Зов пустоты
– Ты сухая? – спросил резкий, нездоровый голос. – Совсем сухая? Я наполню тебя, мелкая мразь!
У Лудивины свело спазмом желудок, запершило в горле.
Она сделала долгий выдох, чтобы сдержаться, чтобы не дать страху одержать верх. Он все еще с ней говорил. Это хорошая новость. Он еще не добрался до нее и не стал избивать: нужно использовать этот шанс.
Почему он закрыл ее здесь, не изнасиловал ее сразу?
«Потому что он сомневается? Нет… Чтобы овладеть своей жертвой. Он хочет возбудиться сильнее. Этап поисков, наблюдения, само похищение – все это уже позади. Наступил новый этап наслаждения».
Лудивина вспомнила выводы, которые сделала, глядя на тело второй жертвы, Элен Триссо. Он избил ее, когда она уже была мертва.
«Все вышло не так хорошо. Наслаждение было не столь опьяняющим, как он себе представлял, и он избил ее от ярости, от разочарования…»
Он много фантазировал. Слишком много. Но когда доходило до дела, все выглядело совсем не так, как он воображал.
«Вот почему он держит меня взаперти. Он знает, что может в любой момент меня изнасиловать, но выжидает, терпит. Это последние мгновения эйфории, ведь, скорее всего, реальные ощущения окажутся куда менее сильными, чем он думает. Так что он наслаждается своей уверенностью: он меня изнасилует, он хочет, чтобы все было просто невероятно, прямо как в его мечтах, он пока еще верит в то, что так и будет, и наслаждение, которое он испытывает сейчас, в этот миг уверенности, едва ли не сильнее того, которое он получит потом».
– Вы меня изнасилуете? – спросила Лудивина, стараясь говорить дрожащим голосом. – Причините мне боль?
Никакого ответа.
– Я знаю, что вы меня… наполните, – настойчиво продолжала она. – Вы сами так сказали. Вы мною овладеете.
Она ждала ответа, с ужасом думая, что, возможно, лишь приближает собственную казнь.
Тишина.
Лудивина решила было, что он уже ушел, но тут же убедилась в обратном: за стеной раздался шум. Он пошевелился. Приложил ухо, чтобы лучше ее слышать? Нельзя допустить, чтобы он перевозбудился и больше не смог сдерживаться. Нужно подобрать верную дозу. Она с трудом сглотнула и попыталась найти идеальный тон: толика недоверия в море страха. Показать ему, что она пока сопротивляется, но подрывные работы идут как надо, и она вот-вот сломается:
– Вы же понимаете, я буду сопротивляться. Я не сдамся.
Лудивина хотела повлиять на его фантазии, хотела, чтобы он выбрал альтернативную версию, очерненную его желаниями, хотела вынудить его дождаться, пока она сама ему покорится, хотела, чтобы он не решился все испортить.
– Скажи еще! – гаркнул противный голос. – Скажи, что я тебя наполню.
Лудивине нужно было за секунду оценить состояние своего похитителя. Покориться ему и открыть путь неистовству, которое приведет к смерти? Отказаться и разъярить его, так что он, возможно, набросится на нее? Ей не хватало информации. Она попытала счастья, сделав упор на этом слове:
– Я знаю, что вы меня наполните. Вот почему вы ждете, пока я стану совершенно сухой. Чтобы меня залить.
Использовать его слова, проникнуть в его фантазии, чтобы проще было ими управлять.
– Еще, – потребовал он, как ребенок.
Лудивина сжала зубы. Он ничего ей не говорил. Его интонация отчасти терялась за толстой стеной. Но ей совершенно точно не хотелось, чтобы он вытащил ее отсюда. Если он ее увидит, если коснется ее, если их больше ничто не будет разделять, все тут же закончится, он не станет больше сдерживаться.
– Еще! – рявкнул он, на этот раз уже в ярости.
– Я… я… я мразь, – тут же забормотала она, лишь бы поддержать диалог. – Я ваша мразь. Мелкая шлюшка. Которую вы пронзите своим членом.
На этот раз она попыталась показать, что смирилась, чередуя горячее и холодное. Она добавила явно дрожащим голосом:
– Но я не позволю вам меня убить. Возможно, у меня уже не будет сил кричать, но я стану отбиваться, как фурия!
Пусть он почувствует, что она еще не дозрела, еще не выбилась из сил, но поймет, что она уже слабеет. Пусть ему захочется подольше подержать ее в этой дыре, чтобы она изнемогла, чтобы стала сговорчивее. Он не был некрофилом, не хотел насиловать труп, он ценил жизнь, наслаждался своей властью над другим человеком, своей жестокостью и ее воздействием на жертву. Он хотел полностью подчинить ее себе, хотел, чтобы она через свой унизительный страх наполнила его всесилием.
– Еще раз скажи эти слова, скажи, что я тебя наполню! – занервничал он.
В его тоне Лудивине послышалась лихорадочность… дыхание стало более резким.
«Он возбуждается».
Нужно ли продолжать?
Снова послышался шум: он что, встает?
– Я поняла, что вы изольетесь в меня, – тут же продолжила Лудивина, боясь, что он может перейти к действиям, если не получит то, чего хочет. – Вы сомнете мне груди, вцепитесь пальцами в живот, возьмете меня, как собаку.
Часть ее мозга оценивала риск, выбирала правильный тон, а другая часть использовала весь опыт, накопленный ею в работе с самыми жуткими извращенцами, чтобы найти верные слова. Она вспоминала всех, кого задерживала, все сообщения в сети, которыми эти ненормальные обменивались между собой или рассылали женщинам, маленьким девочкам… Подобные сумасшедшие использовали точные, неприкрытые слова, четко описывающие их сексуальные отклонения.
– Продолжай, – потребовал он спокойнее.
Лудивина сглотнула поднимавшуюся по горлу желчь.
– Я знаю, что вы меня изорвете, раскинете мне ляжки и вонзитесь глубже, а я буду плакать. Я это поняла.
Она не открывала глаза. Сжимала кулаки.
– Да, еще.
– Вы извергнетесь в меня, навалившись сверху всем телом, мои груди будут трястись в такт ударам, вы сделаете мне больно, входя в меня все глубже и глубже… Сначала я буду сухой, очень сухой, но вы будете наполнять меня все сильнее, с каждым ударом, так что я разорвусь, вы силой вонзитесь в мое тело, пробуравите меня…
Она собиралась резко сменить тему, напомнить ему, что она не готова, что ее сопротивление разрушит его мечту о полном подчинении, но тут услышала грубое, быстрое дыхание, и поняла.
«Он дрочит. Этот урод сейчас кончит!»
Если ей удастся довести его до оргазма, она выиграет немного времени, пока его жуткое либидо не заставит его вновь вернуться к ней.
Внезапно она осознала всю гнусность происходящего: она сидит в темноте, скорчившись, не имея возможности двинуться, желудок крутит от ужаса, но при этом пытается добиться хоть ничтожной отсрочки, играя в безумную игру с этим ненормальным.
Ее жизнь стоила того, чтобы попытаться хоть на час оттянуть конец.
– Вы войдете в меня спереди и сзади, – продолжила она, – очень глубоко, так что мне будет больно, до ужаса больно, вы ухватитесь за мою задницу, я буду стонать у вас в руках, смотреть на вас глазами, полными ужаса, но мое тело вам подчинится…
Она запретила себе представлять то, о чем говорила, и сосредоточилась на правильном выборе слов. Она часто повторяла «наполнить» и «залить», потому что поняла, что именно эти слова были важны, из чего она сделала вывод о том, что ему хотелось выплеснуть на нее свою сперму, залить ее, и таким образом утопить ее в своей силе, в своем могуществе. Она играла с этими образами, подбирала все возможные синонимы, старалась описывать их обоих, повторяла, что она будет в его власти. Она добавила к описанию унижения, которым он подвергнет ее, словно какой-то неживой предмет. Он ненавидел женщин. Она описывала унизительные сцены. Жестокие. Она была для него лишь живой куклой с покорным, испуганным взглядом, стонавшей от ужаса.
У нее страшно болел живот, желудок крутили все более сильные спазмы.
Он двигался по ту сторону стены. Снова и снова.
Хриплый рев дал Лудивине понять, что все кончилось.
Она замолчала, с тревогой ожидая продолжения.
Он выдохнул, что-то пробормотал себе под нос.
И ушел.
Лудивина уткнулась лбом в колени.
Она выбила себе небольшую отсрочку.
32
Небо над Парижем затянуло пепельным саваном, сквозь который в любую минуту должны были прорваться и обрушиться на город потоки слез.
Сеньон, Гильем и Лудивина в своем кабинете обрабатывали последние дела, готовясь разойтись по домам на выходные, как вдруг вся мебель в помещении подлетела от сильного удара. Послышался глухой, металлический шум – как они потом поняли, рев мотора, резко набирающего обороты перед ударом.
Они бросились к окну, выходящему на бульвар.
В решетку, отделяющую двор казармы от тротуара, врезался «Пежо 208»: передний бампер смял опору ограды, из-под капота валил дым.
Открылась дверца, водитель выбрался из-под раскрывшихся подушек безопасности, держа в руке какой-то длинный предмет, другой рукой ухватился за поваленную ограду, перепрыгнул через нее.
Лудивина даже не успела понять, что происходит, а на фасад здания в районе их окна уже обрушился ливень из пуль. Трое жандармов отпрянули назад.
Мужчина что-то вопил, но из-за грохота выстрелов следователь не могла разобрать слов.
Она увидела лицо нападавшего.
Человек на мопеде, смотревший на нее днем. Тяжелый, почти пустой взгляд. В условиях стресса ее перевозбужденный ум тут же нашел недостающее звено: она видела его в толпе, собравшейся возле тела Абдельмалека Фиссума.
«Приближенный имама!»
Они перешли к действиям. Террористическая ячейка приняла смерть Фиссума за сигнал. Это и правда был сигнал?
Воздух прошил сухой треск автоматной очереди. Он стреляет из АК-47, поняла Лудивина: вот что было у него в руке, когда он вылез из машины.
У парижского ОР не имелось никакой специальной защиты, поскольку само здание не было для этого приспособлено: старую казарму, где раньше взимали пошлину за въезд в город, сложно было перестроить. Двор отделяла от улицы ограда, на входе на каждый этаж стояли электронные кодовые замки. Защиту обеспечивали сами жандармы: большую часть времени они носили гражданскую одежду, но были обязаны всегда иметь при себе служебное оружие.
Сеньон уже целился из своего пистолета «ЗИГ Зауэр», укрывшись за стеной у окна. Лудивина вытащила пистолет и тоже спряталась у рамы, с другой стороны. Заметив, что к ним ползет Гильем, Сеньон мотнул головой:
– Давай в коридор. Вместе с остальными обеспечьте безопасность входов!
Напольная плитка разлетелась на осколки, потолок разорвало в клочья выстрелами.
Сеньон и Лудивина втянули головы в плечи.
– Сколько их? – спросил Сеньон, когда дождь из штукатурки на мгновение стих.
– Я видела одного. Но он хорошо вооружен.
– Водитель?
Она кивнула.
– Пуленепробиваемый жилет, – бросил ей Сеньон.
– Они в шкафу, я туда не пойду!
– Нет, у него! Кажется, на нем жилет. Плечи очень широкие. Типа тяжелого тактического.
Сеньон медленно поднялся, чтобы выглянуть в окно, и Лудивину охватила паника. Она представила себе, как по его лбу растекается красная кровавая каша. Она подумала о Летиции, о близнецах и ухватила его за ворот, дернула обратно в укрытие.
Совсем рядом с ними в фасад казармы врезались три пули. Старые стены стойко выдерживали натиск калибра 7,62.
Лудивина поймала взгляд Сеньона и помотала головой.
– Этот говнюк войдет в здание! – воскликнул он.
– У него нет бейджа, а двери крепкие.
– Они не выдержат!
Лудивина выругалась. Сеньон был прав. Коллеги из Бригады по борьбе с наркотиками на первом этаже – ребята не робкого десятка, но все они сейчас в состоянии шока. Она надеялась, что они в безопасности. У них нет никаких средств личной защиты, а у нападающего в руках автомат: понятно, что им для начала нужно где-то укрыться и лишь потом играть в героев. Особенно если на нападающем тяжелый бронежилет, которому не страшны девятимиллиметровые пули их табельных пистолетов. Жуткий калибр АК-47 легко крушил гипсокартонные стены: одной обоймы на тридцать пуль преступнику хватит, чтобы уничтожить всех жандармов в здании.
Если этот человек войдет в казарму, он устроит бойню.
Лудивина сделала три коротких выдоха, набираясь смелости, и выпрямилась в оконном проеме, вытянув перед собой руки: пистолет «СП-2022» как продолжение ее взгляда, указательный палец на спуске. И телом, и умом она была готова убивать.
Одетая в черное фигура приближалась к входной двери здания.
Окна Бригады по борьбе с наркотиками располагались как раз за спиной террориста, на линии прицела Лудивины. Если она промахнется, кто-то из ее коллег может угодить под шальную пулю.
Пока она колебалась, мужчина поднял голову и заметил ее.
Она рухнула на колени, а вокруг засвистели пули, и в волосах у нее запутались обломки стен.
Она открыла глаза в облаке пыли, сплюнула прилипший к губам осколок стекла.
– Он сейчас войдет! – предупредила она.
Сухой хлопок. Он снова выстрелил.
«Замок. Он хочет его взорвать!»
Вот подходящий момент.
Она вскочила, нашла внизу, под окнами, черную фигуру, скорректировала траекторию и увидела, как он поднимает на нее глаза и дуло автомата. Прежде чем он успел выстрелить, она открыла огонь. Три раза спустила курок.
После того как на Францию обрушилась волна терактов, совершенных радикальными исламистами, образ мыслей многих людей изменился: они адаптировались. И прежде всего адаптировались жандармы. Они должны были действовать эффективно. Чтобы выжить. Это чувствовалось во всем – и самой сложной переменой для жандармов старой закалки стала стрельба. Многие поколения жандармов учились стрелять в область таза. Парализующие выстрелы. Только в плохих фильмах можно было увидеть жандармов, стреляющих по мишеням на уровне черепа или сердца. Жандармерия должна была уметь отреагировать на агрессию: она могла нейтрализовать преступника, но ни в коем случае не убить его. После терактов все изменилось: теперь каждое занятие стрельбой заканчивалось точными выстрелами прямо в головы картонных мишеней. Современные террористы могли надеть пояс со взрывчаткой или спрятаться за спину заложника: вот почему каждый страж порядка был обязан уметь отреагировать, пусть даже и в самой трагической ситуации, и предотвратить еще более жуткую трагедию.
Жандармы учились убивать.
Лудивина не медлила ни секунды. Она заметила то же, что и Сеньон: слишком массивные очертания корпуса террориста. Тяжелый бронежилет. Она тут же сдвинула прицел на темную шевелюру нападающего.
Всего три пули. Первая ударилась о тротуар, вторая – о керамическую пластину, защищавшую жизненно важные органы преступника, а последняя застряла под воротом жилета, на уровне корпуса. Мужчина не дрогнул и в тот же миг выпустил автоматную очередь: одна из пуль оцарапала ухо Лудивины и вонзилась в оконную раму в паре сантиметров от нее.
Тут же в окнах первого этажа выросли два силуэта, послышались выстрелы. Парни из Бригады по борьбе с наркотиками оборонялись. Яростно. Почти в ту же секунду гром и пламя заполонили другую сторону двора: в бой вступили коллеги из Отдела посягательств. Потом беспорядочный грохот выстрелов раздался на всех этажах.
Жандармы действовали в состоянии шока, спешили, а террорист постоянно двигался, так что больше половины выстрелов не попало в цель. Остальные пули срикошетили от АК-47, застряли в керамических плитах, вонзились преступнику в пах, в колено, в руки, в горло, оторвали ему несколько пальцев. Три пули попали прямо в череп.
За десять секунд воздух наполнился запахом пороха так, что стало невозможно дышать.
Лудивина задыхалась.
Живая. Невредимая.
Она лежала на полу: ее туда бросил Сеньон.
Они растерянно переглянулись.
– Все нормально? – спросил он.
Она кивнула.
Они поднялись, и она рванулась было из кабинета, чтобы скорее оказать помощь коллегам. Сеньон остановил ее, указал на шкаф.
– Жилеты! На этот раз мы их наденем. Вдруг есть и другие самоубийцы. Может, это еще не конец.
Сеньон был прав, он сумел сохранить самообладание. Нужно было думать шире. Как можно скорее обеспечить безопасность здания на случай, если кто-то еще решит в суматохе проникнуть внутрь.
На лестнице их встретил мертвенно-бледный Гильем.
– Марко дважды ранен в ногу! – воскликнул он. – А Луи – в плечо. Возможно, шальной пулей.
– Больше никто не пострадал? – выдохнула Лудивина, готовившаяся к худшему.
– Кажется, нет.
– Наверху чисто! – завопил мужской голос.
– На втором этаже тоже, – ответила Магали, выбежавшая на лестницу с пистолетом в руках, вся в поту.
Все думали об одном. ОР выстоял.
На крыльце казармы, лицом к небу, открыв рот, лежал труп террориста. Внезапно начался дождь: потоки крупных, тяжелых капель смешались с его кровью. Дождь усилился, словно изо всех сил пытался поскорее стереть со ступеней казармы это красное пятно.
33
Сотрудники ОР словно стали глыбой, непроницаемой для воздействия извне. Людей спрессовала воедино непоколебимая нравственная солидарность.
Многие жандармы жили неподалеку, в зданиях близ казармы: они поспешили к своим домашним, чтобы успокоить их и успокоиться самим. В казарме повсюду обнимались на лестницах, зарывались носом в волосы детей, плакали в тишине рядом с женой или мужем, утешали друг друга, смеялись, говорили и тем самым гнали от себя страх. Здание ОР редко когда бывало так сильно наполнено жизнью.
Весь квартал оцепили, повсюду кишели полицейские, военные, пожарные, политики, журналисты, чудом просочившиеся сквозь оцепление зеваки, взволнованные жители окрестных домов.
Лудивина стояла с Сеньоном, Летицией и близнецами: те ни на миг не отлипали от отца. Когда в вестибюль с обеспокоенным видом вошел Марк Таллек, девушка кивнула ему в знак того, что все в порядке. К ее изумлению, он молча сжал ее в объятиях и долго прижимал к себе. Лудивина не сразу решилась ответить ему, но уже через мгновение уступила, отдалась во власть исходившего от него тепла. Ей было хорошо. Ее уже обнимали и Сеньон, и Летиция, но сейчас она испытывала нечто иное. Чувство, что она может совершенно расслабиться, подзарядиться, словно от батарейки. Она вдруг поняла, что до его появления чувствовала себя полностью опустошенной, что ей нужен был этот телесный контакт, эта поддержка.
Она обняла его в ответ.
Наутро полковник Жиан вызвал своих подчиненных в казарму жандармерии в Мезон-Альфор: ОР еще был закрыт, здание осматривали эксперты. Полковник сделал то, что должен сделать военачальник в подобный момент: он сообщил об удовлетворительном состоянии двух госпитализированных жандармов, задал рамки дальнейшей работы отдела, собрал вместе своих людей и объяснил им, что случится дальше. Казарму не будут долго держать закрытой, они очень скоро вернутся на свои рабочие места. Там проведут восстановительные работы, его людям наверняка будет тяжело вспоминать о происшедшем, без посттравматического стресса не обойдется, но вместе они сумеют его победить. В то же время ОР обязан вернуться к работе. Все должны дать показания, ответить на вопросы сотрудников Генеральной инспекции национальной жандармерии, ГИНЖ, не теряя при этом головы. Полковник вновь похвалил собравшихся за их быструю реакцию, за то, что во время нападения они сумели сохранить самообладание.
– Смерть всегда была частью нашей работы, – прямо заявил он. – На этот раз вам пришлось причинить смерть другому человеку, чтобы защитить себя, спасти товарищей, удержать ее вдали от ваших семей. Вы действовали сообща, и ваши действия были единственным возможным выходом в сложившихся исключительных обстоятельствах. Да, все вы несете личную ответственность за происшедшее, но не чувствуйте себя виноватыми, не корите себя. Помните: этот человек вынудил вас открыть огонь. Это было его решение, он сам пошел на самоубийство, он был крайне опасен, и потому вы имели полное право на самооборону. Он вас заставил, а вы действовали как истинные профессионалы: вы ответили ему должным образом. Я не хочу, чтобы вы напрасно себя винили. Смиритесь с тем, что вы сделали, примите свои действия, поскольку они были справедливы, законны и необходимы. С нами работают психологи, я прошу всех, кому понадобится профессиональная помощь, обратиться за ней. Не позволяйте действиям экстремиста сбить вас с толку.
Жиан не зря так настаивает на этой мысли, подумала Лудивина. Убийство человека вообще не входит в задачи сил охраны порядка: большинство ее коллег полагают своим долгом, своим призванием защищать людей, а не убивать их. Образы, звуки, запахи того раннего вечера навсегда останутся в их памяти, они точно не смогут забыть этот драматический момент в их карьере.
Полковник резко сменил тон, заговорил куда более самоуверенно, с обычной решимостью и авторитетом.
– Нападавший – исламист, в последний год ставший радикалом, – объявил он. – ГУВБ полагает, что он узнал о смерти имама Абдельмалека Фиссума, покровительством которого пользовался, и воспринял его убийство как удар со стороны французского государства. Он проследил за одним из наших сотрудников от места, где было обнаружено тело имама, до казармы и решил, что мы должны за все заплатить.
При этих словах Лудивина потупила взгляд. Она знала, что ни в чем не виновата – но террорист проследил именно за ней. Это она, сама того не зная, привела его к зданию ОР. Она сглотнула.
– ГУВБ задерживает всех подозреваемых из окружения имама, – продолжил Жиан.
Наконец-то, подумала Лудивина. Дождались, пока двое жандармов едва не погибли, и лишь после этого взялись за дело. Она понимала, каковы ставки в этой игре, знала, как важно оставлять на свободе, под наблюдением крупные фигуры из сети, знала, что ГУВБ таким образом пытается проникнуть как можно дальше, как можно глубже, но эта игра оказалась слишком опасной.
Жиан закончил свое выступление такими словами:
– Нам не докладывали о других нападениях, это был единственный случай. Возможно, аресты помешают оставшимся приверженцам имама собраться вместе. Вероятнее всего, напавший на нас человек принял решение сам, в порыве гнева. Ради обеспечения безопасности к нашей казарме будет приставлено несколько солдат армии, предупредите своих близких.
Он раздал указания на остаток выходных – всем жандармам оставаться на связи, не покидать город до понедельника, отвечать на запросы ГИНЖ, – и распустил собравшихся.
Затем полковник подошел к стоявшим в стороне Лудивине, Сеньону и Гильему и знаком попросил Магали собрать ее группу. Он подождал, пока зал опустеет, и лишь затем спокойно обернулся к внимательно смотревшим на него жандармам. Напористая Лудивина, гигант Сеньон, умник Гильем, Магали с каштановой челкой, высоченный Франк, лысоватый сорокалетний Бенжамен и начальник отдела, капитан Меррик.
– Я только что говорил с нашим управлением. ГУНЖ уведомило меня о том, что расследованием займемся мы. Будем работать с ГУВБ.
Все переглянулись. Такое случалось не часто. Обычно подобные дела не доверяли жандармам: чаще всего ими занималось АТУ либо полиция под надзором отдела С1 – антитеррористического отдела прокуратуры Парижа, специалистов в этой сфере.
– Подарок, чтобы нас задобрить? – предположила Магали.
– Нет, сотрудники ГУВБ считают, что мы хорошо знаем дело, и потому не следует терять времени и отказываться от услуг профессионалов.
Лудивина подумала о Марке. Был ли он как-то связан с этим решением? И если да, то он сделал это из профессиональных соображений или по велению чувств?
«Тебя несет, красотка… Он не дурак. Если он хоть как-то в этом участвовал, то лишь потому, что считает: так расследование пойдет быстрее и эффективнее. Твои прекрасные глаза тут ни при чем».
– Будем работать вместе с ББТНЖ?[29] – спросил Франк.
– Нет, исключительно под моим начальством. Не радуйтесь понапрасну, ГУВБ остается во главе расследования, мы только помогаем. Наверное, почти все вы уже знакомы с комиссаром Таллеком, он отвечает за связь с ГУВБ. Лейтенанта Ванкер я назначаю руководителем расследования с нашей стороны: она уже хорошо знакома с делом.
Лудивина кивнула полковнику в знак благодарности.
– Где мы будем работать, полковник? – спросил Меррик.
– Надеюсь, во вторник или в среду мы вернемся в свои кабинеты, а если не получится, обоснуемся здесь, пока казарма не будет готова. Но вот на сегодня и завтра у нас нет рабочего места, придется импровизировать.
– Кто допрашивает задержанных подозреваемых? – поинтересовался Меррик.
– Этим занимается ГУВБ. Если они захотят поделиться с вами информацией – хорошо, если нет – обойдитесь без нее.
– То есть мы у них на побегушках, – мрачно подытожил Франк. – Будем подбирать крошки.
– Радуйтесь тому, что нас вообще не отстранили от этого расследования, – бросил ему Жиан. – Капитан, будете отчитываться передо мной каждый день.
– Да, полковник, – ответил Меррик уже в спину Жиану, удалявшемуся по направлению к поджидавшим его офицерам ОР.
Меррик был крепким, весьма привлекательным мужчиной с харизмой скорее хулигана, чем военного. Из-за его фамилии почти все в жандармерии за глаза называли его «Человек-слон». Он успел поработать в знаменитой ГНН, группе надзора и наблюдения, элитном отряде, агенты которого были способны внедриться в самые закрытые преступные сети: его внешность носила отпечаток увиденного и пережитого; подчиненным казалось, что пережил он немало. Он обернулся к Луди-вине:
– Вы уже работаете с комиссаром Таллеком, позвоните ему и узнайте, что мы можем от них получить. А я тем временем организую вместе со всеми остальными рабочее место. Мы расположимся в общественных помещениях нашей казармы, в пустом зале на первом этаже жилого здания А, где устраивают праздники. Напоминаю, вы все остаетесь на посту: обстоятельства исключительные, так что вы можете совершать личные звонки по своим рабочим телефонам, но в остальном придерживаемся регламента. Я постараюсь достать здесь кое-какие материалы для работы, прежде чем мы вернемся в казарму. Лейтенанты Дабо и Капелль, вы пойдете со мной. Трин и остальные, вы займетесь поисками мебели для наших рабочих мест.
Времени опомниться от пережитого у жандармов не было.
Лудивина дозвонилась Марку только в субботу вечером. Он сдержанно описал происходящее в ГУВБ и принялся расспрашивать, как она себя чувствует.
– Дай нам какую-нибудь работу, – попросила она. – Нам удалось установить личность нападавшего: его зовут Карим. Мы изучаем его данные, звонки, окружение. У нас больше нет никакого материала, все проверки тянутся неимоверно долго, мы уже рвем на себе волосы, так что ГУВБ нет никакого смысла заниматься всем тем же!
– Объединим наши сведения. Никогда не знаешь, может, мы что-то упустили. Продолжайте искать.
– Задержанные говорят?
– Нет, они не из болтливых.
– Вам удалось установить, был ли это волк-одиночка или они собирались напасть группой?
– Исламист не может быть волком-одиночкой, это образ, который используют в СМИ. У волка-одиночки есть собственная идеология, а все джихадисты исповедуют одни и те же идеи. Когда джихадист действует в одиночку, мы говорим об «обособленном исполнителе».
– Хорошо, но скажи, он действовал в одиночку или просто поспешил и побежал вперед своих товарищей? Вы всех арестовали?
– Пока трудно сказать. Все люди из окружения Фиссума, за которыми мы следили, уже за решеткой, это точно. Остается узнать, насколько обширна их сеть и всех ли паршивых овец мы обнаружили. Мы ведем допросы, посмотрим, что это даст и был ли у них общий план.
– Ты хочешь, чтобы наша группа сосредоточилась на ком-то конкретном?
– Нет, занимайтесь Каримом. Но тебя и твою группу я попрошу не терять из виду убийцу Лорана Брака и Фиссума. Это для вас главное.
Он был прав. Обстоятельства сдвинули фокус расследования, в хаосе происходящего приоритеты легко менялись, но нельзя было забывать об основном: серийный убийца оставался на свободе.
– Думаешь, он может быть среди подозреваемых, которых вы задержали? – спросила Лудивина.
– Вряд ли. В том, что он сделал с Браком и Фиссумом есть логика, отличная от той, которой руководствуются наши задержанные.
– Я сделаю все, что смогу.
Марк на миг замолчал. Она слышала в трубке его дыхание.
– Лудивина? Я ничего не понимаю. Это все полное безумие. Мне кажется, с нами играют.
– Мы найдем его, поверь.
Марк выдохнул в трубку. Казалось, он смертельно устал.
– Надеюсь. У меня прямо мандраж. Словно что-то вот-вот случится.
34
Джинн умел показать, что он незаменим.
Незаменимых людей не бывает. Таким был только Джинн.
Две женщины, которых он любил больше всего на свете, умерли. Два ориентира, единственные ниточки, связывавшие его с другими людьми, с любовью. Но они оборвались, и Джинна уже ничто не могло удержать. Ничто не казалось ему слишком суровым, слишком безжалостным, слишком зверским. Ведь в глубине души он знал, что, если смерть – даже внезапная, даже самая жестокая – забирает человека, значит, так решил Бог. Таков план Господа, недоступный пониманию человека. Люди должны доверять Богу, не сомневаться в нем и каждый день делать тот или иной выбор, помня, что в конце концов случится лишь то, что действительно угодно Всевышнему.
Иншааллах.
Его вера, поначалу лишь тлевшая угольком, медленно, постепенно укреплялась. Она помогла ему преодолеть полный отчаяния отрезок его земного пути. Он никак не мог принять невыносимое, несправедливое, принять произвол судьбы: ему было слишком больно. Но когда он думал, что его ласковая мать и Нура умерли потому, что так решил Бог, то мог с этим смириться. С трудом, но все-таки мог. Это означало, что хаос все же не правит вечностью. Что во всем есть смысл, пусть даже и недоступный глупому человеку. И что однажды Джинн вновь встретится с ними, его приведет к ним любовь Бога.
Он не был одним из тех радикалов, которых сам считал недостойными общения экстремистами. Он попросту верил со страстью человека, озаренного внутренним светом. Он не обладал познаниями в теории. Бог был везде, и этого ему было вполне достаточно.
В это же время сторонники «Хезболлы» поняли, что их товарищ изменился. Он стал их воином, художником по оружию, к услугам которого они тайно обращались, поскольку он так и жил по прежнему адресу: он был изобретателен, подбирал в своем тускло освещенном подвале сложные химические смеси, мастерил бомбы так же легко, как иные пишут картины. Джинн должен был погибнуть под пулями в уличных боях, но уцелел милостью Господа. В какой-то момент его вписали в ряды мучеников, взрывающих себя в толпе врагов, но затем вышестоящим чинам, знавшим о том, как он умен и как легко адаптируется, пришло в голову нечто иное.
Для начала – чтобы проверить, – его обучили английскому.
Он так никогда и не узнал о том, что его судьбу решили всего несколько недель. Если бы Джинн не продемонстрировал исключительный талант к языку Шекспира, то попал бы в программу психической обработки, готовящую «волонтеров»-самоубийц.
Но Джинн быстро учился новому.
Так быстро, что «Хезболла» отправила его на новую подготовку: он начал учиться. Он изучал мир. Его культуру, географию, геополитику. Его ловушки. Его слабые места. Он научился обходить. «Хезболла» хотела узнать, сумеет ли Джинн врать. Он оказался лучшим в этом деле. Он не врал, а жил тем, о чем рассказывал. Сжившись со своими словами, он черпал факты не в творческих зонах мозга, которые отвечают за ложь, но в зонах, ответственных за воспоминания, – словно и правда пережил то, что изображал. Ему было известно все об НЛП, или нейролингвистическом программировании. Он знал, что природой заложено так, что его тело через позы и жесты непроизвольно демонстрирует эмоции, которые он испытывает, и постарался целиком перепрошить собственную материнскую плату, – чтобы сделать всякий жест продуманным, чтобы ничто более не выдавало его мыслей, если только он сам этого не захочет. Беседуя с кем-то, Джинн анализировал движения глаз собеседника и связь с тем, что тот говорил: так он понимал, где его собеседник подсознательно черпает информацию – в творческой зоне мозга или в памяти. Он стал экспертом-синергологом. Он ничего не принимал за чистую монету, но разбирал всю совокупность того, что ему демонстрировал другой человек: его поведение, подбор слов, малейшие жесты и взгляды: он выяснял, кто перед ним, правша или левша, определял, какое полушарие доминирует у собеседника и таким образом структурировал проведенный им анализ. Никто – или почти никто – больше не мог соврать Джинну. Никто больше не знал, говорит ли Джинн правду.
Когда «Хезболла» решила, что он способен обмануть знаменитый американский полиграф – «детектор лжи», который используют ЦРУ и ФБР, – его отправили за границу с заданием.
За долгие годы «Хезболла» сумела поставить своих сторонников из числа шиитов на ключевые должности в таможне и потому контролировала значительную часть границ Ливана. Изготовить «настоящие» документы теперь было сравнительно легко.
Поэтому Джинн на протяжении нескольких лет путешествовал под вымышленными именами, достоверно изображая их обладателей. Он воспользовался этой возможностью, чтобы выучить французский язык и довести до совершенства знание литературного арабского. Джинн – выходец из более чем скромной семьи – научился мастерски лавировать в мире глобальной экономики.
Спустя годы он стал ключевой фигурой в Партии Аллаха.
«Хезболла» жила на иранские деньги. Шииты помогали шиитам в мире, населенном в основном суннитами. Чтобы выжить, нужно было непременно придерживаться определенной стратегии. Иран мечтал о расцвете шиизма на всем Ближнем Востоке и потому испокон веков финансировал «Хезболлу». Но вот та, напротив, не желала зависеть от чужой страны, боялась, что эта зависимость повлияет на отношения с Сирией – соседом и посредником в отношениях с Ираном, ведь именно через Сирию поступала большая часть денег и оружия. «Хезболла» стремилась изменить собственные источники доходов, лелеяла безумную надежду на то, что однажды добьется финансовой независимости. Вот почему «Хезболла» сделала все, что могла, с тем, что имела. Купилась на обещание легких денег.
Долина Бекаа, где уже располагалось несколько тренировочных лагерей «Хезболлы», стала одной из крупнейших территорий – производителей марихуаны. Договор был простым: фермеры неустанно, независимо и исключительно под собственную ответственность – на случай появления полицейских – растят коноплю, но продажа идет исключительно через посредничество «Хезболлы». Последняя контролирует таможню и потому легко может ежегодно отправлять в Европу гигантские партии наркотика. Куда более жуткие вещества поставляли из Южной Америки. «Хезболла» вскоре объединила усилия с колумбийскими и мексиканскими картелями и начала переправлять их кокаин в Африку, поскольку попасть туда было гораздо легче, чем в США или в Европу: там не было слежки со стороны УБН[30] или, хуже того, американской армии. Наркотики везли через всю Африку до самого Ливана, подконтрольные «Хезболле» границы которого открывались словно по волшебству. Затем через ливанские порты, подконтрольные «Хезболле» или по крайней мере находящиеся под ее влиянием, наркотики беспрепятственно добирались морем до Европы.
Зависимость нечестивых наркоманов каждый год обеспечивала «Хезболле» миллионы долларов дохода.
Читать бесплатно другие книги:
