Кровь и золото Райс Энн
Дым слепил меня, как смертного. Мальчики панически ревели – их выносили из дома на крышу.
– Амадео! – вскричал я.
Откуда-то сверху донесся его отчаянный зов.
Я поспешил наверх, но на каждом пролете меня осаждали новые враги – пришлось как можно быстрее отбрасывать их в сторону, играя в старую игру.
– Амадео, используй свою силу! – кричал я, не видя его. – Используй способности, что я тебе дал.
Но в ответ я слышал только его крики.
Я поджег всех, кто толпился вокруг. Я не видел ничего, кроме горящих фигур и все новых и новых факелов, которые едва успевал отталкивать.
– Вы сгореть хотите? – вскричал я, надеясь, что угрозы подействуют, но они не возымели эффекта.
Охваченные фанатичным пылом, они наступали.
– Сантино шлет свой священный огонь. Сантино шлет свое возмездие. Сантино забирает учеников. Сантино забирает твоих детей. Настало время тебе сгореть!
Совершенно неожиданно – действительно неожиданно! – собралось семь-восемь нападавших, образовавших роковой круг: они оказались достаточно ловкими, чтобы метко швырнуть в меня факелы и поджечь мою одежду и волосы.
Огонь охватил мое тело, поглотив голову, руки, ноги.
Сперва я подумал, что это ерунда, что я выберусь, ведь я бессмертный, я – Мариус, но тут на память пришла страшная картина египетского старца, сожженного лампой, окутанного зловещим дымом на полу моей комнаты.
На память пришла кровь Эвдоксии в Константинополе, воспламенившаяся на полу святилища.
На память пришел бог друидов с черной, обожженной кожей.
И в следующее мгновение я понял, что воспламенилась и моя кровь, что, несмотря на выносливость кожи и костей, невзирая на силу воли, я горю – горю так быстро, с такой болью, что мне уже никак не спастись.
– Мариус! – в ужасе кричал Амадео. – Мариус! – Его голос звенел как колокольчик.
Выбирая направление, я не рассуждал.
Помню, что как-то добрался до крыши и что вопли Амадео и мальчиков остались далеко позади.
– Мариус! – в последний раз выкрикнул Амадео.
Я словно ослеп. Я не видел моих мучителей. Я не видел неба. В ушах раздавались предостережения Бога Рощи, произнесенные в ночь моего создания: я бессмертен, но меня могут уничтожить солнце или огонь.
Остаток сил я бросил на спасение жизни и в таком состоянии повелел себе перескочить через ограду садика на крыше и броситься вниз, в канал.
– Да, вниз, вниз, в воду, под воду, – проговорил я вслух, заставил себя выслушать собственный приказ, а потом как можно быстрее поплыл под смердящей водой, держась дна.
Смрадная жидкость охладила и омыла мое тело, а позади остался горящий палаццо, откуда похищали моих детей, где уничтожали мою живопись.
В канале я пробыл час, а то и дольше.
Огонь, разливавшийся по жилам, угас почти мгновенно, но я чувствовал себя так, словно с меня заживо содрали кожу. Когда я наконец выбрался на сушу, то прямиком направился к обитой золотом комнате, где стоял мой гроб.
Дойти я не смог.
Объятый страхом, я дополз на коленях до черного хода и отпер дверь – наполовину силой мысли, наполовину дрожащими пальцами.
Медленно пробравшись через длинный ряд комнат, я подошел к тяжелой преграде, закрывавшей вход в убежище. Не знаю, сколько времени я сражался с дверью, но отворилась она только под напором Мысленного дара, а не моих обожженных рук.
Наконец я сполз по лестнице в темноту и спокойствие золотой комнаты.
Казалось чудом, что я лежу рядом со своим саркофагом. У меня не осталось сил двигаться дальше, каждый вздох причинял боль.
Вид обгорелых рук и ног казался нелепой насмешкой. Потрогав пальцами волосы, я осознал, что их практически не осталось. Под загрубевшей черной плотью прощупывались ребра. Можно было не глядеться в зеркало, чтобы понять: я превратился в чудовище без лица.
Но, прислонившись к саркофагу и вслушавшись в тишину, я гораздо больше опечалился тем, что услышал голоса мальчиков, взывающих о помощи на отходивших в далекий порт кораблях, что Амадео умолял захватчиков одуматься. Однако ожидать от них проявления здравого смысла не приходилось. Бедные мои дети слышали в ответ только песнопения приверженцев сатаны. И я понял, что негодяи везут моих детей на юг, в Рим, к Сантино, которого я оскорбил, а потом так безрассудно отпустил.
Амадео снова попал в плен, снова стал заложником тех, кто хотел использовать его для достижения своих порочных целей. Амадео снова похитили и лишили привычного образа жизни, чтобы перевезти в какое-то ужасное место.
Как же я ненавидел себя за то, что не уничтожил Сантино! Что побудило меня сохранить ему жизнь?
Даже сейчас, рассказывая тебе свою историю, я его ненавижу. Ненавижу всем сердцем и буду ненавидеть всегда – ибо во имя сатаны он уничтожил все, что было мне дорого, отнял у меня моего Амадео, отобрал тех, кто находился под моей защитой, сжег палаццо, где хранились плоды моих фантазий.
Я начал повторяться, не так ли? Прости меня. Ты, конечно, понимаешь все тщеславие, всю бесконечную жестокость поступка Сантино. Ты, конечно, понимаешь, с какой разрушительной мощью он изменил течение жизни Амадео...
А в том, что течение его жизни бесповоротно изменится, я не сомневался уже тогда, когда лежал рядом с саркофагом. Понимал, потому что у меня не было сил вернуть своего ученика, не было сил спасти обреченных смертных мальчиков, которым были уготованы немыслимые пытки, не было сил даже выйти на охоту.
А если не выходить на охоту, как я обеспечу себя целительной кровью?
Я упал на пол комнаты и постарался утихомирить боль обожженной плоти. Я пытался только дышать и думать.
Я услышал Бьянку. Бьянка была жива.
Бьянка даже привела людей спасать наш дом, но он был безнадежно разрушен. Снова война и мародерство лишили меня прекраснейших вещей, которыми я так дорожил: я потерял книги, потерял записи – все мои дневники.
Сколько часов я пролежал так, не знаю, но когда я приподнялся, чтобы снять крышку с саркофага, то обнаружил, что ноги меня не держат. Сгоревшими руками мне не удалось даже приподнять крышку. Только силой мысли я наконец сдвинул ее с места, и то недалеко.
Я опять устроился на полу.
Мне было слишком больно двигаться.
Есть ли надежда пересечь мили, отделявшие меня от Священных Прародителей? Я не знал. И не мог без риска покинуть свое укрытие, чтобы выяснить.
Тем не менее я мысленно вызвал образ Тех, Кого Следует Оберегать. Я помолился им. Я представил себе Акашу как живую, как настоящую.
– Помоги мне, моя царица, – прошептал я вслух. – Помоги. Направь меня. Вспомни, как ты говорила со мной в Египте. Вспомни. Поговори со мной. Никогда еще я не страдал так, как сейчас.
И тут у меня вырвалась старая колкость, старая, как сами молитвы.
– Кто будет ухаживать за вашим святилищем, если я не восстановлюсь? – спросил я. Я дрожал от горя. – Акаша, любимая! – шептал я. – Кто будет поклоняться тебе, если я погибну? Помоги мне, направь меня, ведь по прошествии веков однажды ночью я могу тебе понадобиться! Вспомни, кто так долго о тебе заботился?
Но что толку говорить колкости богам и богиням?
Всей силой Мысленного дара я обратился к заснеженным Альпам, где построил тайное святилище.
– Моя царица, скажи, как мне попасть к тебе? Не может быть, чтобы столь страшное событие не нарушило твой безмолвный покой. Неужели я прошу слишком много? Я мечтаю о чуде, но не представляю себе, как оно произойдет. Я молю о милосердии, но не помышляю о том, в чем оно проявится.
Я знал, что совершил бы безрассудство, если не богохульство, умоляя ее оставить ради меня свой трон. Но, может быть, у нее хватит могущества каким-то чудом передать мне силу на расстоянии?
– Как мне вернуться к тебе? – молил я. – Как выполнять свои обязанности, если я не исцелюсь?
Ответом мне послужило молчание золоченой комнаты. Здесь было так же холодно, как в горном святилище. Я стал воображать, что альпийские снега прикасаются к моей горячей плоти.
Но мало-помалу ужасы начали отступать.
Кажется, я тихо и грустно усмехнулся.
– Я не могу добраться до тебя один, – сказал я, – без посторонней помощи, а как мне получить помощь, не выдав своей тайны? Не выдав секрета святилища Тех, Кого Следует Оберегать?
Наконец я встал на колени и медленно, с трудом, начал карабкаться по каменной лестнице; невзирая на боль, я умудрился встать и Мысленным даром закрыть бронзовую дверь.
Безопасность превыше всего, безопасность. Я должен выжить, думал я. Отчаиваться нельзя.
Потом, рухнув на пол, я бурой мерзостью сполз по лестнице в золотую комнату и упорно толкал крышку гроба, пока он не открылся настолько, что я смог забраться внутрь.
Прежде я никогда не подвергался подобным истязаниям, никогда не испытывал подобной боли.
К последствиям пыток примешивалось чудовищное унижение. Сколько же неизведанного оставалось в мире! Сколько мне еще предстояло узнать о жизни!
Вскоре крики мальчиков стихли вдали, и сколько бы я ни прислушивался, до меня не доносилось ни звука. Корабль унес их за море.
Но Бьянку я слышал.
Бьянка рыдала.
Обезумев от горя и боли, я мысленно проник в дальние уголки Венеции.
– Рэймонд Галлант, член Таламаски, – прошептал я, – ты мне нужен. Рэймонд Галлант, надеюсь, ты не уехал из Венеции. Рэймонд Галлант из Таламаски, услышь мои молитвы.
Я не мог нащупать ни одного следа, но кто знает, во что превратились мои способности? Возможно, они совершенно истощились. Я даже точно не помнил обстановки или адреса его комнат.
Но почему я надеялся его найти? Разве я сам не приказал ему покинуть город? Разве я был недостаточно убедителен? Конечно, он выполнил мои указания. Несомненно, от места, где я еще мог дозваться, его отделяла не одна миля.
И все же я продолжал как молитву твердить его имя:
– Рэймонд Галлант из Таламаски, ты мне нужен. Ты мне нужен.
Долгожданное облегчение снизошло с приближением рассвета. Бушующая боль постепенно начала стихать, и ей на смену пришли сны, как это обычно случается, когда я ложусь до рассвета.
Во сне я увидел Бьянку. Вокруг нее стояли слуги, они утешали ее, а она повторяла:
– Погибли, оба погибли, я точно знаю. Оба погибли в огне.
– Нет, милая, – сказал я и из последних сил отправил ей мысленное послание:
«Бьянка, Амадео больше нет, но я жив. Не пугайся, когда увидишь меня, я весь обгорел. Но я жив».
Чужими глазами я увидел ее отражение: она резко замолчала и отвернулась от них. Я увидел, как она поднялась с кресла и направилась к окну. Я увидел, как она открыла ставни и стала всматриваться в сырой горизонт, где вставало солнце.
«Завтра на закате я позову тебя. Бьянка, я чудовище в собственных глазах, в твоих я тоже буду чудовищем. Но мне придется это пережить. Я позову тебя. Не бойся».
– Мариус, – сказала она.
Столпившиеся вокруг нее смертные слышали, как она назвала мое имя.
Но меня сразил утренний сон. Я не мог сопротивляться. Боль наконец ушла.
Глава 25
Я проснулся с мучительной болью. Час-полтора я пролежал без движения, слушая голоса Венеции, слушая, как катятся воды под домом и вокруг него, как утекают в каналы и в море.
Я искал еретиков Сантино, исполненный тихого величественного ужаса при мысли о том, что они до сих пор ищут меня. Но они все исчезли – по крайней мере, на какое-то время.
Я попробовал поднять мраморную крышку саркофага, но не смог. И снова Мысленным даром я сдвинул ее, а потом ослабевшими руками оттолкнул в сторону.
Вот странное чудо, подумал я, – мысль оказалась сильнее рук.
Мне удалось медленно-медленно подняться из холодной красивой могилы, обустроенной по моему вкусу, и в конце концов, приложив невероятные усилия, я уселся на прохладном мраморном полу, созерцая, как в лучике света, просочившегося из комнаты, отделенной дверью на лестнице, мерцают золотые стены.
Страдания мои и усталость были ужасны. Я испытывал горький стыд. Я-то считал себя неуязвимым, и тем сильнее оказалось унижение, тем больнее пришлось падать с вершины гордыни.
Слишком жива была память об издевках сатанистов. Я не мог забыть криков Амадео.
Где он сейчас, мой прекрасный ученик? Я прислушивался, но ничего не слышал.
Я снова воззвал к Рэймонду Галланту, зная, что мои усилия тщетны. Я вообразил, как он едет по материку в Англию. Я произнес его имя вслух, и оно эхом отдалось в золотой комнате, но найти его я не смог. И понимал, что не смогу. Я только хотел удостовериться, что он вне досягаемости.
Только потом я подумал о милой, прелестной Бьянке, постарался увидеть ее, как вчера ночью, – в мыслях окружающих. Я начал исследовать Мысленным даром комнаты ее светского дома.
До моих ушей донеслась игривая музыка; я сразу же рассмотрел лица постоянных посетителей. Они пили и болтали, словно мой дом вовсе не сгорел – точнее, как будто они не слышали новости, как будто я никогда среди них не появлялся. Они продолжали жить, как все люди, после того как смерть уносит кого-то из их близких или знакомых.
Но где же Бьянка?
– Покажи мне ее лицо, – шепотом приказал я таинственному Мысленному дару, словно он умел подчиняться голосу.
Я не увидел ее образа.
Я закрыл глаза, причинив тем себе чудовищную боль, и прислушался к городскому гулу, а потом отчаянно взмолился, чтобы Мысленный дар дал мне услышать ее голос, ее мысли.
Ничего...
Но я все-таки нашел ее. Где бы она ни находилась, она была одна. Она ждала меня, и рядом не нашлось никого, кто бы смотрел на нее или говорил с ней. Значит, придется вырвать ее из безмолвия и одиночества. И я отправил ей мысленный призыв:
«Бьянка, я жив. Я предупреждал, что чудовищно обгорел. Не могла бы ты одарить меня своей великой добротой, как однажды одарила Амадео?»
Не прошло и нескольких секунд, как я услышал отчетливый шепот:
– Мариус, я тебя слышу. Направь меня. Я перевяжу твои ожоги. Я омою твои раны. Только скажи, куда прийти. Я ничего не испугаюсь. Я перевяжу твои раны.
Ах, какие волшебные слова! Но что за планы я строю? Что собираюсь делать?
Да, она придет и принесет мне свежую одежду, чтобы прикрыть жалкую плоть, возможно, даже плащ с капюшоном, чтобы спрятать голову, и даже карнавальную маску для лица.
Да, она непременно выполнит мои просьбы, но что дальше? Когда я обнаружу, что в столь жалком состоянии не смогу охотиться? А если даже допустить, что смогу, вдруг окажется, что кровь одного-двух смертных – капля в море, что раны мои слишком глубоки?
Как допустить, чтобы мне помогала моя нежная девочка? Неужели ужасная слабость окажется настолько велика, что я позволю ей прийти и проникнуть в тайну?
Я снова услышал ее голос.
– Мариус, – умоляла она. – Скажи, где ты. Мариус! Я в твоем доме. Он разрушен, но не полностью. Я жду в твоей старой спальне. Я собрала для тебя одежду. Ты можешь прийти?
Я долгое время молчал, не позволяя себе даже успокоить ее, обдумывая ситуацию со всех сторон, если вообще можно думать, испытывая подобную боль. Я перестал владеть своим рассудком. И отчетливо это понимал.
И в моих страданиях я решил, что смогу предать Бьянку. Если она позволит, я пойду на предательство. Или же просто воспользуюсь ее милосердием, оставив ее наедине с загадкой, которую ей никогда не разгадать.
Разумеется, предать проще всего. Принять ее благодеяния и потом оставить. Но такой поступок потребует величайшего самообладания.
Я не знал, хватит ли его у меня. Мне было так плохо, что я ничего о себе не знал. Я вспомнил, как давным-давно поклялся, что, пока я в Венеции, она всегда будет в безопасности, и содрогнулся при мучительном воспоминании о былом могуществе. Да, я поклялся всегда защищать ее в благодарность за заботы об Амадео, к которому она не подпускала смерть, пока на закате я не пришел и не принял его в свои объятия.
Что мне сейчас до тех обещаний? Нарушу ли я клятву, словно она для меня – пустой звук?
Тем временем она продолжала обращаться ко мне, как в молитве. Она взывала ко мне, как я взывал к Акаше.
– Мариус, где ты? Уверена, ты меня слышишь. Я приготовила мягкую одежду, тебе не будет больно. Я собрала полотна для повязок. У меня с собой удобная обувь для твоих ног. – Она говорила и плакала. – Мариус, я взяла для тебя мягкую тунику из бархата. И один из твоих любимых красных плащей. Позволь мне прийти к тебе, принести вещи, помочь тебе, обработать раны. Я тебя не испугаюсь.
Я лежал, слушал ее рыдания и наконец решился.
«Ты должна сама прийти ко мне, милая. Я не могу сдвинуться с места. Принеси одежду, которую ты описала, но не забудь заодно и маску – их полным-полно у меня в шкафу. Принеси ту, что сделана из темной кожи и украшена золотом».
– Мариус, я все собрала, – ответила она. – Скажи, куда мне прийти.
Я послал ей очередное мощное сообщение, подробно обозначив, где находится мой дом, и объяснил, что она должна проникнуть внутрь, найти дверь, окованную бронзой, и постучать.
Разговор утомил меня донельзя. И снова я в тихой панике прислушался, нет ли поблизости чудищ Сантино, размышляя, вернутся ли они и когда.
Но глазами гондольера Бьянки я вскоре увидел, как она выходит из обгоревших развалин моего дома. Гондола отчалила.
Наконец раздался долгожданный стук в дверь, окованную бронзой.
Собрав все силы, я начал постепенно передвигаться к каменной лестнице.
Я прижал ладони к поверхности двери.
– Бьянка, – выговорил я, – ты меня слышишь?
– Мариус! – вскричала она и всхлипнула. – Мариус, я знала, что это ты, что это не самообман. Ты действительно жив, Мариус. Ты здесь.
Аромат ее крови взбудоражил меня.
– Послушай меня, милая красавица, – сказал я. – Ты даже не представляешь, как я обгорел. Когда я приоткрою дверь, то в щелку передай мне одежду и маску. Не поддавайся любопытству и не пытайся посмотреть на меня.
– Не стану, Мариус, – решительно ответила она. – Я люблю тебя, Мариус, и сделаю все, как ты скажешь.
Внезапно она сорвалась и жалобно всхлипнула. Как пахло кровью! А я испытывал страшную жажду.
Изо всех сил я вцепился почерневшими пальцами в щеколду и отодвинул ее, а потом чуть-чуть приотворил дверь.
Благоухание ее крови причиняло мне почти такую же боль, как и остальные испытания. В какое-то мгновение я даже решил, что все впустую.
Но тут мне бросили одежду, в которой я отчаянно нуждался, и я знал, что должен ее принять. Должен как угодно двигаться навстречу восстановлению. Нельзя возвращаться к агонии, ибо она плодит сплошные страдания. Вот и черная кожаная маска, инкрустированная золотом. Одеяние, больше подобающее тому, кто собрался на венецианский бал, а не мне – жалкому отвратительному существу.
Оставив дверь приоткрытой, я довольно успешно сумел одеться.
Она принесла не короткую, а длинную тунику – верное решение, ибо чулки я ни за что не смог бы натянуть. Невзирая на боль, я засунул ноги в башмаки, а маску прикрепил к лицу.
Плащ был скроен с щедрым запасом, а без капюшона я бы не обошелся. Вскоре я был укрыт мягкой тканью с ног до головы.
Но что теперь делать? Что сказать моему ангелу – юной женщине, стоявшей под дверью в холодном мрачном коридоре?
– Кто пришел с тобой? – спросил я.
– Только гондольер, – сказала она. – Разве ты не просил меня прийти одну?
– Может быть, просил, – ответил я. – Боль затмила мне разум.
Я услышал, как она заплакала.
Я попытался рассуждать здраво. И осознал неприкрытую, ужасную правду.
Я не смог бы охотиться в одиночестве, потому что у меня не хватило бы сил выбраться из дома и пользоваться прежними возможностями – скоростью, даром подниматься в воздух и опускаться на землю.
Я не мог положиться на ее силу и рассчитывать, что она поможет мне на охоте, потому что она была совсем слабой, а использовать ее гондольера – безрассудно, если и вовсе невозможно. Этот человек станет свидетелем убийства, он узнает, где я обосновался!
Полное безумие. Вполне вероятно, что монстры Сантино вернутся. Самое главное – покинуть Венецию и добраться до святилища Тех, Кого Следует Оберегать. Но как это сделать?
– Мариус, пожалуйста, впусти меня, – тихо проговорила она. – Я не боюсь увидеть тебя. Пожалуйста, Мариус. Дай мне войти.
– Хорошо, – ответил я. – Доверься мне. Я не причиню тебе вреда. Спускайся по лестнице. Ступай осторожнее. Поверь, я расскажу тебе чистую правду.
С усилием, причинившим жуткую боль, я толкнул дверь, и та открылась достаточно, чтобы Бьянка смогла войти. Смутный свет сочился из комнаты наверху, освещая лестницу. Моим глазам его хватало. Ее глазам – нет.
Нежной белой рукой она нащупывала путь, следуя за мной и не замечая, как я ползу вниз, тяжело опираясь руками на стену.
Наконец мы спустились, и она напрягла зрение, но так ничего и не увидела.
– Мариус, скажи что-нибудь, – попросила она.
– Я здесь, Бьянка, – отозвался я.
Я сперва опустился на колени, потом сел на корточки и, глядя на висевшие над проходом факелы, попробовал зажечь один из них с помощью Огненного дара.
Я старался как мог.
Я услышал слабый треск, и вот факел воспламенился и глаза мои обжег яркий свет. Я содрогнулся при виде пламени, но без огня было не обойтись. Без света еще хуже.
Он подняла нежные руки, чтобы прикрыть глаза, привыкшие к темноте.
Потом посмотрела на меня. Что она увидела?
Она прикрыла рот и испустила приглушенный крик.
– Что они с тобой сделали? – спросила она. – Мой прекрасный Мариус! Скажи, как исцелить тебя, я пойду на все.
Я увидел свое отражение в ее глазах: существо в капюшоне и перчатках, в кожаной маске на лице, с шеей и запястьями, похожими на головешки.
– А как ты думаешь, прелестная Бьянка, какое средство поможет? – спросил я. – Какое магическое зелье может возвратить меня к жизни?
Ее охватило смятение. Я уловил спутанную вереницу образов и воспоминаний, горестей и надежд.
Она обвела глазами золотую комнату. Пристально посмотрела на блестящие мраморные саркофаги. Потом обернулась ко мне. Она была ошеломлена, но не испугалась.
– Мариус, – сказала она, – я могу стать твоей служительницей точно так же, как Амадео. Только научи меня как.
При упоминании имени Амадео мои глаза заволокло слезами. Представить только – в обгоревшем теле нашлась кровь, чтобы пролить слезы.
Она упала на колени, чтобы заглянуть мне прямо в глаза. Плащ упал с ее плеч, и мне открылись дорогие жемчуга, украшавшие шею, и белая грудь. Отправляясь на эту авантюру, она надела чудесное платье, не заботясь о том, что оно может намокнуть или испачкаться в грязи.
– Прелестный бриллиант, – прошептал я, – я любил в тебе как невинность, так и порок. Ты даже не представляешь, как я вожделел тебя – как мужчина и как чудовище. Ты не знаешь, как я старался не поставить тебя под удар своего голода, когда почти не мог владеть собою.
– Прекрасно знаю, – возразила она. – Ты забыл ночь, когда пришел в мой дом обвинить меня во всех моих преступлениях? Забыл, как признался, что жаждешь моей крови? Естественно, с тех пор я не успела превратиться в чистую простушку из детской сказки.
– Может быть, и успела, красавица, – сказал я, – может быть, успела. Все прошло, не так ли? Мой мир. Его больше нет. Ни пиров, ни маскарадов, ни танцев, все прошло, а мои картины сгорели.
Она расплакалась.
– Нет, не плачь. Дай поплакать мне. Я сам во всем виноват. Потому что не убил того, кто питал ко мне ненависть. И они захватили в плен Амадео. Меня они подожгли, потому что я слишком силен для их планов, но они забрали Амадео!
– Прекрати, Мариус, ты бредишь, – опасливо сказала Бьянка. Она протянула руку и прикоснулась к моим скрытым перчаткой пальцам.
– Нет, мне нужно выговориться, дай мне хоть несколько минут. Его забрали, я слышал, как он умоляет объяснить, в чем дело... а мальчики, они и мальчиков похитили. Но зачем, зачем?
Я уставился на нее сквозь маску, не представляя, что она может увидеть, что понять, когда на нее взирает искусственное лицо, а ум ее взбудоражен. От запаха ее крови я чуть не лишился чувств, и мне думалось, что обаяние ее принадлежит иному миру.
– Почему они оставили тебе жизнь, Бьянка? Я не успел, не успел прийти вовремя!
– Твои ученики, им нужны твои ученики, – отвечала она, – их ловили в сети. Я видела сети. Они кричали и кричали без умолку, чтобы загнать их ко входу. Я им понадобилась только как приманка, а что мне оставалось делать, как бороться с ними? Только звать тебя на помощь. Я плохо поступила? Я зря осталась жива?
– Нет, не думай так. Нет! – Я протянул руку и как можно аккуратнее сжал ее пальцы. – Если мое пожатие слишком крепко, скажи.
– Вовсе нет, Мариус, – сказала она. – Ах, доверься же мне, как просил довериться меня.
Я покачал головой. Усилившаяся боль мешала мне говорить. Боль завладела телом и душой. Я не мог пережить то, что на меня обрушилось. Не мог пережить, что между мной и моим прошлым выросла стена.
– Мы останемся здесь вместе, вдвоем, – сказала она, – я уверена, что тебя придется долго лечить. Позволь служить твоей магии. Я уже говорила, что на все согласна.
– Но что ты об этом знаешь, Бьянка? Ты понимаешь, о чем говоришь?
– Уж не о крови ли, властелин? – спросила она. – Думаешь, я не помню, как передала тебе с рук на руки умирающего Амадео? Что могло спасти его, что могло дать ему второе рождение, что могло изменить его навсегда? Ты же знаешь, что я все заметила. И поняла. Знаешь.
Я закрыл глаза и медленно вдыхал и выдыхал воздух. Ее слова убаюкивали меня, заставляли поверить, что все не так уж плохо... Но куда нас заведет этот путь?
Я попытался прочесть ее мысли, но так устал, что не смог.
Мне хотелось прикоснуться к ее лицу, и, решив, что перчатки достаточно мягкие, я погладил ее по щеке. В ее глазах показались слезы.
– Куда увезли Амадео? – в отчаянии спросила она.
– На юг, морем, – ответил я, – судя по всему, в Рим, но не спрашивай, с какой целью. Скажу только, что мой враг устроил облаву на моих домочадцев, на всех, кого я люблю, а он обитает в Риме, и те, кого он прислал навредить нам с Амадео, также прибыли из Рима. Нужно было его уничтожить. Нужно было предвидеть такой исход. Но я тщеславно продемонстрировал свои силы и отбросил его в сторону. Поэтому он прислал своих последователей в таком количестве – чтобы я не смог справиться с этой толпой. Как глупо было не догадаться, что он предпримет. Но какой смысл рассуждать? Я слаб, Бьянка. У меня нет возможности отбить Амадео. Мне нужно как-нибудь вернуть собственную силу.
– Да, Мариус, – кивнула она, – я все понимаю.
– Я всем сердцем надеюсь, что Амадео воспользовался способностями, которые я ему передал. Он многое умеет, и сила его велика.
– Да, конечно, – вновь кивнула она, – я понимаю, о чем ты.
– Сейчас мне приходится думать о Мариусе, – виновато и грустно сказал я. – Приходится заботиться о Мариусе – другого выхода нет.
Наступила тишина. Ни звука не раздавалось в доме – только потрескивание горящего факела на стене.
Я снова попытался прочесть ее мысли, но ничего не вышло. Виной тому не только моя слабость, но и ее решимость. Несмотря на любовь ко мне, ее терзали различные соображения, и она возвела стену, чтобы я о них не узнал.
– Бьянка, – тихо проговорил я, – ты заметила изменения в Амадео, но поняла ли ты их природу?
– Да, властелин, – ответила она.
– Ты можешь догадаться, в чем источник его силы?
– Мне это известно, властелин, – произнесла она.
– Я тебе не верю, – нежно сказал я. – Ты заблуждаешься.
Читать бесплатно другие книги:
