Город, которым мы стали

– Мне все равно нужно возвращаться домой, – говорит она. – Я предупреждала дочь, что буду поздно, но мне не хочется провести всю ночь на улице, выслеживая воплощения боро. И городов. Особенно учитывая то, что в двух случаях мы понятия не имеем, откуда начинать поиски.

Мэнни согласен, отчасти потому, что начал испытывать неясное, навязчивое беспокойство. Он ощутил его, едва Падмини упомянула единое воплощение города. Они нужны друг другу, в этом сомнений нет, но в особенности им нужен тот шестой. И на инстинктивном уровне Мэнни особо остро чувствует, что им стоит поторопиться с его поисками.

– В других городах наверняка должно происходить то же самое, – говорит Падмини, прерывая размышления Мэнни. Она хмурится, словно ей не нравится, что мир стал безумнее, чем вчера. – Не может же быть, чтобы мы одни стали такими ненормальными, правильно? Сегодня где-нибудь случались похожие катастрофы, как с мостом?

– Нет, – говорит Айшвария. Она вздыхает. – Плохих новостей полно по всему миру, как и всегда, но ничего похожего на мост не было.

И тут Мэнни вспоминает.

– Женщина в Белом говорила что-то насчет Сан-Паулу, якобы он сейчас где-то рядом. – Рядом с аватаром Нью-Йорка.

– Город Сан-Паулу? – спрашивает Бруклин. – У него есть… воплощение? Но разве это воплощение не должно оставаться в Сан-Паулу?

– Я не знаю. Но если это так, значит, то, что случилось с нами, уже произошло с тем городом. А это разрешает один вопрос, который я никак не мог выкинуть из головы. – Он кивает Бруклин. – Ты говорила, что мы можем уехать из города, и тогда он выберет кого-нибудь другого. Думаю, что в этом ты права – нутром чую, что это так, а до сих пор мы только на интуицию и полагались. Но еще я чувствую, что… настанет время, когда у нас уже не будет этого выбора. Скорее всего, весь город должен стать таким же, как дом Падмини, – защищенным от Женщины в Белом. Сейчас это не так, и не только из-за того, что мы не понимаем, что делаем. Что-то идет не так, как должно. Мы разделены. Не найдя остальные боро и того, кто воплощает весь Нью-Йорк, мы не сможем обезопасить город целиком. Но если у нас это когда-нибудь получится…

Бруклин издает стон.

– Ясно. Тогда мы станем такими же, как Сан-Паулу. И куда бы мы ни поехали, даже за пределы Нью-Йорка… мы все равно останемся Нью-Йорком.

Падмини садится прямее. Вид у нее встревоженный.

– Как? Навсегда? Но… Нет!

Они все смотрят на нее с удивлением. Даже Айшвария. Падмини морщится.

– Просто… Слушайте, ну это уже чересчур! Спасибо, что вы оба пришли на помощь, но… – Она качает головой, причем вперед-назад, а не из стороны в сторону, словно затрудняясь сформулировать свои мысли. – Не знаю. Я просто… Я не могу стать Куинсом. Я даже не гражданка США! Что, если компания, в которой я прохожу стажировку, не наймет меня и я не смогу найти другую работу, которая поможет мне получить визу? И буду я тогда слоняться по Ченнаи, будучи при этом частью Нью-Йорка! Такого же не должно быть.

Они все неловко переглядываются и молчат.

Миссис Юй снова приоткрывает дверь, чуть-чуть, и в щель они видят половину ее лица. Мэнни уже почти привык не обращать на нее внимания; старушка явно подслушивает, но в городе это тоже обычное дело. Однако на этот раз она не выносит еще одну тарелку, а просто смотрит на них в щель между дверью и косяком. Ее взгляд обводит всех присутствующих и останавливается на Мэнни.

– Ты хунсуэр? – спрашивает она. – Метис? Кажется, молодежь теперь так вас называет.

Мэнни моргает, пытаясь понять, с каких это пор он понимает тайшаньский диалект.

– Э-э, нет. – Насколько он знает, нет.

– Хм. – Она снова оглядывает их, затем раздраженно поджимает губы. – В Китае во многих городах есть боги стен. Им сопутствует удача. Ничего необычного в этом нет. Расслабьтесь.

– Так, это еще что за бред? – говорит Бруклин.

– Точно, – говорит Айшвария. Падмини хмурится, переводя взгляд на нее. – И в моей стране тоже многие в это верят. Существует множество легенд. Множество богов, множество аватаров… их, наверное, сотни. Некоторые покровительствуют городам; можно даже назвать их богами городов. Мне с трудом верится, что ты стала одной из них… – Она сурово смотрит на племянницу, выражение лица которой становится нейтрально-обиженным. Видимо, Падмини давно привыкла тактично молчать в ответ на такие выпады, думает Мэнни. – Но раз уж стала, значит, стала.

– Верно. – Миссис Юй открывает дверь еще шире. За ней, на одном из диванов, спит ее младший внук. Его брат сидит рядом и читает школьный учебник – как ни в чем ни бывало, словно им двоим не пришлось сегодня бороться за свою жизнь. – Настоящие боги – это не то, что представляет себе большинство христиан. Боги – это люди. Иногда умершие люди, иногда еще живые. Иногда никогда и не жившие. – Она пожимает плечами. – У них разные занятия – они приносят удачу, заботятся о других, следят за тем, чтобы в мире все шло своим чередом. Они влюбляются друг в друга. Рожают детей. Сражаются. Умирают. – Она снова пожимает плечами. – Такие у них обязанности. Это нормально. Смиритесь с этим.

Им нечем ответить на ее слова.

Выражение лица Бруклин смягчается.

– Простите, мэм. Мы уже давно здесь стоим и, наверное, мешаем, да?

– Вы спасли моих внуков. Но да.

Поэтому они встают и один за другим уходят. Для этого им приходится пройти через дом миссис Юй. Мэнни не забывает поблагодарить ее за пельмени.

Оказавшись снаружи, Айшвария останавливается посреди тротуара и сердито смотрит на них, будто они лично сговорились доставить ей неприятности.

– Вам обоим придется остаться с нами, – говорит она Бруклин и Мэнни. – Раз уж наш дом – безопасное место, и раз рядом с вами Падмини в еще большей безопасности. Подходящей одежды у меня для вас нет, да и уложить смогу только на полу…

– Мой дом тоже подойдет, – говорит Мэнни. Затем морщится. – Эм-м, но вот сосед по квартире нас всех, наверное, уже не выдержит.

Однако Бруклин качает головой:

– Вообще-то, я знаю один дом, который должен нам подойти, если я правильно понимаю, как все это работает. Места там хватит на всех, даже более чем. Подождите. – Она снова достает телефон, отворачивается и набирает номер.

Мэнни гадает, не просит ли она своих помощников организовать что-то вроде убежища для недородившихся городов, где они могли бы спрятаться. Падмини, впрочем, странно косится на него, и Мэнни вопросительно поднимает брови.

– Чего?

– Я думала, что ты, наверное, чуточку пенджабец, пока не услышала, что сказала миссис Юй. Так кто же ты?

– Черный. – Слово вылетает инстинктивно, и он чувствует, что не солгал.

– Но на вид ты… Ты ведь наполовину белый?

– Не-а. Черный.

– Черный латинос, или, может быть, черный еврей, или… как их там… креол?..

– Самый обыкновенный черный. – Мэнни кажется, что он не в первый раз ведет подобный разговор. Видимо, по жизни его часто об этом спрашивали. – Наверное, когда-то в прошлом примешался кто-то помимо черных, но я о таком не знаю и, кажется, никогда не знал. Да и знать не хотел. – Он пожимает плечами. – Мы же в Америке.

Она усмехается. Айшвария тем временем наблюдает за Бруклин, и Падмини, кажется, рада получить передышку от тетиного неодобрения.

– Куинс – то есть боро – тоже похож на тебя. Здесь так много оттенков коричневого и разных происхождений. Но… – Она шумно вдыхает. – На Манхэттене есть Гарлем. А на месте Центрального парка раньше был район, где жили чернокожие и ирландцы; я читала об этом в интернете. Потом у тех семей отобрали землю, чтобы посадить парк. А в центре, на Уолл-стрит, стоит мемориал, где нашли безымянные захоронения африканцев. Рабов. Ну, наверное, и свободных тоже? Но их там нашли тысячи, и все они были погребены под… – Она морщится. – Э-э, под местом, где я работаю. Так вот, пусть сейчас на Манхэттене и заправляют в основном белые, но он буквально стоит на костях чернокожих. И коренных американских народов, и китайцев, и латиносов, и целых волн европейских иммигрантов, и… вообще всех. Наверное, поэтому ты и похож на… смесь всего и сразу.

– Ладно. – Мэнни больше интересует другое. – Ты работаешь на Уолл-стрит?

На этих словах Падмини сникает, а вид у нее становится недовольным.

– Не по своей воле. У меня нет гражданства. После учебы мне потребуется рабочая виза, а самый верный способ ее получить – устроиться на стажировку в компанию, которая может позволить себе оплатить все налоги. А в наше время такие компании есть только в сфере финансов и технологий…

– Ой, да все в порядке. Прости. – Мэнни быстро поднимает руки. – Я же не осуждаю.

– Зато я осуждаю. – Выражение лица Падмини становится гневным. – Мой работодатель делает ужасные вещи. Но думать об этом я не могу, иначе не буду спать по ночам. – Она вздыхает. – Я ненавижу этот город. В этом вся ирония. Чтобы я стала частью Нью-Йорка? Бред какой-то. Бред. Но я прожила здесь примерно треть своей жизни, и все надежды моей семьи завязаны на то, что я смогу добиться здесь успеха, так что… уехать отсюда я тоже не могу.

И Мэнни понимает, что именно поэтому она и стала воплощением своего боро.

Бруклин поворачивается, пряча телефон в сумочку.

– Я сказала отцу, что мы в пути. Все готово. Ну что, поехали?

Айшвария поджимает губы, вопреки самой себе впечатленная такой эффективностью. Она переводит взгляд на Падмини.

– Полагаю, ты решила пойти с ними?

Падмини вздыхает.

– Да, кажется, так будет лучше. И я обещаю, что не стану участвовать ни в оргиях, ни в какой-либо другой ерунде.

Айшвария весело усмехается.

– Просто смотри, чтобы остальные участники оргии были гражданами США, без серьезных заболеваний, не слишком старые и не слишком уродливые. И захвати с собой какую-нибудь одежду, кунджу[19].

– О, точно. – Падмини бойко улыбается Мэнни и Бруклин, затем направляется к дому. Однако она останавливается и хмурится, когда видит, что Мэнни и Бруклин идут следом. – Я всего на пять минут.

– За пять минут Женщина в Белом может успеть разделаться с тобой, – говорит Мэнни. – Или с нами, если уж на то пошло.

Падмини хмурится, а затем, видимо, вспоминает про бассейн миссис Юй.

– Ну ладно, – говорит она, и все идут за ней в дом.

Они проводят внутри больше пяти минут. А все потому, что, едва Падмини открывает калитку во внутренний дворик, как створка окна полуподвальной квартиры съезжает наверх, и оттуда высовывается крошечная пожилая белая женщина.

– Пэдди-ми, это ты там верещала? – требовательно спрашивает она. Падмини подходит к окну, присаживается рядом на корточки и объясняет, что, да, она действительно кричала, но лишь потому, что увидела у бассейна миссис Юй – а она была у нее в гостях – ужасно большого таракана, а Падмини просто терпеть не может тараканов. Женщину рассказ, похоже, умилостивил; она вскользь упоминает, что печет какие-то пироги и занесет один в квартиру Падмини, когда закончит.

– Простите, – смущенно говорит Падмини остальным, когда они отходят.

– Мисс Кенвик готовит отменные пироги, – говорит Айшвария, обращаясь к Бруклин и Мэнни. – Мой муж уплетает их за обе щеки.

Стоит им подняться на крыльцо и войти в здание, как происходит то же самое. На каждом этаже располагается по две небольшие квартиры. В «1А» живет молодой человек с собакой, лай которой слышен из-за двери еще до того, как он ее приоткрывает – ровно настолько, насколько позволяет цепочка. Он несколько секунд изучающе смотрит на Бруклин и Мэнни, а затем негромко спрашивает Падмини, все ли у нее в порядке. Падмини одаривает его сияющей улыбкой и заверяет, что у нее все хорошо, а эти незнакомцы – ее друзья, так что все в полнейшем порядке. Тогда молодой человек бормочет себе под нос команду, и собака – большущий питбуль – послушно замолкает. Однако оба жильца продолжают сердито сверлить Мэнни и Бруклин взглядами, пока те не скрываются из виду.

– Это Тони, – говорит Падмини, пока они поднимаются по ступеням. – Он очень милый. Каждый декабрь он готовит мне бисквит, пропитанный ромом, и меня от него так развозит! Он, наверное, фрилансер, потому что целыми днями сидит дома, и, наверное, поэтому научился так хорошо готовить. Правда, я не знаю, чем он зарабатывает на жизнь.

– Зато я знаю, – говорит Бруклин, ухмыляясь Мэнни.

Так продолжается до самого верха. Жильцов из «1B» и «2A» им встретить не удается – Падмини говорит, что они оба на работе, – но хозяин «2B», сутулый чернокожий старичок с куфи на голове, выходит поблагодарить Падмини за то, что она на прошлой неделе ухаживала за его кошкой. Когда девушка застенчиво просит его одолжить пару палочек благовоний, он радостно улыбается и протягивает ей несколько, взяв их с полки у двери.

– Мне для молитв всегда нравился вот этот запах, – говорит он, явно одобряя, что Падмини вдруг вспомнила о духовности.

– Это она-то молится? – бормочет Айшвария, но старичок в куфи ее не слышит.

– А вот и молюсь, – огрызается Падмини, но затем краснеет и спешно идет дальше по лестнице.

Весь третий этаж занят одной семьей – родственниками хозяина, как говорит Падмини. Дверь не открывается, но Мэнни слышит, как за ней резвятся маленькие ребятишки. Один из них подбегает близко к двери и кричит:

– Там Падмини! Я ее слышу! Я хочу поздороваться с Падмини! – но кто-то внутри шикает на него и отводит от двери.

И где-то между третьим и четвертым этажом – тем, где Падмини живет с тетушкой Айшварией, – к Мэнни приходит понимание. Эта четырехэтажка в Джексон-Хайтс – всего лишь одно здание среди тысяч подобных, но в ней в миниатюре воплотился весь Куинс. Люди разных культур въезжают сюда, создают свои сообщества, а затем уходят, и так без конца. В таком месте, взлелеянном присутствием и заботой своего аватара, сила боро проникла в каждую доску и каждый кирпич здания, сделав его сильнее и безопаснее, даже несмотря на то что весь остальной город держится на ногах нетвердо, ослабленный натиском врага.

Мэнни вдруг испытывает страшное желание ощутить ту же целостность по всему городу. Ведь у всех должно быть такое же место, разве нет? Он пробыл здесь всего день, а уже встретил так много запоминающихся и интересных людей, увидел столь много прекрасного и незнакомого. Он хочет защитить город, который создает такие впечатления. Он хочет помочь ему стать сильнее. Он хочет верно и преданно стоять рядом с ним и поддерживать его.

Внезапно в его душе словно начинает звенеть колокольчик. От неожиданности Мэнни останавливается на середине лестничного пролета… и Бруклин поворачивается к нему, делая негромкий вдох. Падмини уже стоит на следующей лестничной площадке, собирается идти дальше наверх – но она останавливается и на мгновение закрывает глаза. Мэнни ощущает, как между ними нарастает резонанс, который переносит его в другое пространство – и он впервые понимает, что никогда не видел его человеческими глазами. Он – город. Когда Мэнни смотрит на странные пустые улицы, на нанесенные ему повреждения (уже почти затянувшиеся, потому что они становятся сильнее), на угасающий прекрасный свет, то он словно созерцает нечто маленькое, вроде собственного пупка. И едва он осознает это, как вид перед его глазами отдаляется, Мэнни воспаряет, возносится и наконец видит себя целиком. Он – Манхэттен. И совсем рядом с ним – другие небоскребы, почти не уступающие по высоте его собственным! Это Бруклин. А по соседству с ней, так близко, что они могут взяться за руки, раскинулось новое чудо. Падмини огромна, она – бесконечные мили, застроенные малоэтажками. Когда она поворачивается, Мэнни слышит мелодии тысячи разных инструментов, видит сверкающие грани витражного стекла и промышленного стеклопластика и редкие вкрапления алмазов; он ощущает вкус соли, горькой земли и острых жгучих специй, от которых на глаза наворачиваются слезы. Вот же они! Прямо здесь! Остальные части его личности. Части города, которым они должны стать. В другом мире, в мире крошечных людей, он поднимает руки и по ритму собственного сердца понимает, что они повторяют его движение. Да, вот так, вместе, они могут стать гораздо сильнее, если просто…

Внезапно восприятие Мэнни возвращается в его тело из плоти и крови. Он спотыкается и неуклюже падает лицом на ступеньки. Кровь заливает ему рот. Проходит целых десять секунд, прежде чем Бруклин и Падмини бросаются к ему; Айшвария опережает их, ахает и сбегает по ступенькам, чтобы помочь ему сесть. Все это время Мэнни пытается понять, почему он лежит лицом вниз.

«А чего ты ждал? – бессловесно смеется кто-то в его голове. Смех добродушный, а не злой. Смеются не над ним, а вместе с ним. – Ты ведь не Нью-Йорк, а Манхэттен. Попытка хорошая, но собрать всех воедино – это его задача, а не твоя».

Внезапно Мэнни оказывается в совершенно ином месте.

Где-то в Обычном Нью-Йорке. Внизу… под землей? Там темно. Он мельком видит затененные белые стены, покрытые плиткой, и серый бетонный пол. Станция метро. Запах пыли, озона и, как ни странно, ни намека на вонь застарелой мочи, которую Мэнни запомнил, лишь единожды проехав в метро. Где-то поблизости, но не слишком близко, грохочет проезжающий мимо поезд; откуда-то сверху льется столп солнечного света, и в нем в разные стороны спешат тени пешеходов. А перед ним…

Перед ним на лежанке из старых газет, свернувшись калачиком, спит молодой человек.

Мэнни завороженно смотрит на него. Незнакомец хрупкий, болезненно худой, одетый в грязные джинсы и поношенные старые кроссовки. Его нескладные конечности расслабленно раскинуты в стороны. Мэнни не может разглядеть лица, хотя на него сверху и падают пятна света. Ему мешают тени, и ракурс неудачный… Мэнни внезапно испытывает жгучее желание рассмотреть его получше и пытается подойти ближе, но ничего не происходит. Нет, мимолетного взгляда недостаточно. Ему нужно… нужно…

«Я принадлежу ему, – внезапно с жаром думает он. – Я хочу… О боже, я хочу принадлежать ему. Я живу ради него и умру ради него, если понадобится, и, да, я даже убью ради него, если ему это будет нужно, и поэтому ради него и ради него одного я снова стану тем чудовищем, которым был…»

Он моргает, и видение исчезает. Мэнни снова оказывается на лестнице, остальные толкутся вокруг него, его рот все еще полон крови, а в голове царит пустота. Падмини и Бруклин тоже сели, ошеломленные. Бруклин поднимает на него глаза, и ее лицо чуть напрягается, но все еще остается бесстрастным. С таким лицом только в покер играть.

– Ты видел его, – говорит она. Не спрашивает. – Значит, шестой и в самом деле существует. Нью-Йорк.

Да. Мэнни сглатывает и кивает, облизывая языком нижнюю губу в том месте, где прикусил ее зубами. Еще кровь идет у него из носа. Он слышит, как дрожит его собственный голос – и неудивительно, ведь его всего колотит.

– Итак. Видения. Это что-то новенькое.

– Групповые видения. Да. – Бруклин медленно вдыхает. Ее голос тоже чуточку дрожит. – Хотела бы я сказать, что все происходило лишь у тебя в голове, но, очевидно, в моей было все то же самое. – Мэнни с несчастным видом кивает.

– И в моей, – говорит Падмини. Айшвария уже сидит рядом с ней, но Падмини все равно выглядит так, словно вот-вот свалится со ступеньки. – Кто-нибудь из вас знает, где находится то место?

– Я первый день в городе, – говорит Мэнни. Он садится прямее, зажимает нос и запрокидывает голову.

Однако Бруклин тоже качает головой.

– Не представляю. Хотя готова поспорить, что не в Бруклине.

– Поч… – Потому что на Мэнни видение подействовало сильнее остальных. – А, ясно.

– Опиши, что ты видел, – произносит Айшвария, хмуро глядя на него.

Слишком растерянный, он не может собраться с мыслями и качает головой. Вместо него отвечает Падмини, и Мэнни поражается тому, насколько ясно она увидела его мысли:

– Мы очутились где-то под землей. На станции метро, но на какой-то странной. Темной. Хотя откуда-то проникал солнечный свет. И там был парнишка, он лежал на каких-то газетах.

Молодой, но не ребенок. Мэнни думает, что ему лет двадцать с небольшим. Черноволосый, темнокожий. Худой. Наверное, очень быстрый.

– На газетах? – Айшвария удивленно переводит взгляд с Падмини на остальных. – Как щенок, что ли?

– Нет. Как на кровати. – Бруклин трет глаза, затем встает на ноги. – На стопках бумаг; некоторые все еще перевязаны. Он лежал на кровати из газет в заброшенной части какой-то станции метро. Что сужает круг поисков всего-то мест до двадцати. Черт, время от времени кто-нибудь находит туннели, о которых вообще за годы все позабыли, так что он может находиться в одном из них. Чтоб его, я даже не понимаю, для чего нам это видение. – Она пристально смотрит на Мэнни. – Но что-то мне подсказывает, что ты понимаешь.

– Тебе не нужно в больницу? Я могу вызвать такси. – Падмини вытащила откуда-то из кармана салфетку и безуспешно пытается промокнуть нос Мэнни. Он забирает у нее салфетку и вытирает кровь с лица.

– Нет, – говорит он. – Спасибо. Через минуту пройдет.

– Ты сильно ударился о ступеньку. Вдруг нос сломал?

– Если и сломал, то не в первый раз. – Мэнни переводит взгляд на Бруклин. – Я знаю не больше тебя. Думаю, что увидел его… что мы увидели его, потому что собрались втроем в одном месте. Если хотим увидеть больше, нам нужно найти еще кого-нибудь. – Бронкс или Статен-Айленд. Или, возможно, им всем нужно собраться вместе, и лишь тогда в их сознаниях вспыхнет табличка «ЗДЕСЬ ЖИВУТ ДРАКОНЫ», которая укажет, где находится шестой – истинный Нью-Йорк.

Бруклин какое-то время молчит. Затем она негромко говорит Падмини:

– Малышка, иди наверх и собери свои вещи. Мы вызовем такси, но все же лучше не набирай слишком много.

– О. Хорошо. – Айшвария помогает Падмини подняться на ноги, и они спешат вверх по лестнице. Когда дверь в их квартиру закрывается, Бруклин пересаживается на ступеньку выше Мэнни.

– Ты вспомнил что-то о своем прошлом? – непринужденно спрашивает она.

Мэнни проверяет свой нос. Кажется, тот цел. Кровь тоже почти перестала идти.

– Немного, – отвечает он. Тоже непринужденно.

Бруклин поджимает губы.

– В том видении я, гм, увидела чуть больше, не только того парнишку. То есть не только Нью-Йорк. Кажется, я уловила и кое-какие твои мысли.

Да, он и так догадывался, что это произошло. Падмини, похоже, ничего не почувствовала, но, возможно, на нее просто разом свалилось столько странностей, что она их уже просто не замечает. Мэнни ждет, когда Бруклин скажет, что думает.

– Когда ты начал вспоминать?

– Я и не начал. Все по-прежнему. – Впрочем, отчасти он не вспоминает, потому что не хочет. Например, его настоящее имя можно найти на удостоверении личности, но Мэнни не стал его разглядывать. В его телефоне есть номера, по которым он не хочет звонить, сообщения, на которые он не собирается отвечать. Мэнни понимает – эти решения столь же важны, как и его решение остаться в городе, а не сбежать на следующем поезде бог знает куда. Если он захочет, то сможет снова стать тем, кем был, но только до определенного момента. Что-то в нем прежнем несовместимо с новой личностью, в которую его хочет превратить город. Поэтому он решил остаться Манхэттеном, чего бы это ни стоило.

– Хм, – говорит Бруклин. Этот ответ ни к чему его не обязывает. Она оставляет его в покое.

Мэнни устал. День выдался очень насыщенный.

– Раньше я причинял людям боль, – говорит он, прислоняясь спиной к стене лестничной клетки и глядя в пустоту между ними. – Ты ведь это хочешь знать, да? Я не помню подробностей. Я не помню зачем, но сам факт я помню очень хорошо. Иногда я делал это физически. Чаще всего я просто пугал их, заставляя делать то, что мне было нужно. Но для того, чтобы угрозы не казались пустыми, иногда… я на них не останавливался. И у меня хорошо получалось. Эффективно. – Затем он вздыхает, на мгновение закрывая глаза. – Но я решил, что больше не буду тем человеком. Это я помню. Ведь именно ради этого многие и бросают свою старую жизнь и приезжают в большой город, верно? Чтобы начать все сначала. Стать новыми людьми. Просто для меня все оказалось несколько буквальнее, чем для большинства.

– М-м-м, – говорит Бруклин, делая глубокий вдох. – Ты ведь не серийный убийца?

– Нет. – Мэнни не помнит, чтобы испытывал удовольствие от того, что делал. Но помнит, что причинял боль и внушал страх с такой же легкостью, с какой напугал Марту Блеминс в парке. Для него ее страх ничего не значил. И ему кажется, что это ненамного лучше, чем быть серийным убийцей. – У меня просто… была такая работа, наверное. Я делал это ради денег и, возможно, власти.

Но в какой-то момент он решил прекратить. Мэнни цепляется за это доказательство своей человечности, словно все остальное неважно. Потому что так и есть.

– Что ж, на роль Манхэттена ты точно подходишь. – Мэнни чувствует на себе тяжелый взгляд Бруклин. – Ты какие-то странные чувства испытываешь к тому молодому человеку.

Мэнни тихонько вздыхает. Он надеялся, что она этого не заметила. Господи, ну есть же вещи, которые не должны предаваться огласке.

– Извини, – говорит она. – Я же не ожидала, что меня затянет в вулканское слияние разумов, и не успела сообразить, что нужно, хм, отвернуться. Надеюсь, ничего моего ты не увидел.

– Кажется, нет.

– Ну вот и хорошо. – Бруклин складывает руки и упирается локтями в колени. Ее ноги чинно составлены рядом, юбка не задирается; даже здесь, на этой уродливой, обшитой деревянными панелями старой лестнице, она остается воплощением элегантности. Но на ее изящном лице заметно беспокойство. – Между нами говоря, меня терзают дурные предчувствия насчет того, что произойдет, когда – и если – мы вшестером наконец соберемся вместе. Сейчас мы лишь попробовали, каково это… и мне совсем не хочется, чтобы в моей голове оказались еще пять человек.

Мэнни пожимает плечами. Он тоже этого не хочет, но становится все очевиднее, что они должны найти друг друга или погибнуть.

– Может быть, когда мы найдем… Нью-Йорк, все будет не настолько плохо. Может быть, он сможет управлять этой связью. Или что-то в этом роде.

– Ты очень оптимистичен для предполагаемого серийного убийцы. Это мне в тебе нравится.

Он смеется и чувствует себя намного лучше.

– Ты-то как себя чувствуешь во всей этой неразберихе? Если не считать дурных предчувствий.

Бруклин пожимает плечами, но он хорошо разбирается в людях. Наверное, когда-то этот навык здорово помогал ему в работе. Она напугана, хотя и сохраняет внешнее спокойствие.

– Я подумываю о том, чтобы уехать – хотя и не хочу, конечно же. Нью-Йорк – мой дом. Я всю жизнь сражалась за этот город. Однако при этом я просто хочу уберечь отца и дочь, не подставлять их под удар, понимаешь? Сейчас я с вами, потому что если мы доведем дело до конца, то, возможно, добьемся и того и другого: поможем городу и обезопасим мою семью. Но если дела пойдут совсем скверно… – Она красноречиво пожимает плечами. – Не уверена я, что люблю Нью-Йорк так сильно, чтобы умереть за него. И я точно не люблю его настолько, чтобы жертвовать своей семьей.

– Ты говорила, что твоей дочери четырнадцать.

– Ага. Слова ей поперек не скажи. – Бруклин заметно рада смене темы разговора и улыбается с ласковым упреком. – Папа говорит, что она – расплата за то, как я вела себя в ее возрасте. Но у нее есть голова на плечах. Прямо как у мамы.

Мэнни усмехается. Он не помнит, перечил ли взрослым в детстве, но ему хочется думать, что так и было.

– Если я хоть чем-то могу помочь твоей семье, я сделаю что угодно.

