Лицо для сумасшедшей принцессы Устименко Татьяна
Черный кот уселся около меня, сочувственно и успокаивающе мурлыкая, нежно утирая мое зареванное лицо своими мягкими, бархатистыми лапами.
— Замуррровали! — явственно звучало в его утробном мурчании. — Мурррррзавки!
Я строптиво усмехнулась и злорадно шмыгнула распухшим носом. «Ну и пусть! — вертелось в голове. — Все равно — убегу! И не в таких ситуациях бывала. Сумасшедшая принцесса я в конце то концов, или кто!»
Глава 5
Хан Исхаган боязливо выглянул из-за перевернутого трона. Испуганно зыркнул вправо, влево и успокоился, осознав, что его венценосному благополучию уже ничего не угрожает. Облегченный выдох сотряс щуплую фигуру владыки, более всего подходившую под саркастичное определение язвительного Лансанариэля «и на груди его могучей — три волоса казались кучей». Правитель опечаленно опустился на истоптанный ковер и сокрушенно помотал седой головой. И ведь было от чего. Праздник сорвался, гости разбежались, первый визирь — позор государства, валяется обеспамятовав, кверху задом, в прозрачных бабьих штанах. Вобщем, монарший авторитет рушится на глазах, а принцесса так и лежит в своем гробу не расколдованная. Причем, тридцать лет уже лежит, не ворохнется. И хан вздохнул еще печальнее и протяжнее.
Огвур с любопытством наблюдал за картиной вселенской скорби, талантливо исполняемой престарелым повелителем. Железное сердце непоколебимого орка кольнул острый приступ жалости:
— Гляди! — он потянул за рукав Ланса, сосредоточенно перезаряжающего арбалет. — Как старик то убивается! Помог бы ты ему, а?
Полукровка кисло воззрился на гроб с принцессой:
— Целовать женщину? К тому же — мертвую? Огвур, ты в своем ли уме? Да я еще со времен штурма Нарроны мертвяков до икотки боюсь!
Хан Исхаган поднял на полуэльфа заплаканные глаза:
— Да не мертвая она, господин эльф. У нее это — летаргия. Сделайте божескую помощь, помогите! Все равно у нас сегодня нет никого отважнее и доблестнее вас! Да и пророчество…
— Ну уж дудки! — попятился Ланс, на всякий случай прикрывая рукой лекарство, должное исцелить спящую красавицу, а именно — свои алые губы. — Брехня это все, про поцелуи. Про эффект плацебо слышали? Так вот, это все — самообман!
— Да ты чего, дурашка, — мягко упрекнул его добросердечный Огвур. — Какой может быть самообман у заспавшейся бабы? Ну, поцелуй ты ее разочек, от тебя не убудет…
— И это ты мне предлагаешь? — горестно возвел очи к небу щепетильный красавец. — Ты!
— Да ладно тебе, — орк словно невзначай подталкивал сердечного дружка к хрустальному саркофагу. — Я не стану ревновать, я даже отвернуться могу…
— Не хочу! — принципиально уперся привередливый полукровка.
Народ, привлеченный второй частью увлекательного зрелища, начал стягиваться обратно к помосту. Несостоявшиеся женихи выползли из своего надежного, коврового укрытия.
— Поцелуй принцессу, Аолой заклинаю! — униженно умолял хан Исхаган, молитвенно складывая сухонькие ручки.
— Нет! — продолжал отказываться Ланс.
— Целовать — не воевать! — натужно кряхтели стражники, предусмотрительно сдвигая крышку гроба.
— Эй, красавец, не робей и целуй ее скорей! — громко скандировала толпа.
— Ты целуй ее везде, восемнадцать ей уже! — дружно подбадривали женихи.
— Целуй, а то меня целовать придется! — угрожающе пообещал очухавшийся визирь Бухтияр.
Ланс обреченно застонал и рефлекторно нажал на спусковой крючок арбалета, до сих пор находившийся в его судорожно сжатых руках. Тетива звонко тренькнула… публика ахнула. Короткий болт просвистел над крупом серого ослика дервиша Али-Бабы, который, полуприкрыв глаза, блаженствовал в тени шелкового навеса. Ощутив обжигающую молнию, мимолетно царапнувшую его итак уже порядочно поношенную шкуру, несчастное животное заорало дурным голосом и взвилось на дыбы. Подкованное копыто, с жирным чавканьем, метко опустилось прямиком на спину едва приподнявшегося на четвереньки визиря. Бухтияр надсадно взвыл и ухватился за свисающий с помоста ковер. Пестрое полотнище поползло вниз. Стоявшие на нем стражники взмахнули руками, словно птицы — крыльями, и рухнули на своего повелителя. Хан выпустил из рук вставший на ребро трон и, гремя костяком, покатился вниз по лесенке. Резной, деревянный, напоминающий барабан стул, плавно подбил под колени растерянного Ланса. Полукровка коротко вскрикнул и упал точно в гроб, прямо на принцессу Будур. Послышалось смачное чмоканье. Народ на площади испустил вопль восхищения и настороженно затих…
— Судьба! — философски уточнил мудрый Али-Баба, довольно поглаживая седую бороду.
Мертвую тишину разорвал пронзительный, возмущенный девичий визг и звонкий звук пощечины. Ланс резво отпрыгнул в сторону, держась ладонью за лицо:
— Стерва! — обиженно выкрикнул он, и торопливо застучал каблуками вниз по ступенькам лесенки.
Темное полотнище, прикрывавшее саркофаг, отлетело на пару метров. Из гроба поднялась разгневанная красавица и встала на помосте, эффектно упирая руки в бока, хозяйским взором окидывая притихшую в ожидании площадь. Ланс и Огвур, открыв рты, потрясенно рассматривали наследную рохосскую принцессу.
Принцесса Будур, несомненно, вполне подходила под определение — красавица. Высокая, как ханский янычар, мощная словно молодой дубок, она угрожающе поигрывала рельефными бицепсами, демонстрируя широкие плечи молотобойца, и тонкую талию, весьма аппетитно смотревшуюся в сочетании с ядреными бедрами. На круглом, луноликом лице гневно сияли огромные черные очи и сердито кривились сочные уста, пикантно оттененные темными волосками над верхней губой. Сросшиеся на переносице брови сурово хмурились, десяток толстых кос спускался почти до пят.
— Вот гоблины такие-разэтакие! — выразительно выдал Огвур, не сводя расширившихся глаз с прекрасной богатырши.
— Пери, гурия! — с неприкрытым вожделением выдохнул субтильный принц Али-Мангут, эротично облизываясь.
— Слава госпоже нашей, принцессе Будур! — верноподданнически возопила толпа, падая ниц.
— И где мой жених? — требовательно вопросила пери, негодующе топая ножкой сорок второго размера. Жалобно затрещал устланный коврами помост.
— Да вот же он! — хан с видом доносчика указал дрожащим пальцем на побледневшего Ланса.
— Этот? — Будур капризно скривила губы. — Чего-то тощеват, да бледноват! Никак, болел в детстве?
— Кто, я? — склочно уточнил полукровка.
— Ну не я же! — передразнила принцесса. — Ладно, сойдешь, пловом откормлю. Иди сюда! — и она поманила жениха жадным жестом изголодавшейся за тридцать лет людоедки.
При упоминании ненавистного, калорийного кушанья, полуэльф озверел:
— Фиг тебе, а не свадьба! — он взвился в невероятном прыжке, ловко хапнул с валяющегося на коврах подноса золотую стрелу, и мстительно показал принцессе выразительную фигуру из трех пальцев. — Отвали, корова усатая!
Оскорбленная в лучших чувствах Будур взвыла громче придворного муэдзина. Ланс издевательски рассмеялся, подмигнул Огвуру и не оглядываясь, рванул вдоль по улочке, ведущей к озеру. Грохоча сапогами, орк помчался за улепетывающим во все лопатки другом. Следом за ними, нещадно подгоняя ослика, резвым джигитом скакал старый дервиш Али-Баба.
Покинутая невеста голосила не переставая.
— Поймать, вернуть! — растерянно выкрикивал приказания хан, но куда там, стражники не слышали, сгибаясь пополам от неудержимого хохота.
Поняв, что беглецов уже не догнать, Исхаган изменил тактику:
— Да на кой гоблин он тебе сдался, дочка! — нежно уговаривал он зареванную наследницу. — Бледный, да тощий! Ну, какой из него муж? Я тебе другого найду!
— А я этого хочу! — в три ручья продолжала рыдать принцесса.
— Дочка, будь же благоразумна! — подхалимничал отец. — Ведь ты — правительница, трон и государство — твои! Утри глазки и займись делами, карай и милуй, хозяйничай!
— А-а-а! — Будур вытерла косой мокрые глаза. — Так это все — мое?
— Твое! — с готовностью закивал хан.
Правительница выпрямила сильный стан, черные очи метали гневные молнии:
— А почему мало воинов? Почему у замка башня в трещинах? А ты сам в засаленном халате? Почему на улице слишком жарко? Почему на небе нет облаков? Хочу облака, немедленно! Бездельники! Начальника охраны — казнить! Казначея — казнить! Хана — казнить!
Все присутствующие потрясенно зароптали, преисполненные ужаса.
— Дура! Красивая, но редкостная дура! — схватился за голову Исхаган. — Тебе только детей рожать да салфетки крестиком вышивать! Немедленно вернуть эльфа. Хочет он этого или не хочет, но он женится на принцессе!
Взбодрившаяся и воспрянувшая духом охрана, рысцой рванула к озеру, демонстрируя полнейшее согласие с компетентным мнением хана. Подоспевшие евнухи подхватили принцессу и, не взирая на бурное сопротивление, замотали в покрывало, утаскивая на женскую половину дворца. Назревавший было матриархат благополучно зачах на корню. Взбудораженная столица медленно успокаивалась.
Ланс давно запыхался, кровь стучала в висках, сердце грозилось выпрыгнуть из груди, но он не сдавался и не сбавлял шага. Потому что позади настигающим эхом грохотали ятаганы и медные бляхи, нашитые на халаты догонявшей их погони. Повеяло прохладой, цепочка глинобитных мазанок неожиданно оборвалась, явив дощатые портовые постройки и насквозь пропитанные солью доски причалов. Убогие лодчонки, приземистые, крутобокие галеры, а выше всего этого — белопенная громада надувающихся ветром парусов гордой, готовой к отплытию каравеллы. Глаза полукровки выхватили надпись на борту «Маргота», поясную фигуру деревянной девы под бушпритом и красный, головной платок Маллера де Вакса, веселым пятнышком отсвечивающий на корме.
— Эй, на палубе! — громко закричал Ланс, размахивая руками.
— Это ты, родич? — отозвался пират. — Ты успел вовремя, мы отплываем вверх по реке, чтобы выйти в море. Ветер попутный, так и норовит сорвать корабль с якоря!
— Ты обещал отвезти нас на Поющий остров! — напомнил Огвур, первым вступая на веревочный трап.
Маллер протянул ему руку, помогая перебраться через планшир каравеллы:
— Вижу, выбора у вас нет! — он коротко хохотнул, указывая на приближающихся стражников. — Шумная вы парочка, везде умудряетесь набедокурить! Руби концы! — прикрикнул он на матросов и «Маргота» важно отвалила от причала.
На опустевшем пирсе разочарованно ругалась погоня, измотанная безрезультатной беготней.
— Как, парочка? — встрепенулся Ланс. — С нами же еще дервиш на ишаке бежал, Али-Бабой его звать!
— Да вон он, ваш старикан, — махнул рукой капитан, — на берегу остался!
И правда, на пирсе, никому не нужный и никем не схваченный — стоял старый дервиш, вскинувший ладонь в прощальном взмахе.
— Удачи вам, друзья Сумасшедшей принцессы! — долетел до путников его голос, ставший неожиданно сильным и молодым. — Вы сослужили мне отличную службу. А то, что добыл ты, орк, отправится к тому, для кого и предназначено. Ведь от судьбы — не уйдешь!
Огвур громко ругнулся и схватился за палец, на котором носил перстень «Пожиратель пространства» укрытый тряпичным лоскутом. Но увы, под повязкой ничего не обнаружилось. Тысячник снова взглянул на причал и заметил яркую искру света, сверкнувшую в грязной руке дервиша. Отблеск драгоценного камня был столь ярок, что друзья невольно зажмурились, и сквозь опущенные ресницы им на мгновение померещилось, что тщедушное тельце Али-Бабы странно изменилась, превратившись в статную фигуру женщины в роскошном одеянии, с серебряной короной на распущенных, черных как смоль волосах. Серый же ослик стал поджарым гнедым скакуном, щеголявшим золотым чепраком. Ланс протер веки, но на причале вновь стоял все тот же бродячий старик, хитро щуривший подслеповатые глаза.
— Ты видел? — заикаясь от волнения, спросил полуэльф у задумчивого орка.
Орк насмешливо цыкнул зубом, и сплюнул за борт:
— Я же сразу сказал, что имя у него какое-то подозрительное — али баба… А я бабу за милю чую!
Я давно уже утратила ощущение времени, сбившись с подсчета миновавших дней. Окон в комнате не было. Единственным ориентиром проходящих часов и суток служила свежая пища, появлявшаяся с четкой регулярностью. Кормили меня будто на убой, и вскоре я и смотреть не могла на разнообразные и питательные яства. Хотя, если говорить на чистоту, отсутствием аппетита я не страдала, даже не взирая на утреннюю, тоже ставшую регулярной тошноту. Нет, а чего еще можно ждать от подобного образа жизни? Нервы на пределе, прогулки на свежем воздухе не предусмотрены, прогрессирующая гиподинамия на лицо, четыре стены надоели дальше некуда, того и гляди — клаустрофобия разовьется. Наверно, мои бдительные тюремщики хорошо усвоили неписаное правило, что каждому попавшему в мышеловку полагается бесплатный сыр, а перед смертью — тем более. Сыром меня баловали вволю: и твердым нарронским, и мягким из козьего молока, и деликатесным эльфийским с голубой плесенью. Так что по поводу своей дальнейшей судьбы я радужных надежд не питала. Вот подумают демиурги, подумают, да и пустят меня в расход. Решив не сдаваться без боя, я частенько упражнялась в фехтовании, испортила стены метательными ножами и совершенно случайно, промахнувшись, чуть не угрохала кота, обидевшегося на меня словно на злейшего врага. Нарвавшись на заслуженный кошачий бойкот, я заскучала окончательно. Как никак, но усатый бабушкин любимец был единственным доступным мне собеседником, внимательным и никогда не перебивающим. А пространные монологи, патетично произносимые в черную, лупоглазую морду, помогли мне хотя бы немного разобраться в не только сложившейся, чрезвычайно запутанной ситуации, но и в самой себе.
Я часто слышала фразу, что от судьбы — не уйдешь. Ибо как можно избежать собственного предназначения, особенно, если ты сам сознательно выбрал свой путь, да еще и умудрился при этом перечеркнуть древнее пророчество? Что посеял — то и пожнешь. Выбился из предназначенных тебе рамок, значит — твори судьбу заново. Посеешь глупость — расплатишься за нее сполна, поступишь обдуманно — можешь надеяться на награду. Я с раскаянием покачала бедовой головой, ведь необдуманных поступков я совершила предостаточно и жаль, что осмысление последствий неразумных деяний пришло ко мне слишком поздно.
Я ошиблась — моя любовь к Астору не умерла, а наоборот, стала еще сильнее и пронзительнее. Любовь не признает титулов и сословий, не зависит от ума и внешности, не выбирает врагов или друзей. Любовь просто приходит. Правы оказались бабушка и Эткин, утверждавшие — любят не за что-то, а скорее — вопреки всему. Я наконец-то безоговорочно приняла свое чувство к принцу демонов и поняла, что в итоге примирилась и со своей душой. Без любви — душа пуста. Без нее не создаются стихи, не звучит песня, не существует красота. Без любви не имеет смысла само понятие бытия. Любовь — начало всех начал, источник всего лучшего. Признание в любви займет минуту, а ее доказательство может растянуться на целую жизнь. А я поняла эту истину, лишь оттолкнув своего возлюбленного. И сильнее всего в мире я желала одного — вернуть Астора. Я звала его всей своей измученной, раскаявшейся душой, мысленно просила прощения и надеялась на встречу. Надеялась на второй шанс…
Я поняла — беда всегда ходит рядом с нами, стоит лишь по неосторожности или по неведению приоткрыть дверь, и впустить ее в свой дом. Счастье же наоборот — капризно и труднодостижимо, и далеко не у каждого хватит мудрости и терпения, достаточного для привлечения столь редкого гостя. Беда приходит незваной, вольготно располагается на хозяйском месте и потом ее трудно уже остановить, или выгнать. Счастье напоминает экзотический цветок, привередливый и хрупкий, взращиваемый старанием и благоразумием. А я оказалась слишком неумелым садовником. Теперь передо мной стояла труднейшая задача — вновь обрести счастье, потерянное по собственной вине. И я мучительно пыталась понять — как связаны между собой три этих важнейших понятия: судьба, счастье и любовь.
Я поверила, тот — кого я добровольно назвала своим мужем, презрев закон и обычаи, полюбил меня искренне. Любовью, ставшей для него дороже семейных уз и привязанности к единокровной сестре. А гневные и обидные слова, сорвавшиеся с его уст, были всего лишь логичным следствием нанесенной мной, совершенно незаслуженной обиды. Я доставала медальон с его портретом и ежедневно взывала к своему прекрасному принцу, пытаясь докричаться до его сердца. Но мои усилия оставались тщетными.
Я пала духом. Вынужденное, затянувшееся заключение тяготило меня все больше и больше. Однажды в моей голове даже родилась идея покончить с собой, тут же перешедшая в раскаты саркастичного хохота. Ведь я итак уже находилась в покоях Смерти.
К каждой трапезе прилагался графин отличного красного вина, и я начала все чаще прикладываться к до краев наполненному бокалу, мечтая забыться хотя бы на короткий миг и, таким образом — избавиться от болезненных воспоминаний. Однажды я злоупотребила спиртным сильнее обычного. Я почувствовала приятное опьянение, легкость во всем теле и безответственную бесшабашность в мыслях. Теперь я уже не взывала к Астору, а крепко сжимая в кулаке нагревшийся от моих прикосновений кулон, представила его ясно и четко, стремясь дотянуться до любимого. Как воочию я видела его золотистые очи, нежный овал лица, разметавшиеся по плечам белокурые локоны. Золотой медальон раскалился, обжигая кожу…
— Ульрика! — едва различимый шепот шел, казалось, ниоткуда. — Любимая!
— Астор! — счастливо улыбнулась я. — Где ты?
— У себя, — пришел немедленный ответ, — мой замок находится за пределами портала Тьмы.
— А меня заперли в покоях бабушки! — пьяно пожаловалась я.
До меня долетел вздох облегчения:
— Это не важно. Главное — ты нашлась! Я искал тебя повсюду. Но во владениях Смерти моя магия бессильна…
— Прости меня, — жалобно попросила я. — Я люблю тебя до безумия!
— Девочка моя! — нежно откликнулся он. — Ты мое нереальное, горькое, краденое счастье… Я сожалею, что вел себя как обидчивый мальчишка. Я готов отдать все сокровища мира за один твой благосклонный взгляд!
— А я смогу выйти из этой комнаты и попасть к тебе? — нетерпеливо спросила я.
— Через кулон — нет. И мне нет пути в чертоги твой бабушки. Но вспомни, в Лабиринте судьбы есть большой портрет, который приведет тебя ко мне…
— Но меня заперли!
— Это поправимо, — в голосе Астора появились задорные нотки. — Тебя удерживают не магия или заклинания, а обычный замок. Все гениальное — просто. Тебя обманули, заставив поверить, что дверь — несокрушима. Оставь в комнате какую-нибудь вещь, пропитанную твоим запахом, твоей аурой, чтобы сбить врагов со следа, взломай запор и беги в коридор, ищи мой портрет…
Не дослушав принца, я бросила на кровать два любимых метательных кинжала, вынула Нурилон и вставила кончик его лезвия между дверной створкой и косяком, всем весом налегая на меч. Бабушкин кот протестующе взвыл, цепляясь за мой сапог. Но я невежливо отпихнула его в сторону, усиливая нажим. И дерево не выдержало. От облицовки двери откололся огромный кусок, язычок замка вышел из паза, и я стала свободной. Не глядя, привычно пихнув клинок обратно в ножны, я побрела по длинному коридору, скудно освещенному редкими факелами. Под ногами что-то хрустело, сзади жалобно, как-то обреченно и задушено орал кот, но я не останавливалась. Сбила щит, висевший на стене, разбила изящную вазу, гоблин знает как оказавшуюся на моем пути, но лишь прибавила шагу, переходя на бег. На какое-то мгновение в памяти всплыло предупреждение архимага Арбиуса, умолявшего меня ни в коем случае не посещать Лабиринт судьбы во второй раз. Он предупреждал, что повторный визит чреват неожиданными последствиями и может по-новому, круто изменить не только мою судьбу, но и участь всех зависящих от меня людей. Рассудок подсказывал, что я творю запретное, но желание увидеть любимого превозмогло слабый голос разума. Я миновала длинную череду затянутых паутиной картин, обитатели которых взирали на меня с нескрываемой враждебностью и осуждением. Даже с учетом моего острого зрения, я плохо ориентировалась в царившем вокруг сумраке, но сердце оказалось зорче глаз. Я нащупала резную раму нужного портрета, его портрета, с трепетом узнавая эти вишневые губы и насмешливый прищур прекрасных глаз. «Торопись, — скороговоркой донеслось из кулона. — Они догоняют, они идут!» Я положила ладони на холодный, покрытый красками холст, и нежно прижалась к нарисованному лицу…
— Остановись, сумасшедшая! — раздался требовательный окрик сестры Хаос. — Ты сама не понимаешь, что творишь!
Но поверхность картины теплела, наливаясь жизнью и магией. Грубая ткань выгнулась, принимая форму плоти, обдавая влажным теплом близкого дыхания, донося биение сильного, такого родного сердца. Опора под моими пальцами неожиданно растворилась, превращаясь в туннель пустоты и света, бьющего в глаза. Я покачнулась, потрясенно вскрикнула и провалилась в странное ничто, краем меркнувшего сознания успев заметить, как меня подхватывают мускулистые, крепкие руки любимого мужчины…
Попутный ветер надувал широкие полотнища белоснежных парусов. Пенные валы речной воды щедро обдавали носовую статую, обильно смачивая пышные, деревянные груди гордой ликерийской дворянки. Ланс уцепился обеими руками за корабельный такелаж и рискованно перегнулся через борт, вглядываясь в незнакомое лицо искусно вырезанной фигуры. Он почти не помнил рано умершей матери. В сознании сохранилось туманное видение длинных каштановых кос, белых рук — нежно его баюкающих, да мелодичный голос, напевающий непонятную, страшную песню:
- Тело пронзает иззубренный крюк,
- Саван пятнает эльфийская кровь,
- Принцем не стал незаконный байстрюк,
- Это расплата за нашу любовь…
Песня, которую мать пела очень часто, была длинной, но детская память Лансанариэля милосердно сохранила только четыре начальные строки. Но и этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы мучительные ночными кошмары, ставшие его неизменными спутниками, возвращались снова и снова. Сны, в которых он сотни раз видел худую, изможденную болезнью женщину, умирающую на клочке жесткой соломы в жалком, вонючем овине, куда их пустили из сострадания. А рядом с ней самого себя — долговязого подростка, голенастого гадкого утенка, обещающего вскоре превратиться в прекрасного лебедя. Единственную свою драгоценность — серебряную застежку от плаща, он отдал неопрятному, прыщавому могильщику, окинувшего пепельноволосого, зеленоглазого мальчишку похотливым, сальным взглядом и намекнувшего, что готов принять плату за похороны другим, более необычным способом. И полукровку опять передернуло от отвращения при воспоминании об этом давнем ужасе. Моросил мелкий, холодный дождик, превращающий в жидкую грязь убогий холмик желтой глины, насыпанный на могиле его матери. А Ланс все продолжал стоять на коленях, уже не ощущая онемевших ног, и повторял данное им обещание — разыскать неведомого отца, взглянуть в его лицо и рассказать, как умирала она, та — которую он когда-то прижимал к груди и, наверное, страстно целовал, заронив во чрево юной девушки нечаянный росток новой жизни. Росток — закрепившийся, родившийся и ставший внебрачным ублюдком, презираемым всеми бастардом, отверженным байстрюком — сыном эльфа и человеческой женщины.
Самое страшное чувство, которое только можно испытать в жизни — это надежда. Ланс давно постиг эту парадоксальную истину. Надежда, в отличие от своих единоутробных сестер — веры и любви, необычайно живуча, и обычно умирает последней. Стенает, корчится под настигающими ее ударами судьбы, но продолжает из последних сил цепляться за существование, дышать, вздрагивать и харкать кровью. Надежда — конечный, бесплотный, вымученный шанс страдающей души. Живучая, как и все бастарды. Надежда — ложный свет несбыточных желаний, единственная путеводная нить. Жажда любви, вера в справедливость, желание мести, поиск смысла жизни, все это называется одним коротким словом — надежда. И Ланс надеялся, всматриваясь в темнеющий горизонт, туда, где бурная река Оха вливалась в бескрайнее Ликерийское море, что долгие годы ожидания приведут его к заветной цели. И он, наконец-то, найдет того, кто зачал его — изгоя и полукровку, а затем безжалостно бросил и обрек на мучительную погибель благородную Марготу де Вакс. Ланс жаждал отмщения.
Погрузившийся в безрадостные размышления полуэльф не услышал подошедшего к нему Маллера и очнулся, лишь ощутив дружеское прикосновение мозолистой, заскорузлой от канатов ладони. Пират участливо потрепал Ланса по плечу, старясь скрыть овладевшее им волнение.
— Догадываюсь, о чем ты грустишь, родич! — капитан кашлянул, отводя глаза. — Наверно следует признаться, что наш клан с лихвой заплатил за горе, причиненное твой матери. Де Ваксы конечно же понимали, что Маргота стала жертвой собственной наивности и неопытности, попав в руки безжалостного совратителя. Но незаконнорожденный ребенок, да еще эльфийской крови — дитя из семени врага…, — пират горестно вздохнул. — Боюсь, они придавали слишком много значения родовой чести, которая оказалась запятнанной. Вот только, по моим меркам, эта честь не стоила ее загубленной жизни и твоей тяжелой доли. Боги заслуженно покарали моих предков. После бегства Марготы, не выдержавшей унижения и издевательств, их жены стали бесплодными, семья вскоре обеднела и утратила былое величие. Так великая Аола наказала жестокосердных.
Лансанариэль слушал Маллера молча, печально затенив длинными ресницами свои прекрасные глаза. Одинокая слезинка скатилась по бледной щеке и канула в изгибе подрагивающих губ. Заметив отчаяние друга, могучий Огвур мягко обнял его за тонкую талию, привлекая на свою надежную грудь голову полукровки, девически беззащитную и хрупкую. И ни один, даже самый грубый язык, не повернулся бы для того, чтобы назвать эту пару, являющуюся олицетворением пусть не привычной, но светлой и чистой любви, каким-либо грязным или обидным словом. Ланс всхлипнул, пряча лицо в ладонях орка, рядом с которым отступали назойливые ночные кошмары, и уже не было так одиноко и страшно. Ведь совсем не важно, какую форму принимает земная любовь, если она — истинная.
— Смотрите, друзья! — пират указующе вытянул руку, очерчивая линию горизонта. — Мы вышли из озера богини, поднялись по реке Охе и почти достигли места ее впадения в Ликерийское море. При благоприятной погоде, мы будем на Поющем острове через три-четыре дня. Не исключено, что там вас ожидает разочарование, но возможно…, — он порылся в лежащей у его ног сумке, извлек какой-то сверток и протянул его Лансу, — именно это поможет тебе отыскать отца.
Полукровка удивленно развел ладони, принимая нежданный подарок. Сверток неловко скользнул по его пальцам, зашелестел, зашуршал и развернулся в легкий, невесомый плащ. В лучах заходящего солнца, ткань ослепительно рдела кровавым багрянцем, отливая излюбленным цветом королей и богов. Врожденно величавым жестом, Лансанариэль набросил плащ на свои плечи. Насыщенные оттенки бесценной ткани как нельзя лучше подошли к его роскошным, светлым волосам и изумрудным глазам. Что-то дрогнуло и неуловимо изменилось в чертах наблюдающего за ним Маллера:
— По преданию, этот плащ принадлежал твоему отцу, подарившего его Марготе. Только эльфы умеют выделывать такую ткань, не подверженную влиянию времени. А глядя на тебя сейчас, я начинаю осознавать, что скорее всего — твой отец принадлежал к самому знаменитому эльфийскому роду в клане Синей розы.
— Я убью его! — хрипло выдохнул Ланс, комкая ткань. — Я чувствую его душу, отпечатавшуюся на плаще! Он само зло, холод, лед, жестокость! Он растоптал мать, словно отцветшую лилию! Его преступление перед ней можно смыть только кровью. Из-за него она прошла через потерю любви и веры в добро, через унижение и боль…
— Если тебя ударили — забудь, если ранили — прости, если предали — вспомни, вспомни все разом и убей обидчика! — неразборчиво проворчал Огвур, предостерегающе притрагиваясь к рукояти грозной Симхеллы. — Это закон орков!
— Но эльфы сильны! — заботливо предупредил пират. — Выступая против них, вы выказываете себя либо дураками, либо отчаянными храбрецами!
— Справедливость должна восторжествовать! — непреклонно отчеканил Ланс.
Он протянул руку Огвуру, и их пальцы крепко переплелись.
— Два дебила — это сила! — иронично проворчал Маллер, но нотки чего-то похожего на уважение невольно проскользнули в его насмешливом голосе. И он злорадно посочувствовал далекому бесчестному эльфийскому выродку, сумевшему неосмотрительно нажить себе столь опасных врагов.
Глава 6
«Если и существует земля обетованная, то несомненно — она находится здесь!» — лениво размышляла я, сквозь полуопущенные ресницы восторженно рассматривая открытое окно, находившееся прямо передо мной. Невесомый, теплый ветер приподнимал легкие кружевные гардины, донося из сада медвяный аромат цветущей липы. Деловито гудели мохнатые пчелы, перепархивая от цветка к цветку, и трудолюбиво собирая сладкий, как патока нектар. Так и грезилось, будто наяву — я сижу за легким ротанговым столиком на фоне вот этого не земного, чуть серебристого неба и неторопливо попиваю чай с янтарно желтым, липовым медом…
— Чашку то возьми, фантазерка! — послышался негромкий мужской голос.
Я резко повернула голову и вскрикнула от счастья.
Рядом с моей постелью стоял Астор, облаченный в одни лишь непритязательные парусиновые брюки, и протягивал мне тоненькую, просвечивающую фарфоровую чашечку, изливающую упоительный запах трав и сладостей.
— Попробуй, тебе понравится, — спокойно, по-домашнему предложил он, — бергамот, чабрец и чуть-чуть мяты. Мой личный рецепт…
Глаза мужа лукаво улыбались, и я впервые заметила две крохотные морщинки, отходившие от внешних уголков век. А эта предательская нить седины, блеснувшая на виске, в густой копне его белокурых волос… Я всхлипнула.
— Ну, ну, малышка! — нежно успокоил меня любимый, прикасаясь бархатистыми губами к моему страдальчески наморщенному лбу. — Все уже позади…
Его губы скользнули по переносице, я испуганно охнула и отшатнулась, неловко прикрываясь растопыренной ладонью. Волшебная золотая маска лежала рядом, на прикроватном столике, а муж беззастенчиво взирал на мое открытое лицо. Я обречено пискнула, натягивая простыню до самых глаз. Астор хмыкнул, отставил дымящуюся чашку и силой отвел мои руки.
— Не напугала и даже не удивила, — его мягкие пальцы нежно касались страшных рытвин и рубцов. — Саму Смерть недаром называют безносой. А у нас, у демонов, уродство вообще давно уже сублимировало в понятие — красота. Так что по нашим меркам, — он отодвинулся и посмотрел на меня оценивающе, — ты даже без маски и Зеркала истинного облика вполне хороша собой!
Но я стыдливо протянула руку, под покровом простыни нацепила маску на привычное место и лишь только после этого отодвинула спасительную ткань. Обнаружила собственную наготу и торопливо укрылась вновь.
В глазах полураздетого мужа зажегся неприкрытый интерес, он приподнял простынь и гибким движением скользнул в постель, прижимаясь ко мне всем телом.
— Астор! — обмирающим голосом выдохнула я, закрывая глаза и погружаясь в легкое облако лавандового амбре, преследовавшего меня каждую ночь. Запаха его бледной кожи…
— А ты думала, что демоны непременно пахнул пеплом и серой? — спросил он, зарываясь губами в мои длинные, рыжие волосы и торопливо целуя меня сотни раз.
— Да! — хихикнула я, потому что его горячее дыхание настойчиво щекотало кожу, спускаясь по моему животу все ниже и ниже.
— Глупенькая! — нежно усмехнулся он и заслонил собой весь мир…
Потом мы долго лежали обнявшись, прислушиваясь к биению наших сердец, моя голова у него на плече, он обнимает меня крепко и уверено. Его бездумно открытые золотистые глаза задумчиво блуждали по искусно выложенному мозаикой потолку.
— Милый, что есть судьба? — тихонько спросила я, бережно прижимаясь губами к еще не до конца затянувшемуся шраму на его правом предплечье, знаку — оставленному стрелой на арене Геферта.
Астор вздрогнул и приподнялся на локте.
— Ты угадала мои мысли, или мы уже настолько стали одни целым…, — он безрадостно рассмеялся и опустился обратно на подушку. — Представь себе ряд из подвешенных на нити шариков, — его палец обрисовал цепочку, составленную из кругов, и картинка немедленно обрела объемность и повисла в воздухе.
«Хорошо все-таки иметь в мужьях — мага!» — прищурилась я.
Астор рассказывал:
— Качнешь первый, и все шарику приходят в движение. Это и есть судьба — первый значимый поступок, как первый шарик, движем всеми остальными. И большая часть людей просто послушно следует их поступательному движению. Но ты, радость моя, — золотистые глаза смотрели серьезно, — ты сделала так! — Изящная ладонь вклинилась в цепочку шариков, сбив их настроенное, синхронное движение. Нити закружились непредсказуемо, переплетаясь и путаясь, шарики стукались друг о друга и отлетали в стороны, полностью нарушая весь четко выстроенный рисунок однообразного движения… — Поняла? — спросил муж.
Я медленно кивнула, впервые начиная по-настоящему проникаться смыслом происходящего:
— Кажется, да! И что же дальше?
Астор хмыкнул и пожал широкими плечами:
— А вот это зависит только от тебя! Ты исказила нить своей судьбы. Теперь ты не зависишь от богов и демиургов, скорее они зависят от тебя, потому что твои поступки задевают также и нити их судеб, находящихся в непосредственной близости. Делай, что считаешь нужным, я верю, что ты не станешь руководствоваться чем-то корыстным или мелочным…
— Но что станет со мной, с нами? — печально перебила я излияния мужа, чувствуя, как сердце сжимается от предчувствия чего-то неминуемого и страшного.
Он погладил меня по животу, каким-то отстраненным, пророческим движением:
— Увы, девочка, мое время истекает! Я пока не знаю, что это будет конкретно, но ощущаю приближение холода небытия! И к тому же, слишком многое зависит от того, кто придет после меня!
Я недоуменно хмурилась, будучи не в силах постичь смысл его туманных речей:
— Скажи, ты знаешь, что случилось с моим отцом?
Вместо ответа Астор повел рукой и перед нашими взорами появился сияющий сгусток света. Колдовское окно медленно прояснилось, отображая подвижную картинку. Я увидела порт незнакомого города и фигуру высокого мужчины, торгующего с неопрятным капитаном корабля за место на его паруснике, следующего до Поющего острова. На краткий миг капюшон, прикрывающий голову незнакомца, соскользнул, являя нам волну черных длинных волос и безупречно прекрасное лицо, благородное и величественное. То был мой отец, живой и здоровый, обретший свой истинный облик. Я ощутила горячую волну счастья, залившую мою ликующую душу. Астор улыбнулся:
— Ты спасла его ценой своей жизни. А теперь он собирается отыскать свою любимую женщину — принцессу Альзиру…
Я ощутила острый укол совести. Как же я могла забыть о моей несчастной матери, всеми покинутой и презираемой, больной, умирающей, блуждающей во мраке безумия.
— Любимый, я должна найти Пелену Аолы! — я требовательно затормошила мужа. — Я просто обязана это сделать!
— Зачем? — изумился демон, вздергивая черные брови. — Это очень опасно! За часть того, что принадлежит богам, всегда нужно платить соответствующую, весьма немалую цену. Ты готова пойти на подобное?
Я хмыкнула. Мне уже приходилось отдавать все.
— Я готова заплатить любую цену! — с готовностью ответила я.
— Вот значит, как! — муж горестно вздохнул. — Любую! Хотя…, — он покосился на меня выжидательно, словно на сивиллу, готовящуюся изречь пророчество, — возможно, тебе виднее!
— Астор? — я жаждала объяснения, но муж отрицательно покачал белокурой головой. — Я знал, что так оно и случится. Право выбора за тобой…
— Мне нужно найти Пелену! — вновь попросила я, жалобно и слезно. — Но никто не знает, где она хранится…
— Да уж, — снисходительно усмехнулся принц, — ее искали все — демиурги, боги и демоны. А нашел — я!
— Нашел? — я впилась ногтями в его плечо.
— Нашел! — он мягко освободился от острого прикосновения и любовно поцеловал мои пальцы. — На Поющем острове есть гора Ранмир, место успокоения королей и героев, начало звездного моста, уводящего души умерших на путь возрождения — в Обитель затерянных душ. Там находится храм неведомого древнего божества, в котором и хранится Пелена…
— Мы может попасть туда?
— Можем! Не на саму гору, но к ее подножию. Через подвластный мне портал Тьмы. Кроме того, именно сейчас на остров направляются и твои друзья, эта своеобразная парочка с нетрадиционной сексуальной ориентацией — орк и полуэльф…
— Они живы? — радостно вскрикнула я. — Ланс и Огвур живы?
— Живы! — успокоил меня муж. — И, кроме того, — он коротко хохотнул, — умудрились навести изрядного шухера по всему Рохосскому ханству. А твой неженка Лансанариэль, между прочим — совсем не простая личность. Береги его, — демон произнес эти слова наставительным тоном, — береги своего красавца-друга, ему предстоит сыграть важную роль в судьбе всего Поющего острова!
Трудно было понять, на что намекает Астор, но я утвердительно кивнула головой, принося клятву.
Муж страстно поцеловал меня в последний раз и неохотно поднялся с постели.
— Одевайся, — он кинул мне ворох свежей одежды, — события нарастают как снежный ком! Нам нужно немедленно попасть на Поющий остров!
— А как же Эткин? — поинтересовалась я, прыгая на одной ноге и натягивая сапог. — Как же я — и вдруг без него?
— Умница! — муж прищелкнул пальцами, торопливо творя заклинание. — Он тоже должен присутствовать при развязке! Сейчас я его предупрежу!
Мы подошли к огромному зеркалу, отразившему две высокие, вооруженные до зубов фигуры. Астор снял украшенную пером шляпу и почтительно поклонился мне, сжимающей рукоять Нурилона:
— Приветствую вас, леди Астор! Готовы ли вы вершить судьбу людей, как и положено всякой настоящей, уважающей себя богине?
— Готова! — я потуже затянула пряжку портупеи.
— Тогда поехали! Все ради тебя, дорогая! — демон хлопнул в ладоши и нас закружил темный смерч, унося прочь из его волшебного замка и тихого сада, увлекая навстречу новым свершениям, втягивая в разверзшийся портал Тьмы.
— Каждая стерва мечтает встретить неординарного мужчину, чтобы сделать его своим ординарцем! — успела вполголоса, самокритично бормотнуть я, иронично подмигивая спутнику, и муж немедленно ответил мне согласной, все понимающей усмешкой.
Эткина одолевала хандра. Он расслаблено валялся на лугу перед королевским дворцом Силя и, с умным видом, рассеяно жевал первый подвернувшийся под лапу цветочек, как на беду, оказавшийся кислым словно хинин придворного лекаря. «Как бы не потравиться ненароком или диарею не заработать!» — хмуро подумал дракон, выплевывая синенького представителя местной, совершенно не съедобной флоры. Из дворца долетел очередной визгливый, женский вопль. Эткин устало поморщился и досадливо смежил веки. В многострадальной голове навязчиво вертелись привычные, на этот раз вполне обоснованные претензии к скандальному и хронически неуживчивому женскому полу. Желтый березовый листочек медленно покружился над цветочной поляной и спланировал на длинный драконий хвост. В воздухе ощутимо пахло пряным ароматом приближающейся осени. «Скоро в зимнюю спячку, — окончательно решил гигант, умиленно представляя себе уютное тепло родной пещеры, погребенной под толстым слоем снега. — И пропади оно все пропадом!»
— Я же просила розовые фестоны, а ты опять зеленых наколдовал! — донеслось из настежь распахнутого окна. — Ты все специально портишь, мне на зло. Я ведь отлично знаю, что изумрудный — любимый цвет этой бесстыжей девки, вашей Сумасшедшей принцессы. А меня здесь не любят и не уважают! А-а-а-а….!!! — возмущенный голосок ударился в откровенную истерику.
Эткин многозначительно хмыкнул и сознательно сунул в пасть очередную кислятину, стремясь хоть чем-то перебить гадкое послевкусие, оставшееся от нудного женского вопля, неприятного почище немытого гоблина. С крыльца кубарем скатился красный как помидор, гневно отпыхивающийся Марвин.
— Дос-та-ла! — четко произнес маг, широко шагая по направлению к дракону. — И зачем мы эту дуру расколдовали? — вопрос был явно риторическим.
Эткин пожал бронированными плечами и протянул некроманту синий цветочек, который тот так же автоматически немедленно сунул в рот, скривился и начал отчаянно плеваться.
— Дружище, — сдавленно просипел маг, вытирая губы вышитым платком, — если ты хочешь умереть, то я могу предложить тебе что-нибудь не столь противное на вкус, например: кураре, цианид, аква тофану…
— Крысиная отрава? — меланхолично подсказал дракон.
— Э? — поперхнулся некромант. — Ну, это уж чересчур жестоко!
— Вот и я об этом же, — гигант криво усмехнулся. — Зато — метко и объективно. Именно так и называют Лилуиллу в Силе — крысиной отравой!
Уголки ярких губ Марвина печально поползли вниз:
— Ну да, подданные ее не любят, — тактично заметил он. — Но возможно, после свадьбы княжна остепенится и поумнеет!
Эткин недоверчиво хмыкнул:
— Чую, эта свадьба будет сильно отличаться от развеселой нарронской. Недаром барон Генрих каждый день чуть свет на охоту уезжает…
— Ага, — мстительно кивнул молодой некромант. — А нам тут за него отдуваться приходится с этим, с этой…
— Марвин! — требовательно долетело из дворца. — Кто-нибудь видел Марвина?
Маг обреченно поник плечами.
Дракон спокойно перевернулся на спину, подставляя живот последним, теплым солнечным лучам, его глаза насмешливо прищурились:
— И создали демиурги женщину, — выспренно разглагольствовал он. — Существо получилось злобное, но симпатишное…
— Ты об этой грымзе говоришь? — махнул рукой Марвин, указывая на дворец, гудевший как растревоженное гнездо диких ос. — Это же просто ведьма во плоти какая-то, а не женщина, прости меня Аола!
— Зато, — наставительно оттопырил коготь дракон, — высокородная эльфийка, безусловно, по всем статьям подходящая на роль сильфской королевы!
— Мда! — чистосердечно пожалел сильфов маг. — Повезло им, ничего не скажешь! Недаром говорят, что только истинная женщина умеет буквально из ничего сотворить три вещи — салат, скандал и шляпку! Хотя салаты и шляпы здесь требуют с меня…
— Устал я от всего этого, — тихонько признался Эткин, закрывая глаза и напуская на себя унылый вид.
— От чего это? — хмыкнул некромант, присаживаясь на массивную лапу, приглашающе подставленную и согнутую.
— Устал! — еще эмоциональнее повторил летун. — Сплошной шум, гам и тарарам. С тех пор, как во дворце поселилась Лилуилла! А нервные клетки, между прочим, не восстанавливаются. Собачья жизнь! День не спишь, ночь не ешь, да еще от Мелеаны, — он покосился на поспешно отвернувшегося, и виновато зардевшегося Марвина, — ни слуху, ни духу. Переживаю я за нее. За что вы на нее так в пещере накинулись?
— Генрих, тот явно от ревности, — признался некромант. — Это и дураку ясно.
— А ты?
— А я…, — маг покраснел еще пуще, — я от растерянности и страха. Эльфийка и демон… в голове не укладывается…
— Зато, видимо, в постель хорошо укладывается! — лукаво улыбнулся мудрый Эткин. — Эх вы, консерванты, э-э-э нет… О, — консерваторы! Не подумали, что все когда-нибудь случается в первый раз. И не обязательно это новое — плохое.
— Недоброе грядет, чую! — некромант схватился за сердце. — Магическое око являет мне ужасные картины будущего. Принцессе скоро понадобиться наша помощь. Что делать то станем, Эткин?
Дракон помрачнел:
— Сам не знаю, но тоже, что-то предвижу. А с мыслями толком никак собраться не могу. То я занят, то они…
— Все ж таки Ульрика — всего лишь слабая девушка… — начал Марвин.
— Нет, — насмешливо перебил летун. — Ты не прав. Слабый пол всегда сильнее сильного в силу слабости сильного к слабому полу!
— Эк ты, дружище, загнул! — рассмеялся некромант. — А если…
Но дракон внезапно вскочил с земли, напрягшись всем огромным телом и уронив Марвина в траву. Сапфировые глаза магического существа распахнулись во всю ширь, хвост вытянулся в струнку.
— Ты слышишь это, магикус? — взволнованно прошипел Эткин.