Дикий Волк Диксон Гордон

Руководитель Проекта был седым высоким датчанином. Ему было примерно 60 лет. Джим вспомнил, что Якобсон всегда отличался тем, что относился к нему с симпатией.

Якобсон продолжил:

— …это было одним из требований, которые мы предъявляли к Избранникам…

И он по списку перечислил остальные требования. Сюда входили: хорошее физическое состояние, развитой ум, эмоциональное равновесие и широкий диапазон знаний.

— А как насчет эмоционального равновесия? — вновь вмешался Хейнман. — Не был ли Кейл несколько… скажем… антисоциальным? Не сторонился ли он людей? Не пытался ли он сделать все в одиночку?

— Да, — ответил Якобсон. — Но опять-таки нам нужен был именно такой человек. Ведь он должен был попасть в совершенно незнакомую обстановку и чужую культуру. Мы хотели, чтобы он был замкнут в себе, немногословен, насколько это возможно.

Якобсон не уступал. Хейнман задавал довольно коварные вопросы, но седой датчанин держался крепко. Он утверждал, что Джим был не менее и не более, а как раз таким человеком, которого и должны были послать по Проекту. Но речь Макса Холланда, который выступал вслед за старым учителем, была откровенно враждебной.

— …остальные члены Проекта, — сказал Холланд, потушив тлеющую сигарету, — никогда не пошли бы на такой риск — ведь это угрожало всей Земле. Наш мир по сравнению с Империей все равно, что цыпленок по сравнению со слоном. Цыпленок так мал, что на него не обращают внимания и он в безопасности, разве что по ошибке попадает под ногу слона. Тогда у него не остается никакой надежды! Мне кажется, что Проект в основном не удался и к тому же поставил нас под удар — мы можем попасть под ногу слона-Империи из-за ошибок Кейла…

Холланд, как и Якобсон, был допрошен Хейнманом и другими членами Комиссии, но в отличие от датчанина помогал им и с удовольствием чернил Джима.

Холланд утверждал, что Джим был крайне антисоциален, вплоть до паранойи, эгоистичен и полностью уверен в своей непогрешимости. Потом, очень холодно он пересказал содержание беседы в раздевалке под трибунами арены на Альфа Центавра, когда Джим сказал, что будет действовать самостоятельно.

— Вы считаете, — спросил Хейнман, — этот человек еще до отлета в Тронный Мир решил игнорировать задание Проекта?

— Да.

Холланд сел на место.

Следующей должна была выступить Высокородная, но ее просто попросили послушать магнитофонную запись ее рассказа о Джиме, начиная с драки на корабле и заканчивая приземлением на космодроме Правительства.

Когда прозвучало последнее слово, Хейнман прокашлялся и наклонился, как бы намереваясь заговорить с ней. Но губернатор Альфа Центавра что-то прошептал ему на ухо и представитель Европейского Сектора ничего не спросил.

Девушка была тут же отпущена комиссией.

Сидевший рядом с Джимом Вилькоксин до сих пор был абсолютно спокоен, но теперь он испугался и возбужденно сказал Джиму:

— Послушайте! Мы, по крайней мере, можем использовать право перекрестного допроса. Губернатор Альфа Центавра допустил ошибку, когда посоветовал Хейнману отпустить ее просто так. Вероятно, они проявили к ней внимание, но вам-то это ничем не поможет. Ро даст показания в вашу пользу и я уверен, что ее ответы произведут прекрасное впечатление.

Джим покачал головой, да и спорить уже не было времени — его вызвали, Хейнман рассказал немного о его личных качествах и быстро перешел к допросу.

— Возникали ли у вас когда-нибудь сомнения в правильности Проекта?

— Нет.

— Но перед отлетом в Тронный Мир у вас, кажется, возникли все-таки подобные соображения? — Хейнман переложил несколько листов и, наконец, нашел нужный. — Вот, смотрите — мистер Холланд докладывает о разговоре на Альфа Центавра, я цитирую: «Макс, уже поздно вмешиваться. С данного момента я все решаю сам». Это так?

— Нет.

— Нет? — Хейнман нахмурился.

— Я сказал так, — ответил Джим. — «Мне очень жаль, Макс, но это должно было случиться рано или поздно. Проект в данной ситуации не может быть руководством. Теперь я буду следовать только своему суждению».

Хейнман нахмурился еще сильнее.

— Не вижу никакой разницы!

— Пожалуй, ее не заметил и Макс Холланд. Но разница есть.

Джим чувствовал, как его изо всех сил дергают за рукав под столом.

— Полегче, прошептал адвокат. — Полегче! Ради всего святого!

— Ах, значит вы ее видите? — ехидно спросил Хейнман.

Он посмотрел на членов Комиссии.

— И вы отрицаете, что брали на Тронный Мир пистолет и нож, несмотря на возражения мистера Холланда?

— Нет.

Хейнман сухо откашлялся, вынул белый платок и вытер рот, затем спрятал платок в карман.

— Ну что ж, с этим, кажется, все.

Представитель Европейского Сектора вытащил еще один листок из кипы бумаг и сделал отметку карандашом.

— Сейчас вы услышали рассказ мисс… Высокородной Ро о ваших действиях. Можете ли вы добавить что-нибудь?

— Нет.

И еще раз он почувствовал, как его дергают за рукав. Джим не ответил адвокату ничего.

— Никаких замечаний, — проговорил Хейнман, — то есть вы не хотите объяснить свои поступки в Тронном Мире, абсолютно противоречащие программе Проекта?

— Этого я не говорил, — возразил Джим, — рассказ Высокородной Ро правдив. Но вы неправильно поняли его. Так же ошибочно и ваше глубокое убеждение, что мои действия в Тронном Мире шли в разрез с Проектом.

— В таком случае, я думаю, вам лучше все объяснить нам, как вы считаете, мистер Кейл? — сказал Хейнман.

— Именно это я и пытаюсь все время сделать.

Ответ заставил председателя Комиссии покраснеть, но он решил не обращать внимания на вызов. Хейнман махнул подсудимому рукой, приглашая его продолжать.

— Объясняю достаточно просто. Высокородные Империи Тронного Мира, я уверен, губернатор Альфа Центавра со мной согласен, высшие существа не только по сравнению с низшими расами колониальных миров, к которым относится сам губернатор, — Джим взглянул на маленького человечка, но тот явно не хотел смотреть на него, — но и по сравнению с людьми Земли. Следовательно, какие бы тщательные планы не подготавливались нами, все равно они не смогли бы правильно направить мои действия в абсолютно чуждой культуре, где самый заурядный человек в сотни раз выше гениев Земли. В самом начале я понял, что мне придется приспосабливаться у ситуации в Тронном Мире соответственно обстоятельствам и самостоятельно принимать решения.

— Но вы не сказали об этом, когда обучались, — перебил его Хейнман.

— Да. Если бы я сказал об этом на ранних стадиях обучения, меня безусловно бы заменили.

Вилькоксин дернул Джима за рукав.

— Ну конечно, — вежливо согласился Хейнман. — Продолжайте, мистер Кейл.

— Следовательно, — вел дальше Джим, — прибыв в Тронный Мир, я понял, что отстаивать интересы Земли можно только в окружении Императора. Император был болен. Припадки болезни обостряли все его чувства и позволяли заглядывать в будущее. Вместе с тем каждый припадок приближал его к сумасшествию. Его брат Галиан организовал заговор, чтобы стать его советником — фактически властелином Империи — вместо дяди Императора Вотана. Для этого нужно было уничтожить Старкиенов и Вотана. Потом Галиан легко бы занял место Вотана и удержал бы полный контроль над Тронным Миром и Империей. Он, естественно, хотел создать новых Старкиенов, преданных уже не Императору, а советнику, то есть ему лично. Что такое Старкиены? Это специально выведенный тип людей, созданный контролем над генами. Эта работа ведется веками, и Галиан знал, что вывести новую расу воинов и телохранителей он сможет в течение двух поколений, если у него будет сырьевой материал, И этот материал он собирался брать с… Земли!!!

Прошло несколько секунд после речи Джима, прежде чем слова его дошли до сознания земной аудитории. Потом зал взорвался.

Председатель даже вскочил с кресла, остальные члены Комиссии тоже.

— Что это значит, мистер Кейл? — требовательно спросил Хейнман, перекрикивая шум. — Вы обвиняете принца Галиана, которого убили, в том, что он хотел изменить нас генетически и превратить в… тупых и верных телохранителей?

— Я его не обвиняю, — ответил Джим абсолютно спокойно. — Я просто констатирую факт. Он сам все рассказал мне. Я не думаю, что вы его поймете, — первый раз за все это время в голосе Джима послышалась ирония, — но Высокородные Тронного Мира одобрили бы эту идею. Ведь в конце-концов, низшие расы Колониальных Миров веками существовали для того, чтобы служить Высокородным. А мы знали еще меньше. Мы для них — Дикие Волки, дикие мужчины и женщины!

Хейнман шепотом обратился к губернатору Альфа Центавра. Джим стоял молча, пока их беседа не закончилась. Председатель Европейского Сектора вновь повернулся к подсудимому.

— Немного раньше вы обронили замечание, — сказал он, — что Высокородные Тронного Мира — высшие существа. Как это сочетается с бесчеловечными планами, которые вы приписываете принцу Галиану? Не говоря уже о том, что он планировал занять место советника Императора, убив его дядю? И затем фактически занять место Императора. Губернатор Альфа Центавра согласен с вами, что Высокородные выше нас, следовательно, как же мог такой цивилизованный человек, как принц Галиан, планировать такие варварские убийства?

Джим рассмеялся.

— Я все-таки думаю, что ни вы, ни члены Комиссии не понимаете отношений между Высокородными и низшими расами. План заговора против Императора с точки зрения любого Высокородного был вершиной предательства и злодейства. Но в то же время любой Высокородный сказал бы, что мы должны быть счастливы, ибо нас удостоили внимания принц крови. Ведь сделав нас Старкиенами, он избавил бы нас от болезней и мы стали бы здоровой и всегда довольной, обновленной расой.

— Вы хотите сказать, мистер Кейл, — произнес Хейнман, — что в Тронном Мире вы действовали не только на благо Императора, но и землян? Так?

Хейнман требовал честного ответа.

— Да, — ответил Джим.

— Я бы хотел вам верить, но мне кажется, вы хотите, чтобы мы слишком многое приняли без объяснений. Например, как вы узнали о планах принца Галиана, ведь он, наверное, держал их в строжайшем секрете.

— Вы правы. Но некоторые дворяне Колониальных Миров, — Джим взглянул на губернатора Альфа Центавра, — должны были знать о его планах уничтожения императорских Старкиенов. Принцесса Афуан и Мелиес, господин над слугами, вероятно, знали остальные части плана.

— Ну а как о них узнали вы? — спросил маленький толстый член комиссии, имени которого Джим не запомнил.

— Я антрополог. Я изучаю человеческие культуры во всех их проявлениях и вариантах. Существует определенный предел для человеческой культуры, вне зависимости от ее развития. Социальные отношения знати Колониальных Миров были скопированы с Тронного Мира. Высокородные говорили, что это самый высокий уровень культуры. Фактически и Высокородные, и подражавшие им дворяне Колониальных Миров были разделены на маленькие группки и искусственные клики, подобные «нойо».

Джим остановился и подождал, пока его не спросят, что такое «нойо». Спросил его об этом Хейнман.

— Французский этомолог Жан-Жак Петтер дал название «нойо» обществу, раздираемому противоречиями. Несколько позже Робер Ардлей охарактеризовал данное понятие как «соседство территориальных властителей, связанных дружественно-враждебной зависимостью». Примером «нойо» является обезьяна Каллицебус. Каждая семья Каллицебус проводит свое свободное время, угрожая владениям другой семьи. Все это, заменив территорию властью, а угрозы — интригами, можно отнести и к обществу Тронного Мира. Единственным исключением из «нойо» была Ро и подобные ей Высокородные. Они отстали от других Высокородных по физическим данным. Словам Ро никто не придавал значения и зря!

Минута молчания… потом Хейнман заговорил:

— Раньше вы сравнивали Высокородных с богами, а теперь с обществом обезьян. Как это понять? Ведь не могут они быть и теми и другими?

— Почему же, — ответил Джим, — Ардлей утверждал — «нации дают героев, а «нойо» — гениев». Но в данном случае, был обратный процесс. Гении создали общество «нойо». Обезьяны Каллицебус живут, так сказать, в Утопии. На деревьях есть и пища, и питье. Высокородные Тронного Мира создали себе Утопию сами — ведь их технология заботится о выполнении малейшего желания. Естественно, в таких условиях они когда-нибудь ослабнут и станут добычей человеческих рас Колониальных Миров, положение которых намного хуже. Это — исторический процесс развития общества.

— Но ведь с Высокородными так не получилось?

— Да, им удалось создать нечто уникальное — вечную аристократию. Империя начала с того, что собрала на одной планете лучшие умы и впоследствии эта планета стала Тронным Миром. Но и после этого туда продолжали приезжать самые талантливые люди Колониальных Миров. Приток свежей крови, понимаете? Кроме того аристократия Тронного Мира заставила каждого Высокородного знать все о технологии Империи. Другими словами, Высокородные не просто гении — они знающие гении! Девушка Ро, которая сейчас сидит рядом с вами, если вы ей дадите время, материалы и орудия производства сможет воссоздать на Земле всю технологию Империи.

Хейнман нахмурился.

— И все же я не вижу связи между ними и «нойо».

— Бесконечно обновляющаяся вечная аристократия контролирует исторический процесс человеческой эволюции, — продолжал Джим. — В результате создается исключительно искусственная ситуация, при которой и происходит социальная, а следовательно, и индивидуальная революция. Такая аристократия, если не будет уничтожена снаружи, просто разрушит сама себя. У Высокородных когда-нибудь наступит упадок.

Губернатор наклонился и что-то настойчиво шептал Хейнману, но тот отстранил его рукой.

— Как только я понял это, то увидел — зерна разрушения уже посеяны. Свидетельством упадка служила культура «нойо», до которой деградировали их общественные отношения. — Джим все время внимательно смотрел на губернатора. — Вероятно через несколько веков Империя станет разваливаться и тогда Высокородным будет уже не до Земли. К счастью, я узнал о планах Галиана, который хотел захватить власть. Но не все Высокородные удовлетворены «нойо». Некоторые индивидуалисты, такие, как Галиан, Оловиель, Вотан, жаждали действия и настоящего риска. Игра в Пункты не была их призванием. Галиан был особо опасен. Он, как и их Император, был «ясновидящим», но дело в том, что принц мог применить это, в отличие от брата, если бы удался его заговор. У Галиана были большие планы относительно Земли. Он бы втянул нас в гибель Империи.

Джим замолчал. Внезапно ему захотелось взглянуть на Ро и посмотреть, какое впечатление произвели на нее эти слова, но он не решился.

— Итак, — заключил он, — передо мной стояла ясная цель — остановить или уничтожить Галиана. И я сделал это.

Члены комиссии, губернатор, публика — никто не проронил ни слова. Все ждали продолжения речи Джима. Наконец Хейнман сказал:

— Мы внимательно выслушали ваши объяснения. Вы сделали все, чтобы спасти Землю от Сумасшедшего. Но как вы могли все это узнать? Не понимаю…

— Я скажу вам, — сказал Джим и мрачно улыбнулся. — Я нашел в их архивах сведения, что Земля уже была колонизирована экспедицией Империи и там было несколько Высокородных. И… — он заколебался, но внезапно заговорил медленно и спокойно:

— Я ПОТОМОК ВЫСОКОРОДНЫХ-ЗЕМЛЯН. ПОТОМОК БОЛЕЕ ЗДОРОВОЙ И РАЗВИТОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И АРИСТОКРАТИИ, ЧЕМ В ТРОННОМ МИРЕ. И ТОЛЬКО ПОЭТОМУ Я СМОГ УБИТЬ НА ДУЭЛИ ГАЛИАНА.

Джим повернулся и посмотрел прямо на губернатора.

Коричневый человечек застыл, рот его был слегка приоткрыт, маленькие глазки испуганно моргали.

Джим почувствовал, что аудитория симпатизирует ему, но симпатия сменялась недоверием.

— Высокородный? Вы? — удивился Хейнман.

Было похоже, что Председатель спрашивает сам себя. Но вскоре он взял себя в руки и успокоился. Представитель Европейского Сектора вспомнил, кто он!

— В это трудно поверить! — сказал Хейнман, и в его словах прозвучала ирония. — Чем вы можете доказать это?

Джим показал на губернатора Альфа Центавра.

— Он хорошо знает Высокородных. Он видел меня в Тронном Мире. Он знает многое. Поверите ли вы в его свидетельство?

— Я думаю, да! — сказал Хейнман и громко спросил:

— Мистер Кейл утверждает, что он — Высокородный. Как вы считаете, губернатор?

Губернатор взглянул на Джима, он хотел что-то сказать, заколебался, но через минуту заговорил, искажая земные слова:

— Нет… нет…, он не Высокородный! Он не может быть Высокородным! Нет… НЕТ!

Позади Джима раздался тысячный вздох разочарованной публики. И тогда Джим медленно встал и скрестил руки на груди.

— Сядьте, мистер Кейл! — крикнул Хейнман.

Но Джим не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Адок! — громко позвал он. Перед ним появился Старкиен. Его могучее тело слегка блестело при электрическом свете, серебристые полосы энергетических лент выделялись на смуглом теле.

Аудитория снова вздохнула, на этот раз с трепетом. Наступила тишина.

— Адок, — спокойно сказал Джим, — видишь эту стену. Открой ее. Без шума, без повышения температуры, без обломков. Сделай все аккуратно. Исполняй!

Адок чуть повернулся к стене, которую показал Джим. Внезапно вспыхнул белый свет, ослепительный огонь и раздался хлопок. В стене зияло отверстие неправильной формы, десяти футов в высоту и пятидесяти в длину, с оплавленными краями.

По голубому небу, видимому в проеме, плыли маленькие облака, и Джим произнес:

— Пусть небо будет чистым!

Раздалось пять глухих ударов, и небо стало чистым.

Подсудимый медленно поднял руку и указал на губернатора Альфа Центавра,

— Адок… — начал он.

Маленькая коричневая фигурка внезапно спрыгнула со сцены и, подбежав к Джиму, упала не колени и попыталась поцеловать ему ладонь.

— Нет, нет, Высокородный! — на языке Империи воскликнул губернатор. Потом он в полном отчаянии перешел на английский.

— Не-е-е-т!

Его голос гремел в оглушительной тишине зала.

— Я ошибался! Он — Высокородный! Говорю вам — он Высокородный! — губернатор почти визжал.

Члены Комиссии с ужасом и недоверием смотрели на него.

— Нет! Нет! — кричал губернатор. — Говорю так не потому, что указали на меня. Нет! Старкиен! Вы не понимаете! Старкиены подчиняются только Императору и Высокородным! Я ошибался! Это правда! Он действительно Высокородный! Вы должны обращаться с ним, как с Высокородным!

— ОН — ВЫСОКОРОДНЫЙ!

Зарыдав, губернатор повалился на пол.

Джим почувствовал, как кто-то пожал его руку. Обернувшись, он увидел Ро.

— Да, — сказала Высокородная, глядя в зал. Она говорила на английском языке правильно, но по-своему строя фразы. — Я Высокородная и я говорю вам, что Джим — тоже. Император усыновил его. Джим рисковал жизнью и он привел меня и Адока, чтобы мы помогли вашему народу когда-нибудь стать наследниками Империи.

Она указала на губернатора.

— Этот человек, должно быть, участвовал в заговоре Галиена, он послал Императору камень с Земли от имени Джима. Но это был не камень, а фокусирующее устройство, проецировавшее на Вотане голубой цвет. И Император, подумав, что видит перед собой Голубого Зверя своих кошмаров испугался и приказал убить Вотана. Голиан так и планировал. Я думаю, это губернатор предложил вам судить Джима.

— Я лгал… я сказал, что принцесса Афуан скоро сметет Высокородного Оловиэля и будет мстить Земле, за то, что сделал в Тронном Мире Джим… — простонал губернатор, закрывая лицо руками. — Но я ошибался… ошибался! Он — Высокородный!.. Я был не прав… не прав…

Лицо Хейнмана было похоже на лицо человека, только что вышедшего после долгого скитания по темному туннелю к дневному свету, настолько яркому, что приходилось щуриться.

Джим спокойно посмотрел ему в глаза:

— Теперь вы понимаете, что Империю нельзя было допустить на Землю? Любой ценой.

Представитель Европейского Сектора Совета улыбался…

У.Ле Гуин
ГОНЧАРНЫЙ КРУГ НЕБА

И Конфуций и ты — вы оба лишь сон. Я, утверждающий, что ты сон, сам — тоже сон. Таков парадокс. Завтра, может быть, мудрец объяснит его. Но это завтра не наступит и через десять тысяч поколений.
Чуанг Цзе II

Несомая течением, колеблемая волной, увлекаемая мощью всего океана, медуза покачивается в подводной пропасти. Свет проходит сквозь нее, тьма входит в нее. и несет из ниоткуда в никуда, потому что в глубине моря нет направления, нет ближе и дальше, выше и ниже. Медуза покачивается, в ней что-то пульсирует.

Раскачивается, пульсирует это самое невещественное и уязвимое существо. Но на его защиту встает вся мощь океана, которому она доверила свое существование.

Но вот упрямо поднимаются континенты.

Скалы храбро высовываются из воды в воздух, в сухое, ужасное пространство света и нестабильности, где для жизни нет никакой поддержки.

И вот течение изменило, волны предали, нарушили свой бесконечный бег, они бьются о скалы, пенятся, разбиваются.

Что будет делать существо, рожденное морем, на сухом песке при свете дня, что, проснувшись, будет делать утром мозг?

Веки у него сгорели, и он не может закрыть глаза, и свет врывается в его мозг. Он не может повернуть голову, потому что его прижимают обломки бетона, стальные прутья зажали голову. Но вот это все исчезает. Он может двигаться. Он может сесть. Он на цементных ступенях, рядом с его рукой, в щели между плитами растет одуванчик. Чуть погодя он встает и тут же чувствует ужасную тошноту. Он знает, что это лучевая болезнь. Дверь всего лишь в двух футах от него.

Он открывает дверь и выходит. За ней тянется бесконечный покрытый линолеумом коридор, тянется милями, слегка поднимается и опускается, а туалет далеко, где-то бесконечно далеко. Он идет по коридору, держась за стену, но держаться не за что: стена превращается в пол.

— Спокойней.

Лицо лифтера висит над ним, как бумажный фонарь, бледное, обрамленное седыми волосами.

— Радиация, — говорит он.

Но Мэнни, по-видимому, не понимая, повторяет:

— Спокойнее.

Он в постели в своей комнате.

— Выпил?

— Нет.

— Болеешь?

— Да.

— О чем ты говорил?

— Не сумел подобрать, — отвечает он.

— Он хочет сказать, что пытался закрыть дверь, через которую проходят сны, но не сумел подобрать ключ.

— С пятнадцатого этажа идет врач, — говорит Мэнни.

Его слова едва слышны сквозь морской прибой.

Он говорит и слышит с трудом. На кровати его сидит незнакомец, держит шприц и смотрит на него.

— Это поможет, — говорит незнакомец. — Он приходит в себя. Плохо? Еще бы. Приняли все за раз?

Он показывает семь пластиковых оберток.

— Дикая смесь барбитурата и декседрина. Что вы хотели с собой сделать?

Дышать трудно, но тошнота прошла, осталась только слабость.

— Все помечены этой неделей. — продолжал врач.

Это молодой врач с каштановым хвостом на голове и плохими зубами.

— Следовательно, вы их получили не по своей карточке. Я вынужден говорить об этом. Мне это не нравится, но я получил вызов и у меня нет выбора. Но не беспокойтесь. Это не уголовное преступление. Вы должны будете вернуться в полицию и вас отправят в Медицинскую школу или клинику для обследования. Там вас пошлют к врачу или назначат ДТЛ — добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил бланк с помощью вашей идентификационной карточки. Теперь мне нужно знать только, давно ли вы превышаете норму использования наркотиков.

— Несколько месяцев.

Врач что-то записал на листочке, положив его на колено.

— У кого вы заняли фармокарточку?

— У друзей.

— Назовите имена.

Немного погодя врач сказал:

— Одно имя, по крайней мере. Пустая формальность. Это никому не причинит неприятностей. Они лишь получат замечание от полиции, и в течение года их фармокарточка будет под контролем. Простая формальность. Одно имя.

— Не могу. Они хотели мне помочь.

— Послушайте, если вы не назовете имена — это неповиновение. Вас посадят в тюрьму или подвергнут принудительной терапии в институте. Во всяком случае легко можно проследить вашу карточку, на это нужно только время. Давайте, назовите хоть одно имя.

Он закрыл лицо руками, чтобы спастись от невыносимого яркого света, и сказал:

— Не могу.

— Он пользовался моей карточкой, — сказал лифтер. — Да. Мэнни Аренс, 247-602-6023.

Перо врача заскрипело.

— Я никогда не пользовался твоей карточкой.

— Ничего, проверять не станут. Теперь все пользуются чужими карточками, а все проверить невозможно. Я отдал взаймы свою, а пользовался чужой, и так все время. У меня их целая коллекция. Я принимаю такое, чего нет в моей карточке. Спокойнее, Джордж.

— Не могу.

Он хотел сказать, что не позволит Мэнни лгать из-за него.

— Через два-три часа вам будет легче, — сказал врач. — Но сегодня никуда не ходите. Все равно забастовка водителей, поезда ведут национальные гвардейцы, и вообще сплошная путаница. А мне придется идти в государственный комплекс, в десяти минутах отсюда, черт побери.

Он встал, и кровать подпрыгнула.

— В этом комплексе двести шестьдесят детей больны квашноркортом. Голод. Не хватает протеина. Что я могу для них сделать? Я уже затребовал для детей минимального протеинового рациона и ничего не получил. Сплошная красная лента и извинения. Они вполне могут сами купить себе пищу. Так мне сказали. Конечно, могут. Но где ее взять? Делаю им уколы витамина «С» и пытаюсь не замечать голод…

Дверь хлопнула. Мэнни присел на кровать.

Слабый сладковатый запах, как от свежескошенной травы, Он закрыл глаза и из тьмы послышался отдаленный голос Мэнни:

— А хочешь быть живым?

Вход к богу — несуществование.
Чуанг Цзе II

Из кабинета доктора Уильяма Хабера не было видно гору Маунт-Худ. Кабинет помещался внутри Восточной Башни Вильяметты на шестьдесят третьем этаже, и из него вообще ничего не было видно. Но на одной из лишенных окон стен кабинета висела большая фотография горы Маунт-Худ, и доктор Хабер смотрел на нее, разговаривая с медсестрой по коммутатору.

— Кто этот Орр, Пеппи? Истерик с симптомами проказы?

Сестра сидела всего лишь в трех футах от стены, но внутренний коммутатор, подобно диплому на стене, внушает пациентам почтение, впрочем, как и доктору. Не годится психиатру открывать дверь кабинета и кричать:

— Следующий!

— Нет, доктор, истерик — это мистер Грин. Он придет завтра в десять. А этого к нам направил доктор Уотерс из Университетской медицинской школы. Случай ДТЛ.

— Приверженность к наркотикам. Верно. История болезни уже у меня. Ладно, пришлите его ко мне, когда он появится.

Тут же он услышал, как остановился лифт, открылась дверь, затем шаги, неуверенные; открылась дверь в приемную.

Прислушавшись, доктор мог услышать хлопанье дверей, стук пишущих машинок, голоса, шум воды в туалетах по всей башне над ним и под ним. Хитрость заключалась в том, чтобы не слышать этого всего. Единственная прочная стена — в голове.

Пеппи заполняла карточку, как обычно при первом посещении пациента. Ожидая, доктор Хабер снова взглянул на фотографию и подумал, когда ее могли снять. Синее небо, снег с подножия до вершины. Несомненно, много лет назад, в шестидесятые или семидесятые. Эффект нарастал постепенно, и Хабер, родившийся в 1962 году, ясно помнил голубое небо своего детства.

Сейчас вечные снега сошли с гор всего мира, даже с Эвереста и Эльбруса.

Но, конечно, вполне могли раскрасить современную фотографию, нарисовать голубое небо и белую вершину. Сказать наверняка невозможно.

— Добрый день, мистер Орр, сказал доктор Хабер.

Он встал и улыбнулся, но руки не подал, потому что у многих пациентов был выработан прочный страх физического контакта.

Пациент неуверенно отдернул протянутую руку, нервно поправил галстук и сказал:

— Здравствуйте.

Галстуком служила обычная длинная цепочка из посеребренной стали. Одет обычно, по стандарту клерка, консервативная прическа — волосы до плеч, короткая борода. Светлые волосы и светлые глаза, низкорослый, легкое недоедание. Хорошее состояние здоровья, от двадцати восьми до тридцати двух лет. Неагрессивный, спокойный, мягкий, традиционный. Хабер часто говорил, что самый ценный период взаимоотношений с пациентом — первые десять секунд.