Снова домой Ханна Кристин
Мадлен вздохнула с явным облегчением. Но не успела она и слова сказать, как Спенсер продолжил:
– И все-таки определенное наказание она должна понести. Нужно, чтобы она как следует прочувствовала последствия собственного проступка.
Он посмотрел в глаза Мадлен.
– Она испугана, впрочем, попадая к нам впервые, обычно все бывают испуганы. Но дальше с ней должны разбираться уже вы сами.
Она хотела было спросить, что же ей теперь делать, хотела попросить совета и помощи, но не знала, как лучше начать. Слова застревали у нее в горле. Мадлен прочитала десятки книг об отношениях между взрослыми и детьми в семье. И во всех книжках говорилось, что с Линой следует серьезно поговорить, обсудить ее поведение и научить ее самостоятельно принимать решения. Советы были хорошие, спору нет, но совершенно невыполнимые, учитывая натянутые отношения между Мадлен и Линой. Другой способ «серьезно поговорить», известный Мадлен, был тот, которым часто пользовался ее собственный отец.
– Я достаточно давно уже здесь работаю, доктор Хиллиард, и могу с уверенностью сказать вам, что ваша дочь на пороге действительно крупных неприятностей. – Спенсер сел на стул рядом с Мадлен. – Она совершила этот отчаянный шаг с целью как-то привлечь ваше внимание. Но не исключено, что в следующий раз последствия могут оказаться куда более серьезными. Уровень самоубийств среди подростков...
Мадлен охнула и опустила глаза, уставившись на свои стиснутые на коленях руки. Самоубийство.
– Может быть так, что она уже совершала подобное когда-либо раньше? – Мадлен сформулировала вопрос именно так, хотя в действительности хотела узнать: сколько раз уже она не замечала таких сигналов бедствия.
– Судя по тому, как именно она совершила кражу, могу предположить, что она делает это далеко не в первый раз.
Мадлен прикрыла глаза. Ну конечно же, Лина и раньше совершала подобное. Будь Лина еще чьей-нибудь дочерью, Мадлен давно бы уже обратила внимание на то, что ее поведение вызывает тревогу: что ребенок выглядит неудовлетворенным, раздраженным, непокорным, что ребенок требует к себе внимания со стороны взрослых. Доктор Хиллиард уже давно посоветовала бы родителям такой девушки, что следует внимательнее отнестись к внезапным изменениям в ее поведении, к резким переменам в рационе питания, к потере аппетита. И уж конечно, нельзя выпускать из поля зрения тех, с кем общается девушка: молодых людей, внешний вид и поведение которых не внушают особого доверия.
Все эти предостережения напрямую относились к Лине. Решительно все. Появившийся у нее недавно интерес к «тяжелой» музыке, неистовые вспышки гнева, сопровождаемые жутким криком, прогулы занятий в школе, новая одежда, новые отношения с матерью. Лина была типичным подростком в переходном возрасте. Возможно, она сама не отдавала себе отчета в том, что ее последний поступок был отчаянным криком о помощи.
О Господи... Ведь девочка никогда не была особенно сильной...
– Доктор Хиллиард?
Мадлен медленно подняла голову и посмотрела на сотрудника службы социальной помощи.
– Я бы и хотела ей помочь, мистер Спенсер, но... – казалось, слова замирали у Мадлен на языке. Тяжело было признавать это, но Мадлен боялась сложившегося положения. Как же такое вообще возможно: строгий врач, умеющий ставить на место даже самых «трудных» пациентов, оказался совершенно беспомощен, когда речь зашла о его собственном ребенке. Слезы стыда навернулись у Мадлен на глаза.
– У меня ведь у самого шестнадцатилетняя дочь, доктор Хиллиард. Можно любить детей больше жизни и давать им все возможное, что только в ваших силах. И... – Он пожал плечами. – В итоге все равно получается черт знает что.
– Мне... мне нужно было раньше приучать ее к дисциплине. Больше времени проводить...
– Речь сейчас вовсе не о том, кто конкретно виноват, доктор Хиллиард. Вы – мать, она – подросток – вот и все. Поверьте, сейчас не время выяснять, кто прав, кто виноват. Главное сегодня – сосредоточиться на переменах в ваших отношениях с дочерью.
Она заставила себя отбросить жалость.
– И как же именно это сделать?
– Очень непростой вопрос. Я, например, действую со своей дочерью настойчивостью и предельной откровенностью. – Он ободряюще улыбнулся. – А если это не срабатывает, я запрещаю ей смотреть телевизор, не даю болтать по телефону.
Мадлен удивленно вскинула голову. Не такого совета она ожидала. Она слишком хорошо помнила собственное детство, постоянные наказания отца, пытавшегося сделать ее «дисциплинированным ребенком». В желудке сразу сделалось нехорошо.
– И неужели это срабатывает?! Ведь во всех книжках говорится о том...
В ответ, даже не дослушав, он только махнул рукой.
– Книги книгами, там написаны правильные слова, но приходит в жизни такой момент, когда простые уговоры оказываются бесполезными: подростку нужны ясные и понятные правила, которым он должен следовать. И потому я намерен добиться, чтобы она извинилась перед управляющим аптеки. – Он встал со своего места. – Вот так, доктор Хиллиард. А теперь, почему бы нам не пойти за вашей дочерью?
Лина лежала, свернувшись калачиком, на грязной, вонючей койке. Она давно уже устала плакать.
В этом мрачном, темном помещении никогда не бывало абсолютной тишины: где-то вдалеке клацали укрепленные стальнЬши решетками двери, слышались какие-то невнятные голоса, кто-то тоненько визжал, наверное, какой-нибудь подросток, в коридоре мимадвери грузно топали чьи-то шаги. При каждом звуке Лина все сильней сжималась в комок.
«Если тебя поместят в настоящую тюрягу, детка, то это место тебе санаторием покажется». Эти слова сотрудника службы социальной помощи снова всплыли у нее в мозгу. На Лину опять накатил страх. Она вспоминала свою домашнюю постель – большую, чистую, застланную бельем из магазина «Лаура Эшли».
– Я люблю омлет с ветчиной и сыром, – прошептала она, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза и в горле опять появляется комок.
И почему она вела себя с матерью, как самая последняя дрянь?! Лина ведь отлично понимала, что мать из кожи вон лезла, только бы дочери было хорошо. Лина уже давно замечала усталое лицо матери, замечала, что даже косметикой перестала пользоваться (не до того), что она как-то слишком радостно улыбалась, желая под улыбкой спрятать отчаяние.
Конечно, она знала, что мама любит ее и хочет ей только добра. Почему же Лина никак не могла остановиться: с каждым днем становилась все злей и злей, все чаще делала матери больно? Иногда она даже не могла объяснить, почему ведет себя так. Просто она чувствовала себя несчастной. Сегодня Лина решала, что она слишком толстая, а на следующий день ей уже казалось, что она худая, как щепка. И едва не через день на Лину находила плаксивость без всякой причины, просто так.
Ей хотелось, чтобы вокруг ничего не менялось. Лина не желала быть такой скверной, не хотела чувствовать себя несчастной и потерянной весь день, хотела найти себе место в жизни.
Лина понимала, что для матери она – сущее наказание. Мадлен была редкостно талантливым ребенком, уже в пятнадцать лет она сумела получить диплом о среднем образовании. Святая Мадлен, у которой каждый волосок на голове лежал один к одному, Мадлен, которая в одиночку растила дочь и одновременно училась в медицинском колледже, которая никогда не выходила из себя, никогда не плакала, не просила никого о помощи.
– Господи, никогда больше не стану красть из магазинов, – упавшим голосом произнесла вслух Лина и зажмурила глаза, чтобы из глаз опять не полились слезы.
Дверь в ее камеру с лязгом распахнулась.
– Хиллиард, подъем!
Лина быстро обернулась к двери, затем, уже медленнее, спустила ноги на пол, чувствуя, как сердце бешено заколотилось в груди.
– Куда это меня?
Полная женщина в форме невозмутимо взглянула на девушку.
– Что еще за вопросы? Сказано – вставай! – Она мотнула головой в сторону коридора. – Шевелись!
Обняв себя за плечи, Лина прошла мимо женщины; Стараясь не торопиться, она, опустив глаза, пошла в сторону холла.
Они подошли к еще одной запертой двери. Женщина нажала кнопку переговорного устройства и очень громко произнесла в него:
– Хиллиард!
Дверь распахнулась. На мгновение Лина замешкалась. Женщина подтолкнула ее, и первый, кого девушка увидела за дверью, был Джон Спенсер. И только потом она заметила свою мать.
Лина смотрела на Мадлен: у матери были грустные глаза, губы разочарованно дрожали – девушку охватило тяжкое чувство вины. Она хотела было броситься в объятия матери, хотела, чтобы та приласкала ее, успокоила. Однако ноги как будто приросли к полу.
– Лина, – внушительно произнес мистер Спенсер, – твоя мать хочет забрать тебя домой. И заберет – но только после того, как ты принесешь извинения управляющему «Сэйвмор драгз».
И он с глухим стуком поставил на стол рюкзачок Лины. Лина с усилием кивнула.
– О'кей. – Слово получилось похожим на писк. Спенсер подошел к девушке вплотную, так, что его тень упала Лине на лицо.
– Ну, девочка, ты пробыла в камере час с небольшим. Уверен, что ты не захочешь это повторить.
От страха она ничего не могла ответить.
– Твоя мать будет держать меня в курсе ваших дел. Если ты будешь причинять ей еще какие-нибудь неприятности... – он намеренно не договорил. – Поняла, нет?
– Да, – прошептала она.
– Что «да»? – громогласно переспросил он.
– П-поняла, сэр.
– Отлично. – Он обернулся к Мадлен. – Теперь можете забрать ребенка домой, доктор Хиллиард. Раз в неделю буду обязательно вам звонить. Полагаю, впрочем, что это последний подобный инцидент. Мадлен кивнула.
– Благодарю, мистер Спенсер.
Спенсер вышел, оставив Лину наедине с матерью. Несколько секунд они стояли неподвижно, глядя друг на друга.
Лина попыталась придумать, что ей следует сейчас сказать и как сказать.
– Знаешь... В общем, ты извини меня, мам... После бесконечно долгой паузы Мадлен, которая былатв не меньшем смущении, чем дочь, наконец смогла ответить.
– Мне и самой очень жаль, что все так... – она неуверенно шагнула вперед и протянула руку дочери.
Но этого было явно недостаточно. Больше всего на свете Лине хотелось сейчас, чтобы мама обняла ее, но она не знала, как попросить об этом, не оказавшись как-нибудь ненароком в смешном и дурацком положении.
Мадлен медленно опустила руку.
– Пожалуй, нам сейчас нужно отправиться домой и серьезно поговорить.
Лина смотрела на мать, чувствуя себя в эту минуту более одинокой, чем когда бы то ни было, ей казалось, что их с матерью сейчас разделяет огромное расстояние. Слезы снова чуть не брызнули у девушки из глаз, и она была вынуждена отвернуться.
– Конечно. Как скажешь.
Мадлен понимала, как сильно Лина напугана всем, что с ней произошло, как ей нужна сейчас материнская поддержка. Но она также боялась, что если сразу не поставить дочь в определенные рамки поведения, то Лине же будет потом от этого хуже.
– Бери свои вещи, – тихо, но твердо произнесла Мадлен. – Пора домой отправляться.
Идя совсем близко друг от друга, в тягостном молчании, они вышли из здания на воздух. Солнце слабо светило: холодный золотой диск, не способный никого согреть. Так же молча они сели в «вольво» и поехали в сторону аптеки. Мадлен издали понаблюдала за тем, как Лина принесла свои извинения управляющему. Когда Лина повернулась, чтобы идти к машине, Мадлен увидела, что лицо у дочери заплаканное.
О Господи, как же это тяжело – смотреть, как плачет твой ребенок!.. Мадлен хотелось обнять Лину, прижать к себе, успокоить, но она, собрав всю свою выдержку, оставалась неподвижной и суровой. Ни слова не говоря, они с Линой опять сели в автомобиль и тронулись с места.
К тому времени, когда приехали домой, нервы Мадлен были натянуты до предела. Одно дело – решить, что с этой минуты становишься строгой и непреклонной мамой, и совсем другое – говорить «нет» ребенку, которого любишь больше жизни. «Нет», которое и означает нет.
Мадлен заглушила двигатель. Пока она брала сумочку, Лина выскочила из машины, побежала к дому и скрылась за дверью.
Когда Мадлен вошла в прихожую, Лина уже висела на телефоне. Голос ее раздавался громко, отчетливо, перемежаясь веселым смехом.
– И тогда они заперли меня в камере... Да, это, скажу я тебе, было круто! Совсем как с Бриттани Левин...
Мадлен просто не верила своим ушам. Внезапно все случившееся приобрело совершенно определенный смысл. У Мадлен как будто глаза вдруг открылись. Это был редчайший миг внезапного прозрения, который в одну секунду может перевернуть жизнь. Лина была притихшей и послушной в Ювенайл-Холл, но теперь, когда страх от пребывания в камере остался позади и девочка оказалась дома, от ее кротости и следа не осталось. Лина опять стала прежней, тем самым подростком, с которым матери было так трудно найти общий язык.
Лина, вероятно, рассчитывала, что мать поможет ей поскорее все забыть, сделает так, что эта кража из аптеки превратится просто в не очень приятный сон, не больше.
Мадлен овладел гнев, и такой неожиданный и сильный, какого она сама не ожидала. Лина была уверена, что мать захочет как можно скорее выбросить происшедшее из памяти, что кража из магазина станет еще одним из тех событий, о которых Мадлен никогда не захочет больше говорить.
Сейчас вышло по-другому.
Воинственно подняв подбородок, Мадлен прошла через холл на кухню. Ни слова не говоря, она взяла телефонную трубку из рук дочери и со стуком кинула ее на рычаг.
– Че... – начала было Лина, но запнулась, уперла руки в боки и вызывающе взглянула на мать. – Отлично, мамочка. Придется мне перезвонить Джетту.
Мадлен твердо посмотрела на дочь.
– Ты этого не сделаешь, – непререкаемым тоном заявила она. – Больше я не разрешаю тебе висеть на телефоне часами напролет. Она протянула к Лине руку ладонью вверх и потребовала: – Замок от велосипеда. Немедленно!
Лина ошарашенно глядела на мать.
– Слушай, ты, наверное, шутишь? – Что, похоже, что я шучу?!
Лина недоверчиво улыбнулась и отступила чуть назад.
– Слушай, мам, может, хватит...
– Замок и ключи, быстро!
Покопавшись в рюкзачке, Лина нашла и отдала Мадлен ключи и замок.
– Прекрасно. Джетт будет подвозить меня до школы.
Мадлен отрицательно покачала головой.
– Каждое утро я сама буду отвозить тебя. И вообще запомни, что с этого дня ты больше никуда не будешь ходить без моего разрешения.
Лина насмешливо захохотала.
– Так точно, миссис Никогда Не Бывающая Дома. «Давай попробуй следить за тем, что я делаю и где бываю».
– Я ведь могла бы все время проводить дома. Могла бы бросить работу и сидеть дома. Ты этого хочешь?
– Я хочу отца, – крикнула ей в ответ Лина. Мадлен могла бы и сама догадаться. Теперь дочь будет постоянно пытаться уколоть ее, заводя разговоры о своем отце, которого она ни разу в глаза не видела.
– Что ж, Лина, давай поговорим о твоем отце. Ты ведь, насколько я понимаю, добиваешься именно этого, так? Ты хочешь узнать о своем отце. Что ж, превосходно. Твой отец был безрассудный, сердитый на всех и вся молодой человек, которому совершенно не нужна была семья.
– Это тебя он не хотел.
Мадлен опять ощутила прилив гнева, хотя ребенок в общем-то сказал совершенную правду.
– Ну что ж, ты, пожалуй, права, – мягко признала она. – Да, именно меня он не хотел, потому что разлюбил. Но он также не хотел... – Мадлен посмотрела на дочь, не зная, говорить ли ей правду до конца.
– Меня? – прошептала Лина.
– Нет, почему тебя. – Мадлен говорила негромко и спокойно. – Он не хотел становиться взрослым, не хотел принимать ответственные взрослые решения, не хотел ничем жертвовать ради семьи. Он считал, что надо жить весело и беззаботно, особенно когда тебе всего семнадцать, и ему совершенно не хотелось обременять себя ребенком.
Лина отвернулась, скрестив на груди руки.
– Но ведь сейчас он взрослый человек, – не сдавалась она. – Он захочет, чтобы у него была дочь.
Мадлен смотрела на профиль дочери, на ее дрожащие губы и бледное лицо, на слезы, которые текли у нее по щекам. Мадлен шагнула к Лине и прижала свою теплую ладонь к холодной щеке девочки.
– Я хочу, чтобы он полюбил тебя, Лина, хочу, чтобы он нуждался в тебе, но...
Лина обернулась к матери.
– Но – что?
Мадлен инстинктивно поняла, что в эту минуту ей лучше солгать. Нужно – так учил ее отец – никогда не показывать людям, что ты боишься или испытываешь неуверенность. Но Мадлен тут же отогнала эти мысли. Если она хочет, чтобы между ней и дочерью установились новые отношения, то и сама Мадлен должна серьезно измениться. Ей также было совершенно ясно, что такая перемена не может произойти в одночасье: отношения будут меняться медленно, постепенно. Она грустно взглянула на Лину:
– Боюсь, дорогая, что все именно так, как я сказала. Просто и не слишком приятно.
Девочка моргнула, и слеза скатилась у нее по щеке.
– Он что же, такой грубый?
– Нет, совсем нет. – Мадлен погладила Лину по щеке. – Он... он просто очень эгоистичен. Боюсь, что он может разбить тебе сердце.
Лина недоуменно уставилась на мать.
– Слушай, мам, неужели ты совсем не понимаешь, что это сейчас он разбивает мне сердце?!
Мадлен вздохнула, вспомнив о всех тех обещаниях, которые она с такой легкостью давала и потом забывала о них. Вспомнила, как обещала прийти на ужин – и не приходила, договаривалась сходить в кино – ив последний момент все отменяла. Так они постепенно отдалились друг от друга: слишком много обид накопилось между ними. И вот теперь они подошли к той черте, за которой невозможно было сохранять прежние отношения, надо было что-то менять, но ни Мадлен, ни Лина не знали, с чего начать.
– Понимаю, детка, ты мне не веришь, – прошептала Мадлен, – но единственное, чего я хочу, – это чтобы у тебя все было как можно лучше.
– Я хочу верить тебе, мам, – сказала Лина.
Она сказала это очень спокойно, и в душе у Мадлен от этих слов появилась слабая искорка надежды. В голове быстро пронеслись возможные ответы, какие-то незначащие слова, обещания. Смешно, какие обещания могла она дать – она, которая почти никогда их не выполняла?
Наконец Мадлен сказала что-то действительно важное:
– Я люблю тебя, Лина.
Глаза дочери наполнились слезами.
– Знаю, мам.
Это были не совсем те слова, которые Мадлен сейчас хотела бы услышать. Совсем не те.
Глава 11
Том Грант сидел на постели, тихо смеясь над тем, что рассказывала пришедшая его навестить жена, когда Мадлен вошла в палату.
– Доброе утро, – сказала она, вынимая из папки его историю болезни, и начала изучать последние результаты исследований. – Ну что ж, все как будто неплохо. Сегодня мы прекращаем внутривенные вливания, Том, так что можете считать, что всех этих трубочек и катетеров уже как бы нет. Вы будете чувствовать себя гораздо свободнее.
Услышав эти слова, Том улыбнулся.
– Когда ж я смогу увидеть своих ребятишек? Тут как раз Джо приехал домой из колледжа.
Мадлен подошла к его постели и проверила два тонких проводка, тянувшихся к его груди. Через них выводилась на монитор частота сердцебиений трансплантированного сердца. Удостоверившись, что все в порядке, Мадлен посмотрела на Тома.
– Боюсь, что сегодня это невозможно. Улыбка сошла с лица Тома.
– Но ведь со мной все в порядке? – шепотом спросил он.
– Так-то оно, конечно, так. Просто Джо простужен, а нам бы пока не хотелось рисковать.
Сюзен тяжело вздохнула:
– О Господи... Я ведь так и думала.
Мадлен уже привыкла к этому – первые послеоперационные дни всегда бывали самыми трудными.
– Я сама переговорю с Джо, мы несколько ближайших дней понаблюдаем за ним. Может, к понедельнику... – Она почувствовала, что теперь самое время замолчать, пока с языка не сорвалось твердое обещание.
– Он у меня молодчина: за этот семестр одни высшие баллы, – с явной гордостью сказал Том и посмотрел на жену.
Мадлен хотела было присоединиться к похвалам Тома, но в последний момент передумала и подошла поближе к его кровати.
– Вот интересно, как это вам удается растить таких здоровых и счастливых детей, а?
– Везение, – тотчас же откликнулся Том.
– И мои «недели без глупостей», – с улыбкой добавила Сюзен.
Мадлен с удивлением обернулась к ней.
– Что вы имеете в виду?
– Пока дети росли, Том не раз болел или уезжал куда-нибудь по своим делам. Иногда я прямо волосы готова была рвать на себе. Дети были разного возраста, да и по характеру совсем не похожи друг на друга. Далеко не сразу удавалось правильно вести себя с ними. Но в конце концов я смогла добиться от них послушания. Я называла это «недели без глупостей». Начиная с понедельника, я объявляла: все, хватит валять дурака, ребятки! Я никогда не кричала на них, вообще не повышала голоса. Спокойно, но решительно давала им понять, что командую в доме я, и никто другой. Как правило, через неделю они делались шелковыми, по струнке ходили. – Она улыбнулась. – Если мне удавалось протянуть целую неделю, как я говорила, без глупостей, то потом они месяцев по шесть оставались вполне управляемыми детьми. Затем все приходилось начинать сначала.
– В самом деле? – удивилась Мадлен.
– Конечно. Нужно ведь иметь в виду, что в эти недели не только им, но и мне приходилось несладко. Я ведь понимала, детям тоже иногда хочется походить «на головах», дети есть дети.
Мадлен положила историю болезни обратно в папку и, вложив ее в специальный карман на спинке кровати, улыбнулась Тому и его жене.
– Ладно, мне пора на обход. Увидимся завтра. Улыбаясь самой себе, она вышла из палаты. «Неделя без глупостей»... Пожалуй, в этом что-то есть...
Лина сидела на пассажирском кресле «вольво» справа от матери. Руки скрещены на груди, зубы сжаты, на лице воинственное выражение. Все складывалось для нее далеко не лучшим образом.
Она украдкой посмотрела на мать. Мадлен, как и всегда, сидела очень прямо, задрав подбородок, глядя только на дорогу. Руки спокойно лежали на руле.
Лина целое утро всеми доступными ей способами пробовала добиться возможности поехать в школу на велосипеде. Она и кричала на мать, и умоляла ее, хлопала дверями, отказалась завтракать и брать с собой бутерброды. Лина даже всплакнула.
Но все без толку.
У нее было чувство, словно в мать вселилась душа совсем другого человека. Она сделалась сдержанной, жестокой, невозмутимой, уверенной в себе. Совсем непохожей на ту маму, которую хорошо знала и к которой давно привыкла Лина. Настоящая доктор Хиллиард.
Лина совсем запуталась и не знала, как себя вести. Она даже была немного напугана теми изменениями, которые произошли с матерью. В последние годы Лина привыкла считать себя едва ли не хозяйкой в доме и вполне искренне гордилась умением обводить мать вокруг пальца. Стоило только девочке пустить слезу, и мать уже была готова для нее на что угодно. Лина вела довольно свободный образ жизни, возвращалась домой так поздно, как хотела. Мать слово боялась ей сказать. Так было до вчерашнего дня. И вот теперь мир как будто перевернулся.
Мадлен чуть притормозила и свернула на стоянку. Обе молчали: в машине было слышно только негромкое урчание двигателя. Мадлен повернулась к дочери.
– В полчетвертого приеду и заберу тебя.
Лина при этих словах даже поморщилась. Положение явно становилось комичным и постыдным. Как она объяснит Джетту, что не сможет после уроков пойти на их поляну? Что мать намерена привозить и отвозить ее, будто малявку какую-то.
– Слушай, мам, я же сказала, что ничего похожего на случай в аптеке больше не повторится. Может, хватит уже, а? После школы мы с Джеттом съездим на нашу поляну, а потом он привезет меня домой, в целости и сохранности.
– Ровно в половине четвертого я приеду и заберу тебя. Если же тебя тут не окажется, я позвоню мистеру Спенсеру.
– И что ты ему скажешь? – насмешливо спросила Лина. – Что хотела меня забрать после школы, а я отказалась?
– Скажу, что ты ударилась в бега.
У Лины при этих словах даже дыхание перехватило.
– Но тогда они опять арестуют меня?!
– В самом деле?
У Лины было такое чувство, что она стоит над пропастью, и нет никого рядом, кто бы мог поддержать ее.
– Ты что же, хочешь, чтобы они упекли меня?
– У меня нет выбора, Лина. Мы обе, ты и я, должны что-то менять в наших отношениях. Ты ведь и сама все прекрасно понимаешь.
– Хочешь изменить наши отношения, мамочка? Тогда прекрати мне постоянно лгать! – Она с удовлетворением отметила, как мать вздрогнула.
– Я вижу, ты намерена все о нем узнать? – спокойным голосом спросила Мадлен.
– Да, все! Это ведь ты виновата в том, что я совершила кражу в аптеке. Назови ты мне сразу имя отца, я бы ничего подобного не сделала.
– В полчетвертого я буду здесь, отвезу тебя домой.
Лина просто рассвирепела. Да как мать может оставаться в такую минуту холодной и бесстрастной? От этого Лина еще больше теряла почву под ногами, но сдаваться все равно не собиралась.
Схватив рюкзачок, Лина резко распахнула дверцу, выскочила из машины и выразительно взглянула на мать.
– Я приду домой, когда сочту нужным, понятно?! Мадлен, в свою очередь, посмотрела на дочь. Невозмутимое лицо матери просто бесило Лину.
– Тогда передавай привет мистеру Спенсеру.
– Ненавижу тебя! – прошипела Лина.
Уединившись в одной из пустующих палат больницы, Мадлен посмотрела на себя в зеркало.
Выглядела она ужасно, как говорится, краше в гроб кладут. