Многослов-3, или Прочистите ваши уши: первая философская книга для подростков Максимов Андрей

Дверь точно не знала, что именно «и вообще», но так всегда бывает: стоит начать жаловаться самому себе на жизнь – и на ум сразу приходит масса всяких мыслей, но остается ощущение, что не пришло еще больше.

«И ведь самое обидное, – гневно скрипнула Дверь, – что, в сущности, никто не обращает на меня внимания. Привыкли: туда-сюда – и все. Они, наверное, думают, что каждый так может – на сквозняке, без творчества, в ссадинах… Ладно, ладно, я заставлю их обратить внимание на меня».

Как известно, чтобы обратить внимание на себя, надо сделать то, чего от тебя никто не ждет.

И Дверь закрылась. Плотно. Крепко. Навсегда.

Сначала все удивились. Стали стучать. Колотить. Потом – просить. Все без толку. Что оставалось делать? Пришлось рядом со старой Дверью выдолбить новую.

А старую Дверь забили. За ненадобностью. И она превратилась в часть стены.

По ночам Дверь вздыхала и говорила своей новой соседке:

– Не хочешь дать дуба и стать просто частью стены – работай, пока дают, и не жалуйся.

Жил-был… Каблук

У Каблука какая жизнь, если вдуматься? Если вдруг взять, да и вдуматься, то понятно становится: у Каблука жизнь – хуже нет.

Вот ты, например, Каблук – и чего? Стоишь, бывало, беседуешь с разными туфлями, ботинками да кроссовками: где кто ходил, чего кто видел… Вроде как удовольствие получаешь. Но в любой буквально момент тебя хватают и начинают на тебя давить.

В чем работа Каблука состоит? Да в том и состоит, что на него все время давят.

Надоела Каблуку такая жизнь, и вот однажды он решил оторваться по полной. Ну и оторвался, конечно, – на то и Каблук.

Вот лежит оторванный Каблук на земле и размышляет: как все-таки хорошо быть самостоятельным. Ботинки похромали себе незнамо куда, а он лежит – мечтает, в небо смотрит и на землю.

На небо смотреть лиричней, а на землю – интересней. Потому что в небе ничего нет, кроме неясных облаков, а на земле оказалась бутылка пустая. То есть это она от воды пустая, а ожиданием любви как раз и наполнена.

Каблук эти ожидания почувствовал своим мужским каблучьим сердцем и покатые бутылкины бока оценил, вздохнул, уже даже размышляя, как бы получше начать знакомство…

Но лежал-то Каблук на дороге… Какие-то противные и наверняка завистливые ботинки как зафутболят его… И чего эти ботинки так не любят тех, кто спокойно себе отдыхает?

Каблук стукнулся о траву и огляделся. Бутылки не было видно, – ну и ладно. Главное, что он теперь лежал совершенно самостоятельно и мог делать что хочет.

Так вот лежал себе Каблук… Это важно: лежал не кому-нибудь, а себе лежал, лично, размышлениям разным предавался.

Но тут птица какая-то дурная решила почему-то, что он, Каблук, – еда. Схватила его в клюв и понесла своим птенцам.

Летит Каблук – землю обозревает: интересно! Столько бутылок с заманчивыми покатыми боками повсюду валяется! А еще белые газетные страницы шуршат и манят. Пейзажи всякие… Ботинок, опять же, и туфель разных можно много разглядеть, только они-то все ходят, и только он – летит!

Одно лишь огорчало: летел он не туда, куда хотел, а куда птица желала. На самом деле Каблук не знал, куда он жаждет лететь, но был твердо убежден: лететь он должен туда, куда хочет он сам, а не эта дурацкая птица.

Каблуку отрываться по полной было не впервой.

Оторвался от птицы на высоте, а рухнул посреди леса. В лесу валялось множество бутылок в самых непристойных позах. Каблук даже, пожалуй, покраснел бы от их поз, если бы умел…

Направо – бутылка раскинулась. Налево – две. А чуть подальше – вообще красавица с оранжевыми боками. Выбирай какую хочешь. Причем сам выбирай, что важно.

Каблук предался размышлениям о любви. Размышлять о любви иногда бывает приятней, чем пускаться в опасное любовное приключение.

Но тут к Каблуку подбежало много-много противных муравьев. Они схватили его и понесли в свой муравейник, чтобы сделать из Каблука дверь.

