Княжья травница – 2. Вереск на камнях Гринь Ульяна

Глава 17. Конец всему — всему начало

Июль, 25 число

Я укололась иглой и сунула палец в рот. Вкус железа на языке напомнил детство, когда с ранки кровь слизывали, чтобы она остановилась. Рядом сидела Забава и тоже шила. Она мне напомнила, что приданое для малыша надо сделать своими руками. Голуба ворчала, ворочая ухватом горшки в печи. Мыська пела песенку, укачивая Волеха, а Отрада уже сопела в люльке, которую сплёл для неё добрый дядька Бусел — мастер на все руки. Бер шастал по лесу, добывая дичь. Мужики работали на ферме, а Могута в кузнице.

Жизнь текла своим чередом.

Мы радовались ей: простой, незамысловатой, рутинной. Никаких потопов, никаких драконов. Только лето, деревня, ожидание ребёнка.

Последний стежок, и я завершила распашонку. Швами наружу, как научила мама, из тонкой фланельки, хотя Забава и ворчала, что не лён, малюсенькая, словно игрушечная, распашонка вышла просто шедевральной. С учётом того, конечно, что это был мой первый опыт шитья!

Сложив шедевр пополам, сказала Забаве:

— Ну всё, пошла я к Оле.

— Не шей много, Рудушка, ты непривычная, — отозвалась золовка и перекусила нитку зубами. — Иди уж, к ужину ждём тебя.

Я чмокнула её в щёку и, бросив распашонку на крыльце, вышла на улицу.

Два месяца скоро, как я работала над Олиной проблемой. И вчера, наконец, добилась сращения нервов. Правильных нервов. Но у Оли никаких подвижек не случилось. Я, конечно, не ждала очень быстрого результата. А обида всё равно осталась.

Я же так старалась!

Позвонив в калитку, которую починили спецы седьмого июля после праздника всей нечисти, прислонилась к столбу, ожидая. Вскоре зажужжал зуммер, я толкнула металлическую решётку и вошла на территорию. Анна Михайловна, подбоченившись, встречала меня на крыльце. Я изобразила на лице улыбку и сказала:

— Добрый день, Анна Михайловна! Как дела?

— Добрый день, отлично наши дела, а как ваши?

Я вспомнила, как Бер приходил в гости к Лагутину, как Анну Михайловну познакомил с домовым, который немного облагородился с тех пор, когда я начала ему выставлять угощение в ночь, как воздействовал на экономку своим нечистьим обаянием и уговорил принять меня как должно. А что? Я тоже имею право на личный комфорт! Теперь Анна Михайловна со мной общалась любезно и вежливо. Наверное, даже чаю бы предложила, если бы я не прошла сразу к Оле. А тут ещё и Силки прыгнула мне на ноги:

— Здравствуй, бывшая хозяйка! Хочу гулять!

— Иди подлижись к Анне Михайловне! — ответила я и вошла в комнату Оли. — Привет. Как сегодня настроение?

— Не так чтобы, — ответила за больную сиделка Ирина. — Сегодня мы грустные.

— Оль?

— Чего? — буркнула та. — Отстань.

— Оля, ты не веришь?

— Нет.

Я села в кресло рядом с кроватью, почухала за ушами Силки. Сказала осторожно:

— Надо надеяться.

— Нет больше надежды, — жёстко ответила Оля.

— Плохо, — фыркнула я, кивая Ирине. Та отступила, давая проход. Я подошла к Оле, согнала Силки с кровати, сказала:

— Если нет надежды — ты умерла.

Оля вскинула на меня взгляд настороженных глаз, и я рассмеялась, не глядя на сиделку:

— А я вижу, что ты живая. Так что надежда есть всегда. Давай-ка попробуем восстанавливающий массаж.

Ирина помогла мне откинуть одеяло, и я начала разминать левую Олину руку от пальцев до локтя. Сиделка делала то же самое с правой рукой, и мы двигались симметрично. Оля молчала, глядя в потолок. Через несколько минут она поморщилась:

— Больно.

— Где? — не поняла я сразу, а потом остановилась и внимательно посмотрела на девушку: — Оля, повтори, что ты сказала! Где больно?

— Ты делаешь мне больно, — вежливо объяснила она. Похлопала глазами и сообразила сама: — Ой! Мне больно в руке! Это что… оно?

— Оно.

Надавливая на кожу, я провела по предплечью Оли, наблюдая за её реакцией. Девушка снова скривилась, но теперь уже радостно:

— Вот тут! Это что? — она скосила глаза и воскликнула: — Я чувствовала, что запястье!

— Видишь, я же говорила, — с улыбкой сказала я ей. — Пока только запястье, а потом оживёт и остальное тело. Скоро ты будешь ходить, Оля.

— Спасибо, — пробормотала девушка, и я увидела, как по её щеке из уголка глаза скатилась слеза. Ответила весело:

— А вот реветь не надо! А ну, Ирина-свет-батьковна! Поднажмём-ка с массажем!

Домой я вернулась аж в пять вечера. Меня оставили на обед, приехал Лагутин, мы долго радовались Олиным успехам, а потом беседовали с бизнесменом о моих мужчинах, которые уже завоевали авторитет на ферме. Лагутин предложил выделить нам ещё один дом, чтобы мы не сидели друг у дружки на головах. Я с радостью согласилась. И правда, у нас уже три полноценных семьи, а если ещё и Чернава замуж выйдет… Голубе проще, её дед Петрович давно зовёт переезжать к нему, да повариха не хочет нас бросать. Говорит: совсем без неё похудеем, отощаем и озвереем.

Дома меня ждал вкусный ужин из жареных на вертеле птиц. Что за птицы и как Бер их добыл, я выяснять не стала, просто поела с удовольствием. А потом вышла на кыльцо, кряхтя, как старая бабка, и придерживая живот, присела на ступеньку. Скоро срок рожать. Наверное, надо перебраться к маме в Москву… Поближе к роддому всяко лучше. * А то прихватит здесь, скорую ждать придётся. Как к этому отнесётся Ратмир, не знаю. В последнее время он меня постоянно держит при себе…

Кот спрыгнул с перила ко мне под бок, сел рядом, обернув хвостом лапы, и сказал лениво:

— А я вчера мышку поймал.

— Молодец, — таким же расслабленным тоном похвалила я его. — Съел?

— Нет, собакам отдал.

— Ну и дурачок.

— Слушай, подруга большой женщины, мне не по себе.

— Чего это вдруг?

Я протянула руку и погладила котика по голове. Он зажмурился, встопорщил усы и муркнул:

— Грядёт что-то.

— Ещё одна Велесова ночь?

— Если бы.

Кот зевнул и плюхнулся боком на тёплые ступеньки, сказал сонным голосом:

— Что-то очень-очень плохое.

Очень-очень плохое меня совершенно не устраивало. Поэтому я сказала коту строгим тоном:

— Перестань каркать, ты не ворона.

— Я котик, — мурлыкнул тот. — Я чувствую поветрие, и оно мне не нравится.

— Ладно, рассказывай, что там грядёт.

— А вот этого я не знаю.

Он подставил мне пушистое пузико, и я с удовольствием зачесала его, погружая пальцы в жирненькую шерстку. Общение с котом доставляло удовольствие. Пусть болтает. Грядёт что-нибудь — разберёмся. С нечистью же разобрались в Велесову ночь…

Ветерок пригнал дым из бани. Я вдохнула его с наслаждением, зажмурилась, представив, как Ратмир моется сейчас после работы. С ним и другие мужики, но их представлять я не собиралась. Только своего мужа, любимого, отца моего будущего ребёнка. Князь голышом в облаках раскалённого пара… Отросшие волосы, мокрые, липнут к плечам. На усталом лице капельки воды…

Скорей бы он уже помылся. Остро захотелось прижаться к разгорячённому телу, обнять, ощутив крепкие мышцы под ладонями, похвастаться успехом с Олей… Лечь к нему под бок на жёсткую кровать, удобно устроившись спиной к его животу. Не это ли и есть простое счастье?

Я сидела и смотрела на закат, лениво почёсывая мурлычущего кота по пузику, когда мужики, наконец, закончили мыться. Ратмир вышел из бани первым, и я поднялась с крыльца, сделала несколько шагов навстречу мужу. Он улыбнулся, подошёл, обнял — как мне и хотелось, крепко и нежно. Сказал:

— Руда, любая моя. Как славно, что ты у меня есть.

— Славно? — фыркнула я ему в плечо. — Не думаю, что наши приключения можно назвать этим словом!

— Ты спасла мне жизнь столько раз, что даже считать не хочу. Ты показала мне другое время и самоходные… машины! Ты рядом несмотря на то, что я уже не князь и земель у меня нет.

Я только рассмеялась счастливо. Эх, мой муж, мой князь! Какая мне разница, есть у тебя земли или нет? Главное, что ты сам рядом со мной, живой и здоровый.

В животе родилась болезненная судорога. Я подумала, что колика, но она не прошла сразу, а затянулась на несколько секунд. Стало странно. Даже не страшно, а волнительно. Неужели уже? Вот это вот — началось? Скоро я прижму к себе своего сына? И отстранилась от мужа, глянула ему в глаза:

— Ратмир, мне кажется, что лучше будет, если я на некоторое время переберусь к маме в город.

— Пошто? — удивился он и нахмурился: — От меня уйдёшь?

— Ну нет же. Просто рожать лучше в больнице, а её надо ещё найти, подписать договор… Ну и скорая! Там меня папа может отвезти в роддом, а тут дожидаться машины придётся не знаю сколько часов!

— Дома родишь, как все бабы, — сказал он неуверенно. Да, со мной нельзя быть уверенным ни в чём, любимый.

— Дома я рожать не буду. Если есть выбор — поеду в роддом.

— Делай, как знаешь, — вздохнул он. — Но я поеду с тобой. Не оставлю одну.

— Не одну, а с родителями, — поправила его, но Ратмир упрямо повторил:

— С тобой поеду.

— Ну ладно, поедем вместе.

На душе стало тепло и ласково, словно солнышко передумало закатываться, снова выглянуло и согрело меня изнутри. А к солнышку приложился Валя со своим грузовичком, который зарулил во двор, распугав собак, и высунулся из кабины:

— Э, князья! Прымай бамаги!

— Какие ещё бамаги? — насторожилась я и, переваливаясь с боку на бок, как самка пингвина с яйцом, пошла к машине. Валя спрыгнул с подножки и протянул мне пачку красных книжечек с золотым тиснением на обложках:

— Во! Теперь можно и договора трудовые заключать, а то Илья Андреич не любит беспорядка!

— Паспорта! — восхитилась я. — Ура! Валя, спасибо!

— Да мне-то за что? Вот, привезли в участок, я вам подвёз. Тут надо расписаться в ведомости… Щас.

Мужчины мои подтянулись к грузовику, Ратмир спросил:

— Это чего такое?

— Это, мой милый князь, удостоверение личности, — торжественно объявила ему я. — Теперь у вас у каждого есть своё! Теперь вы полноценные граждане Российской Федерации!

Разумеется, Тишило высказал очень ценное мнение:

— Пошто нам? Без этих стоверений жили всю жизнь, и всё было хорошо.

— А теперь будете жить с ними. А вдруг тебя спросят: кто ты, мил человек? Тишило? А чем докажешь?

Он молча смотрел на меня — с прищуром, с недоверием. А я раскрыла одну из книжечек, вторую, нашла его паспорт и показала:

— А ты ему скажешь — вот, смотри, фото моё и написано: Тишило Волков. Всё, вопросов нет, проходите по своим делам, гражданин Волков.

— Волков сын, — упрямо поправил он меня, а я вздохнула:

— Да уж объясняла вам всем. Волков сын не пишут в паспорте. Пишут просто Волков.

Валя только молча фыркал от смеха, раскуривая сигарету. Ратмир протянул руку:

— Давай, Руда, будем хранить эти стоверения.

— При себе иметь нужно, — строго сказала я, пока раздавала каждому свой паспорт. — А особенно в городе.

— Как скажешь, так и будем делать, — Ратмир обвёл взглядом свой малочисленный народ и внушительно повысил голос: — Все поняли?

— Да поняли, чёж не понять? — буркнул Тишило.

— Вот и хорошо.

Валя звякнул авоськой в машине и нерешительно спросил:

— Так что, может, отметим это дело? Я тут привёз вот…

Я сунулась глянуть и возмущённо воскликнула:

— Ты с ума сошёл?! Спаивать мне будешь мужиков? Нет уж! Вези это отсюда и сам бухай!

— Ну по чуть-чуть то можно… — растерянно пробормотал Валя. Я отрезала:

— Нельзя!

— А пошто нельзя? — заинтересовался Ратмир. — Что это?

— Это отрава, замаскированная под алкоголь, — фыркнула и прижала ладони к животу — снова потянуло.

— Да чего тут пить-то, — пробормотал Валя. — Три бутылки водки на всех — это ж слёзы!

— Они непьющие, Валентин, — строго сказала ему. — И таковыми останутся, пока я жива.

— Ну пивка-то можно? — жалобно спросил он.

— Пивка… Пивка можно. Но купи хорошего. Не ослиную мочу, но послабее, понял?

— Понял! — повеселел Валя. — Поехал в магазинчик, скоро буду!

Судорога в животе прошла. Теперь я была уже уверена, что это схватка. Но не настоящая ещё, подготовительная. По срокам мне рожать через две недели — УЗИ установило, однако ребёнку не прикажешь. Когда захочет появиться на свет, тогда и появится…

Я оперлась на руку Ратмира, морщась от боли в ногах. То отёки, то мурашки, когда ж уже всё закончится?

И вздрогнула.

В воротах, куда выехал грузовичок, мелькнула яркая цветастая юбка из тысячи оборок.

— О нет, только не она, — обречённо сказала я. Ратмир бросил взгляд на цыганку и враждебным тоном крикнул:

— Уходи! Нечего тебе тут делать, ситарка!

Она — та самая молодая, обвешанная монисто и бусами — рассмеялась задорно и обратилась ко мне:

— Что же ты, Руда, собралась уехать? Куда? От меня не скроешься!

— Рожать я собралась, — ответила ей осторожно. Зачем она пришла? Хочет забрать ребёнка? Так он ещё не родился…

— В больнице, небось? Не надо тебе туда. Тыродишь сама.

— Это уже не твои заботы. Я хочу и буду рожать в больнице!

Ратмир крепче обнял меня одной рукой, другой махнул цыганке:

— А ну, не приближайся! Уходи, а то костей не соберёшь!

Она повела глазами так, что мне стало страшно. Вот оно, о чём кот говорил… Оно сейчас случится.

— Неблагодарные вы твари, — вздохнула цыганка. — Я вас выбрала, вы наследники первой жизни, вы избранные! И прогоняете мать свою, прародитель…

Она взмахнула руками, как дирижёр, и на миг мне показалось, что сейчас грянут скрипки в похоронном марше. А потом меня словно лишили возможности двигаться и говорить. Засунули в желе. Знаете, такое желе из желатина, из говяжьих костей, щедро сдобренное сахарным сиропом… Нет, я могла двигаться, но о-о-о-очень медленно. И все мои люди — тоже. Ратмир застыл, обнимая меня, и вскоре его рука стала давить на плечо, словно была отлита из бетона.