Выражение лица Бруклин смягчается. Может быть, теперь он нравится ей немного больше.

– А я надеюсь, что у тебя получится стать таким, каким ты хочешь быть, – говорит она, заставляя его озадаченно моргнуть. – Знаешь, этот город сожрет тебя с потрохами, если ты ему позволишь. Не позволяй.

Затем она встает, потому что Падмини уже выходит из квартиры, все еще запихивая вещи в рюкзак, в то время как Айшвария подсовывает ей забытые вещи и пакеты с едой. Бруклин подходит, чтобы помочь. Пока женщины негромко переговариваются и вместе пытаются застегнуть молнию на рюкзаке, Мэнни обдумывает слова Бруклин. Предупреждение кажется ему очень многозначным.

Затем женщины спускаются, и он встает, чтобы помочь Падмини нести багаж, если она позволит. Вещей у нее немного, зато Айшвария с готовностью взваливает ему на руки два многоразовых пакета, набитых продуктами, и высокий термос для еды.

– Я готова, – говорит Падмини, взволнованно глядя на них. – И, эм-м, я взяла с собой ужин на всех нас, если хотите. А еще позвонила руководителю стажировки и сообщила ему, что в течение нескольких дней не смогу приходить на работу. Теперь у меня грипп. – Она пробует покашлять. – При гриппе ведь бывает кашель, да?

– Иногда, – говорит Мэнни, с трудом сдерживая улыбку.

– Ой. Ну, я еще сказала, что у меня температура сто десять[20] градусов и начались месячные. Он теперь будет думать, что я в бреду от того или другого.

– Поправляйся скорее, – сухо говорит Бруклин. – И пошли.

Они садятся в такси, которое везет их по скоростной магистрали Бруклин – Куинс. Большую часть поездки им открыт вид на ночной Манхэттен, и Мэнни с жадностью и восхищением любуется им, хотя и понимает, что смотрит на самого себя. Впечатлений много, даже чересчур: ркий, пугающий порядок шоссе, на котором половина водителей, похоже, решительно желает ехать наперегонки с другими. Высотки, нависающие над дорогой и выстраивающиеся вдоль нее. Мимолетные эпизоды из жизней других людей, проносящиеся мимо: вот пара спорит перед уродливой картиной, на которой изображена лодка; вот зал, полный людей, – вечеринка, наверное; вот старик обеими руками держится за пульт, указывает им на телевизор и орет. В какой-то момент их шоссе проходит между двумя другими, ныряет под третье и скользит вдоль служебной дороги, которая почему-то даже шире обычной. Безумие. Потрясающее безумие.

То же самое можно найти в любом другом большом городе… и все же в этом есть нечто большее. Мэнни чувствует, как в нем пульсирует жизнь. Опустив стекло, он высовывает лицо наружу, насколько позволяет ремень безопасности, и вдыхает стремительно обдувающий его воздух. (Водитель косо смотрит на него, но пожимает плечами и ничего не говорит.) Тогда Мэнни выдыхает, и машину встряхивает такой порыв ветра, что водитель изрыгает ругательство. Бруклин придерживает рукой волосы, чтобы те не слишком растрепались из-за сквозняка. Она бросает на Мэнни предупреждающий взгляд, прекрасно понимая, что он делает, и Мэнни в ответ извиняется улыбкой.

Но он ничего не может с собой поделать. Мэнни почти влюбился в город, а влюбленные мужчины не всегда поступают обдуманно или мудро.

Когда они прибывают по адресу, который Бруклин дала водителю, то останавливаются где-то в центре района, обозначенном на карте как Бедфорд-Стайвесант. Они выходят из машины и оказываются перед парой жилых домов из бурого песчаника, величественных и узких, которые, похоже, были отремонтированы и обставлены примерно в одно время. Один из них все еще выдержан в традиционном стиле: кованые ворота ведут к высокому крыльцу со ступеньками, а рядом с дверью на первом этаже даже висит мемориальная доска, гласящая, что этот дом является историческим памятником. А вот другой дом немного реконструировали: не осталось ни ступенек, ни ворот, а дверь квартиры, расположенной в полуподвале, теперь открывается прямо в красивый, выложенный кирпичом и засаженный растениями двор. Арочный вход с двойными дверями намного шире, чем у соседнего дома, а двери более современные. Мэнни замечает сбоку кнопку автоматического открывания дверей.

Падмини присвистывает.

– Какой роскошный, – говорит она, любуясь зданием. Затем, обращаясь к Бруклин: – Так ты, оказывается, богачка!

Бруклин усмехается, но останавливается на тротуаре, давая им возможность поглазеть и явно наслаждаясь их восхищением. И Мэнни отмечает, что она не возражает на «богачку».

– Мы остановимся вот в этом, – говорит она, кивком указывая на традиционный дом. – Если, конечно, ни для кого из вас не проблема подняться по ступенькам. Моя семья живет в том, что доступнее, – папа передвигается на инвалидной коляске. Вам придется потерпеть характер моей четырнадцатилетней дочери, но, если хотите, мы все тоже можем переночевать там.