Каблуку совершенно не хотелось работать дверью муравейника, и он привычно оторвался. Муравьи ничего не заметили – дальше побежали.

Но тут же Каблук схватила лиса и понесла домой, не до конца соображая, зачем он ей нужен, но твердо понимая: Каблук в лисьем хозяйстве пригодится.

Каблук очень хотел быть самостоятельным – и оторвался, конечно.

Но тут – медведь, который как раз искал грузило для удочки.

Кому охота быть грузилом? Оторвался Каблук.

А тут ежик…

Каблук оторвался, конечно.

А тут – волк…

Так Каблук все отрывался да отрывался – самостоятельности, видишь ли, искал.

И чего искать то, чего нет?

Ведь если ты рожден каблуком, сколько ни отрывайся – хоть по полной, хоть по половинчатой, – все одно: самостоятельной жизни не будет.

Вот ведь как оно все…

Жили-были… Боль и Жалость

Боль и Жалость шли по Большой дороге.

Одним концом дорога упиралась в горизонт. И другим концом упиралась в горизонт. Так что можно сказать, что не было у нее ни начала, ни конца.

– Мне больно, – вздыхала Боль.

– Жалко тебя, – отвечала Жалость.

– Мне так плохо, – жаловалась Боль, – что кажется: никогда не было хорошо. Пожалей меня…

И Жалость жалела Боль. Очень жалостливо.

– Спасибо тебе, – приговаривала Боль. – Но мне все равно так плохо, что кажется: никогда хорошо не будет.

И Жалость старалась. Она очень старалась жалеть лучше. И чем больше старалась Жалость, тем хуже ей становилось. Тем больнее делалось.

– Мне как будто лучше, – неожиданно улыбнулась Боль. – Ой, а ты чего такая невеселая?

– Мне почему-то стало больно, – ответила Жалость. – Плохо мне, больно.

– Жаль тебя, – ответила Боль.

Так и шли они по Большой дороге вдвоем, меняясь местами: Жалость и Боль, Боль и Жалость.

Одним концом дорога упиралась в горизонт. И другим упиралась в горизонт. Так что можно сказать, что не было у нее ни начала, ни конца…

Жили-были… Роза и Кактус

Жили-были Роза и Кактус. Между ними была бездна. Пустыня. Космос.

Между ними был подоконник.

И что нашла Роза в толстеньком, вечно озабоченном неизвестно чем Кактусе? И что нашел Кактус в тощей большеголовой Розе?

Тут ведь как? Думай, не думай, а понять в любви ничего невозможно совершенно.

Часто Кактус смотрел на тощую фигуру Розы, на ее вызывающе яркую прическу и думал: «И чего только я в ней нашел?»

Но глаз оторвать не мог.

Роза смотрела на несимпатичный Кактус и думала про него такое, о чем мне даже рассказывать неловко.

Но смотрела все равно пристально.

Любовь их была обречена. Но, скажу тебе по секрету, когда любовь обречена, тут-то все самое главное и случается: есть у любви такая сила, которая все может, даже обреченность любую победить.

Сила эта так и называется – сила любви.

Нам ли судить о всемогуществе этой силы? Нам ли разбираться, каким непостижимым образом Роза и Кактус оказались рядом?

И вот они стоят близко-близко. Мгновение – и обнимут друг друга. Но… мешают колючки.

Вот ведь какое дело: колючки – то единственное, что их объединяло, и потому они не обращали на них никакого внимания. Совсем.

Кактус родился тугодумом. Но тут даже он догадался, что жить без Розы не сможет.

Сила любви – одно слово. Точнее – два.

Ну а как догадался, жизнь его стала ясной и простой.

Кактус сбросил свои колючки.

– Что ты наделал! – закричала Роза.

Как и всякая настоящая роза, она никогда не выказывала своей радости перед мужчиной.

– Ты теперь абсолютно беззащитен! Беззащитен! – причитала Роза. – Как же так можно! Без шипов! Без шипов!..

Тут она сбросила свои колючки.

Должен тебе сказать, что Розы нередко говорят одно, а делают что-нибудь абсолютно противоположное.

И тогда они обнялись и слились воедино. И им уже никак нельзя друг без друга: ведь они ничем не защищены. А если они вместе – попробуй, сломай.

Нам ли понять, как питаются они от одного корня? И как не скучно им друг с другом – всегда вместе и столько лет?!

Любовь – одно слово.

Точно – одно.

Но все объясняет.

