Дикий Волк Диксон Гордон

— В экспериментальных целях? Да? Машина, о которой вы говорили экспериментальная? Подписали ли вы согласие на что-либо, кроме общей формы ДТЛ? Ничего? Похоже, мы нашли повод для жалобы, мистер Орр.

— Вы сможете присутствовать на сеансе?

— Возможно, Мы будем говорить о гражданских правах.

— Вы понимаете, что я не хочу причинять доктору Ха-беру неприятностей? — беспокойно сказал он, — Я знаю, что он желает мне добра. Просто я хочу, чтобы меня лечили, а не использовали.

— Если его мотивы благородны, но он использовал на человеке экспериментальное оборудование, особых неприятностей у него не будет. Я дважды занималась такими делами по поручению медицинского департамента. Первый случай — испытания индуктора гипноза в Медицинской школе. Он не работал. Второй — демонстрация того, как по внушению развивается агрофобия, и люди чувствуют себя счастливыми в толпе. Это устройство действовало, но не получило одобрения. Мы решили, что оно попадает под действие закона о промывке мозгов. Вероятно, я смогу получить в медицинском департаменте ордер на проверку этого… как бишь его? Что использует ваш доктор? Так вы не будете затронуты. Я вовсе не буду вашим адвокатом. В сущности, я даже не буду с вами знакома. Я — официальный представитель департамента. Если я ничего не добьюсь, у вас с доктором сохранятся прежние отношения. Остается только добиться доступа именно на ваш сеанс.

— Он мне сам говорил, что я единственный пациент, на котором он испытывает Усилитель. Он сказал, что совершенствует его.

— Значит, он действительно экспериментальный, что бы доктор с вами не делал. Хорошо. Теперь я знаю, что нужно делать. Мне потребуется неделя для формальностей.

Он выглядел обескураженным.

— Вы ведь не вычеркнете меня из действительности за неделю, мистер Орр?

— Ни за что, — ответил он с благодарностью.

Нет, это не благодарность. Она ему нравится. И он ей нравится. Она протянула ему свою руку, он встретил ее…

Когда Великий Путь потерян, мы обретаем благожелательность и праведность.

Лао Цзе XVIII

С улыбкой Уильям Хабер поднялся по ступеням Орегонского Онейрологического Института и через высокую дверь из поляризованного стекла вошел в сухое прохладное помещение с кондиционированным воздухом.

Было только двадцать четвертое марта, но снаружи — как в сауне, внутри же было прохладно, чисто и строго. Мраморный пол, приличная мебель, стол секретаря из полированного хрома, эмалированный секретарь.

— Доброе утро, доктор Атвуд!

В холле мимо него прошел Атвуд, красноглазый и усталый. Он в лаборатории ночью следил за спящим больным. Теперь большую часть этой работы выполняет компьютер, но иногда необходимо присутствие незапрограммированного мозга.

— Доброе утро, шеф, — пробормотал Атвуд.

«Доброе утро, доктор!» он услышал также и от мисс Кроч в его собственном кабинете. Он был рад, что взял с собой Пенни Кроч, когда в прошлом году занял кресло директора института. Она была умна и предана, а глава такого большого исследовательского института нуждается в умной, преданной женщине в своей приемной.

Он вошел в святилище.

Бросив портфель и папки на диван, доктор потянулся и, как всегда, входя в кабинет, подошел к окну. Большое угловое окно выходило на восток и север, и из него было далеко видно: изгиб перекрытой множеством мостов Вильяметты у холмов, бесчисленные башни города, молочные в весеннем тумане, по обе стороны реки пригороды, уходящие за пределы видимости, и горы: Маунт-Худ, огромная, недалекая, с вершиной, затянутой тучами; севернее — далекий Адамс, как коренной зуб, и чистый конус Святой Елены.

Вдохновляющий вид. Доктор Хабер не уставал им восхищаться. К тому же, после недели сплошных дождей барометр поднялся, и над речным туманом появилось солнце.

Прекрасно зная по тысячам записей ЗЭГ о связи между атмосферными явлениями и состоянием мозга, он почти чувствовал, как свежий сухой ветер поднимает его настроение. «Нужно сохранить и улучшить этот климат», — подумал он быстро, почти поверхностно. В его мозгу формировалось сразу несколько цепочек мыслей, и это мысленное замечание не было частью ни одной из них. Оно было сделано быстро и столь же быстро отодвинулось в глубины памяти. Хабер включил диктофон и начал диктовать одно из множества писем, написание которых входит в занятие руководства большим правительственным институтом. Конечно, это литературная поденщина, но ее нужно сделать, а он человек долга. Он не возражал против этой работы, хотя она отнимала у него много времени, необходимого для исследований. Теперь он проводил в лаборатории всего пять-шесть часов в неделю и сохранил только одного пациента, хотя, конечно, присматривал и за лечением нескольких других.