– Я бы с удовольствием познакомился с твоей семьей, но и против ступенек ничего не имею, – говорит Мэнни. Падмини соглашается, и Бруклин ведет их к традиционному дому из бурого песчаника.

Внутри к словам Падмини о том, что дом «роскошный» прибавляется «а еще стильный». Кто-то отремонтировал его, оставив оригинальные детали: например, камин с настоящей мраморной полкой и лестницу с ковровым покрытием и перилами из красного дерева. Однако при этом их дополнили модернистской люстрой, похожей на застывший взрыв, и модной мебелью, настолько стильной, что удобной она быть просто не может. Впрочем, Мэнни все равно здесь нравится.

Но лучше всего другое: едва они входят в здание, Мэнни чувствует, как по его коже пробегают мурашки – к нему возвращается то ощущение, которое он испытал в доме Падмини и в своем собственном. Архитектурные линии становятся более четкими, текстуры стен – детальными. Свет горит чуть ярче, и в комнате пахнет свежестью.

– Да, так я и думала, – говорит Бруклин, широко улыбаясь. – Нет ничего более бруклинского, чем дома из бурого песчаника, ребята.

– Ты занимаешься недвижимостью? – спрашивает Падмини, все еще таращась по сторонам.

– Да, в общем-то, нет. У меня в собственности только эти два дома. Я здесь выросла. – Бруклин вздыхает и снимает туфли. Мэнни и Падмини быстро следуют ее примеру. – Папа купил оба дома в семидесятых. За этот отдал всего шестьдесят штук, за все здание. В те времена в городе жилось несладко. Белые бежали в пригороды, потому что не хотели, чтобы их дети ходили в школу вместе с маленькими Хосе и Жакитами. Так что, когда ударил кризис, здесь людям жилось раза в два тяжелее, чем везде. Но папа смог сохранить здания, даже когда налоги на недвижимость чуть не съели нас заживо. Когда мне было четырнадцать, я чистила унитазы и таскала мебель. Жожо даже не представляет, насколько хорошо ей живется.

– Так зовут твою дочь? – спрашивает Падмини.

– Ну да. Сокращенно от Жозефины. Назвала ее в честь Бейкер. – Бруклин качает головой, затем улыбается. – Как бы там ни было, теперь оба здания стоят миллионы. – Она манит их за собой, чтобы показать дом. – Я едва успела сделать второй дом доступным для инвалида, прежде чем весь квартал объявили историческим памятником. И слава богу, а то я бы до сих пор воевала с городскими властями и оформляла документы. И мне все равно пришлось пообещать, что я не стану модернизировать этот дом, чтобы успокоить особо буйных.

– Неужели кто-то был недоволен тем, что ты сделала дом удобным для инвалида-колясочника?

Она фыркает.

– Добро пожаловать в Нью-Йорк. – Она обводит рукой просторную кухню, украшенную лепниной. – В общем, этот дом мы сдаем в аренду туристам, для дополнительного дохода. – Она весело качает головой. – «Исторический таунхаус! С видом на город! Винтажная атмосфера!» Бац – пять штук в месяц за одну квартиру, а во время особых мероприятий и праздников и того больше. Город все грозится отнять у нас дома, но папа называет их «Резервным пенсионным фондом Клайда Томасона».

Бруклин выделяет им каждому по маленькой аккуратной гостевой комнатке и заказывает на ужин китайскую еду. У Куинс с собой есть то, что приготовила Айшвария, но она съедает лишь немного жареного риса и охотно делится идли и ароматным карри из баранины. Ужин скромный и проходит тихо, за кухонным островком, но как же Мэнни рад тому, что они могут просто ненадолго расслабиться и насладиться едой.

Только его грызет совесть, ведь аватары Бронкса и Статен-Айленда сейчас где-то в городе, одни, возможно, напуганы и точно в опасности. И где-то под всеми ними – в метро, во тьме – аватар Нью-Йорка одиноко дремлет на груде мусора, а рядом с ним нет никого, кто мог бы его согреть и защитить.

«Но это ненадолго, – мысленно клянется Мэнни. – Я скоро найду тебя».

А потом… что ж. Мэнни приехал в Нью-Йорк, потому что больше не желал оставаться прежним. Город отнял у него имя и прошлое, но лишь потому, что он уже был готов отказаться от них. Возможно, ему не следует стыдиться того, что город стал претендовать и на все остальное, включая те части его личности, которые Мэнни считал сомнительными или отвратительными. Конечно же, Нью-Йорк найдет применение и им. Ни один город не может существовать без типов вроде него – особенно этот город, – и, возможно, ему пора смириться с этим.

И так ли уж ужасно быть ужасным, если ты ставишь свою чудовищность на службу городу?

Эта мысль внезапно успокаивает его. Когда Мэнни устраивается на ночь, то почти сразу же засыпает и видит восемь миллионов великолепно-безжалостных снов.