Осколки неба, или Подлинная история “Битлз” Буркин Юлий

– Печет батоны. Он – булочник.

Новый взрыв хохота потряс стены студии. Только Джон не засмеялся.

– Счастливчик, – сказал он серьезно.

А Джордж с иронией посмотрел на Ринго:

– Ты понял, Ричи? Тебе есть на кого равняться.

– Я тоже умею печь хлеб, – насупился тот. Но на самом деле он, конечно, понял, что имеет в виду Джордж. И ушел в себя.

Вскоре он вынес оттуда довольно неказистый песенный риф. Выстукивая ритм, он спел Джону:

– Все, – уныло сообщил он. – Больше я ничего придумать не смог.

– Хорошая песня, – оценил Джон, сдерживая смех. – А про что она будет?

– А будет? – переспросил Ринго.

– Будет, будет. Питу ты нос утрешь. Вещицу мы с Маккой доделаем… Но петь будешь сам.

– А чего? Я спою, – согласился Ринго. – А песня про то, что пока не застукаешь девчонку с другим, ни за что не догадаешься, что у нее кроме тебя кто-то есть…

Еще один хит альбома – «What Goes On»[91] – был сочинен и записан в тот же вечер.

Их будни протекали в студии и в домах, превратившихся в крепости. Наконец-то раскошелился и Пол. Он купил себе особняк – в фешенебельном районе Лондона Сент-Джонз-Вуд. Но его надежды, что пауза в гастролях даст возможность привести в порядок мысли и заняться домашними делами, оказались напрасными.

Джейн давно заметила, что все внемузыкальные начинания Пола останавливаются на полпути. Запланированное им строительство в глубине сада сферического здания «для размышлений и углубленного самосозерцания» было заброшено. Повсюду валялись кирпичи и лежали кучи песка, а сам сад напрочь зарос сорняками.

Поначалу Джейн старалась следить за порядком хотя бы в доме, но через некоторое время пыл пропал и у нее. Возможно, она бы и справилась с бытовыми сложностями, но у нее не поднималась рука выгнать из дома десяток приблудных кошек. Вскоре дом пропах кошачьей мочой, и углы комнат заросли паутиной.

Единственное, чем Джейн по-прежнему занималась, так это косметической уборкой спальни.

Как-то Пол в поисках вдохновения стал копаться в шкафу, где хранил свои старые записи, и к великому удивлению обнаружил, что большая часть его черновиков и набросков исчезла.

– Ты не знаешь, куда могли подеваться мои бумаги? – спросил он Джейн, уныло наблюдавшую с балкона загнивающий пейзаж сада со снующими в зарослях папаротника рыжими и полосатыми кошками.

– Какие бумаги? – меланхолически отозвалась она.

– Мои бумаги. С текстами песен! Штук сто черновиков!

– В шкафу? – флегматично спросила Джейн.

– Да, в шкафу! Пожалуйста, вспомни куда ты их могла задевать?

– Мне не нужно вспоминать, – ответила Джейн. – Я знаю точно. Я использовала их для уборки кошачьего кала.

– Кала?! – вскричал Пол пораженно. – Да там было больше сотни песен! Многие из них могли стать хитами!

– Не злись.

– А что мне делать? Спасибочки сказать?

– Пол! – Джейн примирительно погладила его шевелюру. – А помнишь, как мы мечтали, что заживем в прекрасном замке окруженным великолепным садом? Где все это?

– Если ты будешь выбрасывать мои бумаги, этого не будет никогда, – мрачно заявил Пол. – И прошу тебя, больше никогда не убирай кошачий КАЛ! Убирай ГОВНО!!!

Джейн непонимающе наморщила лоб.

– Как можно быть такой… – продолжал Пол. – Такой…

– Я так воспитана. А ты, ты разве не хотешь стать другим?

– Но не до такой же степени.

– Пол!

– Ну хорошо. Я виноват. Прости. Исправлюсь.

Джейн утерла глаза и спросила:

– Ты меня уже не любишь? Совсем-совсем?

– Да люблю я тебя, – раздраженно ответил Пол. – Люблю.

– Нет, не любишь.

– Ну что, мне на колени встать?

– Не надо. Тут грязно.

Пол покачал головой удивляясь женской логике. Хрупкая и беззащитная Джейн всхлипывая смотрела на него.

– Ну хорошо. Черт с ними, с этими черновиками, – сжалился он. – Извини, что я на тебя накричал. Хотя и ты тоже хороша. Если я иногда и злюсь, ты ведь тоже можешь мне сказать – «Иди в задницу!» или «Отвали!»

– Не могу, – ответила Джейн твердо, и Пол неожиданно понял, что вся ее беззащитность была притворством. – Ты прав. Один из нас должен перевоспитать другого. Но только не ты.

Через неделю в доме появились дворецкий и домоправительница, а также английская пастушья собака по кличке Марта, вмиг разогнавшая прижившееся в доме кошачье полчище. Немного позже появился и порядок.

Как бы то ни было, Пол теперь не мог надеятся на свои «архивы», и в новом альбоме он использовал только новые песни.

«Резиновая душа» возглавляла национальный список популярности в течении шести недель и еще долго оставалась в «горячей десятке».

Вскоре «Битлз» принялись за сочинение следующей пластинки.

Джон вспомнил о своем давнишнем обещании Клаусу Воорману, другу Астрид Кирхгерр. Брайан связался с ним, и тот нарисовал для альбома «Revolver»[92] отличную обложку…

Этот диск критики единодушно признали вершиной творчества «Битлз». И даже высказывали опасения, что на том оно и закончится. Так как представить что-нибудь лучше уже просто было невозможно.

Выстрел «Револьвера» попал в десятку. Мир был потрясен вновь. Этот альбом продержался на верхушке хит-парада уже девять недель.

Отметить все эти победы «Битлз» собрались на квартире Брайана. Это была вечеринка редкостная по своей теплоте. Не было никого лишнего, зато были все самые близкие «Битлз» люди. А так же новые друзья Джорджа и Пола – гитаристы Эрик Клэптон из «Крим» и Денни Лейн из «Муди Блюз». Мик Джаггер, несмотря на просьбы не брать никого «чужого», приперся с какой-то невероятно длинноногой девицей. Но она так наивно хлопала огромными карими глазами, что понравилась всем и не стала помехой дружескому веселью.

– Леди и джентельмены, – начал вечеринку Брайан. – Всех вас я тут собрал недаром…

– Поскольку скидываемся? – без улыбки спросил Джордж.

Брайан поперхнулся. Потом поправился:

– Я хотел сказать, что собрал вас тут всех не случайно…

– А нарочно, – помог шефу Ринго.

– Вот-вот, верно, Ричард! – обрадовался Брайан. – Пора отпраздновать новое рождение группы «Битлз». Да! Вы не ослышались! Много ночей подряд мне ничего не снилось. И я уже начал скучать. Но вот, на днях это все-таки случилось. И сон был вещим. Мне приснилось яблоко. Оно просто лежало в траве. И ничегошеньки не происходило. Никаких ежей! Я долго к нему присматривался: а не грейпфрут ли это, или, не приведи господи, груша?! Но нет! Нет, и еще раз нет! Это было яблоко. Вот, собственно, и все.

Брайан победно оглядел слегка ошалевших гостей.

– И, когда я проснулся, я понял, что все еще можно начать с начала. Да здравствует «Битлз», да здравствуем мы.

Гости принялись чокаться.

Показывая на Эрика глазами, Патти спросила Джорджа:

– Он действительно гитарист?

– Дальше некуда, – ответил тот.

– Жаль, – сказала Патти.

– Не понял? – поднял брови Джордж.

– Чего ж тут непонятного? – ответила Патти. – А этот? – указала она на Джаггера. – Тоже?

– Тоже.

– Кошмар.

Гости беседовали, разбившись на группки. Джон захватил внимание Пола, Денни Лейна и Джаггера. Но больше всего его вдохновляла хлопающая глазами подруга Мика.

– Все, что мы делаем – полная ерунда! – запальчиво говорил он. – Пишут, что наши последние альбомы являются едиными произведениями. Чушь! Мы-то знаем, что это получается просто потому, что все сочиняется и записывается примерно в одно время. А вот если, действительно, поставить перед собой задачу, сочинить альбом с единым смыслом, с одной главной идеей, со сквозным сюжетом…

– Скучно получится, – заявил Мик. – Сам представь: целый час – одно и то же…

– Почему одно и то же? – поддержал Джона Пол. – разные мелодии, разные инструменты, как в опере.

– Нет, – вдруг возразил сам себе Джон. – Если кто-то это и сделает, то только не мы. Мы – законченные «Битлз»…

– Давай попробуем, – наседал Пол. – Давай придумаем персонажей и будем писать от их лица…

Присцилла Уайт заперлась с Нилом Аспиноллом в кабинете, но вскоре, раскрасневшаяся, выглянула в гостиную:

– Брайни, тебя к телефону!

Эпштейн вернулся бледный, с дикими глазами. Быстрыми шагами прошел через зал к Джону и рявкнул:

– Как ты посмел?!

– Что посмел? – удивился тот.

– Что ты наговорил про Иисуса Христа?

– Я? Про Иисуса? Ничего не говорил.

– Не лги! Твои высказывания напечатали в «Ирвинг Стандарт»! И теперь твориться черт знает что!

– Да не говорил я ничего! – взвился Джон. Он действительно ничего такого не помнил. – А если бы и говорил, что особенного?

Вскоре и эта газета, и кипа других были доставлены в дом Эпштейна. Фраза, сказанная Джоном журналистке Морин Клив дословно звучала так:

«…Христианство умрет. Оно будет сходить на нет понемногу. Уже сейчас „Битлз“ любят больше, чем Христа. Я не знаю, что исчезнет раньше – рок-н-ролл или христианство. Иисус был „о'кей“, а вот его апостолы – жирные и заурядные типы. Они все извратили, и вот это извращение мы и называем „христианством“…»

– И из-за этой ерунды вы написали в штанишки? – насмешливо посмотрел Джон на Брайана.

– Я – нет, – ответил тот. – А вот ты – написаешь, когда узнаешь, что сейчас творится в Америке! – Брайан потряс у него перед носом пачкой газет и начал, листая их, вычитывать куски текстов:

– «Бирмингем. Диск-жокей Томми Чарлз собрал митинг под лозунгом „Джон Леннон, Иисус умер за тебя!“ Участники митинга бросали пластинки „Битлз“ в пасть огромного лесопильного агрегата, где они превращались в пластмассовую труху…» Так, так… Вот еще, слушай: «Великий Дракон Ку-клус-клана Южной Каролины устроил церемонию сожжения пластинок „Битлз“…» А как тебе нравится это: «„Совет белых граждан“ штата Алабама выступил за запрет рок-н-ролла. „Мы не угрожаем, – заявил председатель совета Генри Хук, – но наши люди всегда отличались высокой гражданской активностью. Боюсь, если „Битлз“ сунутся к нам в штат, живыми они его не покинут…“»

– Психи, – пробормотал Джон.

Брайан бросил газеты на стол и тяжело опустился в кресло:

– И наконец: «Тридцать радиостанций США объявили о бойкоте музыки „Битлз“…» Ну, что ты обо всем этом скажешь?

– Мне нечего сказать! – с напускной бравадой объявил Джон. – Психи. Я всегда знал, что американцы – психи.

– Я бы дал отрубить себе палец за то, чтобы такой скандал заварился вокруг «Роллинг Стоунз», – вставил свое слово Джаггер.

– О! Смотрите-ка! – подал голос Джордж. – Не все против нас. Кое-кто и «за». «В городке Лонговью штата Техас в пятницу тринадцатого по инициативе местной радиостанции состоялось ритуальное сожжение пластинок „Битлз“. На следующий день в передатчик ударила молния, и станция надолго замолчала…»

У Пола по спине пробежали мурашки. Он привык к роли «звезды», и она уже не пугала его так, как раньше. Но вот «Кое-кто» вновь напомнил о их таинственной связи с Ним.

– Что будем делать, парни? – прервал его размышления Ринго. – Мы же в Америку собирались…

– Надо отменять, – высказал свое мнение Пол. – Пристрелят.

– Сумма неустойки перекроет все наши заработки, – устало вздохнул Брайан.

– Нас убьют, – повторил Пол.

Джон поднял голову:

– Я знаю, что делать. Я извинюсь. Принесу публичные извинения. Последнее время я только и делаю, что извиняюсь! – вдруг заорал он, но тут же успокоился. – Но это будут наши последние гастроли.

Вечером Пол позвонил Джорджу.

– Что ты думаешь обо всем этом?

– То же, что и ты. Мир сошел с ума, и нам нужно быть осторожнее со словами.

– Но ведь он и правда не сказал ничего особенного.

– Для них «Битлз» – божество. Они верят в нас, Пол, они поклоняются нам. И они верят в Иисуса. А когда одно божество затевает склоку против другого, происходит большой катаклизм.

– А ты сам веришь, что «Битлз» – божество?

– Каждый человек – божество. А нас – четверо. И мы – едины, что бы там не происходило, как бы это не выглядело внешне…

– Послушай, Джордж, – перебил его Пол, решив задать давно мучивший его вопрос. – Ты сейчас читаешь разные книги… Скажи, это правда, что есть такой закон природы: когда рождается гений, кто-то должен умереть?..

– Кто это тебе сказал?

– Стюарт.

Джордж помолчал. Потом сказал осторожно:

– Не то, чтобы закон. Но такая зависимость замечена. Это может быть не обязательно смерть человека. Это может быть стихийное бедствие. Гений изменяет вселенную, а она борется за себя…

– Подожди, ну а когда родился тот же Иисус?..

– Ты забыл Библию? Избиение младенцев. Когда родился Иисус, было уничтожено целое поколение.

– Пока, – Пол бросил трубку и долго смотрел на нее, как на ядовитую змею.

«Битлз» вылетели в США, и в первый же день в Чикаго состоялась специальная «примирительная» пресс-конференция.

Джон долго юлил и крутил, пытаясь, не унизившись, погасить страсти. Но журналисты с каменными лицами продолжали твердить одно:

«Готовы ли вы принести извинения американским христианам?»

– Если бы я сказал, что, например, телевидение популярнее Христа, на это не обратили бы внимания, – уходил от прямого ответа Джон. – Но, что сказано, то сказано, и я признаю, что был неправ или неправильно понят. И теперь давайте об этом забудем.

– Готовы ли вы принести извинения? – Казалось его могут придушить прямо здесь и сейчас.

– Я не против Бога, не против Христа, не против религии, – с выражением зубной боли отвечал Джон. – Я же не утверждаю, что мы лучше или важнее. Я и сам верю в Бога. Я верю: то, что люди называют Богом, находится внутри нас. Я верю: все что говорили Иисус, Магомет, Будда и все прочие, – это все верно. Просто их слова не всегда правильно переводили. Я же не имел в виду, что «Битлз» лучше Бога или Иисуса. Я упомянул о «Битлз» просто потому, что мне легче говорить именно о «Битлз».

– Вы сожалеете о том, что сказали по поводу Христа? Вы готовы принести извинения?

– Я не говорил того, что мне приписывают. Я сожалею, что сказал так. Правда. Я не думал, что это будет воспринято как грубое антирелигиозное заявление… – Его лицо было покрыто красными пятнами. – Я прошу прощения, если уж вам именно это так хочется услышать. Я до сих пор не понимаю, что же я такого сказал. Я пытаюсь вам все объяснить… Но если вам уж так хочется, то ладно – я прошу прощения…

Никогда еще Джон не чувствовал себя так униженно.

«Совсем не похоже на нашу первую пресс-конференцию в Америке», – заметил Джордж, и остальные невесело усмехнулись.

В этом турне изоляция «Битлз» от окружающих достигла наивысшего пика. Теперь их охраняли не только от чрезмерной любви, но и от откровенной ненависти. По согласованию с правительством США служба безопасности, пропуская зрителей в залы, обыскивала их и изымала оружие… Когда на одном концерте раздался выстрел детской хлопушки, Пол с перепугу кинулся со сцены…

– Итак, мальчики больше не будут выступать, это решено, – скорбно сказал Эпштейн своему другу, американскому юристу Нату Вайсу перед последним гастрольным концертом. – Я больше не заключаю контрактов, и, похоже, я больше не буду им нужен… – Он встряхнулся. – Но всегда найдется что-нибудь, способное меня утешить. Мне позвонил Ди Джиллескай, он тут, в Лос-Анжелесе. Он хочет со мной встретиться.

Нат по-настоящему уважал Эпштейна и был в курсе его личных невзгод:

– Брайан, – попытался он отговорить его, – ты не должен встречаться с этим парнем. Однажды он уже пытался зарезать тебя, что он выкинет на этот раз?

– Отелло не убил бы Дездемону, если бы не любил ее, Нат. Я живу в мире сильных страстей.

Он встретился со своим любовником в домике на Беверли Хиллз и провел с ним идиллическую, по понятиям гомосексуалиста, ночь. Утром Ди исчез. Прихватив атташе-кейс Брайана. В нем было двадцать тысяч долларов, важные документы, а главное – его фотографии в постели с различными молодыми людьми…

Поисками Джилескай занялись частные детективы.

Вернувшись в Лондон, Брайан никуда не выходил из дома, заглушая душевную боль и страх публичного позора спиртным и наркотиками. Однажды Питер Брайан, у которого были ключи от его квартиры, нашел его без сознания и отвез в больницу.

Когда Эпштейна привели в себя, он сказал Питеру:

– Это случайность. Глупая случайность.

Неизвестно, кого он хотел обмануть больше – Питера или себя. Ведь на его столе, на самом видном месте лежала записка:

«Это все для меня чересчур. Я не могу этого больше выносить».

Но он поправился. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло послание, найденное им среди принесенных в палату апельсинов:

«Выздоравливайте быстрее. Я вас люблю, вы понимаете, что я имею в виду. Джон».