Одного пациента он все же сохранил. В конце концов, он — врач. Доктор Хабер занялся исследованием снов и онейрологией, чтобы совершенствовать терапевтические средства, создавать новые. Его не интересовало отвлеченное знание, наука для науки: незачем исследовать что-нибудь, если это нельзя использовать. Уместность была его пробным камнем. Он всегда будет иметь хоть одного пациента, чтобы помнить об этом фундаментальном обязательстве, чтобы сохранить контакт с человеческой реальностью, потому что нет ничего важнее людей.

Человек существует постольку, поскольку он соотносится с другими людьми, и мораль — бессмысленное слово, если только не определишь его по отношению к другим, как проявление своей социальной сущности в целом.

Его нынешний клиент, Орр, придет в четыре. Они отказались от ночных сеансов.

Мисс Корч напомнила, что сегодня на сеансе будет присутствовать инспектор Департамента Здравоохранения. Он хочет убедиться, что нет ничего незаконного, аморального, вредного, злого и так далее в операциях с Усилителем. Будь прокляты эти правительственные ищейки!

Так всегда было с сеансами и сопутствующей им публичностью, общественным любопытством, профессиональной завистью, соперничеством различных направлений. Если бы он оставался частным исследователем и второсортным врачом в Восточной башне Вильяметты, вероятно, никто и не заметил бы его Усилитель, пока он не решил бы, что аппарат готов для рывка, и он продолжал бы спокойно исследовать и совершенствовать свое изобретение. Теперь же, когда он занят самой тонкой работой — психотерапией, правительство присылает юриста, который не поймет и половины увиденного, а остальное поймет неверно.

Юрист пришел в пятнадцать сорок пять, и Хабер вышел в приемную, чтобы встретить его — ее, как оказалось, — и сразу же установить теплые и дружественные отношения. Лучше, если инспектор сразу увидит, что ты не боишься, готов отвечать на любые вопросы и настроен сердечно… Многие врачи проявляют свое возмущение, когда приходит инспектор: такие врачи редко получают правительственные субсидии.

Не так-то просто установить сердечные теплые взаимоотношения с этим инспектором.

Она щелкала и звенела. Тяжелые медные застежки сумки, тяжелые медные и латунные украшения, щелкающие каблуки туфель, большое серебряное кольцо с уродливой африканской маской, нахмуренные брови, твердый голос, щелк, хлоп, бряк… Через десять секунд Хабер заподозрил, что все это щелканье — маска, как на кольце: много звуков и резкость маскируют робость. Однако это не его дело. Он никогда не узнает женщину под маской, да и не в ней дело. Главное — только суметь произвести на мисс Лилач, как на инспектора, нужное впечатление.

Если не очень сердечно, то и не плохо — она компетентна, занималась этой работой и раньше и подготовилась заранее к этому случаю. Она знала, о чем спрашивать и как слушать.

— Этот пациент, Джордж Орр, — сказала она, — он не наркоман, верно? После трех недель лечения можно ли его характеризовать как тревожную личность или как психически больного?

— Как тревожную личность, в том значении, в котором употребляет это слово Департамент Здравоохранения. Глубоко тревожную, с искусственно изменяемой ориентацией на реальность, но его состояние улучшается.

У нее с собой был карманный диктофон, и она все записывала, каждые пять секунд, как и требовал закон, прибор издавал негромкое «ти-ин».

Не расскажите ли о средствах лечения (ти-ин). И какую роль в нем играет эта машина? Не объясните ли мне (ти-ин), как она устроена? Это есть в вашем отчете, но что она делает? (Ти-ин). Например, чем она отличается от устройства ЭЛЕКТРОСОН и обычного шлема?

— Этот прибор, как вы знаете, генерирует разнообразные низкочастотные импульсы, которые стимулируют нервные клетки головного мозга. Эти сигналы можно назвать неопределенными. Их воздействие на мозг в целом напоминает воздействие стереоскопического света в критическом режиме или слуховых стимулов, типа барабанного боя. Усилитель выбирает определенный сигнал, воздействует на специальную специфическую область коры головного мозга. Например, субъекта можно научить производить альфа-ритмы по своему желанию. Усилитель делает это без всякого обучения, даже если пациент в таком состояние которое обычно не позволяет производить альфа-ритмы через электроды, размещенные соответствующим образом. Через несколько секунд мозг воспринимает нужный ритм и производит их сам так устойчиво, как дзен-буддист в трансе. Точно так же можно вызвать любую стадию сна, с ее типичными циклами и региональной активностью.

— Стимулирует ли он центр удовольствия или резервные центры?

О, блеск в глазах, при одном только упоминании центра удовольствия! Хабер сдержал иронию и раздражение и ответил с дружеской искренностью:

— Нет. Это не электростимуляция и не химическая стимуляция любого центра. Усилитель не вторгается в особые зоны мозга. Он просто подталкивает к изменениям всю мозговую активность, заставляет перейти на другую, тоже естественную стадию. Как навязчивый мотив, заставляющий вас двигаться в такт. Мозг входит в нужное для терапии состояние и сохраняет его, сколько нужно. Я назвал прибор Усилителем, чтобы подчеркнуть, что он ничего не создает, ничего не приносит извне. Сон, внушаемый Усилителем — это самый нормальный, естественный сон. Разница между усилителем и устройством «электросон» та же, что между костюмом, сшитым на заказ, и массовым пошивом. А разница с методом вживления электродов — о, черт! — как между скальпелем и кузнечным молотом.

— Но как вы создаете стимулы, которыми потом (ти-ин) пользуетесь? Записываете ли, например альфа-ритмы здорового человека, чтобы использовать на больном (ти-ин)?

Он избегал этого пункта. Он не собирался лгать, конечно, но просто нет смысла говорить о незавершенном исследовании, пока оно не испытано. На неспециалиста это может произвести дурное впечатление. Хабер отвечал, сам с радостью слушая собственный голос, вместо ее щелканья, звона и стука, — любопытно, как только он слышит ее слова!

— Вначале я использовал набор усредненных стимулов, записанных от разных субъектов. Пациент, упомянутый в отчете, с успехом подвергался такому лечению. Но я чувствовал, что этот эффект случаен. Я начал экспериментировать на животных: конечно же, на кошках. Мы, исследователи снов, любим кошек: они так много спят! И вот, работая с животными, я заметил, что наиболее перспективны стимулы, записанные у того же субъекта. Нечто вроде автостимуляции. Видите ли — специфика. Мозг отвечает на собственные альфа-ритмы немедленно. Конечно, наряду с исследовательскими открываются и терапевтические возможности. На ритм пациента можно постепенно накладывать несколько иной ритм, более здоровый, записанный ранее оттого же субъекта или от иного. Это может оказаться весьма перспективным и в случаях повреждения нормальных функций мозга, при мозговых травмах. Тем самым мы поможем мозгу восстановить старые связи по новым каналам. Самому по себе, мозгу это гораздо труднее. Можно попытаться «научить» неправильно функционирующий мозг новому умению и так далее. Однако все это предварительные рассуждения, а как только я займусь непосредственными исследованиями, я тут же зарегистрирую их в Департаменте.

Это было абсолютной правдой. Не было необходимости упоминать, что он все время занимается исследованиями, поскольку они были незаконченными и могли быть неверно поняты.

— Можно сказать, что стимулирование, которым я пользуюсь, воздействует на пациента только во время работы машины — от пяти до десяти минут.

Он больше знал об особенностях работы инспектора, чем она о его работе. Он видел, как она слабо кивнула в ответ на последнюю фразу. Так и должно быть.

Потом она сказала:

— Что же она делает, эта машина, сданным пациентом?

— Я перехожу к этому, — ответил Хабер.

Он быстро сменил тон, так как в нем явственно начало проступать раздражение.

— В данном случае у нас субъект, боящийся сновидений — онейрофобия. Мое лечение заключается в совмещении традиционной и современной психотерапии. Пациент усыпляется здесь в контролируемом состоянии. Нужное содержание сна достигается гипнозом-внушением. Пациента учат спать и видеть безопасные сны, чувствовать удовольствие и так далее. Это со временем избавит его от комплексов. Усилитель — идеальный инструмент для этой цели. Он усиливает типичную j-активность пациента. Обычно требуется от часа до полутора, чтобы пациент миновал стадию обычного сна и вступил в j-стадию. На дневных сеансах такая трата времени непозволительна. Больше того, во время глубокого продолжительного сна гипнотическое внушение слабеет и может быть совершенно стерто. Это нежелательно. Очень важно, чтобы на сеансах у пациента не было дурных снов, не было кошмаров. Усилитель одновременно и экономит мое время и является фактором безопасности. Терапию можно проводить и без него, но на это, вероятно, потребуется много месяцев. С ним же я ожидаю выздоровления в течение недель. Возможно, это не менее ценное средство, чем гипноз в психоанализе и терапии.

— Ти-ин, — произнес диктофон инспектора.

— Бонг, — ответил ему коммуникатор негромким, богатым и авторитетным голосом.

Слава Богу!

— Вот и пациент, Сейчас, мисс Лилач, вы с ним встретитесь и, если хотите, можете немного побеседовать. А потом вы сядете в это кожаное кресло в углу и постараетесь быть незаметной. Хорошо? Ваше присутствие не должно отразиться на пациенте, но если ему об этом постоянно напоминать, его реакции могут замедлиться. Видите ли, он в очень беспокойном состоянии, с тенденцией интерпретировать все происшествия как угрозу для себя и вырабатывать соответствующую защиту. Увидите сами. О да, выключите запись. Терапевтические сеансы не для записи. Верно? Вот так, хорошо. Да, здравствуйте Джордж, входите! Это мисс Лилач, работник Департамента Здравоохранения. Она хочет посмотреть Усилитель в действии.

Эти двое неловко и напряженно пожали друг другу руки. Бряк-бряк — браслеты инспектора. Контраст поразил Хабера — резкая женщина и мягкий, бесхарактерный мужчина. У них не было ничего общего.

— Теперь, — сказал он, — я предлагаю приступить к делу.

Он радовался началу сеанса.

— Если только вы, Джордж, не хотите предварительно о чем-нибудь поговорить.

Говоря это, он настойчиво рассаживал их на свои места: Лилач на стул в углу комнаты, Орра на кушетку.

— Прекрасно. Начнем. Все будет записано, и Департамент убедится, что Усилитель не лишает вас чувств, но заставляет отвердеть ваши эмоции, не ухудшает работу мозга и, вообще не имеет никаких побочных эффектов, разве что легкое компенсирующее уменьшение стадии j-сна сегодня ночью.

Закончив фразу, он небрежным жестом положил руку на горло Орра.

Орр уклонился от контакта, будто никогда не подвергался гипнозу.

— Простите. Вы подошли так внезапно.

Необходимо было полностью загипнотизировать клиента, используя индуктивный метод. Он абсолютно законен, конечно, но довольно драматичен, и Хабер не хотел бы пользоваться им в присутствии представителя Департамента. Он сердился на Орра, чувствуя в последних сеансах его нарастающее сопротивление. Добившись подчинения пациента, он снова включил запись со скучным повторением все углубляющегося транса и постгипнотическим внушением для сеанса:

— Вам удобно, вы расслабились, вы глубже погружаетесь в транс…

И так далее.

Пока шла запись, Хабер отошел к столу и с серьезным видом и спокойным лицом принялся сортировать бумаги, игнорируя присутствие Лилач. Она смотрела в окно, на башни города, и молчала, зная, что нельзя прервать сеанс гипноза.

Наконец, Хабер остановил запись и надел на голову Орра шлем.

— А теперь поговорим о вашем будущем сне, Джордж. Хотите?

Медленный кивок пациента.

— В последний раз мы говорили о том, что вас беспокоит. Вы сказали, что работа вам нравится, но не нравится ездить в подземке. Вы сказали, что толпа угнетает вас. Вы чувствуете, что как будто нет достаточного пространства, нет свободы.

Он помолчал, и пациент, который в гипнозе становился особенно молчалив, сказал:

— Перенаселение.

— Гм, да, вы используете это слово. Это ваше слов©, ваша метафора для этого ощущения несвободы. Давайте обсудим это слово. Вы знаете, что в восемнадцатом веке Мальтус нажал кнопку тревоги о росте населения, а тридцать-сорок лет назад был второй приступ паники и все равно население растет. Но все ужасы, которые рисовались воображению, не наступили. Сейчас совсем не так плохо, как предсказывали. Нам всем вместе хорошо живется в Америке, и если наши жизненные стандарты в чем-то уступают предшествующим поколениям, то в других отношениях, они их намного превосходят. Но допустим, страх перед перенаселением действует не внешне, а внутренне, на состояние мозга. Если вы чувствуете себя стесненным множеством людей, когда этого на самом деле нет, что же это значит? Может быть, что вы боитесь контактов с людьми, боитесь соприкосновения с ними. И именно так вы находите повод держать реальность на некотором удалении.

ЗЭГ действовала. Продолжая говорить, Хабер подключил Усилитель.