Я крикнула, а оказалось — что протянула, как диктофон с багом, растягивая слова:

— Что ты дела-ае-ешь?

— Да ты настоящая наследница, — фыркнула цыганка. — Даже тут не подчиняешься моей воле! Ну да ладно, я тебя и такой ценю… Так, что тут у нас?

Она принялась обходить моих мужчин по кругу, цыкая языком, поводя ладонью перед лицами. Бормотала при этом:

— Хорош… И этот хорош. Ох, отличный экземпляр! Нет, этого не надо… А этого берём… Теперь бабы.

Она встала посреди двора и сказала громко:

— Бабы, выходи!

Я глянула на дом, скосив глаза, и увидела первой Забаву, которая вышла во двор, а за ней — Голубу, Мыську с обоими детьми на руках, Дару, Чернаву, Вранку… Они шли с пустыми глазами, как зомби, послушные воле первой жизни. И мне стало по-настоящему страшно. Ведь это манипуляция сознанием! Как знать, как манипулировали мною! Как знать, не было ли решение уходить из Златограда или идти к Мокоши — решением первой жизни?

Цыганка показалась мне покупательницей на рынке лошадей. Разве что рты не раскрывала бабам и зубы не проверяла. А так проверила по полной программе. Забраковала Мыську и Голубу, а остальных одобрила.

И мне снова стало страшно.

Как так?

Она выбирает, кому жить, а кому умирать?

Я не согласна!

Я ринулась к цыганке, беспомощно перебирая ногами и руками в тягучем желе, но не продвинулась больше, чем на сантиметр. Цыганка засмеялась весело и задорно, как только она умела:

— Ну-ну, Руда, не борись против того, что сильнее тебя!

— Кто-о-о ска-аза-ал, что-о ты-ы си-ильне-ее-е ме-еня-я…

— Я создала тебя. Я создала твоих предков. Я сильнее вас всех.

Она сильнее, сука. И правда… Вот, может нас в желе засунуть!

Цыганка раскинула руки и засмеялась снова — свободно и властно:

— Я начало всего! Я всего конец! Я всё могу, а вы и не знаете, что всё, что происходит в ваших маленьких жизнях — моих рук дело!

— Ты не можешь быть демиургом, — медленно сказала я.

— Я не демиург в том смысле, который придаёте вы, люди, этому слову.

Цыганка посерьёзнела и взмахнула рукой:

— Марш все, кого выбрала, к менгирам.

— Куда? — озадачилась я. — Зачем к менгирам?

— Там хорошее место, Руда. Духовное.

— А Мудрый Кайа? Ты его тоже подчинишь?

— Я не могу пока подчинять духов, — фыркнула цыганка. — Но могу их изгнать.

Мне стало совсем плохо. Мало того, что терзал демон сомнений в себе, так ещё и мышцы отказались подчиняться, повинуясь взмаху руки цыганки. Как я ни старалась усмирить ноги, они всё же пошли со двора. Как я ни старалась, не смогла противостоять. Ноги сами повели меня за двор, туда, где дорога, где травы для покоса, где кусты на речке…

А рядом шёл Ратмир.

А поодаль — Тишило, Бусел, Мечко. И Забава, и Могута, и Дара. Кого эта дрянь оставила дома? Как Мыська выживет с двумя маленьким детьми? Где Бер, почему он не с нами?

— Первая жизнь, — с трудом позвала я цыганку. — Скажи, зачем тебе это всё?

Она обернулась, подошла ко мне, обошла кругом нас с Ратмиром, ответила:

— А зачем живут?

— Это смысл твоей жизни? Манипулировать людьми?

— Нет. Ты не поймёшь. Ты слишком ограничена в своих этических законах… Не знаю, как я позволила людям создать столько этических законов… Мой косячок!

И цыганка фыркнула, словно сказала хорошую шутку.

Косячок, да. Мой косячок был в том, что я согласилась обменять крестик на осколок первой жизни. Однако… Он привёл меня к Ратмиру! Он дал мне семейное счастье, пусть и в лишениях походов, дал мне сына, который скоро родится…

Если цыганка хочет забрать моего ребёнка, ей придётся переступить через мой труп!

Она и переступит. С неё станется…

Я шла, шла, шла.

Мы все шли.

Я чуяла запах лошадей сзади, запах Асели, которая тащилась за Резвым и ворчала, что ей не дали поспать, Бурана, который гнал коз туда, откуда мы пришли…

И вереск пах всё сильнее.

И голова кружилась, кружилась, кружилась, как будто я оттанцевала бешеную польку.

И река словно ускорила бег воды.

Все чувства обострились, страх, как холодный пот, струился вдоль позвоночника.

Я всё же не смогла защитить всех своих людей. Я спасла их от потопа, укрыла от древних богов с их драконами в своём времени, нашла работу и выправила документы, но пришла это дрянь, которая преследует меня в виде цыганки, и всё снова испортила.

Мы умрём.

— Ты боишься? — спросила с любопытством цыганка. Я промолчала. Не хотела показывать страх. Она не убьёт нас — ведь я нужна ей. Или не я, а мой, наш с Ратмиром ребёнок? Зачем?

Я остановилась у самого круга менгиров. Краем глаза увидела, как остальные — люди и животные — вошли в лабиринт, безжалостно сминая вереск.

Оля бы расстроилась…

А цыганка сказала низким голосом, как тогда в Скорой:

— Избранные дети мои! Наследники и наследницы! Увидимся в следующей жизни.

Рука Ратмира крепче сжала моё плечо, словно он хотел приободрить меня. Но я не могла пошевелить даже пальцем. Я молилась. Мокоши ли, Мудрому Кайа, богу, который умер за всех людей на кресте — я молилась, чтобы с нами ничего не случилось.

Вересковый запах усилился, стал таким густым, что я задохнулась. В глазах потемнело, в голове застучали молоточки по наковальне — гулкие, тревожные, злые. Чернота захватила в объятья, и я успела подумать только одно.

Всё было зря.

А потом меня не стало.

Почти эпилог

Рождаться заново очень больно.

Я расскажу вам это потом. А пока… Открыв глаза, я увидела над собой облака. Они были почти прозрачными и висели недвижно на голубом небе. Солнце — холодное и усталое — собиралось уйти в закат, но ещё колебалось, думало: а может, остаться и посветить ещё немного?

В спину кололи камни. Голова была деревянной — наверное, передышала вереском! Следующей мыслью была паника: как там мой ребёнок? Вытянула гудевшие от напряжения руки, обняла ладонями живот, чуть вжала их. Слабый, но вполне отчётливый пинок был мне ответом.

Живой, маленький мой княжич!

Вот Ратмир обрадуется, что ничего не случилось с малышом…

Ратмир!

Паника обуяла меня. Кряхтя, я поднялась на локтях, огляделась. Господи, опять?

Мы лежали вповалку в круге лабиринта, а поодаль валялись лошади, собаки, верблюдица, козы. Вереск увял. Менгиры пошатнулись и теперь стояли криво. Над нами было бесконечное небо, вокруг — бесконечная пустошь, края которой терялись в тумане, а в душе у меня поселилась бесконечная тоска.

Куда на этот раз забросила нас первая жизнь? Воздух свежий, пахнет травами и влажной сырой землёй. Ещё камнями. Камни повсюду — разбросаны по пустоши. Камни пахнут солнцем…

— Ратмир, — я села, схватила мужа за плечо и потрясла. Он застонал, пытаясь отмахнуться. Я затрясла настойчивее, повернулась к Забаве, начала будить её. И в этот момент живот пронзила первая настоящая схватка.