глава 21

Взлет задал нам страху, но в итоге привел меня в состояние эйфории. Стоило нам стремительно взмыть в небесную синеву, я решил, что летать в конце концов не так уж и трудно и эту профессию любой разумный человек может легко освоить (достаточно как следует собраться). Теперь мне казалось, что профессиональные летчики просто создали некий мистический культ вокруг своего мастерства, и таинственность эта что-то уж больно задержалась; скорее всего для них это просто способ защитить свой источник доходов, вот они и прибегали к хорошо рассчитанному обману.

Впрочем, продолжал размышлять я, есть и другая возможность: летать на самолете действительно непросто, но я, к счастью, оказался одним из тех немногих, кто все делает правильно по наитию.

Однако уже через несколько минут мне пришлось отвергнуть оба собственных объяснения. Я понял, что мне удалось поднять самолет в воздух только благодаря исключительному везению и «умным» приборам, встроенным в машину.

Это озарение пришло ко мне совершенно неожиданно, когда самолет без каких-либо видимых причин вдруг самостоятельно повернул налево.

Мы продолжали подъем. Тахометр показывал 2300 оборотов в минуту, ручка была отведена назад, ноги мои едва касались педалей руля. Указатель воздушной скорости показывал 50 миль в час – стрелка была в опасной близости к предельным 40 милям в час, за которыми последовало бы падение. Мы были на высоте 500 футов – слишком близко к земле, но по-прежнему продолжали набирать высоту.

И тут самолет опять без каких-либо видимых причин повернул влево.

Я чуть выжал правую педаль. Самолет вернулся на прежний курс, но воздушная скорость упала до 45 миль. Двигатель жалобно завыл. Я попробовал прибавить газу, но дроссель и так был открыт полностью. Самолет качнулся вправо и стал снижаться; двигатель на мгновенье заглох совсем. В полной панике я пнул левую педаль и отвел ручку вперед. Нос самолета выровнялся по горизонту, воздушная скорость сразу выросла до 60 миль, но стрелка тахометра приблизилась к опасной красной зоне, и самолет вновь резко свернул влево. Тут нужны были как минимум четыре руки и две головы.

Я вернул самолет на прежний курс и взял ручку чуть-чуть на себя. Обороты упали до безопасного уровня, как только самолет вновь начал подъем; но, конечно же, воздушная скорость снизилась до опасного предела. Я осторожно двигал ручкой то вперед, то на себя, пока не нашел такое ее положение, когда и обороты двигателя, и воздушная скорость оставались в безопасных пределах. Самолет очень медленно набирал высоту. Мне все время приходилось выправлять курс, чтобы не дать ему уклониться влево, и это меня беспокоило. Но через некоторое время все наконец пришло в равновесие.

– Что случилось? – спросил Гуэски дрожащим голосом.

– Небольшая турбуленция, – небрежно бросил я, решив, что нет смысла пугать пассажиров; на этом самолете вполне достаточно одного паникера – меня самого.

– Но вы ведь действительно умеете управлять самолетом, правда? – спросил Гуэски. – Вы, наверно, хотели над нами подшутить, да? – Его нытье начинало меня раздражать.

– Вы же сами видите: мы летим! – резко ответил я, снова корректируя уход влево и подавая ручку чуть вперед, чтобы не допустить сваливания и немного уменьшить обороты двигателя, чтобы стрелки не заходили в красную зону.

– Но, мне кажется, что-то все же не в порядке, – заметил он.

– Слушайте, – сказал я, – любому летчику нужно время, чтобы приспособиться к такому гробу, как этот. Особенно если человек привык летать на истребителях со сверхзвуковой скоростью. – Клянусь, я и сам не понимал, что несу!

Гуэски яростно закивал в знак согласия. Ему страстно хотелось уверовать в мои опыт и умение, несмотря на некоторые свидетельства чего-то совсем иного. Среди людей, попавших в беду, вряд ли найдется хоть один атеист, особенно в небесах, на высоте тысячи футов над Северной Италией.

– А вам приходилось много летать на реактивных истребителях? – спросил Гуэски.

– Много. В основном на «Сейбрах» и «Банши», – отвечал я, по-прежнему без конца манипулируя ручкой и педалями, чтобы не допустить сваливания и снизить обороты. – Я вам не рассказывал, как у меня случился срыв пламени над водохранилищем Чангджин, в Корее?

– Нет… А что, вам там здорово досталось?

