Попс Козлов Владимир

— А че тут такого?

— Если видел кто, могут дать мне пизды. Учебное заведение все-таки. С пивом, типа, нельзя.

— Не, вы че? — Глеб глядит с удивлением. — Какой рок-н-ролл без пива? Не, это вы бросьте.

— Ладно, давайте работать. Время уже пошло.

— Готовы? — кричит Браун из соседней комнаты. Мы записываемся «живьем»: не каждый инструмент по отдельности, а все сразу. Потом надо только наложить вокал.

— Готовы, — отвечаю я.

— Ну, поехали.

Глеб сидит на подоконнике, курит, стряхивает пепел в литровую банку. Банка доверху набита окурками.

— Значится, все по плану, — говорит Глеб. — Три песни сделали, да?

Я киваю. Настроения разговаривать нет: Глеб лажал в каждой песне.

— Слушайте, парни, а может вписаться на байк-фест на будущий год? — продолжает Глеб. — Ну да, там стиль вроде не в тему, но это херня, там разные команды играют. Мы в этом году ездили потусить — все было супер. Пиво, бабы и рок-н-ролл. Все как надо.

Я заглядываю к Брауну — спросить, готова ли наша болванка. Сейчас пишется вокалист другой группы. Чувак лет шестнадцати, в черной майке «Exploited», с «ирокезом», орет в микрофон:

Браун со скучающим видом сидит у компьютера. Он поворачивается ко мне, корчит рожу: ну и говно. Думает, я его поддержу. Нет, уж лучше такое, чем тупой хэви-метал, который играет он сам.

— Алло, здравствуйте. Я насчет демо-записи, — говорю я в трубку.

— А какая группа?

— «Угроза жизни».

— И что вы играете?

— Панк-рок. А вы демо-запись не слушали?

— Может, и слушали. Что, я всех помню? Могу вписать вас в концерт на двадцать третье — первыми — или на двадцать второе — последними. Условия в нашем клубе такие: группа выкупает пятнадцать билетов за половину цены. Это шестьдесят рублей. Вход по флаеру — сто двадцать, без флаера — сто пятьдесят. Хотите — продавайте за полную стоимость — тогда еще и наварите. Хотите — дешевле. Это ваше личное дело.

— А какие еще будут группы? Тоже панки?

— Не все. Ставить в концерт одних панков — с ума сойти можно. Разные группы — хард-рок, хеви-метал, альтернатива. Ладно, короче. На какой день вас вписывать?

— А без выкупа невозможно никак? Как-то это… Ну, коммерция явная…

— Нет, никак. Начинающих групп знаешь сколько? Заплатите за билеты — будет стимул народ привести. Кроме того, мы печатаем вам сотню флаеров и пятнадцать человек — с музыкантами вместе — проходят бесплатно.

— Ладно, впишите на двадцать третье.

В клубе пусто — концерты начинаются в семь, а сейчас половина пятого. На заднике сцены нарисован придурочный парень с гитарой, металлист восьмидесятых годов: в лосинах, кожаной куртке и с хаером. Я иду за жопастой девушкой в кофте «Metallica» — она открыла мне дверь.

Мы заходим в тесную комнату. В ней — офисный стол, компьютер и сейф. Девушка берет деньги, выдает мне билеты и флаеры. Заходит волосатый мужик в черной майке, брюхо висит над ремнем черных джинсов.

— Какая группа?

Голос знакомый, это с ним я говорил по телефону.

— «Угроза жизни».

— А помню, помню. Ну что, видел сцену? Видел аппарат? Мы — лучший клуб во всем городе. Я имею в виду, рок-клуб. Попса всякая не в счет. И мы, как видишь, не жадные, нет. Даем выступать молодым командам — вроде вас. На классном аппарате — звук, свет…

— …за выкуп билетов.

— Ну да, а что ты хотел? Нам ведь тоже жить надо. Деньги сами не приходят. Шоу-бизнес есть шоу-бизнес. Если на вас вдруг народ повалит — мы вам с радостью сольник здесь сделаем, без всякого уже выкупа. Наоборот — гонорар заплатим, от количества зрителей. Так что, давайте, дерзайте. Шансы у всех у вас есть. Не то, что раньше, при коммуняках — играть запрещали, за концерты винтили…

Я иду к выходу. В углу полутемного зала блестит бутылками бар. В соседней комнате стоят бильярдные столы.

Везде, во всех клубах, наверно, засели барыги, как этот пузатый. Можно и «демо» не делать, деньги не тратить. Можно вообще не уметь играть. Приди, заплати — и тебе разрешат поиграть. Но только зрителей сам приводи. Клубу ведь это не надо: он свои деньги получил.

Репетируем в «каморке» — крохотной комнатке за актовым залом техникума. В углу составлены один на один старые «нерабочие» усилители. Под потолком горит лампочка без абажура. Стены облеплены флаерами и стикерами с рекламой концертов. Из-за дряхлости аппарата звукосниматели на гитаре постоянно «заводятся», раздается пронзительный свист. Голос слышен едва-едва.

— Что, значится, перекурим? — спрашивает Глеб.

Леха выбирается из-за установки, задвинутой в самый угол.

— Выделишь мне сигаретку, коллега? — спрашивает он у Глеба.

— Ну, раз просишь… А когда у тебя будут свои?

Леха, улыбается, пожимает плечами. Чуваки выходят. В открытую дверь врываются звуки из зала — там тоже репетирует группа. Я выхожу послушать.

Музыканты рубят жесткий хардкор. Вокалирует девушка с длинными темными волосами. Она выкрикивает в микрофон непонятные английские фразы. Голос у нее очень мощный, и она его не жалеет. При переходе на куплет барабанщик лажает, ритм сбивается, все останавливаются. Девушка начинает орать:

— Блядь, Андрей, ты уже заебал. Сколько можно? Или ты, блядь, играешь, или выкинем, на хуй, из группы и найдем нормального человека. Чтобы стучал, а не хуйней занимался!

Над лужайкой в усадьбе Царицыно висит туман. Народу немного: понедельник, дворцы закрыты. У главного дворца без крыши копают канаву мужики в оранжевых жилетах. В пустых оконных проемах растут кусты. На скамейке сидит старик в темно-сером пальто, читает «МК».

— Я не знаю, почему у нас так получается, — говорит Настя. — Я хотела бы строить с тобой отношения, строить любовь, строить будущее, наконец. Но что-то не получается.

— И по-твоему, виноват в этом я?

— Я этого не говорила.

— Но имела в виду?

— Может быть, и имела.

— А что ты еще имела в виду?

— Что если у двух молодых людей — у парня и девушки — что-то не получается, то, может, имеет смысл… сделать паузу, понимаешь? Подумать, посмотреть, может, встретиться с кем-то другим…

— И ты уже встретилась?

— Нет, конечно. Я так не могу. Мне вначале нужна какая-то ясность.

— Да, ясность — это отлично. Во всем должна быть ясность, без ясности жить невозможно…

— Ладно, не надо прикалываться. Я с тобой говорю серьезно.

— Пиво будешь пить? Я угощаю. Пошли, там внизу продают.

— Хорошо, пошли. Сейчас как раз акция. Не помню только, какой бренд проводит…

Сидим на скамейке с бутылками пива, лицом к большому дворцу. У меня — «Балтика-тройка», у Насти — «Туборг». Бренда, проводящего акцию, не нашлось. Дорожка усыпана гниющими листьями. По ней семенит бегун в темно-синем спортивном костюме.

— Ты пойми, Саш, я тебе не предлагаю ничего такого… Просто я пытаюсь думать о будущем. Я никогда не смогла бы быть «мужней женой» — сидеть дома с детьми. Я вообще не знаю еще, хочу я детей или нет. Думать об этом пока еще рано. Но кое о чем я думаю. В смысле, о будущем. Меня, например, волнует карьера. Я хочу куда-то устроиться, начать набираться опыта…

— Куда ты спешишь? Еще почти два года учебы…

— Но чтобы карьеру выстраивать, начинать надо сейчас. Чтобы прийти на работу — а у тебя уже опыт. А если вообще без опыта, на тебя по-другому посмотрят. — Настя делает глоток пива. — Представь, как было бы классно — закончить институт, устроиться в хорошую компанию, снять квартиру… На отдых куда-нибудь съездить вдвоем…

— Не обижайся, конечно, но мне это по фигу. Карьера, квартира, отдых…

— Ну, как знаешь. Я тебя не заставляю…

— А как ты меня можешь заставить? Я, вроде как, свободный человек…

— Да, ты прав. Ты — свободный человек.

