Дай мне руку, Тьма Лихэйн Деннис

Как-то в детстве отец взял меня с собой на крышу только что сгоревшего дома.

Вызов пришел, когда мы, совершали экскурсию по пожарной части, поэтому я уселся рядом с ним на переднее сиденье пожарной машины, с замиранием ощущая крутые повороты, оглушительный рев сирен и черную синеву дыма впереди нас.

Через час пламя было погашено, я уселся на край тротуара, и каждый пожарный почему-то считал своим долгом взъерошить мои волосы и угостить хорошей порцией хот-дога. Я все еще наблюдал за их работой, когда пришел отец, взял меня за руку и повел к пожарной лестнице.

Тяжелый едкий дым проникал в наши волосы, стелился по кирпичам, а мы всё поднимались и поднимались. Через разбитые стекла видны были выгоревшие обуглившиеся полы. Сквозь провалы в потолке струились потоки грязной воды.

Этот дом наводил на меня ужас, и когда мы добрались, наконец, до крыши, отцу пришлось взять меня на руки.

— Патрик, — прошептал он, когда мы шли по гудроновому покрытию, — все уже кончилось. Разве ты не видишь?

Я посмотрел вниз и увидел желто-синие стальные небоскребы города, простиравшегося до горизонта. Но под нами была гарь, духота и разруха.

— Видишь? — переспросил отец. — Здесь безопасно. Мы остановили огонь на нижних этажах. Он не может достать нас здесь. Если загасить все на корню, он не разгуляется и не поднимется вверх.

Он погладил меня по голове и поцеловал в щеку.

Но меня била дрожь.

Пролог

Сочельник, 18.15

Три дня тому назад, в первую праздничную зимнюю ночь был тяжело ранен Эдди Брюэр, мой друг детства. Он был одним из четырех человек, застреленных в фешенебельном универсаме. Но не грабеж был причиной случившегося. Убийца, Джеймс Фейхи, недавно расстался со своей подружкой Лорой Стайлз, кассиршей круглосуточной смены. В 11.15, когда Эдди Брюэр как раз наполнил свой бокал спрайтом со льдом, Джеймс Фейхи вошел в помещение и дважды выстрелил в Лору Стайлз: один раз в лицо и дважды в сердце.

Затем он прострелил голову Эдди Брюэра и спустился вниз в отдел замороженных продуктов. Там он увидел пожилую вьетнамскую пару, съежившуюся в молочной секции. Каждый из них получил по две пули, после чего Джеймс Фейхи счел свою работу завершенной.

Он вышел на улицу, сел в свой автомобиль, приклеил скотчем к боковому зеркалу судебное постановление, которого добились против него Лора Стайлз и ее семья, повязал голову одним из бюстгальтеров Лоры, отхлебнул виски и выстрелил себе прямо в рот.

Джеймс Фейхи и Лора Стайлз скончались на месте. Пожилой вьетнамец умер по дороге в Карни-хоспитэл, его жена — несколькими часами позже. Эдди Брюэр, однако, находится в коме, и хотя врачи настроены пессимистически, они все же вынуждены признать, что наличие жизни в нем носит сверхъестественный характер.

Пресса сильно ухватилась за это высказывание, потому что Эдди Брюэр, который, насколько я помню, никогда не имел ничего общего со святостью, стал священником. Правда, в ночь, когда в него стреляли, он не был при исполнении, да и одет был обычно — свитер и кожаная куртка, поэтому Фейхи трудновато было угадать его сан, да и вряд ли это имело для него какое-либо значение. Но пресса то ли от атмосферы рождественских праздников, то ли от радости, что в обыденной теме убийств появилась свежая струя, разыграла эту историю по всем правилам.

Телекомментаторы и главные редактора газет дошли до того, что связали нападение на Эдди Брюэра с первыми признаками апокалипсиса, в результате чего вокруг церкви в его приходе Лоуэр Миллз и больницы, где он лежал, было установлено круглосуточное дежурство. Таким образом, Эдди Брюэр, безвестный священнослужитель и весьма скромный человек, претендовал на звание мученика, независимо от того, умрет он или нет.

Правда, все это не имеет ничего общего с кошмаром, навалившимся на меня и еще нескольких человек два месяца тому назад, кошмаром, стоившим мне ранений, которые, по мнению врачей, должны будут когда-нибудь зажить, хотя моя правая рука до сих пор не обрела былую чувствительность, а рубцы на лице иногда сильно горят, хотя ради них я отрастил бороду. Нет, тяжело раненный священник и серийный убийца, вошедший в мою жизнь, недавняя «этническая чистка», проведенная в бывшей советской республике, или мужчина, обстрелявший клинику абортов недалеко отсюда, или другой киллер, расстрелявший десять человек в штате Юта и еще не пойманный — все они никак не связаны между собой.

Но иногда меня не покидает ощущение, что это не так, и что все они связаны какой-то невидимой нитью, и что если б нам удалось вычислить, где она начинается, и потянуть за нее, все стало бы на свои места, загадка была бы разгадана.

Как уже отмечалось, свою бороду я начал отращивать с Дня Благодарения. Первая в моей жизни борода, и она вызывает у меня постоянное удивление, особенно по утрам, когда смотрюсь в зеркало. Можно подумать, я по ночам мечтаю о гладкой коже, как у младенца, которого овевают только сладостные ветры да материнская нежность.

Мой офис — «Кензи & Дженнаро: частные расследования» — закрыт. Полагаю, в нем сейчас раздолье для пыли и пауков: возможно, первая паутина расположилась в углу позади моего письменного стола, вторая — за столом Энджи, которая ушла в конце ноября, и я стараюсь не думать о ней. И о Грейс Коул тоже. И о ее дочери Мэй. И вообще ни о чем.

В соборе на противоположной стороне улицы закончилась месса, и большинство прихожан, видимо, по причине необычайно теплой погоды — где-то выше нуля даже после захода солнца — разбрелись вокруг, и их звонкие голоса в ночном воздухе желали друг другу доброго здоровья и веселых праздников. Слышны были замечания по поводу погоды: до чего неустойчива она была весь год — лето холодное, а осень теплая, затем внезапно ударили холода, и ничего удивительного, если рождественское утро преподнесет еще какой-нибудь сюрприз.

Кое-кто вспомнил Эдди Брюэра, о нем поговорили немного, но не слишком долго, чтобы не портить себе праздничное настроение. Но все-таки, вздыхали они, как безумен этот мир! Безумен, безумен, безумен… Слышалось то тут, то там.

Совсем недавно я просиживал здесь почти все свое время. С балкона мог наблюдать за людьми. И хотя зачастую бывало холодновато, от чего моя больная рука деревенела, а зубы били мелкую дробь, единственное, что удерживало меня здесь, это человеческие голоса.

По утрам я выносил свой кофе на свежий воздух и сидел здесь, наблюдая за школьным двором напротив. Мальчишки в голубых спортивных штанишках и таких же галстуках и девчонки в светлых беретах и клетчатых юбочках гонялись друг за другом по площадке. Их резкие выкрики и стремительные движения, их неуемная энергия действовали на меня по-разному: то утомляюще, то вдохновляюще, в зависимости от настроения. В плохие дни их возгласы, казалось, вонзались в мой хребет как осколки стекла. В хорошие же, несмотря на мои невеселые воспоминания, я чувствовал прилив бодрости, своего рода глоток свежего воздуха.

В конечном итоге, написал он, остается боль. Каждый раз, когда я ощущал ее, я открывал конверт и вынимал записку.

Объявился он той теплой осенью, когда погода, казалось, совершенно вышла из своего графика, когда все вокруг перевернулось и стало с ног на голову: к примеру, вы смотрите в яму в земле и видите там звезды и созвездия, а взглянув на небо, — грязь и свисающие деревья. Как если бы кто-то ударил ладонью по глобусу и весь мир, по крайней мере мой собственный, пошел кругом.

Иногда ко мне заходили Бубба, Ричи, Девин или Оскар. Мы сидели, болтали о футбольных матчах, о боулинге или просто о фильмах. Мы не говорили ни о прошлой осени, ни о Грейс, ни о Мэй. Мы не вспоминали Энджи. И мы никогда не говорили о нем. Он сделал свое черное дело, и нечего говорить об этом.

В конечном итоге, сказал он, остается боль.

Эти слова, написанные на клочке белой бумаги, размером 8 на 11, заворожили меня. Такие простые, они иногда кажутся мне высеченными на камне.

Глава 1

Наш офис находился в башне, и мы с Энджи как раз пытались привести в порядок кондиционер, когда позвонил Эрик Голт.

Обычно середина октября в Новой Англии такова, что поломка кондиционера не вызывает осложнений. Сломанный обогреватель — другое дело. Но осень была не совсем нормальной. В два часа дня температура достигала двадцати с лишним градусов, а жалюзи на окнах все еще сохраняли влажный и удушливый запах лета.

— Может, нам позвать кого-нибудь, — сказала Энджи.

Я хорошенько хлопнул ладонью по кондиционеру, включил его снова. Никакого результата.

— Спорим, это привод, — сказал я.

— То же самое ты говорил, когда сломалась машина.

— Гм… — Я молча сверлил кондиционер взглядом секунд двадцать.

— Ругай его страшными словами, — сказала Энджи. — Вдруг поможет.

Я перевел свой взгляд на нее, но получил не больше отклика, чем от кондиционера. Очевидно, мне надо поработать над своим взглядом.

Зазвонил телефон, и я снял трубку с тайной надеждой, что тот, кто звонил, разбирается в механике. Но это был всего лишь Эрик Голт.

Он преподавал криминалистику в университете Брайса. Мы встретились с ним, когда он еще читал лекции в Массачусетсом университете, и я прослушал пару его курсов.

— Понимаешь что-нибудь в кондиционерах?

— Пробовали включать-выключать? — спросил он.

— Да.

— И ничего не сдвинулось?

— Абсолютно.

— Постучите по нему пару раз.

— Пробовали.

— Тогда зовите мастера.

— Спасибо за помощь. Она нам очень пригодилась.

— Ваш офис по-прежнему в башне?

— Да. А что?

— У меня для вас солидная клиентка.

— В чем же дело?

— Хотелось бы, чтоб она наняла вас.

— Прекрасно. Приводи ее сюда.

— В башню?

— Разумеется.

— Ты не понял, хотелось бы, чтоб она наняла вас.

Я обвел взглядом наш крошечный офис.

— Ты прав, Эрик, здесь холодновато.

— Сможешь приехать в Льюис Уорф, скажем, завтра в девять?

— Думаю, да. Как ее зовут?

— Дайандра Уоррен.

— В чем ее проблема?

— Думаю, лучше она скажет это тебе сама. С глазу на глаз.

— Идет.

— Я тебя там завтра встречу.

— Тогда увидимся.

Я собрался повесить трубку.

— Патрик.

— Да?

— У тебя есть младшая сестра по имени Мойра?

— Нет. У меня есть старшая, и ее зовут Эрин.

— О!

— В чем дело?

— Ничего. Завтра поговорим.

— Тогда до завтра.

Я повесил трубку, взглянул на кондиционер, затем на Энджи, снова на кондиционер и позвонил, наконец, мастеру.

Дайандра Уоррен жила на верхнем этаже пятиэтажного дома в Льюис Уорф. Из ее окон открывалась панорама порта, огромные окна в деревянных рамах заливали восточную часть этажа мягким дневным светом. Сама она напоминала тип женщины, которой в принципе ничего не нужно, по крайней мере в этой жизни.

Волосы медового оттенка струились по ее челу изящной ниспадающей волной, переходя по бокам в мальчишескую стрижку. Ее темная шелковая блузка и светло-голубые джинсы были с иголочки, а точеные черты лица с нежной и прозрачной, золотистого оттенка кожей напоминали воду в хрустальном сосуде.

Она открыла дверь и сказала: «Мистер Кензи, мисс Дженнаро» мягким, таинственным шепотом, предполагавшим, что в случае необходимости ее все равно услышат. «Пожалуйста, входите».

Квартира была прекрасно обставлена. Диван и кресла в гостиной были обиты кремовой тканью, что гармонировало с кухней из карельской березы и красно-коричневыми тонами персидских и американских ковров, устилающих паркетный пол. Сочетание цветов придавало жилищу тепло и уют, но сама хозяйка излучала спартанскую строгость, явно не собираясь уделять внимание светским беседам и вообще каким-либо сантиментам.

К окнам примыкала оголенная кирпичная стена, которую подпирала блестящая металлическая кровать, гардероб из орехового дерева, три книжных стеллажа из березы и письменный стол. В квартире не было никаких стенных шкафов и вообще никакой одежды. Казалось, хозяйка пользовалась только свежевыстиранным, отглаженным бельем, которое уже ждало ее, когда она выходила из душа.

Она провела нас в гостиную, и мы уселись в кресла, сама она после некоторого колебания выбрала диван. Нас разделял кофейный столик из дымчатого стекла, в центре которого лежал обычный почтовый конверт, а слева от него — пепельница и старинная зажигалка.

Дайандра Уоррен улыбнулась.

Мы улыбнулись в ответ. — «Хотелось бы поскорее познакомиться с делом».

Ее глаза расширились, и улыбка застыла на лице. Возможно, она ждала от нас каких-либо подтверждений нашей достаточно высокой квалификации, перечисления наших достижений на расследовательской ниве.

Улыбка Энджи увяла сама собой, но я задержал свою еще на несколько секунд. Надо же было все-таки создать имидж эдакого удачливого детектива, вызволяющего потенциального клиента из беды. Патрик Кензи по прозвищу «Живчик». К вашим услугам.

Дайандра Уоррен сказала:

— Не знаю, как и начать.

Энджи произнесла:

— Эрик сказал, у вас неприятности, и мы, возможно, сумеем помочь вам.

Она кивнула, и радужка ее светло-карих глаз на какой-то миг будто рассыпалась, высвобождая изнутри нечто потаенное. Она поджала губы, взглянула на свои тонкие руки, и в тот момент, когда она подняла голову, входная дверь отворилась и вошел Эрик. Его рыжие с проседью волосы были стянуты на затылке в нечто, напоминающее ослиный хвост, но в целом он выглядел лет на десять моложе своих сорока шести или семи — насколько мне известно. На нем были брюки цвета хаки и полотняная рубаха под темной спортивной курткой с оторванной нижней пуговицей. Спортивная куртка смотрелась на нем несколько странно: создавалось впечатление, что портной не рассчитывал на револьвер, торчащий на бедре у Эрика.

— Привет, Эрик. — Я протянул ему руку.

Он пожал ее.

— Рад, что ты вырвался, Патрик.

— Здравствуй, Эрик. — Энджи протянула свою руку.

Когда он склонился, чтобы пожать ее, то понял, что все увидели его револьвер. Он вспыхнул и на секунду закрыл глаза.

— Буду чувствовать себя гораздо лучше, если ты оставишь свой револьвер на кофейном столике, пока мы не уйдем, — сказала Энджи.

— Я выгляжу дураком, — ответил он, пытаясь изобразить улыбку.

— Пожалуйста, Эрик, — вмешалась Дайандра, — оставь его на столе.

Он расстегнул кобуру так, словно боялся ее укуса, и положил кольт 38-го калибра на конверт.

В его глазах я увидел смущение. Эрик Голт и револьвер были так же несовместимы, как икра и хот-дог.

Он сел рядом с Дайандрой.

— Мы тут немного перетрухнули.

— Почему?

Дайандра вздохнула.

— Видите ли, мистер Кензи и мисс Дженнаро, по профессии я психиатр. Дважды в неделю читаю лекции в Брайсе и консультирую сотрудников и студентов — вдобавок к своей обычной практике. В моей работе можно ожидать чего угодно — опасных клиентов, пациентов с самыми разными диагнозами: психопаты, с которыми остаешься один на один в крохотном кабинете, параноидальные диссоциативные шизофреники, мечтающие заполучить твой адрес, и т. п. Вся жизнь наполнена страхом. Ждешь, что в один прекрасный день он станет реальностью. Но это… — Она взглянула на конверт, который лежал на столике. — Это…

— Попробуйте рассказать, как «это» началось, — сказал я.

Она откинулась на спинку дивана и на мгновенье закрыла глаза.

Эрик слегка дотронулся рукой до ее плеча, отчего она тряхнула головой, хотя глаза ее оставались закрытыми, тогда он переместил руку на ее колено, глядя на нее так, будто не понимал, как она там оказалась.

— Однажды утром ко мне в университет пришла студентка. По крайней мере, так она представилась.

— У вас есть сомнения? — спросила Энджи.

— Тогда не было. Она предъявила студенческий билет. — Дайандра открыла глаза. — Но когда я потом проверила списки, она в них не значилась.

— Как ее звали? — спросил я.

— Мойра Кензи.

Я взглянул на Энджи, но она только повела бровью.

— Видите ли, мистер Кензи, когда Эрик назвал ваше имя, я ухватилась за него, надеясь, что вы ее родственник.

Я задумался. Кензи — не столь уж распространенная фамилия. Даже там, в Ирландии, нас всего несколько человек в Дублине и еще несколько в районе Ольстера. Учитывая жестокость и насилие, царившие в сердцах моего отца и его братьев, не так уж плохо, что наш род постепенно вырождается.

— Вы сказали, Мойра Кензи, девушка?

— Да.

— Значит, она молода?

— Девятнадцать, может, двадцать.

Я покачал головой.

— Тогда нет, я ее не знаю, д-р Уоррен. Единственная Мойра Кензи, с которой я знаком, — это двоюродная сестра моего покойного отца. Ей шестьдесят с лишним, и она не покидала Ванкувер уже двадцать лет.

Дайандра кивнула, коротко, строго, и ее зрачки затуманились.

— Что ж, тогда…

— Доктор Уоррен, — сказал я, — что случилось, когда вы встретили эту Мойру Кензи?

Она поджала губы и взглянула сначала на Эрика, затем на мощный потолочный вентилятор. Свои слова она скорее выдавливала, чем произносила, но я понял, она решила довериться нам.

— Мойра, — сказала она, — подруга некоего мужчины по имени Херлихи.

— Кевин Херлихи? — спросила Энджи.

Золотистая кожа Дайандры Уоррен побледнела и в эти минуты напоминала цвет яичной скорлупы. Она кивнула.

Энджи взглянула на меня, снова многозначительно подняв брови.

— Вы его знаете? — спросил Эрик.

— К сожалению, — сказал я. — Приходилось встречаться.

Кевин Херлихи вырос среди нас. У него было довольно приятная, немного простоватая внешность — долговязая фигура, бедра, напоминавшие круглые дверные ручки, и непослушные, довольно жидкие волосы, которые, казалось, он призывал к порядку с помощью туалетной раковины и мощного потока воды из-под крана. В двенадцать лет ему благополучно удалили из горла раковую опухоль. Однако рубцы от операции сделали его голос ломким, визгливым, напоминающим вечно раздраженное хныканье девочки-подростка. Он носил специальные очки, которые делали его глаза выпуклыми, как у лягушки, и старался одеваться по моде, так как был аккордеонистом в местном танцевальном оркестре. Он был правой рукой Джека Рауза, того самого, что руководил ирландской мафией в нашем городе, и если Кевин выглядел и разговаривал смешно, то Джек Рауз был совсем иного плана.

Дайандра взглянула на потолок, и кожа на ее горле задрожала.

— Мойра рассказала, что Кевин совершенно запугал ее. Он преследует ее, заставляет присутствовать при его половых актах с другими женщинами, вынуждает спать со своими дружками, избивает каждого, кто даже случайно глянет на нее… — Она с трудом проглотила образовавшийся в горле ком. Эрик осторожно накрыл ее ладонь своею. — Позднее она рассказала, что однажды у нее был роман с неким мужчиной, и, когда Кевин узнал об этом, он… убил этого человека и закопал его в Соммервиле. Она просила меня помочь ей. Она…

— Кто вступил с вами в контакт? — спросил я.

Она приложила носовой платок к левому глазу, затем старинной зажигалкой прикурила длинную белую сигарету. Как ни велик был ее испуг, его выдавали только едва дрожащие руки.

— Кевин, — сказала она с таким выражением, будто слово это было горько-кислым. — Он позвонил мне в четыре утра. Представляете, что чувствуешь, когда твой телефон звонит в такой час?

Растерянность, смущение, одиночество и страх. Как раз то, на что рассчитывает такой тип, как Кевин Херлихи.

— Он говорил мне ужасные слова. В частности, цитирую: «Интересно, что чувствуешь, зная, что это — последняя неделя твоей жизни? А, дрянь паршивая?»

Совсем в духе Кевина. И обязательно высокопарность.

Дайандра шумно затянулась.

— Когда вы получили это послание? — спросил я.

— Три недели назад.

— Три недели? — воскликнула Энджи.

— Да. Я пыталась игнорировать его. Звонила в полицию, но они сказали, ничего не могут предпринять, так как нет доказательств, что звонил именно Кевин. — Она провела рукой по волосам, рассыпавшимся по спинке дивана и, захватив прядь, свернула ее в локон. Затем взглянула на нас.

— Когда вы разговаривали с полицией, — спросил я, — то упоминали о трупе, зарытом в Соммервиле?

— Нет.

— Хорошо, — сказала Энджи.

— Почему вы так долго ждали вместо того, чтобы искать помощь?

Дайандра наклонилась и сдвинула пистолет Эрика с почтового конверта. Она протянула его Энджи, а та, открыв конверт, вынула из него черно-белую фотографию. Внимательно осмотрев ее, Энджи передала фото мне.

На нем был изображен молодой человек, примерно лет двадцати, приятной наружности, с длинными темными волосами и небольшой щетиной. На нем были джинсы с заплатами на коленях, майка под расстегнутой фланелевой рубахой и черный кожаный пиджак. Типичная униформа студента колледжа. Он шел вдоль кирпичной стены, держа под мышкой тетрадь и явно не подозревая, что его фотографируют.

— Мой сын Джейсон, — сказала Дайандра. — Студент-второкурсник в нашем университете. Это здание — библиотека университета. Фото прибыло вчера обычной почтой.

— Никакой записки?

Она покачала головой.

— На конверте напечатаны ее имя и адрес, больше ничего, — сказал Эрик.

— Пару дней тому назад, — сказала Дайандра, — когда Джейсон приезжал домой на уик-энд, я невольно подслушала его телефонный разговор с другом. Он сказал тогда, что не может отделаться от ощущения, что за ним следят. Так и сказал: следят. Именно это слово. — Она указала сигаретой на фото, и дрожь ее руки стала заметнее. — На следующий день по приезде.

Я снова взглянул на фото. Классическая мафиозная манера предупреждения: можешь считать, что кое-что знаешь о нас, но уж мы-то о тебе знаем все.

— Я не видела Мойру с того самого первого дня. В университете она не зарегистрирована, телефонный номер, который она дала, принадлежит китайскому ресторану. Сама она не значится ни в одном из телефонных справочников. И все-таки она приходила ко мне. Именно ко мне. И теперь мне жить с этим до конца своих дней. Это мой крест. А я даже не знаю, почему… — Она хлопнула себя по бедрам и закрыла глаза. Но кисти рук беспомощно сползли вниз, и когда она открыла глаза, весь ее кураж, который она, по-видимому, черпала из напряженной атмосферы последних трех недель, исчез. Она выглядела испуганной, до нее вдруг дошло, что жизнь каждого из нас практически беззащитна.

Я посмотрел на Эрика, рука которого по-прежнему покоилась на кисти Дайандры, и попытался определить характер их отношений. Никогда не слышал, чтобы он встречался с женщиной, всегда считал его голубым. Не знаю, правда это или нет, знаком я с ним всего-навсего десять лет, и он никогда не упоминал о сыне.

— Кто отец Джейсона? — спросил я.

— Что? Зачем?

— Когда опасность угрожает ребенку, — пояснила Энджи, — мы должны учитывать родственные обстоятельства.

Дайандра и Эрик одновременно кивнули головой.

— Дайандра разведена уже почти двадцать лет, — сказал Эрик. — Ее бывший муж и Джейсон в дружеских, но не близких отношениях.

— Мне нужно знать его имя, — сказал я.

— Стэнли Тимпсон, — ответила Дайандра.

— Окружной прокурор графства Саффолк Стэн Тимпсон?

Она кивнула.

— Доктор Уоррен, — сказала Энджи, — раз ваш бывший муж — самый могущественный и влиятельный чиновник правовой системы государства, можно предположить…

— Нет, — Дайандра покачала головой. — Большинство людей даже не знает, что мы были женаты. У него вторая жена, трое других детей, и его общение с Джейсоном минимально. Поверьте, все это не имеет отношения к Стэну.

Я взглянул на Эрика.

— Вынужден согласиться, — сказал он. — Джейсон взял себе фамилию Дайандры, а не Стэна, и его контакты с отцом ограничиваются телефонным звонком в день рождения или рождественской открыткой.

— Вы сможете помочь мне? — спросила Дайандра.

Мы с Энджи переглянулись. Ввязываться в какие-то отношения с типами вроде Кевина Херлихи и его босса, Джека Рауза, было опасно. В этом наши с Энджи мнения совпадали. Согласиться означало отправиться к ним на торжественный прием и просить их оставить наших клиентов в покое. Ну и потеха! Принять такое предложение было равносильно самоубийству.

Энджи будто читала мои мысли, потому что вдруг спросила:

— Ты что, собираешься жить вечно?

Глава 2

Когда мы покидали Льюис Уорф, поднимаясь по Торговой улице, то обнаружили, что безумная новоанглийская осень превратила ужасное утро в прекрасный полдень. Когда я проснулся, холодный ветер со свистом врывался в щели под моими окнами, как будто пуританский бог освобождал таким образом свои легкие. Небо бледно-стального цвета напоминало кожу бейсбольного мяча, а люди, шагающие по улице к своим машинам, укутанные в теплые куртки и толстые свитера, распространяли вокруг морозное дыхание.

К тому времени, как я вышел из дома, стало гораздо теплее, и безмолвное солнце, пытаясь пробиться сквозь пелену туч, выглядело как апельсин, попавший в ледяной плен замерзшего пруда.

Поднимаясь к дому Дайандры Уоррен в Льюис Уорф, я снял куртку, потому что солнце, наконец, пробилось и выглянуло, а теперь, когда мы возвращались, ртутный столбик термометра достиг почти летнего уровня.

Мы проехали Коппс Хилл, и теплый ветерок из гавани шелестел кронами деревьев, покрывающих холм, при этом некоторые из огненно-красных листьев, порхая, опускались сначала на гранитные могильные плиты и только потом, кружась, на траву. Справа от нас все пространство пристани и доков было залито солнцем, слева — коричневые, красные и грязновато-белые кирпичные дома Норд-Энда наводили на мысль о кафельных полах и старых темных дверных проемах, о запахе жирного соуса с чесноком и свежеиспеченного хлеба.

— В такой день нельзя ненавидеть этот город, — сказала Энджи.

— Невозможно.

Подхватив рукой свои густые волосы, Энджи скрутила на затылке небольшой хвостик и высунулась в открытое окно, подставив лицо и шею солнечным лучам. Наблюдая за ней, за ее лицом с полузакрытыми глазами и слегка заметной улыбкой на устах, можно было подумать, что она вполне здорова.

Но это было не так. После того как она ушла от своего мужа, Фила, — ушла под аккомпанемент грубой брани, изрыгаемой с парадного крыльца из-за того, что однажды она не позволила ему слишком глумиться на своим телом, — Энджи провела зиму в атмосфере постепенного спада интереса ко всему, в том числе к ритуальным встречам, что вызывало недоумение в стане мужчин. Забавно было наблюдать, как ее непринужденно-равнодушное прощание то с одним, то с другим вынуждало их озабоченно почесывать свой затылок.

Так как я не был образцом совершенства по части морали, то не мог и лицемерно поучать ее. Ранней весной она, наконец, пришла в себя. Перестала приводить домой кого попало и снова начала активно работать. Она даже убрала свою квартиру, а именно: вымыла плиту и купила веник. Но все равно она была не та, что раньше.

Более спокойна, менее дерзка. В свободное время она, бывало, звонила или приходила ко мне домой поговорить о прошедшем рабочем дне, хотя мы с ней только-только расстались. Она утверждала, что не видела Фила несколько месяцев, но я почему-то ей не верил.

Все осложнялось тем, что за все время нашего долголетнего знакомства я лишь второй раз не мог быть при ней по первому же требованию. Дело в том, что в июле я встретил Грейс Коул, и мы с ней проводили все дни и ночи, иногда полностью выходные, и вообще любую свободную минуту. Иногда я был задействован в качестве сиделки дочурки Грейс по имени Мэй, поэтому был вне пределов досягаемости для моей напарницы, за исключением случаев острой необходимости. Никто из нас не ожидал такого поворота дела, и однажды Энджи сказала:

— Легче увидеть темнокожего в фильме Вуди Аллена, чем поверить, что у Патрика с кем-то серьезные отношения.

Она поймала мой взгляд, открыла глаза и посмотрела на меня с легкой улыбкой, играющей на губах.

— Опять беспокоишься обо мне, Кензи?

Моя напарница все же психопатка.

— Просто оцениваю, Дженнаро. Наглый сексизм, не больше.