Осколки неба, или Подлинная история “Битлз” Буркин Юлий
– Так это вы организовали столь блестящий ансамбль?
– Не, я пришел последним. Это Джон с Полом.
– Вот как? – улыбнулась им королева. – А давно ли вы знакомы?
Они переглянулись и вдруг, не сговариваясь, синхронно ответили фразой из «Алисы в стране чудес»:
– Тому уж скоро сорок лет…
Сначала на лице королевы появилось выражение удивления, а затем – крайней степени неудовольствия. Глупые шутки не входили в придворный этикет.
Почти сразу ее величество дала понять недостаточно почтительной четверке подданных, что аудиенция окончена.
Джон остался недоволен собственным, чересчур примерным, как ему казалось, поведением в присутствии королевы, и он стал распускать слухи, что перед приемом они обкурились марихуаной во дворцовом сортире. Но ему не очень-то верили.
…Об отце у Джона имелось одно-единственное, но болезненное воспоминание. Фред Леннон вынырнул из небытия, когда Джону было пять лет. Джулия не пустила его в дом в Эдинбурге, а Мими – в Ливерпуле, так что остановится ему пришлось в отеле.
Когда Джулия с Джоном пришли к нему в номер, он хвастался деньгами, которыми были набиты его карманы, и необычайными приключениями, которые произошли с ним за эти годы.
Он клялся и божился, что не собирался бросать семью, что лишь ужасная случайность отдалила его от любимых жены и сына.
– Так вышло, что в порту, в Нью-Йорке, я напился, – рассказывал он. – И не успел вернуться на судно, как эти грязные янки арестовали меня и – бац! – засадили в каталажку. А оттуда, я уж и не знаю почему, отправили на корабль «Либерти». Наверное, только потому, что он английский.
Корабль отплывал в Северную Африку. Там меня сделали помощником кока, паршивой рыжей бестии по имени Сол. Чем-то я не приглянулся ему, наверное тем, что играл на банджо. И этот гад наврал капитану, что я украл с камбуза бутылку виски. А я, клянусь тебе, Джулия, и в глаза-то не видел этой бутылки. Каналья Сол ее, наверное, сам высосал. А я только и думал, как бы побыстрее вернуться к тебе да к сынишке!
И вот, когда мы прибыли в Африку, меня – бац! – и сдали в местную тюрьму. Ох уж и натерпелся я там с этими черномазыми… Просидел там три месяца! Ну, а все остальное время я добирался до Англии. Где я только не побывал! Ведь у меня не было ни пенса, приходилось останавливаться то тут, то там и зарабатывать – на пропитание и на билет хоть куда-нибудь. Я торговал контрабандными чулками, играл на банджо в барах, дрался за деньги…
И вот, наконец-то, я с вами, милые вы мои! Я с вами, и я хочу начать новую жизнь!
Джон слушал отца, глядя на него во все глаза и вдыхая терпкий волшебный запах, который от того исходил.
Но Джулию рассказ мужа не впечатлил.
– Даже если половина из того, что ты рассказал и правда, Фред, это еще не значит, что я сейчас кинусь тебе на шею. У нас уже давно своя жизнь, а у тебя – своя.
– Но, Джулия, я, ей-богу, ни в чем не виноват!
– Уезжай, Фред. Так будет лучше для всех нас…
– Меня зовут на судно, которое плывет в Новую Зеландию, – сказал Фред. – Это не страна, а просто рай земной! Там нет зимы, там не было войны, там нужны толковые ребята, а моих денег хватит на то, чтобы купить приличный дом! Джулия, поедем со мной!
– Нет, Фред, с меня хватит. С тобой я никуда не поеду. К тому же, у меня есть мужчина, которого я люблю…
Ее последняя фраза заставила Фреда передернуться, но он, подавив обиду и ревность, продолжал уговоры. Так они препирались еще долго, словно забыв, что маленький Джон, сидящий в кресле, слышит все это, и сердце его разрывается на части.
В конце концов, они разругались окончательно.