Прощаемся с Настей у метро. Она заходит в стеклянную дверь. Дверь резко захлопывается, чуть не ударив старуху с сумкой-тележкой.

Я иду к радиорынку. Глеб говорил, что там есть палатка, где дешевые струны «Ла Белла».

У входа на рынок топчутся чуваки, бормочут одно и то же:

— Куплю сотовый. Куплю сотовый дорого. Вы сотовый не продаете? Куплю сотовый…

Почти все говорят с акцентом.

Наверно, все уже знают, что большинство телефонов в Царицыно — краденные. Но это никого не волнует, тем более, ментов. Менты, конечно, получают свою долю. Иначе все не было бы так открыто и явно.

Я сам здесь купил свой первый мобильник четыре года назад — старую большую «Моторолу» с черным поцарапанным корпусом. Тогда в некоторых палатках продавались вообще старинные телефоны: здоровые, квадратные, с выдвигающейся антенной. Мама потом ругала меня. Говорила, что телефон мой, скорей всего, краденый, и что она бы дала мне денег на нормальный.

В ворота рынка въезжает черный грязный «БМВ» с погнутым крылом. Я отскакиваю в сторону.

Стоим с Михой в мужском туалете. Он курит. За окном идет мокрый снег.

Я спрашиваю:

— Как насчет того, чтобы прийти на концерт двадцать третьего? Поддержать нас, что ли?

— А где вы лабаете?

— В «Р-клубе».

Миха кривится, стряхивает пепел с сигареты в жестянку, затягивается.

— Не, не приду. Только без обид, окей? Как говорится, ничего личного. Просто клубы вроде «эрки» меня ломают. Я там был раза два, классе в десятом-одиннадцатом, и впечатление очень убогое. Звук — говно, публика — отстойная: одни малолетние идиоты. Через десять минут туалет превращается в зону блева. Сам понимаешь, кайфа нет никакого.

— Ну а так, просто, чтобы нас поддержать?

— Что значит, поддержать? Нет, ты объясни мне, пожалуйста. Мы с тобой — взрослые люди. Я же не буду там прыгать от радости, оттого что услышал вас. Да я вас слышал уже, «демо» ты приносил. Вроде, неплохо, но это — не моя музыка однозначно. — Миха делает затяжку. — Ладно, знаю, как я вас поддержу. Я билет у тебя куплю. Куплю, но на концерт не приду. Ты же говорил, что выкупили билеты, что надо распространять… Хорошо?

— Хорошо.

— Сколько он стоит?

— Шестьдесят. За сколько сами купили, за столько и продаем. Глупо пытаться на этом наварить, да?

— Наверно. Ладно, со стипухи отдам. Нормально?

— Нормально.

— И давай билет. Пусть будет, типа, на память.

На бетонных ступеньках у входа в «Р-клуб» толпятся несколько компаний — музыканты и их друзья. С нами — приятели Глеба и парень хиппового вида — его привел Леха.

Глеб достает из чехла бас-гитары плоскую бутылку коньяка.

— Перед концертами музыканты всегда пьют коньяк, — говорит он, срывая акцизную марку и откручивая пробку. — Это такая традиция. Ну, приступим. Сначала те, кому на сцену, а потом — остальные. Кому достанется…

Глеб делает глоток, потом — я. Коньяк обжигает горло. Я передаю бутылку Лехе. Он делает вдох, высоко задирает бутылку и, не касаясь губами горлышка, вливает в себя хорошую порцию: в бутылке остается меньше половины. Леха отдает бутылку другу Глеба.

Мент-охранник копается в моем рюкзаке, потом в гитарном чехле.

— Водки точно нет? — спрашивает он. — А то умудряются проносить в гитарах. Потом полная гримерка бутылок…

Я пожимаю плечами, беру рюкзак и гитару, прохожу в клуб.

Играет «Раммштайн». Два тинэйджера сидят у стойки бара. У столика в углу сидит компания музыкантов с инструментами. На столике — бутылка водки, пакет сока «J-7» и одноразовые стаканы.

— Песню про ментов будем петь? — спрашивает Глеб.

— Ну да, конечно. А почему такой вопрос?

— Здесь охранники — менты…

— Ну и насрать. Что они нам сделают?

— Нет, я так просто…

Идет настройка.

— Теперь гитара, — говорит в свой микрофон звукач. — Чистый звук.

Я несколько раз ударяю по струнам.

— …И с «примочкой».

Я жму на педаль «овердрайва», беру три аккорда, обвожу взглядом клуб. Вижу маму. Она — за столиком в углу, держит пиво в прозрачном стакане. На ней — джинсы и черный свитер. На вид ей не больше тридцати. Она вообще выглядит молодо, только морщинки у глаз.

Остальные, кто пришел на нас, стоят у сцены: человек двадцать. Кто-то прошел бесплатно, по списку, кто-то по билетам. Из пятнадцати мы продали одиннадцать.

— Все, начинайте, — говорит звукач. — У вас осталось двадцать минут.

Я подхожу к микрофону.

— Здравствуйте. Мы — группа «Угроза жизни».

Наша тусовка нестройно хлопает. Несколько человек из компании за столом поворачивают головы, смотрят на нас и тут же отворачиваются.

Включается металлическая фонограмма. Я даже не успел сказать спасибо зрителям. Микрофон воняет засохшими слюнями. «Наши» зрители и откуда-то взявшиеся два панка хлопают. Я, снимая гитару, машу им рукой. Руки дрожат, дерет горло.

В гримерке трутся человек пятнадцать. На столах — гитары, на полу — барабаны и тарелки. Гитарист какой-то группы разогревается, играя гаммы. Остальной народ пьет пиво и общается. Упившийся панк-малолетка спит, прислонившись к стене.

Ко мне подходит татуированный чувак с «ирокезом».

— Э, парни, какая вы группа?

— «Угроза жизни».

— А мы — «Голодный мозг». Мы третьими играем. Я вас слушал краем уха — вроде, нормально. Надо будет послушать еще. Записи есть?

— Пока только «демо».

— Водку будешь пить?

— Буду.

Чувак достает из-под стола бутылку и коробку плавленого сыра «Виола».

— Это, типа, закуска. Ничего больше нет. И стаканов тоже. Но это — херня, мы же панки.

Он дает мне бутылку, я отпиваю. Чувак протягивает сыр.

— Закусить?

— Не, не буду.

— Как знаешь.

Он выпивает, сует палец в сыр, зачерпывает немного, облизывает палец.

Водка и сыр уходят по кругу. Чувак спрашивает:

— Вы, парни, наверно, студенты?

— Почему ты так решил?

— Не знаю. Похожи на студентов. Особенно этот. — Он кивает на Леху.

— А ты где-нибудь учишься?

— Не-а. Не учусь и не работаю. Хуй я забил на все на это. Не буду пахать на систему. Пусть те, кто хочет, работают, а я не буду.

Мне лень спорить, говорить, что от «системы» все равно не уйти. За ее счет существуют даже те, кто живет от музыки: деньги на билеты на концерты и на диски зарабатывают, вкалывая на «систему».

Я засовываю гитару в чехол, кладу шнуры и «овердрайв» в рюкзак. Леха возится с тарелками.

— Ты пока будешь здесь? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Я тогда прогуляюсь. А ты последи за гитарой.

На сцене рубится следующая группа — металлисты. Их слушает только кучка «своих», хотя народу в клубе стало больше. Ко мне подходит панки, которые слушали нас. Один говорит:

— Короче, неплохо вы отбомбились. Мне понравилось. А играете давно?

— Нет, не очень. Месяца три.

— Я вот тоже хочу группу собрать… Хуй его знает — бабки на это нужны… Но и бухать тоже надо, так что хуй его знает…

— А ты играешь на чем-нибудь?

— Не, ни на чем. Я буду вокалист. А состав собрать не проблема…

Рядом с мамой сидят парень и девушка. Они пьют пиво, едят чипсы.

— Ну, как? — спрашиваю я. — Все было слышно?

— В общем, да, только тексты — не очень. Трудно слова разобрать.

— А общее впечатление?

— По-моему, хорошо. Нигде не ошиблись…

— Нет, лажали мы, и не раз. Но для первого раза…

— Первый блин — комом. Ты еще долго здесь будешь?

— Нет, скоро собираюсь домой. Если хочешь, вместе поедем.

— Хорошо, я подожду. Выпью пива еще. Посторожи пока место…

— Я куплю тебе. Клинское?

— Все равно.

Иду к бару. Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Хозяин клуба.

— Ну, неплохо для первого раза, — говорит он. — Только одно замечание.

— Да, а что такое?

— Про ментов следующий раз петь не надо.

— Почему?

— Просто не надо — и все. Ты же знаешь, что происходит. То клубы закрываются, то концерты запрещают. То правительство города пишет писулю, чтобы в клубы пускали с восемнадцати лет. Так что лучше…

— Это что — цензура?

— Нет, конечно. Так, пожелание. В расчете на понимание. Мне не нужны проблемы. А вам нужно место, где играть. Правильно?

Хозяин уходит. Я машу рукой бармену. Он наклоняется над стойкой. Я говорю:

— Клинское пиво. Два.

Подходит Леха.

— Инструменты Костя сторожит. Ну, мой коллега…

— Хорошо. Угостить тебя пивом?

— Не, спасибо. Сегодня я сам при деньгах.

Подваливает потный металлист в майке «King Diamond».

— Парни, не выручите мелочью?

Я даю ему два рубля. Леха достает смятые купюры, сует чуваку «полтос». Металлист молча уходит.

Я спрашиваю:

— На хера ты ему столько дал? Потом будешь опять сигареты стрелять…

— Деньги — это такая штука… Эфемерная, воздушная… Сегодня у тебя есть, а у него нет, а завтра наоборот…

— Вряд ли он с тобой поделится…

— А мне это неважно. Главное, что пиплу теперь хорошо. Ну, и мне заодно.

Впереди торчит «дом-корабль», за ним — башня «Газпрома». Я и мама идем к метро. Я спрашиваю:

— Ну, тебе хоть немного понравилось?

— Конечно, понравилось. Я сказала уже. Мне сама музыка, может, и не близка, но то, как вы относитесь к делу, с каким удовольствием играете…

— Что, тебе так показалось?

— А что, это не так?

— Со стороны виднее.

— Ну а сам ты, скажи, доволен?

— Еще бы. Первый концерт. Правда, клуб такой — все своих только слушают, на остальных наплевать… Может, в следующий раз будет лучше.

— Ну да, не все сразу.

Гостиница «Рэдиссон». У меня есть пятнадцать минут до встречи с английским бизнесменом. Я буду его переводчиком. Эту халтуру нашла через знакомых мама.

Иду мимо мажорных бутиков и ресторанов. «Петр Привалов». Я смотрю на витрину и не пойму, чем он торгует. Вроде, дорогой посудой. «Alberto Guardiani». Шмотки. Внутри — ни одного человека. Две продавщицы курят, стоя у двери в коридоре.

Я спрашиваю у чувака на ресепшн:

— Как позвонить в номер?

— Через семерку.

Подхожу к телефону, снимаю трубку. Семь, три, четыре, четыре. Гудок, второй, третий.

— Алло. Это Джон Суттерберн?

— Да.

— Меня зовут Александр. Я — ваш переводчик. Я жду вас в лобби.

— Хорошо. Я спускаюсь через десять минут. Я высокий, немного седой, одет в темно-синий пиджак.

Я сажусь в серое кожаное кресло. За роялем чувак в белой рубашке наигрывает что-то нейтральное. На столике — икебана и табличка «Wi-Fi». За соседним столиком говорят по-французски. В центре лобби — подсвеченный фонтан. Над ним покачиваются флаги разных стран.

— Что будете заказывать? — спрашивает официантка.

— Ничего. Я жду человека.

Она уходит.

Из лифта выходит Джон — здоровый, лысоватый, кривоногий. Из расстегнутого пиджака выглядывает пузо. Я встаю, иду навстречу. Мы жмем руки.