Вечность Шекли Роберт

27

ГРЭЙС

Сэма я обнаружила на крыльце, он стоял, облокотившись на перила, — темный силуэт, еле различимый фоне черного ночного неба. Поразительно, каким образом Сэму при помощи одного только разворота плеч и наклона подбородка удавалось выразить такую бездну эмоций. Даже я, для которой улыбка всегда была всего лишь улыбкой и не таила в себе никакого подтекста, с первого взгляда различила бессилие и грусть в очертаниях его спины, и полусогнутом левом колене, в том, как он поставил на ребро свою худую ступню.

Меня вдруг охватили странная робость, неуверенность и волнение, совсем как в тот раз, когда мы с ним только познакомились.

Не зажигая фонаря над дверью, я встала рядом с ним у перил, не зная, что сказать. Хотелось скакать, от радости, броситься к нему на шею, молотить кулаками по его груди и улыбаться во весь рот. А может, плакать. Я не очень понимала, как поступают в подобных случаях.

Сэм обернулся ко мне, и в скудном свете из окна я увидела, что подбородок у него зарос щетиной.

В мое отсутствие он повзрослел. Я протянула руку и коснулась его колючего подбородка. Он грустно улыбнулся.

— Больно? — поинтересовалась я.

Как же мне не хватало вот этой возможности прикоснуться к нему.

— С чего ты взяла?

— Ну, я же глажу против роста волос.

Я водила рукой по его небритой щеке и чувствовала себя неимоверно счастливой. Все было ужасно, но одновременно замечательно. Мне хотелось улыбнуться, и, наверное, глаза у меня уже улыбались, потому что он тоже улыбнулся, слегка неуверенно, как будто не понимал, как ему поступить.

— Кстати, — добавила я, — привет.

Вот теперь Сэм улыбнулся по-настоящему и негромко сказал:

— Привет, ангел.

Своими тощими руками он обхватил меня за шею, а я обняла его и сжала изо всех сил. Я любила целоваться с Сэмом, но с этим ощущением не мог сравниться ни один поцелуй. Его дыхание в моих волосах и моя щека, прижатая к его груди. Вместе мы каким-то образом становились более сильным существом, Сэмом-и-Грейс.

Не выпуская меня, Сэм спросил:

— Ты поела чего-нибудь?

— Съела бутерброд. А еще я нашла шлепанцы. Не для еды, разумеется.

Сэм негромко рассмеялся. Слышать его было такое счастье, я так истосковалась по его голосу.

— Мы с Коулом как-то бестолково ходим по магазинам.

Уткнувшись носом в его футболку — от нее пахло кондиционером для белья, — я пробормотала:

— Терпеть не могу ходить за продуктами. Каждую неделю одно и то же. Если когда-нибудь буду богатой, найму кого-нибудь, чтобы делал это за меня. И вообще, для этого ведь не обязательно быть богатым. Мне не нужен большой дом. Главное — найти человека, который ходил бы в магазин.

Сэм задумался. Все это время он так и продолжал меня обнимать.

— Думаю, в магазин все ходят сами.

— Ну, королева английская, уж наверное, по магазинам не ходит.

Я почувствовала на макушке его теплое дыхание.

— Зато она каждый день ест одно и то же. Заливное из угря, сэндвичи с пикшей и булочки с мармайтом[7].

— Она небось вообще не знает, что такое мармайт, — хмыкнула я.

— Это страшная гадость, которую мажут на хлеб. Мне Бек рассказывал. — Сэм разжал руки и взялся за перила. — Тебе не холодно? — спросил он, внимательно глядя на меня.

До меня не сразу дошел скрытый смысл. «Ты не собираешься превращаться?»

Я прекрасно себя чувствовала и не ощущала никаких признаков близкого превращения. Я покачала головой и встала рядом с ним у перил. Какое-то время мы молча стояли в темноте и смотрели в ночь. Когда я покосилась на Сэма, то увидела, как судорожно стиснуты его руки. Он так крепко сжал большой палец левой руки в правой, что тот побелел.

Я положила голову ему на плечо. Лишь тонкая ткань футболки отделяла мою щеку от его кожи. Сэм вздохнул — в этом вздохе не было печали — и сказал:

— По-моему, там северное сияние.

Не поднимая головы, я взглянула в ту сторону, куда он указывал.

— Где?

— Вон там. Над деревьями. Такое розоватое. Я прищурилась. В темном небе мерцали мириады звезд.

— Наверное, это огни бензоколонки. Там как раз «Квикмарт».

— Это унылая и приземленная мысль, — заявил Сэм. — Я бы предпочел что-нибудь волшебное.

— В северном сиянии волшебства ничуть не больше, чем в «Квикмарте», — заупрямилась я.

Я писала в школе реферат про северные сияния, поэтому кое-что знала по этой теме. Хотя не могу не признать, все эти концепции насчет солнечного ветра и заряженных частиц, создающих для нас световое шоу, были для меня слишком мудреными, и легче было думать, будто это — результат магии.

— Эта мысль тоже унылая и приземленная.

Я подняла голову и взглянула на него.

— От этого оно не становится менее прекрасным.

— Если это в самом деле не «Квикмарт». — Сэм задумчиво взглянул на меня, и мне вдруг стало как-то не по себе. — Ты не устала? — спросил он неохотно, как будто вспомнил о правилах вежливости. — Если хочешь, пойдем в дом.

— Я не устала, — сказала я. — Просто хочу немного побыть с тобой. Пока не начались всякие сложности.

Он нахмурился, глядя в ночь. Потом выпалил:

— Давай посмотрим, действительно ли это северное сияние.

— У тебя есть личный самолет?

— У меня есть личный «фольксваген», — гордо ответил он. — Нужно поехать в какое-нибудь темное место. Подальше от «Квикмарта». В миннесотскую глушь. Согласна?

На лице у него играла робкая улыбка, которую я так любила. Сто лет ее не видела.

— Ключи у тебя при себе? — спросила я. Он похлопал себя по карману.

— А Коул? — кивнула я на второй этаж.

— Он сейчас дрыхнет без задних ног, как и все приличные люди в это время суток, — сказал Сэм.

Я не стала говорить ему, что Коул не спит. Он заметил, как я замялась, но неверно истолковал мое колебание.

— Ты у нас прагматик. Это плохая идея? Я что-то засомневался. Может быть, и плохая.

— Нет, я хочу. — Я крепко сжала его руку. — Мы ведь ненадолго.

Мы уселись в «фольксваген», стоявший на темной дорожке. Двигатель с ревом завелся. Казалось, мы затеваем что-то более значительное, чем погоня за сполохами в небе. Это могла быть поездка куда угодно в поисках волшебства. Сэм на полную мощность включил печку, а я отодвинула сиденье — кто-то до упора выдвинул его вперед. Сэм на миг сжал мою руку, потом положил ладонь на рычаг переключения передач и дал задний ход.

— Ну как, ты готова?

Я широко улыбнулась ему. Впервые за все время после больницы, да и еще с более ранних времен, я чувствовала себя прежней Грейс, той, которая способна была сделать все, что задумала.

— Я с рождения готова.

Мы понеслись по улице. Сэм протянул руку и одним пальцем погладил меня по краешку уха. Машину повело в сторону. Сэм поспешно посмотрел обратно на дорогу и, посмеиваясь над собой, выровнял руль.

— Смотри в окно, — велел он мне. — Я, кажется, забыл туда дорогу. Так что будешь говорить мне, куда ехать. На сияние. Я тебе доверяю.

Я прижалась лицом к стеклу и прищурилась на отблески света в темном небе. Поначалу непонятно было, откуда исходит свечение, так что я направила Сэма на самую темную дорогу, подальше от городских огней. Потом находить дорогу стало легче. С каждым поворотом мы все больше и больше удалялись от дома Бека, от Мерси-Фоллз, от Пограничного леса, пока внезапно не очутились на расстоянии многих миль от наших жизней. Мы неслись по прямой, точно стрела, дороге под бескрайним куполом неба, испещренным мириадами звезд, и вокруг был необъятный мир. В такую ночь несложно было поверить, что еще не так давно люди могли видеть при одном только звездном свете.

— В тысяча восемьсот пятьдесят девятом году, — начала я, — произошла солнечная буря такой силы, что при свете возникшего в результате северного сияния люди могли читать.

Сэм даже не усомнился в правдивости моих слов.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что интересовалась.

Он снова улыбнулся. Это была легкая застенчивая улыбка, которая означала, что он восхищен переразвитым левым полушарием моего мозга.

— Расскажи мне еще что-нибудь, чем ты интересовалась.

— Случались северные сияния такой силы, что телеграфисты отключали батареи и работали от энергии сияния, — продолжила я.

— Быть того не может, — отозвался Сэм, но я видела, что он мне верит. — Расскажи еще что-нибудь интересное.

Я коснулась его руки, лежавшей на рычаге переключения передач. Провела большим пальцем по запястью, покрывшемуся пупырышками «гусиной» кожи. Мои пальцы нащупали шрам, неестественно гладкий в середине и бугристый, рубцеватый по краям.

— Я ничего не ощущаю, — сказал Сэм. — Кожа потеряла чувствительность.

Мои пальцы сомкнулись на его запястье, и я почувствовала, как бьется у него пульс.

— Мы могли бы продолжить, — сказала я.

Сэм промолчал, и я подумала, что он не понял меня. Потом он взялся за руль обеими руками, и при свете приборной панели я увидела оставшуюся у него под ногтями грязь. В отличие от меня он не сбросил свою грязную шкуру.

— О чем ты думаешь? — спросила я.

Когда он наконец ответил, голос у него был хриплый, как будто ему пришлось долго выталкивать слова наружу.

— О том, что год назад я бы не согласился. — Сэм сглотнул. — А сейчас, если бы можно было, я бы так и сделал. Представляешь?

Я представляла. Представляла жизнь где-нибудь вдали от Мерси-Фоллз, с чистого листа, где были бы только мы вдвоем. Но едва только эта картина нарисовалась в моем воображении — носки Сэма, развешанные на батарее, крошечный кухонный стол, заваленный моими книгами, грязные кофейные чашки в раковине, — как я немедленно подумала о том, что пришлось бы оставить: Рейчел, Изабел и Оливию — и моих родителей. Я покинула их так окончательно, благодаря сомнительному чуду превращения, что весь мой былой гнев теперь как-то поостыл и отступил на второй план. У них больше не было власти над моим будущим. И ни у кого не было, кроме погоды.

И тут вдруг я увидела за окном сполох северного сияния, чистый и яркий, и никакая бензоколонка тут была ни при чем.

— Сэм, Сэм! Смотри! Поворачивай, поворачивай! Поехали туда!

Слева от нас в черном небе неторопливо разворачивалась извилистая розовая лента. Она пульсировала и наливалась цветом, словно живая. Сэм свернул налево, на узкую каменистую дорогу, уходившую куда-то за нескончаемые черные поля. Машину подбрасывало на рытвинах и ухабах, под колесами скрежетал гравий. Мы с разгону влетели в какую-то колдобину, так что у меня клацнули зубы, а Сэм ойкнул дрожащим от тряски голосом.

— Остановись тут! — велела я.

Поле тянулось во все стороны на многие акры. Сэм поставил машину на тормоз, и мы стали смотреть на небо сквозь лобовое стекло.

Прямо над нами в вышине полыхало северное сияние. Точно искрящаяся розовая дорога, оно вилось в воздухе и исчезало за деревьями, окаймленное с одной стороны более темным фиолетовым ореолом. Сполохи переливались и таяли, становились то ярче, то бледнее, расцветали и угасали. Сейчас сияние представляло собой единую ленту, тропу в небеса, а через миг оно уже разделялось на множество полос, эдакую армию света, марширующую все дальше и дальше на север.

— Хочешь выйти? — спросил Сэм.

Я уже дергала за ручку дверцы. Едва я очутилась снаружи, как от холода застучали зубы, но пока я чувствовала себя вполне нормально. Сэм обошел машину спереди и присел на капот. Я присоединилась к нему. Железо было теплое от двигателя, буфер между мной и ночной прохладой.

Стоя рядом, мы смотрели наверх. Чистое поле, чернеющее вокруг, превращало небо в безбрежный океан. Чувствуя волчицу внутри себя и Сэма рядом, я ощущала нас обоих неотъемлемой частью этого мира, этой ночи, этой непостижимой загадки. Сердце непонятно почему забилось быстрее. Я вдруг четко осознала, что Сэма от меня отделяют считаные дюймы, что он любуется этой красотой вместе со мной. Перед лицом у него белело облако пара.

— Когда видишь это так близко, трудно поверить, — у меня почему-то перехватило горло, — что тут нет никакого волшебства.

Сэм поцеловал меня.

Поцелуй пришелся на краешек губ, поскольку голова у меня была все еще запрокинута, но это был самый настоящий поцелуй, совсем не осторожный. Я повернулась к нему, чтобы он мог поцеловать еще раз, как следует. Губам было горячо от его непривычно колючей щетины, а когда он коснулся моей руки, меня словно током прострелило от ощущения его загрубевшей кожи на моей. Все мои чувства странно обострились, я жадно впитывала происходящее. Непонятно, каким образом то, что мы проделывали столько раз, способно было вызывать такие новые, такие незнакомые и пугающие эмоции.

Пока мы целовались, не имело значения то, что всего несколько часов назад я была волком и превращусь в волка опять. Не имело значения, что вокруг нас поджидали тысячи ловушек. Важно было одно: наши соприкасающиеся носы, его мягкие губы, томление внутри меня.

Сэм отстранился и уткнулся лицом мне в шею. Он так крепко обнимал меня, что тяжело было дышать, край капота больно впивался в бедро, но я ни за что на свете не отстранилась бы.

Сэм что-то сказал, но я не разобрала слов.

— Что? — переспросила я.

Он отпустил меня и посмотрел на мою руку, лежащую на капоте машины. Потом прижал большой палец к моему указательному и принялся рассматривать их, как будто это было что-то невиданное.

— Я скучал по твоему лицу, — произнес он негромко, но в лицо мне при этом почему-то не смотрел.

Над нами мерцали и переливались цветные сполохи. У них не было ни начала, ни конца, но все равно почему-то казалось, будто они покидают нас. Я снова задумалась про грязь под ногтями у Сэма, про царапину на его виске. Что еще произошло, пока я была в лесу?

— Я тоже скучала по своему лицу, — отозвалась я.

Мне казалось, это будет смешно, но ни один из нас не засмеялся. Сэм убрал руку и снова устремил взгляд на северное сияние. Он все смотрел и смотрел на небо, словно ни о чем не думал, и я вдруг поняла, как жестоко себя повела. Почему я не сказала ему ни одного ласкового слова после того, как он наговорил кучу таких слов мне? Не сказала ему вообще: ничего, что он ждал услышать после столь долгой разлуки! Но момент был уже упущен, и теперь все мои слова прозвучали бы пошло. Я хотела сказать ему, что люблю его, но при одной мысли о том, чтобы произнести это вслух, мне почему-то стало не по себе. Не знаю почему; ведь я любила его, любила так сильно, до боли в сердце.

Но я не знала, как сказать ему об этом. Поэтому я молча протянула руку, а Сэм так же молча ее взял.

Когда мы вышли из машины, игра сполохов показалась еще более впечатляющей, как будто холодный воздух вокруг нас двигался и переливался розовым и фиолетовым. Я вытянул свободную руку вверх, словно мог дотянуться до неба. Было холодно, но холодно по-хорошему, бодряще. Небо у нас над головой было таким ясным, что видно было каждую звездочку, которая смотрела на нас из вышины. Теперь, когда я поцеловал Грейс, я мечтал прикоснуться к ней. На ее теле было еще столько мест, которых я не касался: нежная кожа на сгибе локтя изнутри, впадинка прямо над бедром, линия ключицы. Мне отчаянно хотелось еще раз поцеловать ее, хотелось завладеть ею с ног до головы, но вместо этого мы взялись за руки и медленно развернулись, запрокинув головы и глядя в бескрайнюю высь. Казалось, мы то ли падаем куда-то, то ли летим.

Я разрывался между желанием вынырнуть из этого мига и устремиться к чему-то большему и желанием остановить мгновение, сохранить навсегда ощущение предвкушения чего-то большего и абсолютной безопасности. Как только мы вернемся в дом, охота на волков снова станет реальностью, а я не готов к этому.

Грейс вдруг ни с того ни с сего спросила:

— Сэм, ты женишься на мне?

Я вздрогнул и посмотрел на нее, но она все так же не отводила глаз от неба, как будто задала ничего не значащий вопрос о погоде. Впрочем, взгляд у нее был сосредоточенный, напряженный, никак не низавшийся с небрежным тоном.

Не знаю, какого ответа она ждала. Меня вдруг разобрал смех. Я внезапно понял, что она права — да, ее не будет со мной в холодное время года, но она не умирает, я не потерял ее навсегда. И сейчас она со мной. Все остальное в сравнении с этим казалось незначительным, преодолимым, вторичным.

Мир вдруг стал добрым и полным надежды. Передо мной открылось будущее, и оно оказалось ровно таким, каким я хотел его видеть.

Грейс явно ждала ответа. Я притянул ее к себе, и мы очутились лицом к лицу под сполохами северного сияния.

— И ты еще спрашиваешь?

— Просто уточняю, — возразила Грейс. Но с ее губ уже рвалась улыбка, робкая и искренняя, потому что она прочитала мои мысли. Ветер трепал выбившуюся из хвоста прядь светлых волос у нее на киске; мне казалось, ей должно быть щекотно, но она даже не поморщилась. — Ну, не жить же нам в грехе.

И вот тогда-то я все-таки рассмеялся, хотя будущее таило в себе множество опасностей, — потому что я любил ее, а она любила меня, и мир вокруг был прекрасен, озаренный розовым светом.

Грейс поцеловала меня, совсем легонько.

— Скажи «хорошо».

Она уже начинала дрожать.

— Хорошо, — сказал я. — Договорились.

Слова казались чем-то вещественным, материальным.

— Ты правда этого хочешь? — уточнила она. — Если не хочешь, не надо.

— Я правда этого хочу.

Мой голос не мог передать всю искренность этого желания.

— Тогда ладно, — сказала Грейс. Она казалась довольной и умиротворенной, уверившись в глубине моих чувств. Негромко вздохнув, она переплела свои пальцы с моими. — А теперь вези меня домой.

28

СЭМ

Едва мы вернулись в дом, как Грейс упала в мою постель и мгновенно уснула. Мне оставалось лишь позавидовать ей. Она лежала неподвижно, погруженная в глубокий сон, как смертельно уставший человек. А я не мог присоединиться к ней, все внутри меня бодрствовало. Я снова и снова прокручивал в памяти все события этого долгого дня, пока они не слились в единое целое, так что невозможно было разделить их обратно по минутам.

Поэтому я оставил Грейс наверху и тихонько спустился вниз. Очутившись на кухне, я вытащил из кармана ключи от машины и выложил их на стол. Казалось каким-то неправильным, что кухня выглядела точно так же, как и всегда. После сегодняшнего вечера все должно было измениться. Наверху бубнил телевизор; если не считать этого, ничто не напоминало о присутствии Коула. Я был рад одиночеству. Счастье и горечь переполняли меня настолько, что не хотелось ни с кем говорить. Я до сих пор чувствовал на своем плече щеку Грейс и видел перед собой ее лицо, когда она смотрела на звезды и ждала моего ответа. Я не готов был пока спугнуть это воспоминание, заговорив вслух.

Я сбросил куртку и пошел в гостиную — Коул оставил включенным и здешний телевизор, хорошо хоть без звука. Я выключил его и взял с кресла гитару. Побывав на улице, она запылилась; на корпусе в одном месте появилась зазубрина, видимо, то ли я, то ли Коул посадил ее по неосторожности.

«Прости», — попросил я гитару про себя, потому что вслух разговаривать все еще не хотелось. Я принялся негромко перебирать струны. Из-за перепада температур между домом и улицей она слегка расстроилась, но не так сильно, как я ожидал. Играть вполне было можно, хотя пришлось немного повозиться с настройкой. Я перекинул через плечо ремень, знакомый и привычный, как любимая рубашка, и вспомнил улыбку Грейс.

И начал играть вариации аккорда соль мажор, самого чудесного аккорда, известного человечеству. Я был бесконечно счастлив. Я мог бы жить внутри этого аккорда вместе с Грейс, если бы она не была против. Этот аккорд был выражением всего самого хорошего, самого безоблачного в моей душе. Это был второй аккорд, которому обучил меня Пол, сидя на этом самом видавшем виды клетчатом диване. Первым был ми минор.

— Потому что, — проходя через комнату, вставил цитату из одного из самых любимых своих фильмов Бек, — у каждого в жизни бывают дождливые дни.

Теперь это воспоминание отзывалось легкой болью в сердце.

— Потому что, — поправил Пол, — в каждой песне бывают минорные аккорды.

Мрачный ми минор не представлял сложностей в освоении даже для новичка вроде меня. Безмятежный соль мажор давался куда труднее. Но в исполнении Пола радость, казалось, не требовала никаких усилий.

Я вспоминал сейчас именно этого Пола, не того, который распластал меня на снегу в детстве. Как и Грейс, которую я помнил такой, какая она сейчас спала наверху, а не волчицей с глазами Грейс, которую мы обнаружили в яме с водой.

Я столько времени прожил в страхе и в воспоминаниях о страхе.

Все, хватит.

Я ударил по струнам и двинулся по коридору к ванной. Свет там уже горел, так что мне не пришлось прерываться, чтобы включить его. Я встал на пороге, глядя на пустую ванну.

В глазах потемнело, нахлынули воспоминания. Я упрямо продолжал играть песню о настоящем, чтобы заглушить прошлое. Я стоял, не сводя глаз с пустой ванны.

Вода всколыхнулась и замерла

красная от крови

Гитара своей тяжестью пригвождала меня к полу. Струны холодили пальцы, напоминая, что я живу здесь и сейчас. Наверху спала Грейс.

Я перешагнул через порог. Какое-то движение напугало меня; это оказалось мое собственное отражение в зеркале. Я остановился и вгляделся в свое лицо.

вода, пропитывающая полосатую футболку

это не сэм

три два

Я упорно повторял и повторял си мажор. В голове неотступно звучало: «Я влюбился в нее летом, в мою прекрасную летнюю девушку». Я держался за слова Грейс. «Ты на мне женишься?»

Грейс столько сделала, спасая меня. Настала моя очередь что-то предпринимать.

Ни на миг не переставая бить по струнам, хотя сам сейчас петь был не способен, я подошел к ванне, остановился перед ней и заглянул внутрь. Какое-то время она была самым обыкновенным, ничуть не примечательным предметом, пустой емкостью, ждущей заполнения.

Потом у меня зазвенело в ушах.

Перед глазами встало лицо матери.

Не могу.

Пальцы нащупали струну «соль» и без моего участия принялись играть все возможные вариации аккорда, все песни, которые они способны были сыграть, пока мои мысли были заняты другим. Песни, которые были частью чего-то большего, нежели я сам, частью какого-то бесконечного источника радости, прикоснуться к которому мог кто угодно.