– Что ж, ладно, – сказал Фред. – За себя ты вольна решать сама. Но сына ты должна отдать мне. Там он, во всяком случае, не будет таким худым и бледным. Не очень-то ты тут его балуешь!
Джулия пришла в бешенство:
– Ты еще смеешь меня упрекать?! Ты! Который и пальца о палец не ударил для него все эти годы!
– Ох, ох, ох, что я слышу! Праведная мамаша в гневе. То-то ты – бац! – и спихнула парнишку сестре!
Джулия замолчала, поджав губы. Наконец, она сказала бесцветным голосом:
– Да, ты прав, Фред. Я плохая мать. Пусть Джон сам решает свою судьбу…
– Что? – не понял Фред.
– Пусть Джон решит сам, останется он здесь или поедет с тобой. Он уже давно умеет говорить «да» и «нет».
Фред внимательнее пригляделся к жене.
– Я всегда знал, что ты сумасшедшая, Джулия, – сказал он и повернулся к сыну: – Джон, малыш, ты слышал?
Джон кивнул.
– Я уезжаю в Новую Зеландию, а твоя мама едет обратно в Эдинбург. С кем ты поедешь, с мамой или со мной?
В голове маленького Джона пронеслись картинки из книжки о путешественнике Ливингстоне: бушующее море, обветренные лица матросов, кокосовые пальмы, львы и слоны… А рядом с ним сидел папа. Папа, о котором он так мечтал… И он ответил:
– С тобой, – сполз с кресла и обхватил его колени.
Отец, прослезившись, потрепал его по голове.
Джулия закрыла глаза и посидела так с полминуты. Потом поднялась со стула, присев, поцеловала сына и вышла из номера.
Она уже шла по улице, когда услышала крик Джона: «Мама! Мама! Я передумал! Я с тобой!..»
Он, рыдая, влетел в ее объятия. Он плакал от того, что чуть было не предал ее, и от того, что никогда уже не увидит кокосовых пальм, слонов и попугаев…
К этому визиту Джон, как ему казалось, был готов. Ему сообщили, что сегодня человек, выдающий себя за его отца, появится в его доме.
И вот в роскошную гостиную Джона Леннона, прихрамывая, вошел обрюзгший мужчина с плутоватым выражением лица, в мятом шерстяном костюме.
– Джон! Малыш! Приди в мои объятия! – крикнул он с порога. – А это, что за красотка?! – ткнул он пальцем в сторону опешившей Синтии. – Женка твоя, что ли? Ну-ка, ну-ка, – заковылял мужчина к ней. – Обними-ка, дочка, папашу Фреда!..
Синтия попятилась.
– Ах, вот это кто, – холодно произнес слегка побледневший Джон, поднимаясь. Фред сильно изменился, но что это – не самозванец, не было сомнения. – И где же это ты шлялся последние двадцать лет? Папаша.
– Сынок! Ну, как ты можешь говорить такое?! Твоя мать не захотела, чтобы я жил с вами, и, видит Бог, она же не отдала тебя мне. А я страдал. Я очень страдал… – Фред добрался до стола и, удовлетворенно крякнув, уселся напротив Джона. – Всю жизнь я вкалывал на чужих людей, чтобы заработать на пару жаб. – Он замолчал.
– На пару чего?! – выпучил глаза Джон.
– Жаб, сынок, жаб, – Фред покивал и шмыгнул носом. – На куриц мне было не заработать.
Синтия облегченно усмехнулась.
– Сынок, оказывается весь в отца, – бросила она мужчинам и вышла.
– Норовистая, – заметил Фред. – Прям как твоя мать… Если б она не сказала мне тогда о каком-то другом мужчине, я бы, наверное, еще постарался что-то сделать… Но я был оскорблен… Ты ведь теперь большой, и ты понимаешь, что это такое, когда тебя оскорбляет женщина…
– И с какой целью ты явился сейчас?
– Уж во всяком случае не для того, чтобы просить у тебя денег…
Наступила неловкая пауза. Ее поспешил прервать Фред.
– Я, как всегда, мыл посуду на камбузе, когда услышал, как по радио объявили: «Исполняет Джон Леннон…» Мало ли на свете Джонов Леннонов?.. Но, как только я услышал твой голос, я сразу все понял! Ты поешь точно как я, только немного хуже. Я высунулся на палубу и закричал матросам: «Ребята! Тут, по радио, мой сын поет!» Они спустились ко мне и давай надо мной потешаться: «Да ты рехнулся, Фред, – говорят, – это же „Битлз“! Понимаешь?» А что я должен был понять?
– А теперь понял, да?
– Что понял?
– Что у твоего дорогого сынка, о котором ты и не вспоминал двадцать лет, водятся деньжата.
– Опять ты за свое, – обиделся Фред. – Ничего мне от тебя не надо, кроме того, чтобы ты взял да и вспомнил, что мы с тобой одной крови…
– Для этого надо сделать анализы, – безжалостно бросил Джон. А затем крикнул: – Синтия! Принеси-ка нам чего-нибудь выпить!
Фред пропустил мимо ушей фразу Джона об анализах, а вот на слово «выпить» одобрительно заулыбался:
– Ведь нам и правда есть, чего отметить. А деньги мне твои не нужны. Я, может быть, скоро и побогаче тебя буду. Я как только доказал, что я все-таки твой отец, явился к нам на корабль важный господин да и спрашивает: «Ну, и нравится вам, мистер Леннон, как ваш сын поет?» Я ему честно и отвечаю: «Нравится, конечно. Весь в меня пошел. Только я-то, все-таки, немного получше пою». А он мне сразу – бац! – и бумагу про запись пластинки, а я – бац! – и подписал. Оказалось, этот прохиндей из какой-то граммофонной фирмы. Так что, сынок, уж если ты песнями прославился, то я-то и подавно разбогатею. Я, вот, уже и зубы вставил, на конверт фотографироваться! – Он оскалился и показал новенькие протезы.
– Что ж, папаша, поздравляю и желаю творческих успехов, – криво усмехнулся Джон, разливая принесенный Синтией джин. – Давай-ка выпьем за всех блудных отцов и всех брошенных детей.
Поднявший было рюмку Фред, поставил ее на место.
– Ох и язвой же ты вырос, Джон. Зачем уж так-то?
– А как?! – рявкнул тот.
Фред провел в Уэйбридже трое суток. Дни напролет отец и сын спорили, кто виноват в том, что детство Джона было не самым счастливым. И так и остались каждый при своем мнении. Лед отчуждения не растаял. Между ними не возникло и тени родственной близости. Два взрослых, предельно чужих друг другу человека.
В конце концов Фред покинул сыновний дом. С кругленькой суммой в кармане.
Еще долго после этого Джон оставался выбитым из колеи.
…Турне «Германия-Япония-Филиппины» не принесло «Битлз» ничего кроме разочарований. Они с волнением ждали приезда в Гамбург, им так хотелось пройтись по улице «Полной Свободы», заглянуть в «Звезду»… Но этого клуба больше не существовало, а походить по городу без охраны было невозможно.
В Японии выяснилось, что зал «Будо Кан», в котором они собираются играть, является местной святыней, и ничего, кроме ритуальных боев, проходить там не должно. Какой-то самурай заявил, что если «Битлз» будут играть там, живыми они не уедут… Концерт состоялся. Больше всего «Битлз» были поражены тем, что японцы чинно сидели на своих местах и внимательно слушали музыку. А, возможно, просто чего-то ждали…
Наконец, Филиппины.
Столица Манила встречала «Битлз» почти стотысячной толпой.
Ранним утром Эпштейну приснилось, что его разбудил звонок телефона.
– Алло? – сняв трубку, сонно спросил он.
– Как?! Вы еще в гостинице?! – раздраженно просипел голос на другом конце провода.
– Какого черта?.. – выругался Брайан и, бросив трубку, вновь провалился в сон.
Через минуту звонок раздался снова.
– Алло, – промычал Брайан, не снимая трубку.
Аппарат названивал минут пять. Наконец, из под одеяла высунулась худая белая рука. Трубка исчезла под одеялом.
– Да?
– Что вы себе позволяете?! – верещал все тот же голос. – Я – посол ее королевского величества! Вы должны немедленно отправляться на ланч, устраиваемый женой президента Имельдой Маркос! Вы меня слышите?
– Слышу…
Трубка повисла над полом, а Брайан опять заснул.
– Послушайте, мистер Эпштейн! – кричал посол, не догадываясь, что его уже никто не слушает. – Вы не отдаете себе отчета в том, что происходит! Во дворце госпожи Маркос вас ждут триста детей ветеранов войны! Ваше отсутствие – оскорбительно! Филиппины – не то место, где можно выкидывать подобные фокусы! Алло, мистер Эпштейн, вы меня слышите?..
Минут через двадцать Брайан проснулся, высунул голову из-под одеяла, с удивлением повертел перед носом прерывисто гудящую трубку и, пробормотав, – «Приснится же такое…» – положил ее на стол…
В полдень Эпштейна разбудили Нил и Мэл. Они принесли завтрак и напомнили ему, что через полчаса «Битлз» выезжают на концерт.
– Вы что, сдурели, в такую рань? – проворчал Брайан, сел и голыми ступнями стал нащупывать тапочки. – Я с вами не поеду, – вяло сообщил он. Всю ночь снились какие-то кошмарные телефонные звонки…
Эпштейн ковырялся в завтраке, когда в номер влетел всклокоченный Питер Браун.
– Беда! – выкрикнул он и, метнувшись к телевизору, включил его.
На экране, в кругу рыдающих детей, сидела заплаканная Имельда Маркос:
– Бедные, бедные детки, – вопила она. – Они так ждали! Проклятые «Битлз» плюнули в лицо всей нации…
– Я сплю? – спросил Эпштейн.
– Нет, – мрачно констатировал Питер.
– Какой я болван! – простонал Брайан. – Где все?
– Выступают.
– Вот и хорошо! – вскочил Брайан. – Сейчас я все улажу!
Но телефон оказался отключен. Брайан и Питер примчались на телестудию. Но едва Эпштейн начал говорить, как прервали эфир…
«Битлз» покидали гостиницу на двух машинах. Никто не хотел их везти, и, в конце концов, пришлось заплатить астрономическую сумму.
В аэропорту они пробирались через толпу разъяренных людей, то и дело получая пинки и тумаки.
В самолете Брайана трясло мелкой дрожью. «Как я мог это допустить? Как я мог?..» – повторял он.
Его попытался успокоить Ринго:
– Вы не виноваты. Вы же обещали нам в Вашингтоне, что никогда не будет никаких официальных приемов…
Но Брайан был безутешен. Масла в огонь подливал Джон:
– Взялся командовать, так соображай…
Президент Филиппин Маркос принес официальные извинения за «не совсем корректное поведение своих граждан». Но только после того, как «Битлз» уже покинули страну.
8
Ситуации в Японии и на Филиппинах, конечно же, были чертовски неприятны, но в Европе и Америке ничего подобного произойти просто не может, были уверены «Битлз». Но не Эпштейн.
Собрав их, он заявил:
– Ребята. Я пришел к выводу, что мое руководство вашими делами бездарно.
Он замолчал. Все выжидательно смотрели на него, только Пол согласно кивнул, как бы говоря: «Рано или поздно вы должны были признать это».
Выдержав паузу, Брайан продолжил:
– Некая фирма предложила мне передать ведение ваших дел ей. Как вы на это смотрите?
У Пола вытянулась физиономия. Он ожидал чего-то совсем иного.
– Вы шутите? – первым отозвался Джордж.
– Вовсе нет! – поспешил заверить Брайан. – Это очень выгодное дельце. Мне предложили за вас сто сорок тысяч фунтов, и мы поделим их по нашему раскладу.