— Теперь, Джордж, мы еще немного поговорим. А когда я произнесу слово «Антверп», вы уснете. Проснувшись, будете чувствовать себя отдохнувшим и полным энергии. Вы не вспомните то, что я вам сейчас говорю, вы запомните свой сон.

Вам будет снится то, что вас беспокоит — перенаселение. Во сне вы убедитесь, что в сущности не это вас беспокоит. Люди не могут жить в одиночестве. Оказаться в одиночестве — худший вид наказания. Нам нужны окружающие, чтобы помогать нам, чтобы мы им помогали, соперничали с ними, чтобы наш мозг работал.

И так далее. Присутствие инспектора мешало Хаберу: приходилось пользоваться абстрактными словами, вместо того, чтобы прямо изложить содержание сна.

Конечно, он не фальсифицировал свой метод, чтобы обмануть наблюдателя, его метод просто еще не имел вариантов. Он кое-что менял от сеанса к сеансу, ища способ внушить наиболее полно желаемое содержание сна, и всегда он наталкивался на сопротивление, которое иногда несло в себе сверхтрудный мыслительный процесс, а иногда — упрямство самого Орра. Во всяком случае, сон никогда не получался точно таким, каким его планировал Хабер, и это отвлеченное рассуждение может подействовать не хуже других. Возможно, оно вызовет меньшее подсознательное сопротивление Орра.

Хабер жестом подозвал мисс Лилач и показал на экран ЗЭГ, на который она поглядывала из угла, а сам продолжал:

— Вы увидите сон, в котором не будет чувства перенаселения. Весь мир будет перед вами, вся свобода.

Наконец он сказал:

— Антверп!

Он указал на экран, чтобы Лилач увидела почти немедленную перемену.

— Видите, как замедляются все движения, — пробормотал он. — Вот пик высокого напряжения, вот другой… всплеск сна. Он уже во второй стадии ортодоксального сна s-стадии, как вы его назовете. Это сон без ярких сновидений, он длится между периодами j-сна всю ночь. Но я не позволю ему задерживаться здесь, поскольку нам нужны сновидения. Включаю Усилитель. Следите за этими линиями. Видите?

— Похоже, будто он просыпается, — с сомнением пробормотала она.

— Верно. Но он не просыпается. Посмотрите на него.

Орр лежал навзничь, голова его откинулась, так что короткая светлая бородка торчала кверху. Он крепко спал, но рот был напряжен. Вот он вздохнул.

— Видите, как двигаются у него глаза под веками. Так в 1930 году установили этот феномен, его назвали «быстрое движение глаз спящего». Но это не только движения глаз. Это третья стадия существования. Все его автономные системы полностью мобилизованы, как в напряженные моменты бодрствования. Но мышечный тонус нулевой. Большие мышцы расслаблены глубже, чем при s-сне. Кора, подкорка, мозжечок, средний мозг — все активны, как при бодрствовании, в то время как при с-стадии они пассивны. Дыхание и давление крови на уровне бодрствования или даже выше. Пощупайте его пульс.

Он взял запястье Орра.

— Восемьдесят или восемьдесят пять. Он парень — что надо.

— Значит он видит сон?

— Да.

— И все его реакции нормальны?

— Абсолютно. Каждую ночь мы все четыре-пять раз бываем в таком состоянии, примерно по десять минут каждый раз. Это совершенно нормальная j-стадия на экране ЗЭГ. Единственная странность — вот эти редкие пики, какая-то мозговая буря. Никогда раньше ничего подобного я не наблюдал. Такие пики наблюдаются в ЗЭГ человека, занятого напряженной творческой работой: создание картин, скульптур, стихотворений, даже чтение Шекспира. Я еще не знаю, что в данный момент делает его мозг, но Усилитель дает мне возможность регулярно наблюдать эти эффекты, а затем изучать их.

— А может этот эффект вызван машиной?

— Нет.

Он уже пытался стимулировать мозг Орра, посылая запись одного из таких пиков, но в результате получилась мешанина прежних снов. Во время этого пика Усилитель зафиксировал пик и нынешнего. Но не было необходимости упоминать о неудачных экспериментах.

— Теперь, когда он глубоко погрузился в свой сон, я выключаю Усилитель. Можете ли вы определить, когда я его выключил?

Она не смогла.

— Мозговая буря продолжается. Смотрите на эти линии. Так бывает и у других пациентов, ничего нового. Вы видели исследовательские возможности Усилителя? Никакого влияния на пациента, кроме приведения его мозга в нужное врачу состояние. Видите?

Она, конечно, пропустила пик. Наблюдение за ЗЭГ требует практики.

— Он все еще видит сон и потом расскажет нам его содержание.

Больше Хабер не мог говорить. Он чувствовал: движение, приход, изменение.

Женщина тоже чувствовала это. Она выглядела испуганной. Сжимая тяжелое медное ожерелье, как талисман, она в ужасе и отчаянии смотрела в окно.

Этого он не ожидал. Хабер считал, что только он сможет ощутить изменение.

Но Лилач слышала, как он внушал Орру содержание сна, она, как и он, была в центре, стояла рядом с видящим сон и подобно ему видела, как исчезают башни и как рассеиваются огромные пригороды — как туман, как дым. И город Портленд, который до чумы населял один миллион человек, теперь, в годы Восстановления, имеет население всего сто тысяч. Как во всех американских городах, в нем появилось множество развалин. Видны мосты над рекой, старое сорокаэтажное здание Первого Национального Банка, а далеко за ним, над всем — строгие бледные горы.

Она видела, как это произошло, а он понял, что раньше и предположить не мог, что инспектор Департамента тоже увидит изменения. А значит, он и сам, в сущности, не верил в изменения, во влияние снов Орра. Хотя был свидетелем этого, в страхе и замешательстве, не менее десятка раз. Хотя он видел, как лошадь превратилась в гору — если можно видеть как одна реальность заменяется другой. Хотя он уже месяц испытывал и наблюдал мощь мозга Орра, но все еще не верил в происходящее.

Весь сегодняшний день, с момента прихода на работу, он ни разу не вспомнил, что неделю назад он еще не был директором Орегонского Онейрологического института, потому что такого института не было. Но с прошлой пятницы такой институт существует уже восемнадцать месяцев, а он его основатель и директор, и так оно и есть — для него, для всего персонала, для коллег из Медицинской школы, для правительства, субсидировавшего институт. Он полностью, как и все они принял эту новую реальность. Он подавил в себе воспоминания о том, что до последней пятницы все это было не так.

До сих пор это был наиболее успешный сон Орра. Начался он в старом кабинете за рекой, под проклятой фотографией Маунт-Худ, а закончился здесь, и он был при этом, видел, как меняются вокруг стены, как меняется мир, и забыл об этом, и забыл настолько прочно, что даже не подумал, что третье лицо, посторонний, тоже может увидеть это.

Что сделает эта женщина? Поймет? Сойдет с ума? Что она сделает? Сохранит ли обе памяти, как он, подлинную и новую, старую и подлинную?

Не должна. Она вмешается, при ведет других наблюдателей, полностью испортит эксперимент, нарушит все его планы.

Он должен остановить ее любой ценой.

Он обернулся к Лилач, готовый к насилию, сжимая кулаки.

Она просто стояла. Смуглая кожа посерела, рот открыт. Она была ошеломлена, не могла поверить в то, что увидела за окном. Не может и не поверит.

Напряжение Хабера несколько ослабло.

Внимательно рассматривая ее, он убедился, что она настолько поражена, что стала абсолютно безвредной.

— Он поспит еще немного, — сказал Хабер.

Голос его звучал почти нормально, немного более хрипло от напряжения мышц горла. Он понятия не имел, что скажет дальше, но продолжал говорить: все, что угодно, лишь бы нарушить молчание.

— Сейчас я оставлю ему короткий период s-сна. Прекрасный вид, не правда ли? Эти восточные ветры — божье благословение. Осенью и зимой я месяцами не вижу гор, но когда облака расходятся — они тут как тут. Прекрасное место Орегон, наименее опустошенный штат. Он не очень эксплуатировался до катастрофы. Портленд лишь начал расти. Вы местная уроженка?

Минуту спустя она ошеломлено кивнула.

— Сам я из Нью-Джерси. Загрязнение окружающей среды там становилось критическим, когда я еще был ребенком. Сколько сил пришлось вложить в очистку Восточного побережья после Катастрофы! Невероятно! Очистка еще продолжается. Здесь же перенаселение и загрязнение среды не успели принести подлинного ущерба, если не считать Калифорнии. Экосистема Орегона почти не затронута.

Опасно было затрагивать критическую тему, но он больше ничего не мог придумать, как будто его околдовали. Голова была слишком полна двумя рядами воспоминаний, двумя системами информации, одна — о реальном, больше не существующем мире с населением свыше семи миллиардов человек, увеличивавшемся в геометрической прогрессии, другая — о реальном, существующем, мире с населением менее миллиарда человек и все еще не стабилизировавшемся.

«Боже, — подумал он, — что сделал Орр?»

Семь миллиардов человек.

Где они?

Но адвокат не должна понять этого.

— Вы были когда-нибудь на востоке, мисс Лилач?

— Нет.

— Да и к чему? Нью-Йорк в любом случае обречен. Бостон тоже. Будущее страны не там. Здесь растущее начало. Кстати, вы знакомы с Льюисом Фертом в Департаменте?

— Да, — ответила она.

Она была все еще бледна, но начинала отвечать, как будто ничего не случилось.

Спазм облегчения прошел по телу Хабера. Сердце заколотилось, захотелось сесть.

Опасность миновала. Она отвергла свой невероятный опыт. Теперь она спрашивает себя: что со мной, почему я, глядя в окно, ожидаю увидеть город с тремя миллионами жителей? Я сошла с ума?

«Конечно, — подумал Хабер, — человек, увидевший чудо, скорее не поверит своим глазам, если окружающие ничего не скажут».

— Здесь душно, — сказал он с ноткой озабоченности в голосе.

Он подошел к термометру на стене.

— Люблю тепло! Привычка старого исследователя снов. Температура тела во время сна падает, а мне не хочется, чтобы у пациентов появился насморк. Но эти электронагреватели слишком эффективны — становится слишком жарко, и у меня начинается головокружение. Он скоро проснется.

Хабер не хотел, чтобы Орр отчетливо помнил свой сон, пересказал его и тем самым подтвердил бы чудо.

— Я думаю дать ему поспать еще немного. В сущности, содержание его сна меня не очень интересует, а сейчас он в третьей стадии. Пусть поспит, а мы закончим разговор. Не хотите поговорить еще о чем-нибудь?

— Думаю, что нет.

Ее побрякушки неуверенно звякнули.

Она мигнула, пытаясь сосредоточиться.

— Если вы пришлете в отдел мистера Ферта подробное описание машины, принцип ее действия, попытки использования, результаты — ну, вы знаете… на этом все будет кончено. Вы взяли патент?

— Я сделал заявку.

Она кивнула.

— Стоит.

С бряцаньем и звоном она подошла к спящему, наклонилась над ним и посмотрела со странным выражением на тонком смуглом лице.

— У вас необычная профессия, — сказала она вдруг. — Сны… следить, как работает мозг человека, внушать ему содержание снов… Вероятно, большинство исследований вы проводите по ночам?

— Я привык. Усилитель может отчасти избавить нас от этого, мы можем спать, когда захотим. Но несколько лет назад был период, когда я в течение тринадцати месяцев не ложился раньше шести утра.

Он рассмеялся.

— Теперь я хвастаюсь этим. Мой рекорд. Теперь всю работу, ускоряющую приближение к кладбищу, я оставляю своим подчиненным. Компенсация за возраст!

— Спящие так далеки, — сказала она.

Она все еще глядела на Орра.

— Где они?

— Вот здесь, — ответил Хабер.

Он похлопал по экрану ЗЭГ.

— Здесь, но без связи. Это больше всего поражает. Полная уединенность. Спящий поворачивается спиной ко всем. «Загадка индивидуальности во сне усилена», — сказал один из специалистов в моей области. Но, конечно, загадка — это проблема, которую мы еще не решили! Он сейчас должен проснуться… Джордж, проснись! Джордж!

Орр проснулся, как обычно, быстро перейдя от одного состояния к другому, без стонов и изумленных взглядов. Он сел и взглянул сначала на мисс Лилач, потом на Хабера, снимавшего с его головы шлем, встал, немного потянулся и подошел к окну.

Он стоял, глядя в город.

В его фигуре была какая-то монументальность. Он был совершенно неподвижен, как центр чего-то. Ни Хабер, ни женщина не могли произнести ни одного слова.

Орр обернулся и посмотрел на Хабера.

— Где они? — спросил он. — Куда они исчезли?

Хабер видел, как широко раскрылись глаза женщины, видел, как она напряглась, и приготовился к опасности. Он должен был говорить!

— Судя по ЗЭГ, сказал он, — у вас был очень яркий сон, Джордж, в сущности кошмар.

Он услышал собственный голос, глубокий и теплый, какой и хотел.

— Первый «дурной» сон за все наши сеансы. Верно?

— Мне снилась чума, — сказал Орр.

Он вздрогнул, как будто по всему телу прошла судорога.

— Вам пришлось нелегко. Верно? На этот раз Джордж в вашем сне было подлинное беспокойство. На этот раз под моим руководством, по моему указанию, вы приблизились к самой сути своей болезни. Это приближение нелегко и неприятно.

— Вы помните годы чумы? — спросил Орр не агрессивно, но с какой-то необычной ноткой в голосе.

Сарказм? Он украдкой взглянул на Лилач, которая отошла к своему креслу в углу.

— Да, помню. Когда началась эпидемия, я был уже почти взрослым. Мне было двадцать два года, когда в России впервые объявили, что химическое отравление атмосферы принимает форму вирулентных новообразований. На следующий день была опубликована больничная статистика Мехико. Потом определили инкубационный период, и все начали тут же считать и ждать. Начались мятежи, секты, Церковь Судного Дня, движение Яростных. В тот год умерли мои родители, а родители жены — на следующий год, потом две сестры и их дети, все, кого я знал.

Хабер развел руками.

— Да, я помню эти годы, — тяжело сказал он. — Когда должен.

— А ведь чума покончила с перенаселением, — сказал Орр. На этот раз сарказм в его голосе звучал ясно.

— Мы это сделали.

— Да. Теперь перенаселения нет. А было ли другое решение, кроме атомной войны? Теперь нет постоянного голода в Южной Америке, Африке, Азии. Когда полностью восстановят транспорт, не останется даже отдельных голодающих районов, которые еще сохранились. Говорят, до сих пор треть человечества ложится в постель на пустой желудок, но в тысяча девятьсот восьмидесятом году они составляли девяносто два процента. Теперь на Ганге не бывает наводнений из-за плотин, образованных умершими от голода людьми. Дети рабочих в Портленде не болеют рахитом, а ведь все это было до Катастрофы.

— Чума, — сказал Орр.

Хабер наклонился вперед над своим большим столом.

— Джордж, скажите мне, Земля перенаселена?

— Нет.

Хабер подумал, что Орр рассмеется и отодвинулся немного, потом понял, что глаза Орра странно блестят от слез. Орр чуть не тронулся. Тем лучше.

Если он разлетится на куски, инспектор будет менее склонна рассказывать о случившемся.

— Но полчаса назад, Джордж, вы были глубоко обеспокоены, потому что считали перенаселение угрозой цивилизации, всей земной экосистеме. Не думаю, чтобы беспокойство совсем исчезло, но качество его изменилось, поскольку вы пережили его во сне. Теперь вы знаете, что в действительности для него нет оснований. Беспокойство по-прежнему существует, но вот в чем отличие — вы теперь знаете, что оно иррационально и что оно соответствует вашему внутреннему миру, а не реальности. Это только начало, хорошее начало. Вы многого добились в этот сеанс. Понимаете? Теперь у нас есть возможность справиться с болезнью. Мы добрались до того, что угнетало вас. Теперь борьба пойдет легче, потому что вы свободный человек. Вы это чувствуете? Разве вы не чувствуете, что толпа больше вас не угнетает?

Орр посмотрел на него, потом перевел взгляд на мисс Лилач. Она ничего не сказала.

Наступила длинная пауза.

— Вы устали, — сказал Хабер.

Он хотел успокоить Орра, вернуть в нормальное состояние, в котором тому не хватает смелости сказать что-нибудь о власти своих снов в присутствии третьего лица, либо сломить его, чтобы получить явные признаки ненормальности. Но он не добился ни того, ни другого.

— Если бы не инспектор, я бы предложил вам немного виски, но сейчас лучше не превращать терапевтический сеанс в выпивку.

— Вы не хотите услышать мой сон?

— Если хотите.

— Я хоронил их в одной большой траншее. После смерти родителей я работал в погребальных войсках. Мне тогда было четырнадцать лет. Во сне все мертвые были обнажены и выглядели так, будто умерли от истощения. Целые холмы трупов. Мне нужно было их всех похоронить. Я искал вас, но вас среди них не было.

— Нет, — уверенно сказал Хабер. — Я еще не попал в ваши сны, Джордж.

— Попали. С Кеннеди. И как лошадь.

— Да, в самом начале лечения, — сказал Хабер, отметая это. — В этом сне вы использовали кое-какие реальные события.

— Нет. Я никогда никого не хоронил. Никто не умирал от чумы. Все это мое воображение. Я видел это во сне.

Будь проклят этот дурак! Он вышел из-под контроля. Хабер склонил голову, изображая терпеливое ожидание. Это было все, что он мог себе позволить, более сильное воздействие вызвало бы подозрение у адвоката.

— Вы говорите, что помните чуму. Но разве вы не помните, что никакой чумы не было, что никто не умирал от ядовитого рака, что население продолжало расти? Нет? Вы не помните этого? А вы, мисс Лилач, не помните то и другое?

Тут Хабер встал.