– Да, положение, надо сказать, было довольно скверное, – отвечал я и прикусил губу, чтобы не засмеяться. Но тут мое внимание снова привлек самолет, который опять требовалось вернуть на прежний курс, и я предложил Гуэски, чтобы он позаботился о Кариновском. Затем полностью отрешился от всякой болтовни и шуточек и сосредоточился на сложных попытках перехитрить неуправляемый самолет.

Мы летели со скоростью 105 миль в час и каким-то образом ухитрились подняться на высоту 3000 футов. Я сбросил газ, уменьшив скорость до крейсерской, и стрелка указателя замерла примерно на 90 милях. Судя по компасу, мы летели на юго-запад. Солнце уже взошло, и подо мною сверкала морщинистая шкура Адриатического моря. Цель же наша, Тольмеццо, располагалась в Альпах, а значит, где-то на севере. Я чуть отвел ручку вправо.

Самолет отреагировал, опустив правое крыло. Нос тут же задрался, воздушная скорость начала падать. Я был уверен, что проклятый двигатель вот-вот заглохнет, и резко вернул ручку в прежнее положение.

Это был неправильный ход. Самолет накренился, мотор закашлял, зарычал, как раненая пантера, и еще выше задрал нос. Я дал полный газ и скорректировал положение ручкой и левой педалью.

Самолет опять накренился, я его опять выправил, отдаленная линия горизонта качалась из стороны в сторону. Воздушная скорость упала до 60.

Тут до меня наконец дошло, что ручку надо было толкать вперед, а не к себе. Я так и поступил. Самолет нырнул, снова набрал скорость, и тут я заметил, что мое правое крыло наклонено к морю.

Я попытался выровняться. Правое крыло поднялось, зато опустилось левое. Гуэски что-то кричал мне, даже Кариновский оторвался от изучения своей раны.

Да, мы попали в беду. Каждый раз, когда я пытался выровнять самолет, он кренился еще больше в противоположную сторону. Уже чувствовалось, как тяжело вибрирует хвост. Мы успели опуститься до 990 футов и продолжали падать. Казалось, мне никогда не выровнять машину: самолет-самоубийца явно желал либо перевернуться, либо оторвать себе крыло.

Тут Гуэски с криком бросился к панели приборов; я отбросил его назад, а Кариновский при этом орал на нас обоих. Мы с Гуэски сцепились, рыча и кряхтя, и он попытался укусить меня за руку, а я врезал ему головой в нос. Это его несколько успокоило.

В течение нашей драки самолетом никто не управлял. Когда я повернулся к приборам управления, то обнаружил, что мы больше никуда не кренимся и не падаем. Стоило мне снять руку с рычага управления, как самолет выровнялся сам! Он сейчас летел по нисходящей траектории, совершая широкий поворот вправо.

Я получил чрезвычайно важный урок: если не уверен, как поступить, пусть самолет все сделает сам.

Я осторожно поводил ручкой, не мешая ему лететь самостоятельно. Мы поднялись до 4000 футов, курс наш лежал чуть восточнее заданной цели, скорость была 95 миль в час. Самолет летел, не теряя высоты и практически не требуя помощи с моей стороны. Когда все пришло в норму, я повернулся к Гуэски.

– Никогда больше так не делайте! – сказал я, холодно и строго на него глядя.

– Я ужасно перед вами виноват! – воскликнул он. – Я совершенно потерял голову, я не понимал, что вы делаете…

– Он просто проверял управляемость самолета, – заметил Кариновский. – И дураку должно быть понятно!

– Конечно, конечно! Теперь-то я понимаю… – бормотал Гуэски.

Нет на земле большей силы, чем жажда веры! Я и сам-то начал верить…

– Мистер Най, – произнес Гуэски, – мне действительно искренне жаль… Вы еще будете его проверять?..

– Это зависит от обстоятельств, – туманно ответил я.

Гуэски понимающе кивнул. Кариновский презрительно промолчал: каждому ясно, что проверять самолет следует в зависимости от обстоятельств.

– А как, по-вашему, сейчас у нас обстоятельства подходящие? – застенчиво осведомился Гуэски.

Я задумался, прежде чем ответить. Голова у меня разламывалась от боли, одежда была мокрой от пота, правый глаз жутко дергался, а руки тряслись, словно у меня началось расстройство координации движений. Но факт оставался фактом: я по-прежнему вел самолет.