– Зажрались… – процедил Джон.
– Вы дурно воспитаны, мистер Леннон.
– Может и так. Но я не продаю друзей.
– Друзей? – усмехнулся Брайан. – Вы уверены, что выразились точно?
– Я всегда уверен в том, что говорю.
– Что-то я не припомню с вашей стороны выражения теплых чувств в мой адрес. Во всяком случае, в последнее время.
– Еще бы, если вы только и думаете, кому бы нас подороже продать…
Их прервал Ринго:
– Мистер Эпштейн! Да куда же мы без вас? Нет уж, вы нас в люди вывели, вы нас и дальше ведите.
– Спасибо, Ричард. Мне приятно слышать это от вас. Но вы пришли последним, и ваше слово значит меньше всего. А остальные, я уверен, придерживаются совсем иного мнения.
– Ошибаетесь, Брайан, – покачал головой Джордж. – Слово Ринго значит ничуть не меньше, любого из нас. И лично я в этом вопросе с ним согласен.
– Если вы нас продадите, мы полностью выйдем из строя, – добавил перепуганный Пол. Он вдруг осознал, что одно дело замечать чужие ошибки, другое – остаться без надежного администратора. – Мы завтра же перестанем работать.
Стараясь скрыть нахлынувшие чувства, Брайан продолжил самобичевание:
– Но я плохой менеджер. Вы, Пол, неоднократно подчеркивали это. При моем попустительстве нас обкрадывают все кому не лень, возникают конфликты и скандалы…
– От ошибок никто не застрахован, – заметил Пол. – Но мы вам доверяем.
– Только не бросайте, – попросил Ринго жалобно.
Джон, молча слушавший все это, встал и положил руку Брайану на плечо.
– Если мы тебе надоели, поступай, как считаешь нужным. Но прежде я хочу извиниться за все свои глупые выходки. Прости. Я тоже не хочу, чтобы ты уходил.
Джон сел. Все молчали, ожидая.
– Ну раз так… – произнес Брайан с трудом, сглатывая комок в горле. – Раз так… – И вдруг взревел: – Вы у меня забудете, что вы – «Битлз»! Вы у меня, как ишаки вкалывать будете!!!
– Ура!!! – заорал Ринго. – Да здравствует мистер Эпштейн! Да здравствуют ишаки!
И Брайан развернулся вовсю.
Сами «Битлз» к этому моменту заметно обленились. У каждого из них были свои семейные дела… Употребление наркотиков стало регулярным. Это тоже вышибало из колеи то одного, то другого.
Брайан установил жесткий график работы и даже ввел штрафные санкции за нарушение дисциплины. К его удивлению, они не возмущались, а, казалось, были даже довольны.
Для Эпштейна было главным, чтобы два альбома появились в оговоренный с «E.M.I.» срок, иначе пришлось бы платить крупную неустойку. А «Битлз» это понравилось потому, что можно было запереться в павильоне и не высовывать из него носа. Битломания бушевала, им просто стало невозможно показываться на людях.
Когда «Битлз» начали работать над «Rubber Soul»[84], у них практически не было ни одной новой песни. Но Брайан давил, и они сочиняли альбом с нуля. Не песни, а именно альбом – целиком. Благо, студия на Эбби Роуд была в их полном распоряжении, а Джордж Мартин дневал и ночевал тут вместе с ними.
Это была первой попыткой работать в таком режиме. Павильон превратился в творческую лабораторию. Каждый выкладывал свои идеи, а потом все вместе доводили выбранную песню до ума. Поначалу в работу брались почти все предложения, но в один прекрасный момент демократии пришел конец.
– Так дело дальше не пойдет, – сказал Джон, глядя на скучающую физиономию Пола после прослушивания очередной заунывной композиции Джорджа.
