Когда выходит отшельник Варгас Фред

– Продиктуйте по буквам.

– А-р-а-н-е-а-е. А-р-а-н-е-и…

– Они употребляются по сей день?

– Да.

– А есть истории про пауков, которые часто читают детям?

– Конечно, раньше, например, в школе проходили басню Лафонтена про паука и ласточку.

– Спасибо, Данглар, засыпайте снова, – сказал Адамберг и нажал на отбой. – А-ра-не-и, – повторил он, – пауки. Соседи по чердаку, где в отсутствие людей часто селятся голуби и где держали взаперти двух девочек. Пауки, которых жуки-вонючки подбрасывали своим жертвам, обитали вместе с ней в замурованной келье, с ними она в конце концов стала себя отождествлять, потому что они тоже были отшельниками, и составила себе имя, собрав его из букв их названия. И-р-е-н. Ирен Рамье, нимская узница, отшельница с луга Альбре, старшая сестра, Бернадетта Сеген.

– Старшая? Не та, которую насиловали десять вонючек из банды?

– Она не за себя убивала. Она убивала, чтобы освободить сестру.

По-прежнему часто дыша, Адамберг с облегчением откинулся на спинку стула. Вейренк несколько раз в задумчивости покивал головой.

– Ведь, в конце концов, в списке пузырьков газа были еще твои слова, – продолжал Адамберг, – “убивать больше некого”. Ты знаешь, что пузырьки сталкиваются друг с другом. Этот встретился с похожим на него, когда Ретанкур сказала, что убийца замочила десять мужиков, причем никто не смог ей помешать, и это бесит.

– Я помню.

– Потом пузырек налетел на одну фразу Ирен, когда я позвонил ей вскоре после этого, в то же утро, когда мы обыскали дом Торая. Я позвонил ей, чтобы узнать, не выходила ли Луиза той ночью из дому. Ты помнишь, я сказал тебе, что моя уверенность пошатнулась, что здесь что-то не так. Все правильно, Луи. Ирен уже знала, что укусов было два. А как же иначе? Ведь она сама это сделала. Она мне сообщила, что информация уже появилась на форумах, и это правда. Как и Ретанкур, она добавила, что убийца укокошил “их всех”, причем никто не знает как, и от этого зло берет. Я не прореагировал. Слишком я привык к ее болтовне, слишком ей доверял. Если кто-то меня и сумел обмануть, так это она, причем мастерски. Я ею восхищаюсь.

– Не прореагировал на что?

– Ты устал, но главное, ты тоже ей доверял, как и я. Ты тоже ее полюбил, как и я. Но скажи мне, Луи, откуда Ирен могла знать, что убийца завалил “их всех”? Я никогда не говорил ей, что в банде было девять человек плюс Клод Ландрие. Всего десять приговоренных. Откуда она могла узнать, что после того, как Торай и Ламбертен были укушены, больше некого стало убивать? Она должна была сказать: “Он укокошил еще двоих”, а не “укокошил их всех”.

– Да, примерно так. Ты разуверился в виновности Луизы.

– Именно в тот момент, сам того не понимая. Но только сегодня вечером, после того как пузырек газа – а это, Луи, был увесистый пузырек – взорвался, указав мне на Ирен, я вновь услышал фразу, которую она сказала мне по телефону, когда я сидел на земле в том дворе в Лединьяне. “Укокошил их всех”. Она пришла к финишу. Эти слова сами по себе уже служат доказательством ее вины. И они – ее единственный промах.

– Промах – это на нее не похоже.

– Но она была поглощена своей ролью, которую играла мастерски с самого начала. Роль моей невольной помощницы, непосредственной, деятельной, любопытной, из осторожности старавшейся временами казаться глуповатой и наивной. Это замечательно, Луи, настоящее произведение искусства. И в то утро она так хорошо вжилась в эту роль, что изобразила неподдельную злость, которую и должна была почувствовать моя помощница, – такую же, какую испытывала Ретанкур. Но она на секунду забылась и перестала быть Ирен. И промахнулась.

– Нет. Не думаю, что такая женщина способна совершить ошибку. И почему она оставила те волосы на месте преступления? Почему не настоящие волосы Луизы? Ей это не составило бы труда.

– Потому что у нее железные моральные принципы. Она никогда не имела намерения переложить свои преступления на плечи другого человека – ни мужчины, ни женщины.

– Тогда зачем было оставлять волосы, так похожие на Луизины? Ради шутки?

– Чтобы выбить почву у меня из-под ног. Она прекрасно понимала, что я подозреваю Луизу. Получив эти волосы, я буду и дальше носиться с этой версией. И снова потерплю поражение.

– Нет. Зачем она старалась попасться тебе на глаза? Почему не захотела остаться в тени, никому не известной? Тогда она не подверглась бы ни малейшему риску.

– Зачем? Почему? Эта твоя майевтика, Луи…

– Я хочу ее понять. Ответь на мой вопрос: почему она старалась попасться тебе на глаза?

– Потому что у нее не было выбора. Если ты помнишь, мы с ней встретились в Музее естественной истории. Она узнаёт, что я расследую гибель людей от паучьего яда. Что кто-то, а самое неприятное, полицейский высказывает сомнения относительно этих смертей. Это тяжкий удар. Сориентировавшись на месте, она завязывает со мной знакомство, чтобы наблюдать за ходом следствия. И влиять на него, направлять в нужную сторону, как с этими волосами в кладовке.

– А зачем она пришла в музей?

– Кроме промаха по телефону, это стало ее единственной серьезной ошибкой. Она перестаралась. Хотела выяснить у специалиста, могут ли эти смертельные случаи вызвать хоть малейшее подозрение. Она могла уйти оттуда успокоенной. Но встретила полицейского.

– А между тем именно благодаря ей, ее рассказу о беседе Клавероля с Барралем мы вышли на “Милосердие”.

– Она исключительно умна. Сообразила, что я не брошу расследование. Поняла это настолько хорошо, что прямо в “Звезде Аустерлица” дала мне наводку на сиротский приют. Зная, что мы будем разрабатывать версию укушенных мальчиков. И это даст ей достаточно времени, чтобы завершить свое дело. Ей оставалось убить троих, и нужно было все закончить – любой ценой.

Вейренк нахмурился.

– Несмотря ни на что, это лишь косвенные доказательства. Суду не будет дела до того, что ее имя Ирен, а фамилия Рамье. Остается только ее оговорка по телефону, и невозможно доказать, что ты не исказил ее слова.

– Если бы я это сделал, пузырьки не начали бы нагромождаться один на другой.

– Я тебе толкую о том, какое мнение сложится у судьи, адвоката и присяжных, которым нет никакого дела до твоих пузырьков. Если бы ты ничего не знал об отшельнице из Лурда, она с легкостью выпуталась бы из этой истории.

– Нет, Луи. Это просто продлилось бы еще какое-то время, вот и все. Психиатр указал нам путь: искать девочку, которую держали взаперти, некую современную отшельницу. Если бы мы обратились в СМИ, рано или поздно кто-нибудь заговорил бы об отшельнице с луга Альбре. И мы провели бы раскопки.

– А потом? Ее ДНК нет в картотеке.

– Даже без этих раскопок, имея в наличии десяток трупов, мы в конце концов сумели бы убедить судью, привели бы в движение ржавый бюрократический механизм, и нам сообщили бы новое имя дочери Сегена. И достали бы из хранилища вещественных доказательств топор, которым был зарублен папаша. Мы бы все узнали. А сейчас просто нашли более короткий путь, вот и все.

– Мы узнали бы, что она дочь Сегена. Но какая из двух? С чего ты решил, что в голубятне поселилась не младшая, Аннетта?

– Лесной голубь, Луи, мы опять возвращаемся к нему. Чердак, обиталище голубей, где прошло ее детство, настолько отпечатался у нее в мозгу, что она, выбирая себе имя, первым делом подумала о голубе. Оказавшись на свободе, она много раз ходила в Лурд, ища поддержки у своей святой тезки.

– И знала о существовании голубятни на лугу Альбре.

– Где гнездились дикие голуби. Где она решила свить себе гнездо. Получить там последнее прибежище.

– И она там затворилась.

Оба надолго замолчали, потом Адамберг поднял свой нетронутый стакан.

– Она великая женщина. Мне не стыдно, что такая женщина обвела меня вокруг пальца. Я сам действовал очень медленно, слишком медленно.

– Но почему?

– Потому что, Сократ, я так устроен.

– Причина не в этом.

Был уже час ночи, кафе закрывалось, хозяин переворачивал стулья и ставил их на стол. Вейренк тоже поднял стакан.

– Мальчишкой встретил ты несчастную девицу,
Отшельницу во власти горьких мук,
А взрослым, снова увидав, ее узнал ты,
И на глазах твоих она вершила месть.
Не ты ли, медля, сам давал ей шанс?

Глава 46

Адамберг поручил Вейренку рассказать сотрудникам комиссариата о том, по каким причинам были проведены раскопки убежища отшельницы на лугу Альбре, о том, что уже почти наверняка установлена личность убийцы, осталось только дождаться результатов анализа ДНК зубов и крови на топоре – орудии убийства, совершенного сорок девять лет назад Энзо Сегеном. Конечно, Вейренк не мог говорить ни о голубых зимородках, ни о лесных голубях, ни о чем другом в таком же духе, так что он довольствовался тем, что по-своему представил коллегам всю совокупность догадок, которые привели комиссара к Ирен Руайе-Рамье. “И-р-е-н”, – произнес он по буквам, встретившись взглядом с Дангларом. И тот на сей раз спокойно кивнул.

Все затаили дыхание: стало понятно, что после череды провалов, после многих закрытых бухт, бунта майора Данглара и гибели десяти стариков флагманский корабль “Тринидад” пересек пятьдесят второй градус южной широты и оказался у входа в пролив.

Все понимали, что пролив – это победа, но от нее стыло сердце. Арест виновной будет одной из самых трудных задач, которую придется решать Адамбергу. Комиссару предстоит снова запереть эту женщину в четырех стенах – третий раз в ее жизни.

В хранилище вещественных доказательств был отправлен срочный, теперь уже официальный запрос на топор Энзо Сегена.

Комиссариат пребывал в состоянии горестного возбуждения, тем временем Адамберг проспал одиннадцать часов подряд, потом устроился за кухонным столом, пересаживаясь по мере перемещения солнечного света, и принялся склеивать белую, с тремя голубыми цветочками посередине тарелку из грубого фаянса.

Он прервал работу, только чтобы выпить чашку кофе и отправить сообщение Фруасси:

Нужно найти свежие фотографии жертв. Как можно быстрее, обратитесь к родственникам, привлеките к этому Меркаде. Распечатайте.
Передать вам завтра в комиссариате или распорядиться, чтобы их привезли? –

уточнила Фруасси.

Пусть привезут мне домой. Я собираю пазл из керамики, –

написал Адамберг.

Красиво получается? –

поинтересовалась Фруасси.

Очень, –

ответил Адамберг.

На самом деле этот пазл выглядел удручающе. Но Фруасси очень любила слово “красиво”, и Адамберг не хотел ее разочаровывать.

К девяти часам вечера голод дал о себе знать. Комиссар позвонил Ретанкур:

– Лейтенант, можно я снова попрошу вас сделать невозможное?

– Перенести дом с места на место?

– Нет, поехать в последний раз в Кадерак.

– Нет, комиссар, я не поеду брать под стражу эту женщину, – жестко ответила Ретанкур. – Об этом не может быть и речи.

– Эта ноша не для вас, Виолетта. Я хотел бы, чтобы вы стащили еще одну чайную ложку. Ложку Ирен.

– Это в пределах возможного. А под каким предлогом я опять туда заявлюсь? Мне нужно сфотографировать потолки?

– Я об этом не подумал. А у вас, случайно, нет шара со снежинками?

– Есть, – подтвердила Ретанкур.

– Как? У вас есть шары со снежинками?

– Не шары, а один шар, комиссар, – сердито ответила Ретанкур. – У меня есть один шар со снежинками. В Лурде, после того как я вас отвезла на вокзал, я проходила мимо витрины магазина всяких церковных штучек и сувенирных шаров. Там я его и купила. Не со святой Бернадеттой, нет. С толстеньким таким ангелочком, который порхает среди снежинок.

– Вам не жалко будет с ним расстаться?

– Разумеется, нет. Мне плевать на него, на этот шар.

– Тогда отвезите его Ирен в знак признательности за гостеприимство.

– И в благодарность стащу у нее ложечку.

– Как-то так.

– Мне это не нравится, комиссар. Но я поеду. Обернусь за день, ложка будет у вас завтра в семь вечера.

Адамберг достал свой шар со снежинками, усыпавшими корабль – герб Рошфора, и встряхнул, подняв белый вихрь. Ему нравился этот дурацкий шар и нравилась умница Ирен. Он бережно положил шар в карман и вышел на улицу – поесть и побродить.

Последний сравнительный анализ ДНК зубов и слюны с ложки был получен три дня спустя в три часа. Ирен Руайе-Рамье, без малейшего сомнения, была той самой святой отшельницей с луга Жанны д’Альбре. Это новость не удивила, но опечалила Адамберга. Все, что приближало арест Ирен, погружало его в беспросветный мрак. Часом позже в комиссариат пришла справка из суда: Бернадетта-Маргарита-Элен Сеген в законном порядке сменила свои имя и фамилию и стала Ирен-Аннеттой Руайе-Рамье, а ее сестра Аннетта-Роза-Луиза Сеген – Клер-Бернадеттой Мишель. Сестры взяли себе по одному из имен друг друга. Аннетта к тому же сделала своей фамилией одно из имен брата.

Теперь уже о результатах докладывал сотрудникам Адамберг. Кости были брошены, пришло время завершить игру. Оставалось только съездить в Кадерак.

Он вышел во двор, где должным образом производилось кормление дроздов, и два часа бродил по нему, то ненадолго присаживаясь на каменную ступеньку, то беспокойно ходя кругами. Никто не осмелился его побеспокоить: все знали, что на этом сложнейшем участке пролива ему ничем не помочь. Он остался на борту в безнадежном одиночестве. Около семи вечера он позвонил Вейренку, и тот вышел к нему во двор.

– Завтра еду. Ты со мной? Не для того, чтобы участвовать, я тебя об этом не прошу. Просто быть свидетелем. Когда я буду говорить, не вмешивайся. И никого не надо предупреждать.

– Какой поезд? – отозвался Вейренк.

Глава 47

Утром Адамберг отправил Ирен любезное послание:

Мы с коллегой – тем, у которого рыжие пряди, – будем недалеко от вас. Кое-что уточняем на месте. Можно зайти на чашечку кофе?
Буду очень рада, Жан-Бат! Только в доме появятся сразу двое мужчин, так что мне нужно срочно сбагрить куда-нибудь нашу Луизу. Во сколько вы приедете?
После обеда, примерно в 14:30.
Отлично. Еще не прожевав последнего куска, она обычно отправляется спать, и мне приходится все убирать, и за ней тоже. Вас будет ждать горячий кофе.

Адамберг опустил крышку мобильника и прикусил губу, испытывая отвращение к собственной подлости.

Шестью часами позже он мучительно топтался перед аккуратной дверью домика в Кадераке, медля и не решаясь позвонить.

– Как в зале ожидания, – заметил Вейренк.

Ирен в свойственной ей манере нарядилась во все самое шикарное, платье у нее было до того цветастое, что смахивало на обои. Правда, на ногах у нее были все те же кроссовки непонятной марки, которые ей приходилось носить из-за артроза.

– Можно не беспокоиться, Луиза уже четверть часа как храпит, – сказала она, радостно встретив их и приглашая садиться.

Адамберг выбрал место во главе стола, Ирен села слева от него, Вейренк – на скамейке справа.

– Извините, Ирен, но я приехал без подарка. У меня действительно нет подарка для вас.

– Пустяки, комиссар, не станем же мы делать друг другу подарки при каждой встрече. В конце концов это приедается. Впрочем, в прошлую субботу ваша коллега фотограф привезла мне подарок. Шар со снежинками из Лурда. Должна сказать, я сыта по горло всякими церковными сувенирами. Но ваша коллега, она такая умница. Ни за что бы не подумала, глядя на ее могучее сложение. Она выбрала ангелочка, скорее похожего на обычного маленького мальчика, который играет в снегу. Вот посмотрите, разве не прелесть?

Ирен выудила новый шар из своей обширной коллекции, выставленной на буфете. Адамберг рассматривал помещение: в комнате было полным-полно всяких безделушек, но царил безупречный порядок. Каждая вещь на своем месте, и горе тому, кто попытается ее передвинуть. “Она была очень организованной и опрятной”, – сказал о ней Матиас. Такой она и осталась. А еще упорной, отважной и решительной.

Ирен поставила шар из Лурда перед Адамбергом, и тот достал из кармана свой шар.

– Надеюсь, вы привезли его не для того, чтобы мне вернуть? Это подарок.

– И я им очень дорожу. Вихрем пузырьков снега.

– Хлопьев снега, комиссар, а не пузырьков.

– Да. И еще я хотел показать, что он всегда со мной, в кармане.

– Но какой в нем смысл, если он всегда лежит в кармане?

– Это помогает мне думать. Я его встряхиваю и смотрю на него.

– Хорошо, раз вам так нравится. У каждого свои привычки, правда? – произнесла Ирен, разливая по чашкам горячий кофе. – У меня пропали одна за другой две ложки, – с досадой проговорила она. – Исчезали после визита вашей коллеги. Это не страшно, у меня есть еще. Ваша коллега, она очень симпатичная, но две ложки все-таки куда-то подевались.

– Она немного клептоманка, Ирен, вы следите за моей мыслью? Маленькие сувениры отовсюду, где она бывает. Я велю ей вернуть вам украденное, для меня это дело привычное.

– Не откажусь. Потому что это набор, их дюжина, все с пластмассовыми черенками разного цвета. А теперь он уже неполный.

– Обещаю, я пришлю их вам по почте.

– Очень мило с вашей стороны.

– Сегодня, Ирен, я не буду милым.

– Правда? Жаль. Ну ладно, пусть так. Как вам кофе?

– Великолепный.

Адамберг встряхнул шар и стал смотреть, как снежинки падают на корабль – герб Рошфора. “Тринидад” оказался в оковах холода. Вейренк хранил молчание.

– У вас тоже такой вид, будто вы не в своей тарелке, – заметила Ирен, указав подбородком на Вейренка.

– У него болит голова, – пояснил Адамберг.

– Хотите, дам таблетку?

– Он уже две принял. Когда у него мигрень, он не может произнести ни слова.

– С возрастом это пройдет, вот увидите, – успокоила их Ирен. – С чем же таким неприятным вы ко мне приехали, Жан-Бат?

– Вот с этим, Ирен, – произнес Адамберг, открывая рюкзак. – Пока что ничего не говорите, прошу вас. Мне и так очень непросто.

Адамберг принялся ровно выкладывать на стол фотографии девяти восемнадцатилетних жуков-вонючек из приюта “Милосердие” и Клода Ландрие. Одного за другим, в порядке их гибели. Под ними – их же снимки сорок или шестьдесят лет спустя.

– Вы как будто раскладываете пасьянс, а это – игральные карты, – заметила Ирен.

– Все они мертвы, – произнес он.

– Об этом я и говорю. Для убийцы это пасьянс.

– И он сложился. Начиная с этого, Сезара Миссоли, погибшего в девяносто шестом году, и заканчивая этими, Тораем и Ламбертеном, скончавшимися в прошлый вторник. Первые четверо были застрелены или умерли якобы от несчастного случая с девяносто шестого по две тысячи второй. Шестеро остальных получили запредельную дозу яда паука-отшельника в течение последнего месяца.

Ирен спокойно предложила еще по чашечке кофе.

– Проверено: отлично помогает от головной боли, – сообщила она.

– Спасибо, – произнес Вейренк, протягивая ей чашку.

Потом она налила еще кофе Адамбергу и, следуя правилам вежливости, только в последнюю очередь себе.

– После две тысячи второго года был перерыв в четырнадцать лет. Можно предположить, что преступник все это время разрабатывал новую методику убийства, очень сложную, но подходящую ему как нельзя лучше: при помощи паучьего яда.

– Очень может быть, – проговорила Ирен с явным интересом.

– На такое способен далеко не каждый. Это кропотливая работа, требующая изобретательности. Но убийца преуспел и отправил на тот свет шестерых, одного за другим. Вы следите за моей мыслью?

– Ну конечно!

– А зачем ему понадобился именно паук-отшельник, Ирен? Почему он выбрал самый трудный способ, какой только можно себе представить?

Ирен ждала ответа, не спуская глаз с комиссара.

– Почему и зачем – это ваша работа, – заметила она.

– Потому что только отшельница, настоящая отшельница может сама превратиться в паука-отшельника и убить человека ядом. Потому что… вот, – произнес он, доставая сверток из пузырчатой пленки и снимая ее бережно и почтительно. – Вот, – повторил он, ставя на стол бережно склеенную им белую тарелку с голубыми цветочками.

Ирен едва заметно улыбнулась.

– Это ее тарелка, – торопливо продолжал он, не давая ей возможности заговорить. – Та самая, из которой она пять лет ела что могла, что приносили ей люди, передавая через маленькое высокое окошко в старой замурованной голубятне на лугу Альбре. Я организовал там раскопки, потом мы снова засыпали все землей. Пятьдесят восемь роз я положил на место, туда, где собирала их она, одну за другой прикрепляя к стене.

Вейренк опустил голову – но не Ирен: она переводила взгляд с тарелки на лицо комиссара и обратно.

Адамберг снова порылся в своем рюкзаке и положил на стол две фотографии из газет 1967 года: на одной мать и две ее дочери выходили из дома, на другой Энзо обнимал сестер залитыми кровью руками.

– Это они, – сказал комиссар. – Вот старшая, Бернадетта Сеген, рядом с ней младшая, Аннетта, которую двенадцать лет насиловали жуки-вонючки из приюта “Милосердие”. Где папаша служил охранником. А потом, – продолжал Адамберг в полной тишине, – они взяли себе другие имена, и их следы затерялись. Из-за неспособности к обычной жизни после стольких мучений их поместили в психиатрическую больницу. Там они пробыли несколько лет. С шестьдесят седьмого до… не знаю какого года.

– Младшая – до восьмидесятого, – невозмутимо уточнила Ирен.

– Но Бернадетта затворилась в старой голубятне, превратив ее в келью отшельницы. Там она несла свой крест, читала Библию. Ее оттуда прогнали пять лет спустя. Она возвратилась в лечебницу, на сей раз привыкла, стала учиться, читать. Она снова увидела свою сестру: та пребывала в состоянии прострации и не могла обходиться без забот Энзо. Ничего ей не помогало, она чахла. Бернадетта послала куда подальше религию, которая научила их только смиряться и подчиняться. Она поставила перед собой цель, окончательно и бесповоротно: она сама, в одиночку, освободит свою сестру от тех, кто погубил ее. Правда, не совсем в одиночку: Энзо сообщил ей имена жуков-вонючек.

– Энзо – сообразительный парень.

– Вы оба сообразительные. Потому-то он и сумел узнать, что девять из них – питомцы приюта “Милосердие”.

– Где мой отец…

Ирен осеклась и плюнула на пол, на девственно чистую плитку.

– Извините меня, простите, я дала зарок. Всякий раз как произнесу “мой отец”, я должна буду плюнуть на землю, чтобы эти слова не задержались у меня во рту. Извините.

– Ничего, Ирен.

– …их рекрутировал.

– Да, в банде пауков-отшельников. Энзо вышел на охоту и в конце концов разузнал все о мерзких жуках-вонючках, включая их фокусы с пауками.

– Удачное название – жуки-вонючки. Вы понимаете? Засунуть паука-отшельника в штаны четырехлетнего мальчишки! Разве это не говорит о том, что им прямая дорога в ад, правда, комиссар? Когда эти гады заходили на чердак к Аннетте, мой отец… – она снова плюнула, – сторожил под дверью. И смотрел.

– Но у Энзо был список. У вас появилась возможность вернуть Аннетту к жизни.

– Осторожно, комиссар, не вздумайте ей докучать. Она ни при чем. Но уже когда первые четверо сдохли от несчастных случаев, ей полегчало. И Энзо вы тоже не трогайте. Он только назвал мне имена, ничего больше, – уточнила она с улыбкой.

– Он знал, для чего они вам понадобятся.

– Не знал.

– И он видел, что вы с ними делаете.

Ирен ничего на это не ответила и продолжала:

– После тех четырех случаев я взяла паузу. Я могла бы спасти ее гораздо быстрее. Но впрыснуть им в кровь яд паука-отшельника, сделать так, чтобы их тело разлагалось живьем, – это мне показалось настолько соблазнительным, что я не могла поступить иначе. Я пообещала Аннетте, что все они умрут не позже чем через десять лет. Я сказала себе: это позволит ей продержаться. Комиссар, вам нечего им предъявить – ни ей, ни Энзо. Я навела справки.

– Тот, кто не сообщает о готовящемся преступлении, попадает в тюрьму. Кроме тех случаев, когда он имеет близкие родственные связи с убийцей. Если речь идет о сестре или брате, их обвинить невозможно.

– Вот видите, – улыбнулась Ирен. – К нынешнему моменту Аннетта уже восемь дней как освободилась. И будет чувствовать себя еще более свободной, когда я напишу книгу и назову их имена. Энзо мне сказал, что вчера она почти нормально поела. Он налил ей шампанского, она поначалу отказалась. Но в конце концов все-таки выпила две трети бокала. И уже почти рассмеялась. Рассмеялась, комиссар. Однажды она сможет выйти оттуда, сможет говорить. Может быть, даже водить машину.

– В болеутоляющей позе.

– Представьте себе, комиссар, что я не более, чем вы или кто-то другой, страдаю артрозом. Но мне нужно было как-то объяснять свои постоянные отлучки. Я начала разъезжать туда-сюда задолго до того, как приступила к истреблению подонков, чтобы мои поездки казались естественными, привычными, понимаете? Я много куда съездила без всякой цели, правда, собрала коллекцию шаров со снежинками. Некоторые из этих поездок были настоящими, например, в Бурж, откуда я звонила вам. Разумеется, в Бурж я и не собиралась: я возвращалась из Сен-Поршера.

– Со своим инъекционным ружьем.

– Очень хорошая модель. Можно в один клик заказать в интернете. Очень удобно.

– И этим озаботился Энзо.

– Энзо ничего не делал.

Наверху послышался шум. Луиза проснулась.

– Погодите немного, комиссар, я попрошу ее вернуться к себе в нору. С ней нет ни минуты покоя.

Ирен проворно, без помощи трости взбежала до середины лестницы и крикнула:

– Луиза, дорогая, не спускайся! Я тут с двумя мужчинами. – Потом снова села на место, дождавшись, когда дверь в комнату Луизы захлопнется, и сказала: – Видите, как просто. Бедняжка, ее изнасиловали в возрасте тридцати восьми лет, не напоминайте ей об этом.

– Да, я знаю, это сделал Николя Карно. И он знал Клода Ландрие. Который был связан с бандой пауков-отшельников.

– Из-за этого вы и стали ее подозревать.

– Вы это сразу поняли, Ирен.

– Это не составило труда.

– А также из-за ее фамилии – Шеврие. Я подумал, что она выбрала ее, потому что думала о козочке папаши Сегена.

– Вы имеете право плюнуть на пол, потому что произнесли эти слова.

Адамберг послушно плюнул.

– Вы оставили те волосы в кладовке у Торая, чтобы увести нас от нее подальше?

– И чтобы сбить вас с дороги. Извините, комиссар, вы мне очень симпатичны, это истинная правда, но на войне как на войне.

– В чем я так и не разобрался, так это в вопросе о паучьем яде. Как его получить в таких количествах? Допустим, у вас было на это четырнадцать лет. Но как? Наловить пауков? Заставить их выделить яд?

– Тут голова нужна, правда?

– Еще какая, – подтвердил Адамберг и улыбнулся. – И для того, чтобы придумать фокус с леской – тоже. Скажите, вы действительно заряжали ружье тринадцатого калибра шприцами диаметров одиннадцать миллиметров, чем-то оборачивая их?

– Ну конечно, иначе они застревали бы. Я их оборачивала клейкой лентой и смазывала маслом. Всегда можно найти выход из положения. Как и с пауками. Представьте себе, всего у меня их, включая мертвых, было пятьсот шестьдесят пять или около того.

– Но как? – повторил Адамберг.

– Сначала я их вытаскивала пылесосом из нор. Дровяной сарай, подвал, чердак, гараж – поверьте, мне было где развернуться. После этого я открывала мешок пылесоса, вытаскивала их оттуда пинцетом и переносила в террариумы. Я сказала “в террариумы”, ведь если их поместить в один террариум, что они сделают? Правильно, сожрут друг друга. Как они воспринимают себе подобных? Как еду. Ничего мудреного. У меня однажды было аж шестьдесят три террариума. Показать их вам не могу, потому что выкинула их все на помойку. Террариумы – это, конечно, громко сказано. Обычные стеклянные коробки с крышками и дырочками, на дне – немного земли и кучка щепок, чтобы им было где спрятаться и куда закопать свои коконы и мертвых насекомых – кузнечиков, мух, которыми их кормят. В период спаривания я подсаживала самца к каждой самке – и пошло дело. Потом собирала коконы и ждала, когда появятся детеныши. Тогда я пересаживала новорожденных в отдельные террариумы, чтобы они друг друга не съели. Скажу вам одну вещь, комиссар: взять малюсенького паучка так, чтобы не причинить ему вреда, – это требует изрядной тренировки. То, что я делала, можно без преувеличения назвать разведением пауков.

– А яд, Ирен?

– Ну, занете, в лабораториях на них воздействуют электрическим разрядом, чтобы они выделили яд. Но агрегаты у них очень сложные. Мне пришлось кое-что придумать. Берете фонарик, такой, на котором есть кнопка, нажимаешь на четверть секунды и получаешь короткие электрические импульсы.

– Понятно.

– Хорошо. Присоединяете к контактам батарейки медную проволоку, и готово. Все просто. Подводите кончик проволоки к телу паука, то есть к головогруди. Вы следите за моей мыслью, Жан-Бат?

– Прежде всего, я вас слушаю.

– На очень короткое время нажимаете на кнопку фонарика, паук получает электрический разряд и выплевывает яд. Осторожно: нужно использовать батарейку мощностью три вольта, не больше, иначе паук погибнет. И нельзя слишком долго нажимать пальцем на кнопку. Я столько их убила, пока приноровилась. Сажала пауков одного за другим в маленькую рюмку, заставляла выделить яд, и так штук сто подряд, потом собирала яд, втягивая его шприцем, и переливала в маленькие, плотно закрывающиеся пробирки. Потом отправляла в морозильник. Нужен домашний холодильник с морозильной камерой четыре звездочки, чтобы температура в ней была не выше минус двадцати градусов. Таким образом паучий яд можно хранить сколько угодно.

– Секундочку, Ирен, а что вы делали, чтобы паук не выбрался из рюмки, прежде чем вы его ударите током?