Когда выходит отшельник Варгас Фред

Глава 40

Сообщение от Ретанкур ближе к полудню получил Вейренк:

Не могу связаться с комиссаром, передайте ему. Луиза: вставные зубы – искусственная челюсть. Волосы по виду идентичны с образцом. Выглядит на семьдесят лет. Водила машину “давным-давно”. Туалет у нее в комнате, в ванной ничего изъять не удалось. Не смогла осмотреть ее комнату, там все скрипит. Боится пауков по-настоящему. Луиза упомянула, что изучала право в Ниме, но бросила занятия после какой-то “неприятности”. Говорила о “праве на труд”, употребляя специальные термины. Зато – одним преступлением больше, одним меньше – я стащила ее чайную ложку. Я БЫЛА приятной, они тоже. Ирен – очень забавная, только все время болтает и воркует, терпеть этого не могу, – передала мне для комиссара этот проклятый сувенирный шар из Рошфора.

Вейренк вошел в номер комиссара, который, не раздеваясь, крепко спал на кровати. Лейтенант потряс его за плечо.

– Новости от Ретанкур, Жан-Батист. Она несколько раз пыталась с тобой связаться.

– Я ничего не слышал.

Адамберг прочитал сообщение и улыбнулся:

– С ложечкой она здорово придумала.

– Ты до такой степени ее подозреваешь?

– У нее поддельные имя, возраст, волосы, зубы, и на данный момент все указывает на нее.

– Что ты привязался к ее зубам?

Адамберг вздохнул и отдал Вейренку его телефон.

– У моей отшельницы, Луи, во рту оставалось всего несколько гнилых зубов. Недоедание. Когда она вышла из… черт, Луи, как это называется – место, где держат голубей?

– Голубятня, – подсказал Вейренк.

– Наверное, я проспал слишком долго, – пожаловался Адамберг, пытаясь причесаться пятерней. – Забыть слово “голубятня” – это уже не шутки.

Адамберг несколько секунд посидел неподвижно, потом надел ботинки и открыл свой блокнот.

Забыл слово “голубятня”, –

записал он.

– Это из-за удаления больного зуба, – сказал Вейренк. – Доктор тебе говорил.

– И все-таки.

– Забудь о голубятне, давай вернемся к Луизе. Согласен, у нее фамилия Шеврие – белая девственная козочка господина Сегена. Есть ее насильник, некий Карно, связанный с Ландрие, связанным с приютской бандой. Есть ее волосы, ее фобии, мыло во флаконе, струйка масла из дозатора. Но есть и ее боязнь пауков-отшельников. И если она действительно изучала право, пока не произошло изнасилование – “неприятность”, – она не может быть нимской узницей. Фруасси, наверное, права, она родилась за границей.

– Из-за нее мы бродим в тумане. Все сходится, все основательно. Но только с виду.

– С виду? Ты же был убежден, что нашел убийцу, но неожиданно оказывается, что это всего лишь видимость.

– Это все закрытые бухты, Луи. Может быть, есть какая-то другая. Нет, это явно не то, – твердо заявил он. – Что-то меня смущает, какой-то пустяк, что-то чешется, как сказал бы Лусио.

– С какого момента?

– Не могу сказать.

– О каком пустяке ты говоришь?

– Не могу понять.

– Пойдем, пора нам освободить номера и пообедать.

– Drekka, bora, – произнес Адамберг и встал. – И пора возвращаться. Срочно отправь волосы и ложку в лабораторию, пусть сделают анализ ДНК. Мы узнаем, сидела она или нет в засаде в той кладовке, со своим стволом и ядом. Возможно, удастся установить генетическое соответствие с членами семьи Сеген.

– В восемьдесят четвертом, при освобождении из тюрьмы, Энзо не мог быть зарегистрирован в общей картотеке, тогда этого еще не делали. Потребовалось бы эксгумировать тела родителей.

– Или достать из хранилища вещдоков топор, которым был убит отец. Это нам покажет, была ли Луиза его привязанной белой козочкой. Которая, совсем не так, как в сказке, обретает свободу, убивая волков.

Из поезда, увозившего их в Париж, Адамберг отправил послание Ретанкур:

Поздравляю, задание выполнено. Положите пакет с ложкой мне на стол.

Потом он вышел в тамбур между вагонами и позвонил доктору Мартену-Пешра.

– Доктор, вы помните об отшельнице в голубятне?

– Разумеется.

– Представьте себе, сегодня днем я не мог вспомнить слово “голубятня”.

– Вы спите, как я вам посоветовал?

– Никогда в жизни столько не спал.

– Это прекрасно.

– Слово “голубятня”, которое я забыл, – это побочный эффект удаления зуба?

– Нет, рана начала рубцеваться. Но это реакция избегания. У нас у всех такое бывает.

– Что это значит – избегание?

– Когда мы что-то знаем, но не хотим знать.

– Почему?

– Потому что это мешает нам жить, создает проблемы, которых мы хотели бы избежать. Не называть их.

– Доктор, речь идет о слове “голубятня”. Значит, и о моей отшельнице – или нет?

– Нет. Эта глава окончена, и вы можете вернуться к ней, когда пожелаете. Вы знакомы с каким-нибудь голубем?

– Знаком? Все шесть миллионов парижан знакомы с каким-нибудь голубем.

– Я не о том говорю. Лично у вас с голубем связано что-то тревожное? Не торопитесь, подумайте.

Адамберг прислонился к двери вагона, расслабился и позволил поезду покачивать его.

– Да, – сказал он. – Это был голубь, которому связали лапки. Я его подобрал и выходил. Он почти каждый месяц прилетает меня навестить.

– Для вас это важно?

– Я беспокоился, выживет ли он. И радуюсь, когда он прилетает. Правда, неприятно, что он всякий раз какает на мой кухонный стол.

– Это означает, что он воспринимает ваш дом как дружественную территорию. Он ее помечает. Не вытирайте помет в его присутствии. Вы его раните, Адамберг, на сей раз психологически.

– А разве можно ранить голубя психологически?

– Само собой.

– А что же с этим словом – “голубятня”? Доктор, я спас птицу уже довольно давно.

– Наверное, в вашем сознании оставили след путы, которые были на лапках голубя. Тот факт, что он стал пленником. Это соотносится с вашим делом о девушках, живших взаперти. Вы их нашли?

– Да, ужасный случай, произошедший сорок девять лет назад. Думаю, одна из девушек и есть убийца.

– И вы сожалеете, что придется ее арестовать. Своими руками снова упрятать ее в клетку, в голубятню.

– Это верно.

– И нормально. Отсюда и реакция избегания. Существует и другая возможность, хотя и маловероятная.

– То есть?

– Есть переносный смысл у слова “голубь”, “голубок”: тот, кого можно обмануть, обидеть. Возможно, вы боитесь, что вас водят за нос, принимают за человека, которого легко обвести вокруг пальца. Иными словами, вам вешают лапшу на уши. Но если эта неосознанная возможность могла настолько вас ранить, что вы избегаете даже отдаленно напоминающего об этом слова, значит, речь идет о человеке, имеющем к вам непосредственное отношение. О предательстве. Возможно, кого-то из ваших сотрудников.

– Меня предал мой самый давний помощник, но я уже урегулировал эту проблему.

– Как?

– Уничтожив существо, с которым он себя спутал.

– Как? – повторил врач.

– Расквасив ему физиономию.

– А, это ускоренный метод. И что, подействовало?

– Отлично. Он сразу стал самим собой.

– У меня-то вряд ли появится возможность применять такой метод лечения! – заметил психиатр, расхохотавшись. – А теперь серьезно. Этот ваш подчиненный ушел со сцены. Попытайтесь подумать о других членах вашей команды. Может быть, вы опасаетесь, что кто-то из них давал вам неполную информацию? В конце концов, разве нельзя желать, чтобы убийца этих мерзавцев вышел сухим из воды? Считать, что он вершит справедливую месть?

– Нет, – произнес Адамберг, – не хочу даже рассматривать такую возможность.

– Я рассказал вам о двух возможных вариантах. Либо мысль о том, что придется надеть путы на раненое существо – на женщину, либо предательство одного из ваших людей. Теперь сами думайте, Адамберг.

– Я не умею думать.

– Тогда спите.

Комиссар, встревожившись, снова сел на свое место. Он записал в блокнот обе гипотезы врача. Надеть наручники на маленькую узницу, пусть даже она помешалась и стала убийцей? Отправить ее в камеру, чтобы она окончила свою жизнь так же, как и начала? Стать ее последним тюремщиком? Последним месье Сегеном? Он старался выполнять свою работу, старался об этом не думать. Не думать, потому что это слишком болезненно, – и вот оно, избегание.

Адамберг заставил себя рассмотреть вторую гипотезу. Он – “голубь”, его водят за нос, обманывают. Один из членов команды изменил курс корабля, как недавно попытался сделать Данглар. Кто снабжал его информацией? Фруасси и Меркаде: ни она, ни он ничего не накопали на сестер Сеген. Или говорили, что ничего не нашли. Вуазне, Жюстен, Ноэль и Ламар вели наблюдение, они сообщили, что все до единого члены банды укушенных оставались на месте, когда было совершено убийство Вессака. И потому эта версия была отвергнута. Конечно, Ретанкур. Которая упустила убийцу Торая и Ламбертена. Ретанкур крайне редко что-то или кого-то упускает. Почему она не подумала о том, что убийца может находиться внутри дома, а не где-то поблизости от него? Но и сам он все время тормозил, пока не догадался, что стреляют из инъекционного ружья. Он не дал лейтенанту никаких указаний относительно этой версии. За несколько часов до случившегося следовало бы поместить Торая и Ламбертена в закрытую комнату под охраной полицейских. Он сам совершил ошибку. Тем не менее она оправдывалась и даже извинялась – “мне очень жаль”, – что совсем на нее не похоже. Нет, только не Ретанкур, сделайте так, чтобы меня обманывала не она.

Вечером Адамберг заехал в почти пустынный комиссариат, чтобы отправить запрос в архив по делу об убийстве Эжена Сегена, Ним, 1967 год. Он не питал особых иллюзий относительно оперативности архивной службы, тем более что обращение не было подкреплено официальной поддержкой сверху. Найти топор, сорок девять лет валявшийся где-то среди коробок, – процесс, требующий длительных усилий. Образец волос и чайную ложку отправили с курьером на анализ ДНК, сопроводив посылку личной просьбой управиться как можно быстрее, адресованной Лувену, одному из повелителей службы генетического анализа.

Адамберг оставил воскресной смене подробные указания о том, как кормить дроздов, попросил Вейренка составить отчет для сотрудников о событиях в Лединьяне. Гардон, дежуривший в комиссариате, смущенно признался, что не может засунуть червяков в землю: он с ними не справляется, потому что они дергаются и извиваются. Зато Эсталер с радостью вызвался все сделать. В воскресенье у него выходной, но он был готов прийти утром и вечером и разложить червяков, кусочки кекса и малину.

Эсталер, кстати, не снабжал его никакой информацией, а потому в нем, Эсталере, Адамберг был уверен, как в родном сыне.

Глава 41

Адаберг отдавал себе отчет в том, что его сознание затемняет не одна протомысль, а целый рой хаотично метавшихся пузырьков газа – они существуют, это точно, – и некоторые из них очень малы, практически неразличимы. Он чувствовал, как они движутся в разных направлениях, то и дело сбиваясь с траектории. Столкнувшись с двумя неразрешенными вопросами – а совершенно очевидно, что были еще другие, – пузырьки потеряли последний шанс найти верную дорогу, как человек с расфокусированным зрением. Или как тот знаменитый персонаж, который гоняется за двумя зайцами – интересно, зачем он это делает, если только он не полный кретин? – и упускает обоих.

Как будто откликаясь на движение непоседливых пузырьков у себя в голове, как будто пытаясь представить себе, как они там суетятся, а может, тайком подсмотреть за ними, Адамберг играл с шаром. Он встряхивал его и наблюдал за беспорядочным кружением крошечных хлопьев, падавших на герб города Рошфора – пятиконечную звезду, башню и трехмачтовый корабль с развернутыми парусами.

Снова корабль. Что сделал бы суровый Магеллан, окажись он лицом к лицу с женщиной, мученицей и убийцей? Отрубил бы ей голову, руки и ноги, как предписывал обычай тех времен? Высадил и оставил на пустынном берегу, как поступил с несколькими мужчинами, которые его предали?

Перед ним упорно маячили два образа: колокольня “Милосердия” и убежище отшельницы на лугу Альбре. Но ничего или почти ничего не говорило о том, что женщина, которая там жила, имела что-то общее с убийцей, отправившей на тот свет десять мужчин за двадцать лет. И это “почти ничего” то и дело возникало в его мыслях: святая из Лурда звалась Бернадеттой, старшая из сестер Сеген носила такое же имя. Может быть, неспособность к нормальной жизни привела ее на землю святой тезки, чтобы укрыться под ее крылом? Или это младшая? Одна – или другая? Луиза?

Новости, пришедшие наутро из больницы Нима, были неутешительны: врачи давали последним жертвам укусов два, от силы три дня. Анализы крови, на сей раз очень подробные, показали наличие дозы яда, в двадцать раз превосходящей ту, которую впрыскивает один паук-отшельник. Профессор Пюжоль оказался прав. Для того чтобы убить человека среднего телосложения, потребовалось содержимое сорока четырех ядовитых желез, а значит, нужно было поймать сто тридцать два паука – неимоверное количество – и заставить их выплюнуть яд. Как?

Самому Адамбергу его лурдская отшельница практически ничем не помогла. Теория “яд за яд, жидкость за жидкость” абсолютно его не устраивала. По поводу змей – никаких возражений. Но пауки? Для того чтобы выбрать такой сложный способ убийства, требовался еще более сильный мотив. С тех пор как эта страшная женщина вырвалась из недр его памяти, ему казалось, что только настоящая отшельница могла ввязаться в такое безумное предприятие. Только статус отшельницы мог объяснить тот факт, что эта женщина перевоплотилась в одноименного паука, который обитал рядом с ней в ее мрачном жилище. В то же время ее физические изменения – вместо ногтей когти, вместо волос спутанная грива – могли пролить свет на ее превращение в животное, животное, обладающее сильным ядом, жидким, всепроникающим. Он стал ее оружием. У нее не было выбора.

Адамберга больше не оставляло навязчивое, более весомое, чем пузырьки газа, ощущение, что никакая опора на факты не выдержит и рухнет. “Непрочная” – такое заключение сделал Мартен-Пешра. Какое все-таки забавное имя – Мартен-Пешра.

Бессмысленно искать сведения о ней там, где она жила в затворничестве. Эта женщина была окружена благоговейным молчанием и тогда, и после. Ее тайна, ее личность глубоко спрятаны, как и она сама.

Глубоко спрятаны. Адамберг поднял голову. Зачем дружить с археологом, если не для того, чтобы выкопать правду из земли прямо там, где она жила? Он наспех собрал вещи, сунул в карман шар со снежинками и в последнюю минуту успел сесть на поезд в Лурд. Из тамбура позвонил Матиасу, специалисту по истории первобытного общества, и они обсудили новости. Матиас готовился к летним раскопкам следов солютрейской культуры. Люсьен стал крупным специалистом по истории Первой мировой войны, и его известность растет. У Марка, медиевиста, чтение лекций в университете по-прежнему сменяется периодами полного безделья; его крестный, старый полицейский Вандосслер, как обычно, язвителен: тут он, как всегла, на высоте, – а Марк упорно ворует продукты, предпочитая зайчатину и лангустины.

– Думаю, у него это никогда не пройдет, – вздохнул Матиас. – Кстати, Люсьен все это потрясающе готовит. Так зачем ты мне позвонил?

– Из-за раскопок. Бесплатных, но, может, я что-нибудь придумаю.

– Если это для тебя, то денег я не возьму. Ты расследуешь убийство?

– Десять сразу. Шесть из них случились за последний месяц.

– Ну и?.. Тебе нужно раскопать могилы?

– Нет, я ищу место, где находилась старая голубятня.

– Культурный слой? Ты ищешь кусочки помета?

– Там на протяжении пяти лет жила отшельница. Давно, тебя тогда еще не было на свете. А я был маленьким.

– Ты говоришь о настоящей отшельнице?

– Настоящей, средневековой.

– А что ты хочешь извлечь из этого грунта?

– Личность этой женщины. Мне понадобится твоя помощь. Я могу собрать людей, чтобы они сняли слой травы и грунта. А вот дальше… К кому мне обратиться, чтобы обследовать землю на месте ее жилища? К полицейским? Хочу тебя успокоить: площадь участка не превышает четырех квадратных метров.

– Разумеется. Если это, как ты говоришь, настоящая отшельница, вряд ли она заперлась бы в трехкомнатной квартире.

– Матиас, мне понадобятся очень бережные раскопки, чтобы получить неповрежденные образцы ДНК, волосы и зубы.

– Не проблема, – заметил невозмутимый великан Матиас.

– Волос там, наверное, будет полно. Но за столько лет во влажной среде волосяные луковицы, вероятнее всего, разрушились. А сами волосы, скорее всего, повреждены. Я делаю ставку на зубы, пульпа в них должна была сохраниться.

– Почему ты надеешься найти зубы?

– Я ее видел.

– Ты ее видел?

– Она широко разинула рот. От зубов осталось несколько сгнивших пеньков.

– Цинга? Болезнь моряков в дальних плаваниях?

– Я как раз сейчас в таком плавании.

– Когда ты планируешь это сделать?

– Так скоро, как только ты сможешь. Я уже в дороге, попробую найти то самое место. Я знаю, где находится этот луг, но он размером гектара четыре.

– Голубятню снесли?

– Сровняли с землей, когда она оттуда вышла.

– Подскажу тебе кое-что, это поможет в твоих полевых поисках. Если культурный слой залегает не очень глубоко, он влияет на качество и состав растительности. Даже две тысячи лет спустя.

– Ты мне это говорил.

– Под почвенным слоем сохраняются мелкие фрагменты обломков старой голубятни, расположенные по кругу. На этих фрагментах трава растет плохо. Готовься обнаружить там ежевику, крапиву, чертополох. Ищи круг, заросший тем, что называется сорной травой.

– Понял.

– И внутри этого круга будет значительное количество экскрементов и органических остатков. Там богатая растительность, жирная, здоровая, густая трава ярко-зеленого цвета. Представляешь себе, как это должно выглядеть?

– Круг пышной травы в обрамлении крапивы.

– Именно так. Для того чтобы ее не пропустить, не смотри на траву сверху. Наклоняйся и обследуй ее как можно ближе к поверхности. И ты найдешь этот круг. Я приеду к тебе с оборудованием. Где это?

– Примерно в шести километрах от Лурда.

– В пикапе доберусь примерно за десять – одиннадцать часов. Выеду завтра утром.

– Спасибо тебе.

– Не принимай на свой счет, просто мне это самому интересно.

Было почти восемь часов вечера, когда Адамберг притормозил около луга Альбре. Сначала он попытался найти жилье, но в Лурде и его окрестностях все гостиницы были забиты до отказа. Номера в них бронировали за несколько месяцев вперед. Он позвонил Матиасу:

– Я на месте проведения операции. Ты не можешь захватить туристическое снаряжение? Здесь негде поселиться.

– На сколько человек?

– Ты, я и двое моих людей. Причем одна из них – женщина, которая стоит десятерых мужчин. Если, конечно, они приедут.

– Сделаю. А ты раздобудь комбинезоны, перчатки и всякую дребедень для биозащиты. Ты уже что-нибудь видишь?

– Я только начал и ужасно хочу есть. А что у вас сегодня на ужин?

– Думаю, рагу из зайца с лангустинами. А у тебя?

– Думаю, шпинат, варенный в святой воде из Лурда.

– Почему ты поехал один, не позвав никого на помощь?

– Потому что я никого не предупредил. Не успел.

– Ты не изменился, и это мне по душе.

Адамберг на глаз поделил луг на восемь квадратов и начал прочесывать его, наклонившись к земле, как посоветовал Матиас. Трава была невысока: здесь недавно паслись овцы, которые повсюду оставили лепешки помета. Это напомнило Адамбергу о том, как в недавнем прошлом одна исландская овца втоптала копытом в свои экскременты его мобильник. Он прекратил поиски в девять часов, когда стало смеркаться, поехал в сторону Лурда и нашел ресторанчик, где питались дальнобойщики и куда не заглядывали паломники. Он съел порядочную порцию тушеного мяса с овощами, запив ее стаканом терпковатого красного кот-дю-рон. Он не был уверен, что его утреннее намерение раскопать место пребывания отшельницы хоть к чему-нибудь приведет. Он позвонил Вейренку, чтобы хоть один человек в комиссариате знал причину его отсутствия. Луи ответил, и Адамберг услышал шум ресторана.

– Ты в “Гарбюре”?

– Присоединяйся. Я только приступаю.

– Луи, я немного далековато. В ресторане для дальнобойщиков в двух шагах от Лурда.

Наступила тишина – Эстель принесла лейтенанту заказ.

– Ищешь следы своей отшельницы?

– Прочесываю луг площадью примерно четыре гектара.

– И как ты собираешься определить то самое место?

– По виду. Трава плохо растет на обломках строения, зато она очень зеленая и густая там, где земля удобрена органическими остатками.

– Откуда ты это знаешь?

– Один друг-археолог сказал.

– Значит, ты собираешься провести раскопки?

– Да.