Моя шоколадная беби Степнова Ольга

5

«Ямщик, не гони лошадей.

Мне некуда больше спешить.

Мне некого больше любить,

Ну, кроме там баб да детей.»

снова Марат Шериф

Март посмотрел на часы. Было без четверти пять. Можно было бы говорить о скором конце рабочего дня, если бы он – этот конец – для него существовал.

Вся жизнь работа – это про него. Дом – работа, тоже про него. Вообще, про него всё, что говорится про замотанных, лишённых личной жизни людей.

– Через полчаса закрываемся, – напомнила ему служащая архива – серая мышь с дулей из блёклых волос, в самовязанной жилеточке, и очках, стёкла которых в диаметре могли соперничать с суповыми тарелками. Разве такой должна быть женщина?

Март не удостоил её ни взглядом, ни ответом. Он сложил бумаги в папки и пошёл их сдавать. Всё, что хотел, он узнал.

Он вышел из здания архива и оказался в душных объятиях шумного города. Он всё-таки устроит себе конец рабочего дня. Сколько, в конце концов, можно? Старший следователь районной прокуратуры тоже имеет право на отдых. Сейчас он сядет в троллейбус и поедет домой.

Нет, возьмёт такси, заедет в кафе и посидит в приятном одиночестве, заказав там… Он понятия не имел, что можно заказать в кафе.

Главное – всё, что хотел, он узнал. Правда, опять же понятия не имел, что с этим делать…

Март потоптался на остановке, прошёл немного вперёд и попытался поймать такси. Абсолютно пустые машины с шашечками на крыше и не думали останавливаться на его призывные жесты. Март опустил руку и пошёл на остановку. Чёрт бы побрал его работу, чёрт бы побрал его внешность пятнадцатилетнего подростка, чёрт бы побрал его порывы вырваться хоть на миг из занудной обыденности!

Март шагнул в раскалённый троллейбус, отрыл в кошельке мелочь, а заодно пересчитал всю имеющуюся наличность. Четыреста двадцать пять рублей. Интересно, можно ли посидеть в кафе на четыреста двадцать пять рублей?! Он не знал.

Зато он знал, что дело, заведённое в девятнадцатом году, под негласным названием «Бурабон» нашло продолжение в наши дни. Он знал, что украшения, украденные у госпожи Пригожиной знаменитым медвежатником Ефимом Ивановичем Бурабоном – нашлись! Причём нашлись у внука Пригожиной – Роберта, который вдруг взял да подарил роскошное ожерелье своей темнокожей возлюбленной. А, может, возлюбленная врёт?!

Какая она, эта Катерина Ивановна Иванова! Вот она – это средство от занудной обыденности! Только очень дорогое, Марту такое не по карману.

Когда распотрошили её сумку, делая опись, Март сразу зацепился за это ожерелье. Уж больно запоминающееся оно было – огромное, тяжёлое, с прозрачно-мрачными бездушными камнями, глядя на которые думается не об одной загубленной жизни.

Март хорошо учился и помнил, как на занятиях по уголовному праву они проходили хрестоматийный пример: кражу ювелирной коллекции из сейфа некой Пригожиной. Дело было хрестоматийным, потому что советской милиции удалось блестяще выйти на след преступника, собрать доказательства его причастности, но… преступник так же блестяще скрылся, как будто не существовало ни его, ни этой коллекции.

Марту запомнилась тогда старая фотография этой Пригожиной, приложенная к делу. Благородная дама с превосходством в глазах. Ещё бы его не было, этого превосходства, если на ней красовалась ожерелье с бриллиантами в три ряда, величиной с грецкий орех. Март рассматривал тогда это украшение с вожделением и ненавистью бедного мальчика, который жил, живёт, и будет жить в коммуналке с мамой, которая работала, работает, и будет работать билетным кассиром. Он на всю жизнь запомнил эту фотографию, и ожерелье запомнил с одержимостью маньяка, который хочет, хочет, хочет, но не может…

Поэтому Март сразу узнал это ожерелье. Он тут же задал вопрос Катерине Ивановне, откуда оно у неё, проглотил бредовый ответ о том, что ей его подарил Пригожин, а потом… потом решил съездить в архив МВД и поподробнее ознакомиться с тем странным, загадочным, давно забытым делом.

Ну, ознакомился. Ну, подтвердил свою догадку о том, что именно то это ожерелье. И что теперь с этим делать? Осчастливить весь белый свет открытием, что бабка Пригожина наврала о краже? Или не наврала? Просто «сработала» в паре с этим Бурабоном, попросив его якобы обокрасть её, а сама, оставшись при ценной коллекции, отстегнула ему несколько дорогих цацек и помогла сбежать за границу?.. Как изменится его жизнь после этого открытия? Или, как мать говорит: «А что нам с этого будет?»

Зря он время потратил на этот архив.

Троллейбус остановился напротив кафе-кондитерской. Март помялся у двери – выходить, не выходить? Там один кусок торта, наверное, стоит все четыреста двадцать пять рублей, которые есть у него в кармане. Завтра не на что будет ехать на работу, придётся просить мелочь у матери, а мать спросит: «И за каким хреном нужно было заканчивать этот твой»фак ю»? Чтобы сидеть у меня на шее?!» «Фак ю» – так и только так, называла мама юридический факультет, где учился Март. Она очень хотела, чтобы он выучился на торгового работника.

А ещё в этом кафе шныряют юные официантки в коротких юбчонках, которые будут насмешливо его рассматривать, видя в нём прыщавого бедного мальчика, а не сорокалетнего мужика, обременённого серьёзной государственной службой. Мама очень гордилась тем, что он так юно выглядел, и говорила: «Это наследственность». К чёрту такую наследственность.

Троллейбус тронулся, Март так и не вышел. За каким фигом ему это кафе? Лучше он купит торт в кулинарии. И попьёт чай на кухне. В пять часов вечера на общей кухне обычно никого не бывает – все соседи ещё на работе.

В кулинарии была очередь, а торты в прозрачных коробках поразили его безобразно высокой ценой. Были там и изделия подешевле – в картонных коробках, но Март решил, что ну её, очередь, и ну его, торт, счастливее от него не станешь. А у бабки Вальки – соседки, пропадает и сахарится от старости варенье в навесном шкафчике. Он возьмёт баночку, сдерёт бумажечку, перетянутую резиночкой, и наковыряет себе тёмной, сладкой, сахаристой массы на блюдечко с отбитым краешком (почему-то все блюдечки у них с матерью были с отбитым краешком). И деньги целы будут, и время на очередь не потрачено, и мать не выскажется про «этот его фак ю», и бабке Вальке польза – не пропадёт варенье. А обыденность – чёрт с ней, с обыденностью. Разве можно с такой «наследственностью» бороться с обыденностью? У него разве что паспорт не спрашивают, когда он сигареты покупает. А так – пренебрежительное отношение всех окружающих. Всех. Даже подследственных.

Он пришёл домой. И в пустой кухне наковырял варенья в старое блюдце. И мать ещё не пришла с работы, и соседи не путались под ногами – было здорово. Март почувствовал почти счастье, когда выпил горячего чаю, а потом – грусть, а потом скуку, потому что привык в это время работать, а не расслабляться дома. И он не знал, что с ним делать – почти счастьем. Были бы у него друзья, он позвал бы кого-нибудь в гости, была бы у него женщина – он пошёл бы в гости к ней, но ни друзей, ни женщины у него не было. Друзей не было, потому что неудачников он не любил, а преуспевающие не очень хотели дружить с ним, женщины не было, потому что ну не существует в природе женщины, которая бы ему понравилась. Вернее, не существовало. До тех пор, пока он не увидел эту Катерину Ивановну.

Господи, какая она была!

У неё была тонкая талия, грудь, которая выпирала сильно и непослушно, борясь с тонкой тканью платья. У неё были длинные ноги с тонкими щиколотками и высоким подъёмом, шея Нефертити, руки – сильные, нервные, с красивыми пальцами без нелепых длинных ногтей, и розовые, нежные, совсем беззащитные ладони. У неё были буйно-кудрявые волосы, осанка царицы и кожа! Кожа – волшебно-коричневая, неземного, инопланетного оттенка. И нрав у неё был… кроткий у неё был нрав, хотя она упорно хотела доказать обратное.

Март на допросах даже мысленно потискал её, поцеловал чуть повыше коленки, где красовался огромный расчёсанный волдырь от тюремных клопов, потом усадил её мысленно на свою кухню, напротив себя в халатике, растрёпанную – полюбовался и решил: нет, не для него. Слишком дорого она одета, слишком внутренне свободна и слишком сильно чувствует свою женскую силу. Хоть и кроткая, но не пригнёт головы, не вынесет ни его билетно-кассовую маму, ни его самого, обременённого малооплачиваемой государственной службой. Ведь не зря все её возлюбленные – богатые старички. Хотя… уж он бы отмазал эту Катерину Ивановну, если бы она согласилась на то, чтобы он потискал её, поцеловал, а потом растрёпанную, в халатике усадил напротив себя на своей кухне пить с ним чай с засахаренным вареньем.

Жаль, что её пришлось отпустить за недостаточностью улик, жаль, что у него нет возможности часто видеть её.

…Скука смешалась с тоской, которая подогревалась тем, что с минуты на минуту должна была придти мать и начать гундеть про «фак ю», про «наследственность», и особенно про то, что она, наверное, никогда не уйдёт на пенсию, а так и помрёт в своём Доме культуры за кассовым аппаратом.

Март встал, помыл блюдце, чашку, вышел в длинный захламлённый коридор, скинул там тапки, поймал ногами раздолбанные ботинки и вышел из дома.

Пожалуй, он сегодня ещё поработает.

Пожалуй, он человек, который отдыхать не умеет.

Он решил, что съездит всё-таки ещё раз в тот крутой дом, поговорит с охранником, порасспрашивает соседей. Может, кто-нибудь вспомнит что-нибудь важное про того переодетого типа, вымазанного коричневой краской.

У шлагбаума Март задержался, чтобы представиться и показать удостоверение охраннику. Он уже успел так сформулировать вопрос, что этот парень в камуфляже наверняка бы почувствовал себя незаменимым помощником доблестных органов, как сзади вдруг загудел трубным басом чёрный «Мерседес». Охранник ткнул какую-то кнопку, шлагбаум медленно пополз вверх, но чёрный «мерс» не тронулся с места, продолжая призывно гудеть. Март оглянулся – богатый урод вёл себя нагло и шумно. Тонированное стекло плавно опустилось, и огромная белая лапа приветственно замахала Марту. Марта это озадачило. Он терпеть не мог встречаться со своими бывшими подследственными, пусть даже и благодарными.

– Март! – заорал тип из «мерса». – Март, это ты?!

Март нехотя направился к «Мерседесу». Дверь резко открылась, и навстречу ему выскочил огромный, немного грузный, светловолосый тип. Март последовательно признал в нём сначала некогда очень популярного телерепортёра, потом своего удачливого отличника-одноклассника, затем закадычного друга по игре в песочнице – Никиту Сытова.

– Ты меня узнаёшь?! – Никита радостно ударил Марта по плечу так, что тот отлетел назад, к будке охранника. – Ты меня узнаёшь?!!

– Узнаю, – кивнул Март, не разделяя восторга. Он удивился такой бурной радости Сытова. Близкая дружба их связывала только в самом раннем детстве, когда они играли в одном дворе. Сытовы жили в соседнем доме, в отдельной, роскошной квартире и занимали иную ступень на пресловутой социальной лестнице. Но в раннем детстве это совсем ничего не значит, и они до одури носились вместе, удирали от дома подальше, и тогда их мамаши, наплевав на свой разный статус, носились по окрестностям, выкрикивая их имена. Это потом, уже в школе, Сытов осознал свою избранность. Не то, чтобы он стал избегать Марта, он просто перестал его замечать. Затем Март был свидетелем его блестящей телевизионной карьеры, потом Сытов исчез куда-то с экрана, и вот… встретив Марта, орёт от радости, толкает в плечо.

– Узнаю, – кивнул Март и постарался улыбнуться.

– Ну, ты даёшь! Все одноклассники стали толстыми, лысыми дядьками, а ты таким и остался!

Для Марта это была больная тема – что он «таким и остался», но он улыбнулся и сказал:

– И ты… хорошо выглядишь! Ты живёшь в этом доме?

– Живу, чёрт бы его побрал! Слушай, поехали, посидим где-нибудь! Вспомним наше сопливое детство! Где ты, что ты, как ты?!!

– Я следователь прокуратуры, расследую убийство, которое произошло в этом доме.

– Да тут каждые две недели происходит какое-нибудь убийство! Поехали, посидим!

– Поехали, – решился Март и на всякий случай уточнил: – Ты из второго подъезда?

– Да, из второго! – захохотал Сытов. – Если я видел убийцу, то опишу его в эксклюзивных подробностях! Поехали!

– А можно в кафе-кондитерскую? – спросил Март, когда они уселись в машину.

– Ты сдурел! Там куча мамаш с детьми и влюблённых парочек! Нет, я повезу тебя в очень забойное место!

– Слушай, у меня денег… четыреста двадцать пять рублей.

– Вот и забудь про них! Я устраиваю сегодня праздник нашего детства! Это моя плата за то, что я забыл тех, с кем вырос!

Забойное место оказалось полутёмным заведением без названия, с надменным швейцаром, и кабинками в виде шатров. Кабинок Март насчитал всего пять. Они устроились за маленьким уютным столиком и официант – блёклый мальчик, – принёс напитки, которые Сытов не заказывал. Может, в этом был какой-то особый шик – приносить то, что заблагорассудится, не спрашивая желания клиента?

– Это фирменный коктейль «Секс на пляже» – рассмеявшись, объяснил Сытов, словно прочитав мысли Марта. – Его рецепт тут держат в секрете.

– Никогда не пробовал, – Март поймал губами соломинку.

– Так приобщайся! – Сытов по-барски махнул рукой.

Март хотел сказать, что с большим удовольствием съел бы что-нибудь сладкое, но промолчал. Коктейль оказался очень крепким…

Когда они отстрелялись положенными: «А помнишь?», Март почувствовал, что пол под ним пошёл ходуном, а светильники на потолке закружили слаженный хоровод. Он очень редко пил. Практически никогда.

– Я очень редко пью, – сказал он Сытову.

– И я редко, – кивнул Сытов.

Официант принёс какую-то невиданную закуску. Март попробовал из всех тарелочек, но так и не понял, что он ест. Его вдруг затопила слезливая волна жалости к себе.

– Ты знаешь, – сказал он Сытову, – про себя я могу сказать только одно – жизнь прошла мимо.

Сытов захохотал. Он вообще был странный, этот Сытов. Март помнил его надменным и неприступным, а перед ним вдруг – щедрый, развесёлый рубаха-парень.

– Ты будешь смеяться, – сквозь смех сказал Никита, – но про себя я могу сказать то же самое.

– Буду, – Марту действительно стало весело, и он рассмеялся. Уж если Сытов считает себя неудачником…

Сытов не стал вдаваться в подробности, почему он так считает. Они помолчали, пожевали, выпили. Марту показалось, что говорить больше не о чем. Нужно было расспросить Сытова поподробнее о том дне, когда убили Пригожина, может, Сытов припомнит что-нибудь важное, раз уж он оказался соседом?

– Слушай, – начал Март.

– Представляешь, – перебил его Сытов, – я в последнее время то и дело влипаю во всякие дурацкие истории. Недавно нашёл в своём деревенском доме ментовское удостоверение! Сдал его в милицию и через своего знакомого попытался разузнать, что это за тип такой развлекался в моей избушке. У меня к нему личные счёты. Так оказалось, что мента этого грабанул какой-то опасный преступник. Он огрел лейтенанта Белова по голове, забрал у него документы, одежду, оружие, и сбежал из больницы! Представляешь?! Получается, что этот бандит прятался в моём доме в Волынчиково! Я информацию кому надо слил, в деревню наряд выслали. Не поймали никого, конечно, но место осмотрели, местных жителей расспросили. Я в последнее время то и делаю, что влипаю в дурацкие истории! Кстати, ты женат?

– Я?! – удивился Март. – Нет. Но… – В голове вдруг мелькнуло выражение «пьяная откровенность», и, будто идя на поводу у этой формулировки, он выдал: – Но, кажется, произошла катастрофа. Я влюбился в подследственную!

– Ну, это не катастрофа! – рассмеялся Сытов. – Это даже не очень оригинально. Врачи влюбляются в пациенток, педагоги в учениц, а следователи в подследственных! Кажется, этому есть даже какое-то научное объяснение. Это не катастрофа! И что она натворила, твоя возлюбленная?!

Март решил, что хватит подробностей, но его неожиданно понесло. Ему показалось, что Сытов – тот самый пресловутый случайный попутчик, которому можно всё о себе рассказать, а потом ни разу в жизни его не встретить. Наверное, это гадкий коктейль развязал так сильно ему язык.

– Её задержали по подозрению в убийстве твоего соседа, старика Пригожина, но потом отпустили за недостаточностью улик. Если бы ты её видел, то понял бы меня! Она необыкновенная! Жаль, что у меня внешность прыщавого подростка, и особенно жаль, что я ничего не могу предложить ей, кроме комнаты в коммуналке и абсолютно несносной мамы. Жаль! Слушай, а может, бросить к чёрту эту прокуратуру и попытаться заняться бизнесом? Слушай, может, ты мне подскажешь с чего начать?! Ты же того… типа из тех, кто … хозяин жизни?

– Надо же, это что ж за баба, что ты готов в сорок лет начать новую жизнь?

– Она… – Март подождал, когда официант заменит пустые бокалы на полные, выкинул соломинку и залпом, до дна, выпил густую, крепкую жидкость.

– «Секс на пляже»! – хихикнул он. – Она экзотическая птичка, которая залетела не на ту территорию. Ей здесь не климат, ей здесь не место! У неё шоколадная кожа, грустные глаза и весёлый нрав. Она носит только красные платья и имя, которое ей не идёт – Катерина Ивановна Иванова. Я отпустил её под подписку о невыезде до окончания следствия, но я готов опять её посадить, лишь бы только видеть почаще… Ещё там странная история с ожерельем… Кажется, я на пороге раскрытия очень старого дела. Уж я её давил, уничтожал вопросами, а она… не сломалась, выпуталась, наняла адвоката! Если бы я только мог предложить ей свою коммуналку и маму! Слушай, а может, не надо в бизнес, может, навесить на неё всех грехов, а потом подождать пока отсидит, и взять её тёпленькую, сломленную и, кстати, богатенькую в коммуналку к маме?! – Март рассмеялся, чувствуя, что выглядит идиотом. Мозги не слушались, язык не повиновался, руки-ноги налились тяжестью и не двигались. Так захотелось спать! Но побледневший вдруг Сытов начал задавать дурацкие вопросы и было легче ответить на них, чем отвязаться от Сытова. Март всё ему выложил: и про переодетого в красное мужика, и про убийство Пригожина, и про то, сколько улик было против Катерины Ивановны, и про ожерелье, которое, оказывается не было украдено у бабки Пригожина, и снова про свою маму и коммуналку, и про засахаренное варенье и про ещё что-то, он точно не помнил про что…

Сытов перестал быть рубахой-парнем, он напрягся, осунулся, побелел и расстреливал его своими вопросами, будто это он, а не Март был следователем. «Почему?» – подумал Март и вслух спросил:

– Почему?!!

Сытов ничего не ответил. В кабинку ввалились две девки, ростом под потолок и почти без юбок. Сытов спросил его:

– Будешь? Тут отличные девки!

Март замотал головой.

– Мне бы сладенького, – жалобно попросил он. – Можно торт?

А потом он не помнил.

Нет, помнил, что стал обладателем прозрачной коробки с тортом. Он куда-то ехал на заднем сиденье машины с этой коробкой, а Сытов жёстко его пытал – какой у Катерины Ивановны адрес, какой телефон. И было проще сказать, чем отвязаться от этих вопросов, больно бьющих по пьяным мозгам.

«Секс на пляже»! А у него, у Марта Карманова, тоже есть своё забойное место и свой фирменный коктейль. «Мама в коммуналке»!

Сытов доставил Марта по адресу, который с детства знал назубок. Он взвалил бесчувственное лёгкое тело на плечо и позвонил в хорошо знакомую квартиру два раза – столько, сколько нужно звонить Кармановым. Тётя Зина – так во всяком случае звал её в детстве Сытов, – открыла быстро, будто ждала за дверью, когда кто-нибудь позвонит. Сытов мельком на неё глянул. Всё такая же – маленькая, сухонькая, бледненькая, с глазками, в которых живёт недовольство собственной жизнью и зависть к успехам других.

– Это что? – всплеснула она руками. – Это хто?!

– Это я, тётя Зина, здрассьте! Принёс вот вашего мальчика, – буркнул Сытов и пошёл по длинному коридору, в котором, как водится, висели старые ванны, лыжи, и велосипеды.

– Ох, Никита, ты что ль? Что с оболтусом моим сделал? Напоил?!

– Напоил, – кивнул Сытов, сгрузил тело на старенький диванчик, порытый совдеповским хлопчатобумажным покрывалом, и на впалый живот Марта поставил коробочку с тортом. – За встречу немного выпили.

– Немного выпили! – с неописуемым сарказмом воскликнула тётя Зина.

– Ну, я пошёл, – Сытов зачем-то отряхнул руки, повернулся и пошёл по длинному коридору в обратном направлении, бороздя носом по велосипедным педалям, детским железным ваннам, и ещё чему-то, что вешает бедность на стены.

– Торт забыл! – заорала вслед тётя Зина. Она не пришла в умильный восторг от встречи с Сытовым.

– Это вам! – крикнул в ответ Сытов уже от двери.

– А мы себе сами купим! Ишь, дорохущий какой! С барского плеча?!! Барин нашёлся!!!

Сытов захлопнул дверь.

И почему он решил, что жизнь не удалась?

Теперь он знал, что делать. Он не спас Катерину тогда, так поможет теперь. Он не стал ничего говорить Марту про шляпу и платье, потому что точно не знал – будет ли Катерине это на пользу. О своей находке он расскажет сначала ей. И они вместе подумают, что с этим делать дальше.

Она простит его. Никуда не денется.

Трясущимся пальцем Сытов набрал номер, который дал ему Март. Была вероятность, что пьяный друг детства чего-нибудь перепутал, но Сытов верил, что ему повезёт. Длинные гудки впивались в мозги как остервеневшие пчёлы. Что он ей скажет? «Это я – Сытов»?!!

– Алло? – прозвучал в трубке странный, жеманный голос. Этот голос не мог принадлежать ей.

– Катерину Ивановну, пожалуйста, – просипел Сытов, стараясь унять бешеное сердце.

– А кто её спрашивает? – продолжал жеманиться голос. Было впечатление, что кто-то плохо играет женскую роль.

– Это… – Сытов замялся. Как представиться? Бывший любовник? Убийца? Спаситель? Как? – Это… – Он так и не смог ничего сказать. Он нажал отбой.

Наверное, лучше к ней поехать. Когда она увидит его, ему не придётся ничего говорить. Зная Катьку, можно быть уверенным, что она его простит. Впрочем, зная бывшую Катьку. Та стервозина, которая бодалась с ним на дороге, неизвестно как себя поведёт…

Нет, он не должен ехать. Вдруг у неё … муж? Вдруг у неё дети? Сытов вдруг отчётливо понял, что не вынесет вида ни Катькиного мужа, ни Катькиных детей.

Нет, поедет. У него есть доказательства, которые могут её или спасти, или погубить. Надо разобраться.

Он опять схватился за телефон.

– Лика! – заорал он, включив дворники и фары. Оказывается, уже стемнело, оказывается, пошёл дождь. – Лика!!! Ты помнишь те красные шмотки, которые я нашёл на помойке?

– Кит, – заспанным голосом пробормотала Лика, – мы опять играем тонкую мелодраму? Я уже сплю. Я сплю одна. Я не против, если ты присое…

– Лика! Мне не до твоих идиотских шуток! Скажи, эти шмотки, ты их… не выбросила?

– Нет, – сообщила плаксиво Лика. – Они напоминают мне о наших новых отношениях. Я их запихала в кладовку и иногда любуюсь на них, чтобы вспомнить то чудесное утро, когда ты рано пришёл с работы.

– Иди! Иди и посмотри на них лейблы! Ты разбираешься в этом! Какая там фирма? Где их могли купить? Кто их мог купить?!!

– Кто?!

– Ну да, кто!

– Ты чокнулся, Сытов! – Она звала его Сытов, когда давала понять, что перестала дурачиться.

– Лика!

– Что?

– Мне это очень нужно.

– Ты пьян?

– Нет. Да. Немного. Но это не имеет значения.

– Будь осторожнее за рулём.

Сытов вдруг заплакал. Он смотрел, смотрел, как дождь поливает лобовое стекло, и решил, что легче заплакать. Рыдать во время дождя совсем не стыдно и вполне органично даже для такого большого дяди как он.

– Кит?! – спросила трубка испуганным голосом Лики.

– Да.

– Ты… плачешь?

– Нет. Это дождь идёт.

– Кит, слушай меня. Платье и шляпа от «Провокатто». Я разбираюсь в этом. В городе всего два салона, где могли продаваться такие шмотки. Хозяйка обоих – моя клиентка. Завтра я попытаюсь тебе сказать, кто мог купить эти тряпки. Кит?!

– Да.

– Дождь перестал?

– Да!

Сытов выключил дворники.

Дождь и впрямь перестал.

Представив, что ему придётся прожить с этим до утра, Сытов не выдержал. Он перестроился в потоке, свернул на проспект Вернадского и стал разыскивать дом, который назвал ему Март. Конечно, невменяемый следователь мог ошибиться, но Сытов решил рискнуть.

Дом отыскался быстро. Это было высотное здание, и, подсчитав, Сытов понял, что Кэт живёт чуть ли не на последнем этаже.

Он ещё раз набрал её номер.

– Алло? – ответил знакомый жеманный голос. Наверное, всё-таки Март ошибся. Или наврал.

Сердце бешено колотилось, Сытов вышел из машины, поднял глаза к небу и перекрестился. Он не знал ни одной молитвы, потому что никогда и ни во что не верил.

Он увидит её и встанет на колени. Какой бы она не стала, она его простит.

В подъезде, у прозрачной будки, крутился белобрысый паренёк. Сытов прошёл к лифту и дрожащим пальцем ткнул в кнопку вызова.

– Дядь, вход десять рублей, – сказал пацан и выжидательно уставился на Сытова. Сытов нашарил в кармане мелочь. Платным входом сейчас мало кого удивишь. Получив монету, пацан испарился, будто его и не было. Вместо него у будки возникла толстенная бабища с лицом, обезображенным пирсингом.

– К кому? – строго спросила она, цепкими глазами рассматривая Сытова.

– К Катерине Ивановне, в сто шестнадцатую. Я заплатил, – на всякий случай пояснил Сытов.

– Сколько? – оживилась бабища.

– Десять рублей, – признался Сытов.

– Ну и дурак, – ухмыльнулась баба, протискиваясь в тесную прозрачную кабинку. – У нас вход бесплатный. Эх, да кабы я, да с каждого входящего, да по десять рублей! – Она мечтательно закатила глаза. – А Катерина Ивановна спать рано ложится, ты ноги зря не топчи.

Сердце у Сытова дало сбой. Значит, Март не ошибся, значит, дал правильный адрес. Лифт всё не приходил, дрожь в коленках усилилась, ладони вспотели, лоб покрылся испариной. «Ничего, – сказал себе Сытов, – я должен через это пройти. Я расскажу ей всё и предложу свою помощь. В конце концов, я намекну ей, что Март костьми ляжет за один её нежный взгляд и что она может вить из него верёвки».

– Скажите, – обратился он к лифтёрше, – а Катерина Ивановна замужем?

– Катька-то? А ты что, свататься? Так ты зря ноги-то не топчи, она чернявых предпочитает и молодых.

– Значит, не замужем. – Сытов ещё раз ткнул в кнопку вызова.

– Я этого не говорила! – захохотала бабища и вдруг подалась вся вперёд.

В подъезд вошла рыжая тётка с огромным бланшем на переносице.

– Шалава! – завопила только что дружелюбная лифтёрша.

– От шалавы слышу, – не зло огрызнулась тётка и пошла по лестнице на второй этаж. Лифтёрша вдруг выскочила из своей будки, в два прыжка нагнала рыжую, вцепилась ей в кудри и потащила вниз, тыкая носом в ступеньки.

– Вот тебе Найоб, Найоб, и ещё раз Найоб! – приговаривала она.

Рыжая молча клевала носом, почти не сопротивляясь.

Сытов растерялся.

– Дамы! Дамы! – пробормотал он и попытался оторвать толстую бабу от рыжей. Рыжая укусила его за палец, а толстая двинула по затылку. Сытов отпрыгнул обратно к лифту и судорожно начал тыкать плоскую кнопку.

– Лифт! – зачем-то позвал он громко.

Тётки возились и пыхтели в стороне. Рыжая вывернулась, постаралась удрать, но толстая поставила ей подножку. Рыжая упала на четвереньки.

– Да забирай ты себе этого Найоба! – громко закричала она. – Он в больнице себе педиатра нашёл!

– Ко-го?! – замерла толстая баба.

– Врачицу детскую, – рыжая уселась на ступеньки и заплакала, тихонько подвывая. – Дли-инная, но-осатая, в ушах слушалка торчи-ит! – навзрыд протянула она.

– Лифт работает? – громко спросил Сытов.

– Найоб он и есть Найоб, – выдохнула толстая, уселась рядом с рыжей на ступеньки и схватилась за голову: – Что же это делается-то?!

– Лифт работает? – заорал Сытов.

– С утра работал, – отмахнулась та, которая с пирсингом.

– А у меня от него ребенок будет! – взвыла рыжая.

– Ты ж бесплодная!

– Плодная!

– Знаешь, Зойка, а ведь и у меня от него ребенок будет!!!

– Найоб – это имя или действие? – попытался пошутить Сытов, направляясь к лестнице.

– А как ты думаешь?!! – в один голос заорали бабы, отклонившись в разные стороны и давая ему пройти.