Вечность Шекли Роберт

22

СЭМ

После многодневного дождя в лесу было слякотно и тихо. Коул шел впереди; судя по уверенной походке, дорога была ему хорошо знакома. Изабел с неохотой отправилась на занятия, а когда Кэрин сменила меня в магазине, мы с Коулом поспешили в дом Бека. Пока мы ехали, Коул изложил мне свой блестящий план по поимке Грейс: ловушки.

Оказывается, все это время, пока я представлял, как Коул целыми днями громит дом, он на самом деле пытался ловить животных. Волков. Пожалуй, Коул был настолько непредсказуем, что удивляться не стоило ничему.

— Сколько у тебя этих штуковин? — спросил я, пока мы пробирались по лесу.

Я мог бы думать о новости, которую сообщила Изабел, но заставил себя сосредоточиться на дороге. Мир так отсырел, что без полной концентрации было не обойтись. Стоило ухватиться за какую-нибудь ветку, как на меня обрушивался водопад капель, ноги разъезжались на раскисшей земле.

— Пять, — ответил Коул и остановился, чтобы постучать ботинком о ствол дерева. От подошвы комьями начала отваливаться грязь. — Приблизительно.

— Приблизительно?

Коул двинулся дальше.

— Я подумываю поставить еще одну, на Тома Калперера, — бросил он, не оборачиваясь. Пожалуй, я был с ним согласен.

— И что ты будешь делать, когда кого-нибудь поймаешь?

Коул вступил в кучу сухого оленьего помета и с преувеличенным отвращением фыркнул.

— Выясню, что заставляет нас превращаться. И действительно ли ты исцелился.

Удивительно, как это он до сих пор не взял у меня кровь на анализы.

— Может быть, — задумчиво произнес Коул, — я попрошу тебя поучаствовать в паре добровольных экспериментов.

Пожалуй, я стал понимать его лучше, чем думал сам.

— Может, не стоит? — осторожно сказал я. Пока мы шли, я уловил какой-то мимолетный запах, напомнивший мне о Шелби. Я остановился, медленно обернулся кругом, опасливо переступил через ярко-зеленую ползучую колючку.

— Что ты делаешь, Ринго? — спросил Коул.

— Мне показалось, я почуял…

Я замялся. Как объяснить ему это, я не знал.

— Белую волчицу? Бешеную?

Я посмотрел на него. На лице у него застыло проницательное выражение.

— Да. Шелби, — подтвердил я. Запах исчез. — Скверно. Ты видел ее в последнее время?

Коул коротко кивнул. У меня упало настроение. Я не видел Шелби уже много месяцев и наивно надеялся, что она ушла из леса. Такое иногда случалось. Почти в любой стае находился изгой, которого третировали, не подпускали к еде, всячески выживали из иерархии. Такие волки нередко уходили за сотни миль, чтобы основать другую стаю где-нибудь подальше от своих мучителей.

Когда-то давным-давно в стае Пограничного леса таким изгоем, омега-самцом был Салем, старый волк, которого я уже не застал человеком. Однако, пока сражался с менингитом, я насмотрелся на Шелби достаточно, чтобы понять — она совсем низко пала в глазах Пола, а следовательно, и в глазах стаи. Такое впечатление, будто он откуда-то знал, как она изводила нас с Грейс.

— И что в этом скверного? — поинтересовался Коул.

Рассказывать желания не было. Заговорить о Шелби значило извлечь все эти воспоминания из коробок, в которые я тщательно их упаковал, а этого мне не хотелось.

— Шелби предпочитает быть волчицей, — тщательно подбирая слова, пояснил я. — Она… у нее было тяжелое детство, и она не совсем нормальная.

Едва я произнес эти слова, как возненавидел себя за них — ведь ровно то же самое мать Грейс только что сказала обо мне.

— Прямо как Бек любит, — хмыкнул Коул.

Он развернулся и двинулся по следу, который оставила Шелби; миг спустя я последовал его примеру, хотя мысли мои были далеко.

Мне вспомнилось, как Бек привел Шелби в дом. Он тогда просил нас оставить ее в покое на некоторое время и не мешать. К сожалению, мы так и не смогли дать ей что-то такое, в чем она нуждалась. Миновали месяцы. Стоял точно такой же теплый день, как сегодня. Бек попросил:

— Ты не мог бы сходить посмотреть, что там затеяла Шелби?

Он не подозревал, что она на самом деле что-то затеяла, иначе пошел бы сам.

Я нашел ее перед, домом, у подъездной дорожки. Услышав мои шаги, она вскинула свою белокурую голову, но увидела, что это я, и как ни в чем не бывало вернулась к своему занятию. Ко мне она относилась как к воздуху: ни плохо, ни хорошо. Как к чему то само собой разумеющемуся. Поэтому никак не отреагировала, когда я подошел прямо к тому месту, где она сидела на корточках.

В руке у нее был карандаш; им она ковырялась и чьих то внутренностях, вытягивая кончиком свернутые кольцами кишки. Они походили на червей. Посреди этого месива маслянисто поблескивал зеленым какой-то орган. На другом конце кишок, всего в нескольких дюймах, дергался и сучил ногами скворец, пригвожденный к земле карандашом Шелби, на который были намотаны его внутренности.

— Вот что мы с ними делаем, когда их едим, — сказала Шелби.

Я стоял столбом, пытаясь уловить в ее голосе хотя бы искорку какого-то чувства. Она указала на развороченную птичью грудку вторым карандашом, который держала в другой руке. Карандаш был мой, из моей комнаты. Я недавно его заточил. Мысль о том, что она побывала в моей комнате, почему-то ужаснула меня сильнее, чем несчастная птица, бьющаяся в пыли на обочине асфальтовой дорожки.

— Это ты сделала? — спросил я, хотя и сам знал, что она.

Шелби и ухом не повела.

— Вот тут у них мозг, — произнесла она. — У страуса глаз больше, чем мозг.

Она показала на птичий глаз. Острый грифель коснулся блестящей черной пленки, и внутри у меня что-то натянулось. Скворец лежал совершенно неподвижно. По развороченным внутренностям пробегала рябь пульса.

— Нет… — начал я.

Шелби воткнула мой карандаш прямо скворцу в глаз. На губах у нее играла улыбка, мечтательная улыбка, не имевшая ничего общего с радостью. Не поворачивая головы, она покосилась в мою сторону.

Я прирос к своему месту, сердце у меня колотилось, как будто это я был ее жертвой. Собственное дыхание отдавалось в ребрах тошнотворными судорожными толчками. Глядя на Шелби и скворца, эту черно-бело-красную картину, я уже не мог вспомнить, что такое счастье.

Беку я так никогда об этом и не рассказал.

Меня удерживал стыд. Я не остановил ее. Это пыл мой карандаш. Наказанием была эта картина, запечатлевшаяся в моей памяти навсегда. Я повсюду носил ее с собой, и эта ноша была в тысячу раз тяжелее маленького птичьего тельца.

Как бы мне хотелось, чтобы Шелби была мертва. Как бы хотелось, чтобы этот запах, на который двигались мы с Коулом, был ее призраком, воспоминанием о ней, а не предвестником. Когда-то давно меня бы вполне устроил просто ее уход из леса на поиски другой стаи, но я больше не был тем Сэмом. Теперь я надеялся, что она там, откуда не возвращаются.

Но запах, который источал этот чертов подлесок, был слишком уж сильным. Она жива. Она побывала здесь. Совсем недавно.

Я остановился и прислушался.

— Коул, — позвал я.

Он мгновенно остановился — видимо, что-то в моем голосе насторожило его. Какое-то время ничего не происходило. Лишь ворчливо вздыхал, пробуждаясь от зимнего сна, лес, щебетали по деревьям птицы, да заливисто лаяла где-то вдали собака. Потом послышался какой-то слабый тревожный звук. И если бы мы не остановились, шум наших шагов заглушил бы его. Но теперь я явственно различил визг и поскуливание попавшего в беду волка.

— Это одна из твоих ловушек? — негромко спросил я Коула.

Тот покачал головой.

Звук повторился. Под ложечкой у меня похолодело от дурного предчувствия. По-моему, это была не Шелби.

Я прижал палец к губам, и Коул мотнул подбородком — мол, понял. Если где-то поблизости был раненый зверь, я не хотел спугнуть его, пока мы не подошли достаточно близко, чтобы помочь.

Внезапно мы оба превратились в волков в человеческом обличье — бесшумных и настороженных. Как когда-то во время охоты, мои шаги стали широкими и пружинистыми, ступни едва касались земли. Умение подкрадываться не пришлось восстанавливать сознательно. Я лишь сбросил тонкий налет человеческого, и оно вернулось, как будто только и ждало, когда потребуется снова.

Под ногами чавкала липкая скользкая грязь. Вытянув в стороны руки, чтобы не потерять равновесие, я начал спускаться в неглубокий овраг. Ноги скользили, оставляя бесформенные следы. Я остановился. Прислушался. За спиной ругнулся Коул, едва не полетевший кувырком. Потом снова заскулил волк. В его голосе было такое отчаяние, что у меня защемило сердце. Я подобрался поближе.

Сердце грохотало в ушах.

Чем ближе я подбирался, тем больше убеждался: что-то не так. До меня доносилось не только волчье поскуливание, но и плеск воды. На дне оврага не было реки, а до озера было далеко. И все равно слышался плеск.

В вышине звонко щебетала какая-то птица, ветерок колыхал листву, открывая глазу ее бледную изнанку. Коул смотрел на меня, но взгляд его был устремлен куда-то мимо; он прислушивался. С тех пор как мы с ним познакомились, волосы у него успели отрасти, цвет лица стал лучше. Как ни удивительно, здесь, в чаще леса, подобравшийся и настороженный, он выглядел совершенно органично. Порыв ветра осыпал нас лепестками, хотя нигде поблизости пи одного цветущего дерева видно не было. Стоял совершенно обычный весенний день, типичный для наших лесов, но почему-то дыхание перехватывало, и я не мог думать ни о чем, кроме того, что запомню этот миг на всю жизнь.

И вдруг меня охватило четкое и явственное ощущение — я тону. Вода, холодная и илистая, смыкалась над моей головой, щиплет ноздри, тугим кольцом опоясывает легкие.

Это был обрывок воспоминания, никак не связанный с настоящим. При помощи таких волки общались друг с другом.

И тут я понял, где волк. Не пытаясь больше быть бесшумным, я преодолел последние несколько ярдов.

— Сэм! — рявкнул Коул.

Я едва успел вовремя остановиться. Почва ушла из-под правой ноги и с плеском полетела в воду. Я отступил на безопасное расстояние и вытянул голову, глядя вниз.

Под ногами желтела глина, яркий цветной мазок на фоне темной листвы. Внизу зиял провал, совсем свежий, судя по обнаженным древесным корням, похожим на скрюченные ведьмины пальцы, которые торчали из стен обрыва. Должно быть, свод подземной полости не выдержал ливня, и земля просела, образовав неровную вымоину. Глубиной она была футов восемь-десять, а может, и все пятнадцать, на глаз не определить. На дне плескалась какая-то желто-оранжевая жижа, достаточно густая, чтобы оставаться на стенах, но достаточно жидкая, чтобы в ней можно было утонуть.

В этой жиже плавал волк. От грязи мех у него слипся иголками. Он больше не скулил, просто болтался в воде. Не барахтался даже. Шкура у него была покрыта таким толстым слоем грязи, что я не мог определить, кто это.

— Ты там живой? — прошептал я.

При звуке моего голоса волк судорожно забился и, вскинув голову, посмотрел на меня.

Грейс.

Я превратился в радиоприемник, настроенный на все радиостанции одновременно: столько мыслей сразу, что ни от одной нет толку.

Теперь мне бросились в глаза свидетельства ее борьбы: отметины от когтей на мягкой глине чуть выше уровня воды, вывороченные комья грязи по краям, гладкая полоса в том месте, где она снова и снова соскальзывала обратно вниз. Она явно была здесь довольно давно, и когда взглянула на меня, я увидел, что она устала бороться. И глаза у нее были совершенно разумные, печальные, полные понимания. Если бы не холодная вода, запершая ее в теле волка, она, скорее всего, была бы человеком.

Это лишь многократно все осложняло.

Коул рядом со мной задумчиво засопел.

— Может, сбросить туда что-нибудь, на что он мог бы взобраться? Или хотя бы…

Он недоговорил, а я уже двинулся в обход вымоины в поисках чего-нибудь подходящего. Но пока Грейс оставалась в волчьем обличье, как я мог ей помочь? До края воды было по меньшей мере шесть футов, и даже если бы мне удалось отыскать какое-нибудь длинное бревно или доску, чтобы спустить в воду, — возможно, в сторожке могло найтись что-нибудь подобное, — это должно было быть что-то такое, по чему она смогла бы пройти, ведь вскарабкаться ей было не под силу. И вообще, каким образом уговорить ее пройти по этому чему-нибудь? Даже будь у нее руки и пальцы, задача была бы нелегкой, но хотя бы не совсем невыполнимой.

— Это все без толку. — Коул наподдал ногой толстый сук. Кроме пары корявых трухлявых сосен, потрепанных бурями и временем, никаких других деревьев поблизости от ямы не было. — Дома нет ничего пригодного?

— Лестница, — сказал я.

Впрочем, чтобы сбегать за ней и вернуться, нужно было минут тридцать. Вряд ли Грейс продержалась бы эти тридцать минут. В тени сосен было холодно, а в воде, думаю, и того холоднее. Я не знал, при какой температуре наступает переохлаждение. Я присел на краю провала, чувствуя себя совершенно беспомощным. То же самое чувство, как во время припадка у Коула, медленно отравляло меня.

Грейс подобралась к ближайшему ко мне концу ямы и попыталась найти точку опоры. Лапы у нее тряслись от изнеможения. Ей не удалось даже на дюйм приподняться над водой, а ее лапы уже соскользнули по мокрой земле. Она с трудом удерживала голову над водой, дрожащие уши висели тряпочками. Обессиленная, замерзшая, смирившаяся со своим поражением.

— Мы не успеем принести лестницу, — сказал Коул. — Он уже почти выдохся.

При мысли о том, что гибель Грейс уже близка, внутри у меня все оборвалось.

— Коул, это Грейс, — убитым голосом сказал я.

Он почему-то посмотрел на меня, а не на нее, и вид у него сделался странный.

Внизу, в яме, волчица вскинула на меня свои карие глаза.

— Грейс, — попросил я, — не сдавайся.

Похоже, мои слова придали ей силы: она снова принялась барахтаться. В этой мрачной решимости Грейс была настолько узнаваема, что больно было смотреть. Она подплыла к другому краю ямы и снова попыталась выбраться, упершись одним плечом в скользкую грязь и царапая другой лапой отвесную стену над поверхностью воды. Задними лапами она упиралась во что-то под водой. Вся вытянувшись, с подрагивающими мускулами, она налегала на глиняную стену. Один глаз она прикрыла, чтобы в него не летела грязь, другой смотрел прямо на меня. Оттуда, из-под слоя грязи, из-под волчьей шкуры, из-под всего остального глядела на меня душа Грейс.

И тут стена поползла вниз. Увлекаемая каскадом грязи и песка, волчица полетела в воду. Ее голова скрылась в мутной жиже.

Нескончаемо долгий миг бурая поверхность воды была абсолютно неподвижна.

За те несколько секунд, которые понадобились Грейс, чтобы вырваться на поверхность, решение было принято.

Я сбросил куртку, подошел к краю обрыва и, прежде чем успел подумать о множестве ужасных последствий, шагнул вниз.

За спиной у меня запоздало ахнул Коул.

Я наполовину съехал, наполовину упал в воду. Ступня коснулась чего-то скользкого, и не успел я решить, дно это или просто коряга, как с головой очутился под водой.

Я сообразил закрыть глаза, лишь когда их уже нащипало от песка. В наступившей черноте время прекратило свой бег, превратившись в отвлеченное понятие, потом я нащупал дно и вынырнул из-под воды.

— Сэм, дубина ты стоеросовая, — выругался Коул.

В его голосе звучало восхищение; похоже, я все-таки поступил опрометчиво.

Вода доходила мне только до ключиц. Она была склизкой, как ил, и обжигающе холодной. С меня словно живьем содрали кожу. Остались только кости и ледяная вода, проникающая сквозь них.

Грейс жалась к противоположной стене, с трудом удерживая голову над водой. В ее глазах настороженность боролась с чем-то таким, что ее волчья морда не могла выразить до конца. Теперь, когда я мог оценить глубину промоины, стало понятно: она стоит на задних лапах, опираясь о стену, чтобы экономить силы.

— Грейс, — позвал я, и при звуках моего голоса трудноуловимое нечто в ее глазах переплавилось в страх. Я попытался не принимать его на свой счет; волчьи инстинкты брали свое, и неважно, что всего миг назад ее глаза светились человеческим разумом.

Прыгая в яму, я собирался подсадить ее наверх; похоже, план придется пересмотреть. Сосредоточиться было очень трудно; я так замерз, что мурашки отзывались жгучей болью. Все мои намертво усвоенные инстинкты торопили выбираться из ямы, пока я не превратился в волка.

Как же мне было холодно.

Коул присел на корточки на краю ямы. Я чувствовал снедавшее его беспокойство, слышал невысказанный вопрос, но не знал, как ответить.

Я двинулся к Грейс, просто чтобы оценить ее реакцию. Она инстинктивно отпрянула и потеряла равновесие. Ее голова скрылась под водой, и на этот раз ее не было на протяжении нескольких ударов сердца. Когда же она наконец вынырнула, то безуспешно попыталась отыскать прежнее место, но у нее ничего не вышло. Она слабо забарахталась, с трудом удерживая ноздри над поверхностью воды. Времени у нас оставалось не много.

— Мне спуститься? — спросил Коул.

Я покачал головой. Мне было так холодно, что я скорее выдохнул, чем произнес вслух:

— Слишком… холодно. Ты… превратишься… в волка.

Волчица рядом со мной тихонько заскулила.

«Грейс, — попросил я ее про себя, закрыв глаза. — Пожалуйста, вспомни, кто я такой».

Я открыл глаза.

Ее не было. По воде расходилась в разные стороны ленивая рябь.

Я рванулся вперед, увязая в илистом дне и шаря руками подводой. Одна мучительная секунда проходила за другой, а мне не попадалось ничего, кроме ила и коряг. Яма, выглядевшая сверху такой маленькой, казалась теперь бескрайней и бездонной.

В голове крутилась одна и та же мысль: «Я не успею ее найти, и она погибнет». Погибнет в считаных дюймах от меня, захлебнется этой бурой жижей. И мне придется жить с этим до конца своих дней.

Потом мои пальцы наткнулись наконец на что-то более материальное. Я ощутил под ладонями шершавый мокрый мех и, подхватив ее под брюхо, потащил из-под воды.

Напрасно я боялся, что она меня укусит. Она безвольно повисла на моих руках, совсем легкая в воде, жалкая и сломленная. Голем из глины и прутьев, холодная, как труп, после проведенных в яме нескольких часов. Из ноздрей пузырилась бурая жидкость.

Руки у меня неукротимо тряслись. Я уткнулся лбом в ее грязную щеку. Она даже не вздрогнула. И почувствовал под шкурой ее ребра. Она снова вздохнула, обдав меня запахом грязной стоялой воды.

— Грейс, — прошептал я. — Это еще не конец.

Она хрипло дышала. В голове у меня роились бесчисленные идеи и планы: как бы мне поднять ее повыше над водой, как бы согреть ее, как бы продержать над водой, пока она хоть немного не наберется сил, как было бы хорошо, если бы Коул принес лестницу, — но ни одна из мыслей не задержалась надолго. Придерживая голову Грейс над жидкой грязью, я топтался на месте, ощущая под подошвами то, на чем она стояла все это время.

Я вскинул глаза на край ямы. Коула не было.

Я не знал, что и думать.

Медленно я нащупал толстый скользкий корень, оперся на него и привалился к стене, держа на руках Грейс. Я прижимал ее к себе, чувствуя странно учащенное биение ее сердца рядом с моим. Внезапно она задрожала, не знаю уж, то ли от страха, то ли от изнеможения. Как выбираться из ямы, тоже было непонятно.

Одно я знал твердо: ее я не отпущу.

23

КОУЛ

В волчьем обличье бег не требовал усилий. Каждый мускул был создан для него. Каждая частица волчьего тела вносила свой вклад в плавное, беспрерывное движение, а волчий разум не беспокоился о том, что тело может устать. Поэтому ты бежал, как будто собирался бежать вечно, а потом просто останавливался.

В человеческом обличье я казался себе медлительным и неуклюжим. От ног в такую слякоть было мало толку: к подошвам липла всякая дрянь и приходилось периодически останавливаться и стряхивать ее. Когда я добрался до точки назначения, сторожки, то совершенно запыхался, а колени ныли от подъема в гору. Впрочем, времени на передышку не было. Я уже почти придумал, что захвачу с собой из сторожки, если не наклюнется идея получше. Я распахнул дверь и заглянул внутрь. Скарб, который прежде представлялся мне крайне практичным, теперь казался дурацким и бестолковым. Пластиковые контейнеры с одеждой. Коробки с едой. Вода в бутылках. Телевизор. Одеяла.

Я принялся срывать крышки с корзин, помеченных надписью «Экипировка», в поисках какого-нибудь кабеля, эластичного троса, веревки, королевского питона — чего угодно, что можно было бы обмотать вокруг контейнера и соорудить из него импровизированный подъемник для волков. Ничего подобного не обнаружилось. Это был детский сад для оборотней. Закуски и экипировка для сна.

Я выругался вслух.

Наверное, надо было не экономить время, а бежать сразу в дом.

Мне представился Сэм в яме, дрожащий, с Грейс на руках.

Перед глазами вдруг встало непрошеное воспоминание: остывшее тело Виктора на дне другой ямы, присыпанное землей. Это была всего лишь игра моего воображения, притом не вполне честная — Виктора хоронили завернутым, — но ее оказалось достаточно. Хоронить еще одного волка в компании с Сэмом я не собирался. В особенности Грейс.

Я начинал понимать одну вещь про Сэма и Грейс — причину, по которой Сэм оказался не в состоянии функционировать без нее. Дело в том, что такого рода любовь способна существовать, лишь когда влюбленные все время рядом друг с другом. Если одна половина уравнения уходит, умирает или оказывается чуть менее идеальной в своей любви, их история становится самой жалкой и трагической историей на свете, смехотворной в своей абсурдности. Без Грейс Сэм превратился в шутку, лишенную соли.

«Думай, Коул. Какой ответ подсказывает логика?»

Голос отца.

Я закрыл глаза, представил себе яму, Сэма с Грейс, себя самого наверху. Все просто. Иногда чем проще, тем лучше.

Открыв глаза, я схватил два контейнера и, перевернув их и вывалив на пол все содержимое, подобрал только полотенце. Потом сложил контейнеры один в другой, бросил полотенце внутрь, а крышки сунул под мышку. Такое впечатление, что самым грозным оружием в моей жизни всегда становились самые безобидные вещи: пустые пластмассовые контейнеры, чистый диск, шприц без маркировки, моя улыбка в темной комнате.

Я захлопнул за собой дверь.

Мертвая, я плавала в воде, которая была глубже меня и шире меня.

Я была

пузырями на губах

илом во рту

черной звездой

мгновением

еще мгновением

а потом стала

«Грейс».

Мертвая, я плавала в воде, которая была холоднее меня и сильнее меня.

«Держись».

Тепло его тела проникало под кожу

разрывало ее

«Пожалуйста, если ты меня понимаешь»

Я выворачивалась наизнанку

Все вокруг было желто-золотым, это золото разливалось по моей коже

«Держись».

Я

старалась

держаться

Я

старалась

Когда я вернулся, в яме стояла зловещая тишина, и я был почти уверен, что найду Сэма с Грейс мертвыми. Когда-то я поймал бы это чувство и написал песню, но те времена давно прошли.

К тому же Сэм с Грейс были живы. Сэм вскинул голову, когда я подобрался к краю промоины. Волосы у него в беспорядке прилипли к голове; обычно такое поправляешь машинально, но у Сэма, разумеется, обе руки были заняты. Плечи его ходуном ходили от холода, подбородок он прижимал к груди. Если бы я не знал, что у него в руках, никогда бы не догадался, что этот маленький черный силуэт — живой волк.

— Поберегись! — предупредил я.

Сэм вскинул глаза, и я сбросил в яму оба контейнера. Он поморщился: брызги разлетелись во все стороны с такой силой, что попали даже на меня. Ледяные капли на коже заставили живущего во мне волка поднять голову, но это ощущение было мимолетным и рассеялось практически сразу. Странно было в такой миг вспомнить о том, что в конце концов я все-таки превращусь обратно в волка. Для этого мне не придется вкалывать себе какую-нибудь дрянь или ставить над собой очередной эксперимент. Я просто не смогу это предотвратить.

— К-коул? — произнес Сэм в замешательстве.

— Забирайся на контейнеры. Может, хватит даже одного. Она тяжелая?

— Нет.

— Тогда попробуй передать ее мне.

Нетвердой походкой он двинулся к ближайшему контейнеру, который покачивался на поверхности воды. Чтобы воспользоваться им как ступенькой, нужно было загнать его под воду и перевернуть дном кверху. Не выпуская из рук Грейс, Сэм попытался ухватиться за край. Ее голова безвольно мотнулась в сторону. Было совершенно ясно, что с Грейс на руках ему с контейнером не справиться, а отпустить Грейс значило утопить ее.

Сэм остановился, безучастно глядя на бултыхающийся в воде контейнер. Руки у него тряслись под тяжестью тела Грейс, в остальном же он был совершенно неподвижен. Слегка склонив голову набок, он посмотрел не то на воду, не то на что-то в ее глубине. Плечи его были устало опущены. Виктор научил меня распознавать смысл этого. В переводе на любой человеческий язык — «сдаюсь».

Иногда ты сидишь сложа руки и предоставляешь, действовать другим, а иногда принимаешься сам командовать парадом. Но, по правде говоря, отсиживаться так эффектно у меня не получалось никогда.

— Осторожно! — предупредил я и, не дав Сэму опомниться, не то слетел, не то съехал в яму.

На краткий миг я был полностью дезориентирован, не понимая, сколько еще буду лететь и когда готовиться к столкновению с водой, потом проехался рукой по отвесному склону и в следующее мгновение с головой ухнул в грязную жижу.

— Твою мать! — ахнул я, потому что вода оказалась обжигающе холодной.

На чумазом лице Сэма отразилась неуверенность, но все же до него дошло, что я задумал.

— Лучше т-тебе п-поспешить.

— Думаешь? — спросил я.

Впрочем, Сэм был прав: холодная вода уже тянула ко мне свои пальцы, уже пыталась пробудить дремавшего внутри волка. Я наклонил первый контейнер, и под весом хлынувшей в него воды тот пошел ко дну. Вслепую, пытаясь удержать поднимающего внутри меня голову волка, я развернул контейнер кверху дном и утопил его в ил на дне. Подтянул к себе второй, подождал, пока он наполнится водой, взгромоздил его боком поверх первого. Поймал плавающую рядом крышку, накрыл контейнер сверху.

— Держи, чтобы не развалилось, — сказал Сэм. — Сейчас я возьму ее поудобнее и…

Он не закончил, но все было понятно и без слов. Он перехватил Грейс половчее и поставил ногу на нижний контейнер. Я поддержал его свободной рукой. Его кожа была точно той же температуры, что и вода. Грейс у него на руках была похожа на мертвую собаку. Сэм забрался на верхний контейнер. Конструкция опасно пошатнулась; если бы не я, контейнеры перевернулись бы под тяжестью.

— Живее, — прошипел я.

Господи, какая же холодина; я никак не мог к ней привыкнуть. Такими темпами я очень скоро превращусь в волка, а это в мои планы не входило, во всяком случае прямо сейчас. Я ухватился за край контейнера. Сэм уже балансировал на верхнем, плечи у него находились на одном уровне с краем ямы. На миг он закрыл глаза, шепнул «прости» и выбросил безжизненное тело волчицы из ямы на сухой песок. Она пролетела всего несколько футов, но я видел, что это причинило ему боль. Он обернулся ко мне. Его все еще била дрожь.

Во рту появился знакомый привкус, предвестник превращения.

— Вылезай сначала ты, — сквозь стиснутые, чтобы не лязгали, зубы выдавил Сэм. — Не хватало только еще тебе превратиться в волка.

Вовсе не я был сейчас главным, вовсе не мне было совершенно необходимо выбраться из этой ямы, но Сэм произнес это таким тоном, что возражать не приходилось. Он сполз с контейнеров и грузно плюхнулся в воду рядом со мной. Все внутренности у меня связались в узел размером с мою голову; он то ослабевал, то снова натягивался. Такое впечатление, будто от солнечного сплетения изнутри к горлу пытались прорваться чьи-то пальцы.

— Полезай, — велел Сэм.

Кожа на голове натянулась и пошла мурашками. Сэм протянул руку и сжал мою челюсть с такой силой, что стало больно. Он взглянул мне в глаза, и я ощутил, как волк внутри меня принял этот вызов, подчиняясь инстинктивному жесту, который придал приказу Сэма властности. Этого Сэма я не знал.