Жила-была… Правая Педаль

В одной квартире…

Нет, в одном концертном зале…

Нет, в одном доме…

В общем, это не имеет значения. В одном месте стоял рояль. У рояля всегда было чудесное настроение, потому что он был так настроен. Вот если бы он был расстроен – тогда грустил бы, конечно. А так…

Рояль ужасно радовался, когда к нему подходил человек и извлекал из него звуки. В такие минуты роялю казалось, что он больше мира: ведь мир шумит некрасиво, а он, рояль, шумит со смыслом. И смысл этот называется «музыка».

Огромный, красивый, счастливый рояль и знать не ведал, как страдает одна его крошечная деталь – Правая Педаль. Правая эта Педаль постоянно ощущала собственную ненужность и даже глупость своего педального существования.

Педаль эта была прекрасна, грациозна, податлива, но… западала.

И как оно все происходило? Подойдет музыкант к роялю, сядет, нажмет на Педаль, вздохнет: «Западает» и больше не пользуется Педалью никогда.

В общем, так получалось, что прекрасная музыка – та самая, которая больше мира, – рождалась где-то совсем рядом, но абсолютно без участия Педали.

«Какая у меня ужасная жизнь! – думала Правая Педаль. – Самое ужасное, что может быть в жизни, – это когда тебя не используют для создания чего-нибудь прекрасного и чудесного. Зачем и жить, если ты никому не нужен и тебя никто не хочет использовать?»

Правой Педали казалось, что ее мысли настолько трагичны, что они, по сути, ничуть не тише музыки, и что если она сильно напряжется, то ее обязательно услышит весь мир.

Но кто ж услышит мысли педали, тем более такой, которую никто не хочет использовать? Вот и приходилось Педали страдать тихо. А тихие страдания разрывают душу, даже если ты – педаль…

Так бы и жила Педаль с разодранной душой, если бы однажды в доме не случилось несчастье…

Кстати говоря, ты в курсе, что несчастья бывают очень стеснительными? Да-да, некоторым несчастьям так стыдно быть несчастьями, что они превращаются в счастье.

Итак, однажды в квартире… Или в концертном зале… Или в доме…

Боже мой, да какая разница! Самое главное: однажды там, где стоял рояль, случился пожар.

А надо тебе сказать, что огонь – это очень любопытное создание. Стоит ему где-нибудь возникнуть, как он тут же начинает совать свой красный горячий нос буквально всюду, уничтожая все, что попадается ему на пути. Не по злобе уничтожая, а просто потому, что оно мешает посмотреть, что там дальше есть интересного.

Правая Педаль всей своей расстроенной педальной душой почувствовала, что вот-вот сгорит рояль, и тогда в мире совсем не станет осмысленного шума – исчезнет музыка.

«Мы погибнем! Погибнем!» – закричала левая педаль, которая никогда не западала и прочно стояла на своем месте.

А Правая западала… Она была свободней всех! И она поняла: вот наступил миг ее торжества… И если никто не хотел ее использовать – пусть ее использует несчастье.

Поскольку Правая Педаль была закреплена плохо, она начала быстро-быстро крутиться… Она и сама не смогла бы объяснить, почему она так сделала. Но, когда на тебя наступает несчастье, в голову часто приходят неожиданные мысли. Даже если ты – педаль…

Педаль вращалась так быстро, что превратилась в пропеллер. И этот пропеллер поднял рояль. Удивленный рояль взмыл над полом и вылетел в окно.

Ошалев от такого необычного зрелища, огонь успокоился и затих: он никогда не видел летающих роялей и понял, что ничего более интересного сегодня все равно увидеть не удастся. Чего ж тогда гореть-то понапрасну?

Поняв, что огонь успокоился, Педаль вернула рояль на место.

…Музыкант изумился, увидев, что деревянный рояль вовсе не пострадал от огня.

«Этого не может быть, – сказал он. – Просто чудо какое-то…»

А Правая Педаль почувствовала себя самым счастливым существом на свете.

Это приятно, когда тебя называют чудом. Даже если ты – педаль…

Жили-были… Снежинка и Снежин

Две снежинки – Снежинка и Снежин – летели высоко в черном небе.

Звезды горели тускло и таинственно, облака нашептывали что-то лирическое, уснувшая до лета гроза не мешала никому своими вечно истеричными вспышками… Короче говоря, атмосфера была такая, что Снежин влюбился в Снежинку.

Снежин взял в свою большую холодную ладонь маленькую руку Снежинки и почувствовал, как прекрасный холод сковал его сердце, – это было счастье.

Мы, люди, когда полюбим, чувствуем, как наше сердце купается в теплоте любви. А снежинки чем больше любят, тем больше холодеют, но радуются при этом ничуть не меньше, чем мы, люди.

Снежинка и Снежин парили в расцвеченном черном небе и целовались. Они передавали друг другу свой холод и были счастливы так, как могут быть счастливы только две снежинки, парящие над землей.

Но земля, между тем, приближалась: большая, разноцветная, ненужная и чужая.

– Мы сейчас опустимся на землю и растаем!!! – в ужасе закричал Снежин.

Мужчины-снежинки вообще склонны паниковать, особенно когда дело касается любви.

– А я знаю, что надо делать, – спокойно произнесла Снежинка.

Снежинки-женщины мудрее снежинок-мужчин, особенно когда дело касается любви.

– Что? – прошептал Снежин, стирая со лба ледяной пот.

Снежинка улыбнулась:

– Чтобы не растаять, надо просто не приземляться. Надо все время лететь.

Снежин почесал свою холодную голову и вздохнул:

– Но ведь это так трудно: все время летать.

– Зато вместе! – снова улыбнулась Снежинка.

Улыбка ее была такой легкой, что Снежин как-то сразу и навсегда понял, что в его жизни нет и больше не будет никаких проблем.

Так они и летали. И летают, говорят, до сих пор: зимой и летом, осенью и весной.

Снежинки такие маленькие, что их никто не замечает и не удивляется этому невероятному феномену.

Впрочем, Снежинке и Снежину никто и не нужен.

А ведь и вдуматься – разве кто-нибудь нужен двум маленьким влюбленным снежинкам, которые поняли: чтобы не растаять, надо летать и не приземляться?

Жили-были… Часы и Кактус

– Быстрей, быстрей! – подгоняла длинная минутная стрелка свою старшую сестру. – Мой принцип: лучше обогнать, чем отстать! Впереди – огромное белое поле! Короткий отдых в маленьком черненьком домике – и вперед! Мы должны покрыть эти невероятные расстояния!

– Я устала, – вздыхала старшая сестра – короткая часовая стрелка. – Не могу я так быстро. Ты вон какая длинноногая, а я – видишь? – даже усохла от длинного пути. От одного домика до другого пока добежишь – ужас как умаешься! Но в одном ты права: перспективы, расстояния… Надо спешить!

…Настольный кактус стоял, как ему и положено, на столе и внимательно смотрел на то, как бегут стрелки на настенных часах.

Мудрый кактус прекрасно видел, что и младшая, и старшая стараются напрасно, потому что бегут по кругу.

Как мечтал он объяснить глупым стрелкам их нелепую жизнь! Но он не знал языка, на котором говорят те, кто движется.

Так у них и повелось: он все понимал, но не мог ничего объяснить.

Они мчались, подгоняя друг друга, но ничего не понимали.

Такая у них была жизнь…

Жили-были… забытый Свет, солнечные мишки и Волшебная Сосулька

Знаешь ли ты, что все на свете, буквально все, бывает добрым или злым. Все-все. Даже ты сам. (Мне кажется, мы даже говорили об этом в этой книжке, не так ли?)

Ну и свет, конечно, бывает добрым, а бывает и злым. И вот жил на свете маленький, но очень добрый Свет. Это был свет, который создает уют. Знаешь, бывает такое настроение, когда хочется крикнуть: «До свидания!» – всем большим светильникам, огромным пузатым лампам и прошептать: «Здравствуй!» – маленькому и симпатичному Свету.

Однажды Свет сидел на свечке, болтал ногами и создавал уют. Ему было хорошо и воздушно. Ты понимаешь, конечно, что значит «воздушно»? Это когда так хорошо, что хочется летать.

Но только, если хочешь летать, обязательно придет кто-нибудь и сделает тебе гадость. И почему так бывает?

И вот, представь себе, про Свет забыли. Он сидел себе на свечке, а на него никто не обращал внимания, совсем никто. А без внимания – какая ж это жизнь?

Свечке тяжело было держать Свет, и она начала опускаться все ниже, ниже, ниже… И вот уже ножки Света коснулись пола. Но и на это никто не обратил внимания: видно, про Свет все позабыли как-то совсем окончательно.

А знаешь, что бывает, когда ноги света касаются пола? Правильно, бывает пожар.

Только ведь это был очень добрый Свет – он не умел приносить неприятности. Поэтому он соскочил со свечки и пошел себе. Сам себе пошел, просто так.

Печально шел маленький Свет. Очень уж грустное это занятие: быть никому не нужным, особенно когда ты маленький, да к тому же – свет.

А знаешь ли ты, что бывает с теми, про кого все забыли и кто никому не нужен? Они начинают страшно мерзнуть.

Вот Свет мерз-мерз да и превратился в Сосульку. Висел себе под крышей – ничем от других сосулек не отличался. Точнее, почти ничем… Потому что очень уж хорошо эта сосулька отражала свет. Она пускала такие огромные солнечные зайчики – словно солнечные мишки. Но серьезных людей это не удивляло. Они говорили с серьезным видом: «Подумаешь, солнечные мишки! Такие же, как зайчики, – только большие!»

Но однажды Волшебную Сосульку увидел маленький мальчик. А знаешь, чем маленькие отличаются от взрослых? Взрослые видят то, что им нужно, а маленькие – то, что им интересно. И, конечно же, маленький мальчик увидел Волшебную Сосульку, и, разумеется, она ему ужасно понравилась. А что хочется сделать с тем, что понравилось? Хочется взять и отнести домой.

Маленький мальчик так и поступил. И тут надо тебе обязательно еще вот что сказать: маленькие отличаются от взрослых тем, что взрослые уверены: сосулька обязательно дома растает, а маленькие подозревают, что такое может случиться, но надеются на чудо.

А чудо очень любит, когда на него надеются.

И вот маленький мальчик принес Сосульку домой, поставил ее на свой стол, и в Сосульке родился добрый Свет. Свет давно хотел опять родиться, но зачем было рождаться никому не нужным?

Сосулька стала светиться, как лампочка, и сразу в комнате мальчика появился уют.

И теперь маленький мальчик и добрый Свет сидят и улыбаются друг другу. Каждый вечер. Очень у них уютная жизнь получается.

Жило-было… Мыло

Поначалу ничто не предвещало беды. Более того, поначалу все предвещало радость.

Прекрасный, ядреный, молодой, здоровый кусок мыла смотрел на себя в Зеркало, висящее над ванной, и думал: «Какой же я все-таки прекрасный, ядреный, молодой и здоровый!»

Но так продолжалось недолго, потому что Мыло влюбился.

Опять же, поначалу ничто не предвещало любви, а потом Мыло совсем нечаянно посмотрел на стройную, высокую, с прекрасно уложенными волосами-щетинками Зубную Щетку и влюбился.

А как начали они со Щеткой разговаривать, Мыло понял, что совсем погиб: Щетка мало что красавица, так еще и умницей оказалась. Два, а то и три раза в день Щетка разговаривала с человеческим Языком, а Язык знал так много, что Щетка понабралась от него ума-разума.

А потом Мыло начал худеть. Сначала он думал, что худеет от любви – это было бы хоть и тяжело, зато приятно. Но потом понял, что худеет конкретно от работы. Худеть от работы – гораздо противней, чем от любви. Да и куда опасней.

Мыло смотрел на себя в зеркало и вздыхал: «Где же ты, прекрасный, ядреный, молодой и здоровый кусок мыла?» Мыло не мог ответить, где же этот красавец, но совершенно точно понимал, что где-то очень далеко…

Но странное дело: чем больше худел Мыло, чем меньше он становился, тем сильнее любила его Щетка. Есть такие женщины – попадаются они и среди щеток, – которые особенно любят тех, кто несчастен. Им, наивным щеткам, хочется приносить радость, а радость особенно приятно приносить тем, кто в ней особенно нуждается.

И вот однажды глубокой ночью, когда даже старое Зеркало уснуло, а противная электрическая Бритва перестала жужжать свои глупости, Мыло сказал:

– Ты знаешь, мне кажется, я умираю. Еще неделя, и от меня ничего не останется.

– Если ты умрешь, – ответила Щетка, – умру и я. Я уже стала замечать, что от горя у меня начали вылезать щетинки.

Они помолчали.

Мыло понимал, что сейчас – и только сейчас – он должен принять какое-то важное решение. Мыло не любил принимать решения, но еще больше он не любил умирать.

– А знаешь что, – сказал Мыло твердо. – Если мы останемся здесь, то точно умрем.

– Куда же деться, бедным Мылу и Щетке, – улыбнулась Щетка, предчувствуя чудо.

– Какая разница! – крикнул Мыло так громко, что Зеркало даже приоткрыло свой глаз. – Мы поплывем с тобой туда, где сможем быть вместе.

Щетка от природы была изящна. А Мыло сильно уменьшился от работы. И им оказалось совсем не сложно проскользнуть в дырку в раковине и поплыть по водопроводу.

Щетка сидела на Мыле, и они плыли в темноте.

Поначалу ничто не предвещало беды. И потом – не предвещало. Так они и плыли по рекам, морям, шли по земле…

Они были свободны и влюблены.

Другими словами – они были вечны.

Жил-был… Шарф

Однажды в студеную зимнюю пору один старый уставший Шарф решил повеситься.

А потому что надоело все! Каждый, кому не лень, тебя хватает и вокруг горла обматывает – горло получается в тепле, а ты – на морозе.

И никакой, главное, благодарности: домой придут, бросят на вешалку или просто швырнут лишь бы куда – вот и все! Как будто не существует тебя вовсе… А летом? Засунут на антресоли – пылись там полгода, причем в самую хорошую чудесную погоду.

И главное – ни друзей, ни любимой. С ботинками хотел подружиться, а они говорят: «Нет, не будем с тобой дружить, ты слишком для нас высок – что ты там видишь со своей высоты, вообще непонятно…»

В Шапочку хотел влюбиться, и все уже на мази было, как говорится, и Шапочка уже вздыхала томно: «Ах, Шарфик дорогой, ты такой гибкий, мне даже страшно за тебя…» Но тут пришла какая-то мода, и выяснилось, что Шапочка ей, моде, видишь ли, не подходит. И чудесную вязаную Шапочку отдали куда-то, куда мода не заходила.

Короче говоря, понял Шарф, что смысла в жизни никакого нет, и начал вешаться.

И так пытался, и сяк. И на шее человеческой пытался повеситься, и на вешалке, даже на потолке – но оттуда соскальзывал.

И главное ведь что? Повесится, бывало, Шарф, и начинает уже даже как бы умирать, но тут мимо обязательно кто-нибудь пройдет и скажет: «Смотрите, какой красивый шарф висит – очарование». Ну, и чего? Разве можно умирать, когда тобой любуются?

Вот такая история.

А потому что если ты – Шарф и дело твое – висеть, не стоит свою работу превращать в самоубийство, все равно никто не заметит…

Жили-были… Сизиф, Тантал и Прометей

Нет, что бы там кто ни говорил, а все эти придуманные герои разных книг – они живые. Вот Гарри Поттер, например… Разве ты никогда не разговаривал с ним? Разве тебе никогда не казалось, что он разговаривает с тобой? А когда маленьким был, разве с Чебурашкой не беседовал: мол, чего он там чебурашистого скажет?

Литературные герои разговаривают – это точно. Раз живые, то говорят, а как еще?

Тут как-то появился у меня досуг. А когда он у меня появляется вдруг, я люблю книжки почитать. И вот стал я читать – точнее перечитывать – «Мифы Древней Греции». Хорошая, должен сказать, книга, рекомендую.

И вдруг услышал монологи героев знаменитых мифов. Это были монологи о сокровенном, о чем-то очень важном для них, о чем-то таком, что даже не все, может быть, понимают.

Это были странные речи, раскрывающие знаменитых героев с непривычной и неожиданной стороны…

Первым заговорил Сизиф.

О, Сизиф – знаменитый герой. Пока он жил на земле, ему удавалось всех обманывать. А как под землю в царство Аида попал, так за все и поплатился. Аид приговорил его к страшному наказанию: велел тяжеленный камень в гору катить. И камень, как только оказывался на вершине, – тут же падал вниз. Так изо дня в день, из года в год, из века в века, – страшное дело.

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Жил счастливый разносторонне одаренный человек. У него хорошая семья и масса друзей. Неожиданно он р...
«Вальтер Скотт не прав. Диккенс тоже не прав. История средневековой Англии выглядела совсем по-друго...
Лорен и Трейси давно мечтали об отдыхе в Майами. Однако вопреки ожиданиям подруг вожделенный курорт ...
Когда у отставного полковника госбезопасности Тимура Караева бесследно пропал его близкий друг и кол...
Можно ли одновременно яростно ненавидеть и страстно, безоглядно любить? Еще как можно!...