– Но ведь это хорошая песня, – надул губы Джордж. По нависшей тишине он догадался, что с ним не согласны. – Ну, как хотите. Тогда послушайте другую, – он принялся листать толстенную тетрадку, сплошь испещренную кабалистическими знаками, заменявшими ему ноты и названия аккордов. Наконец он нашел что-то, на его взгляд подходящее, и внимательно глядя на свои костлявые пальцы неуклюже поставил их на гриф. Затем гордо объявил:
– Этот аккорд я сам придумал! Послушайте еще одну песню. Она называется…
Джордж замялся и пристально всмотрелся в свои чернильные закорючки. После нескольких попыток прочесть он виновато сообщил:
– Название неразборчиво написано. Но ведь это и не важно. Я вам сыграю и вы все сразу поймете.
Понимание пришло после первых же звуков. В некоторых местах текста еще не было, и автор подвывал без слов. В конце концов, Джон не выдержал и прервал его:
– Все. Долой благотворительность! Верно Макка? Дай ему волю, так он будет тут весь день завывать.
Пол криво усмехнулся:
– И всю ночь.
– А разве были плохие песни? – вступился Ринго, приложивший руку к некоторым из композиций Джорджа.
– Замечательные, – поерничал Джон смачно затягиваясь сигаретой. – Особенно стихи. Хотя… – он почесал небритый подбородок. – Есть и неплохие вещи. Взять хотя бы «If I Needed Someone»[85]. Сгодится. Ее возьмем. Взяли бы и другие, но вся штука в том, что и я не с пустыми руками пришел.
Он водрузил на стол довольно объемистую папку и сквозь пелену сигаретного дыма посмотрел на остальных.
– Да-а… – присвистнул Ринго. – Впечатляет…
– Так-то, – ухмыльнулся Джон.
– Не знаю способны ли вы на удивление, – Пол небрежно поставил на стол рядом с папкой Джона пухлый кожаный портфель. Затем он открыл замок и уронил портфель на бок. Из него вывалилось такое количество листков, что на этот раз присвистнули все.
– И это еще далеко не все, – уточнил Пол. – Я приношу только то, что записать просто необходимо.
Джон критически оглядел груды материала.
– И знаете о чем это говорит? – спросил он.
– О чем? – задал первый попавшийся вопрос Ринго.
– О том, что с этого дня и во веки веков мы будем записывать альбомы только со своими песнями. На чужие места уже не хватит.
Пол покосился на Джорджа и подытожил:
– Но начинать мы будем как всегда – с моих и Джона.
Ринго шутливо поднял руки вверх, признавая свое поражение, а Джордж обиженно промолчал.
Несмотря на эту договоренность, вскоре Ринго приволок на репетицию кипу исписанных бумажек.
– Парни, – сообщил он, – это стишки моего отчима Гарри. Он прислал мне их из Ливерпуля и просит, чтобы вы положили их на музыку.
Пол и Джон переглянулись.
– Ты в своем уме? – поинтересовался Пол. – Ты хоть раз видел, чтобы мы писали на чужие слова?
– Ну, это-то ясно, – понимающе кивнул Ринго, – ни с кем делиться не хотите. Но Гарри платить не надо. Напишите его имя на пластинке, и на том спасибо…
Пол повертел палец у виска и пошел показывать Джорджу его партию в своей новой песне под названием «Michelle»[86]. Тогда Ринго переключил все свое обаяние на Джона.
– Ну, Джон, ну что тебе стоит, а? Знаешь, сколько он для меня сделал?! И стихи-то, по-моему, отличные. Да я уже и пообещал…
– Больно ты прыткий, за нас обещать, – поморщился Джон. Но бумажки взял и ушел с ними в курилку. Все-таки он любил Ринго.
А тот подошел к Джорджу и Полу и, присев, стал прислушиваться и подбирать партию ударных, постукивая себя по коленке. Но вскоре из курилки раздался дикий хохот. Побросав инструменты, троица кинулась туда.
– Слушайте! Слушайте! – встретил их Джон радостно. Встав в позу и держа перед собой листок, он продекламировал:
- «Трава напоминает мне трамваи,
- Она берет энергию из почвы
- И оторваться от нее не может,
- Как от железных голых проводов.
- Животные, они, как паровозы,
- Они в желудок свой, как будто в топку,
- Бросают материалы для сгорания.
- Хоть неуклюжи, но свободней трав».
Пол покатился со смеху.
– Что вам не нравится? – обиделся Ринго. – По-моему, нормально. Получше, чем у вашего дружка Дилана. Хоть смысл есть какой-то…
– Твой Гарри – философ, – пояснил Джордж причину веселья. – Мы до такой поэзии еще не доросли.
– Ладно вам, – продолжал обижаться Ринго. – Тоже мне, гении нашлись. Там, между прочим, и попроще стихотворения есть.
– Это точно, – подтвердил Джон. – Вот например:
- «У меня сегодня
- Умер голубок.
- Даже удержаться
- Я от слез не смог.
- Но недолго плакал,
- Слезы-то на что?
- У меня под крышей
- Их еще штук сто».
Тут уже не выдержал и захохотал вместе со всеми и Джордж.
– Что вы ржете, как кони? – насупился Ринго. – Пойдемте репетировать…
– Нет, нет, подожди, – запротестовал Джон, перелистывая стопку. – Вот еще, вот, слушайте:
- Поэта – меня – наградили венком,
- Надет он теперь, сам не знает, на ком.
- Лавровый венок и в хозяйстве сгодится:
- Он вкус придает, если в супе варится.
- Доволен вдвойне я, ведь стоят у Шунта
- Лавровые листья – пакетик – полфунта».
– Кто такой Шунт? – давясь смехом, спросил Пол.
– Хозяин магазина рядом с нашим домом, – пояснил Ринго. – Ничего вы не понимаете. Гарри, знаете кто? Трибун. Это все правда жизни. Не то, что у вас – «Мишель, ма бель…», – вообще не понятно на каком языке… Как хотите, а я пошел репетировать.
Еще в течении часа из курилки раздавались взрывы хохота. А Ринго мрачно стучал по барабанам.
На запись новой пластинки «Битлз» понадобилось чуть больше месяца. Стихи Гарри Гривеца на нее не попали, но песни получились совсем неплохие.
«Girl»[87] Джона выжимала слезу даже из самых толстокожих, и Пол с ревностью убедился, что не он один в «Битлз» умеет писать лирические баллады.
Его ответным ходом стала песня «Drive my car»[88]. Пол, просто-напросто, зарифмовал выдуманную историю и положил ее на жесткий рок-н-ролльный мотив. История звучала так:
«Я познакомился с классной девчонкой и спросил ее: „Кем ты хочешь стать?“ „А что, разве не видно? – спросила она. – Конечно, звездой. И, между прочим, ты можешь помочь мне“. „Чем?“ – удивился я. „Будь моим личным шофером… Ну и, может быть, еще любовником…“ Я задумался. „Последнее мне нравится… А вот насчет первого… Я вполне доволен своей работой“. „Да?! – возмутилась она. – Это так похоже на вас, мужчин: вкалывать за гроши и быть довольными!.. То, что я предлагаю – намного интереснее“.
Я подумал, подумал и согласился. „Ладно, – сказал я. – Я готов. Когда приступать?“ „Ты знаешь, дорогой, – замялась она. – Вообще-то у меня пока что нет машины… Но зато уже есть водитель!..“»
Впервые песня «Битлз» представляла из себя законченную новеллу. Она-то и встала на открытие диска.
Однажды Эпштейн возник в студии с чужой пластинкой в руках. Это был настоящий большой альбом и выпустил его… Пит Бест. Прочитав название альбома, все попадали от хохота со стульев. Он назывался: «Лучший из „Битлз“». Главное, и придраться было не к чему, ведь Пит просто обыграл свою фамилию[89].
– А знаете, чем он, вообще-то, сейчас занимается? – спросил Брайан, переждав смех.
– Ну? – интерес Джона был неподдельным.
– Так знаете или нет?
– Говори, не томи!
Читать бесплатно другие книги:
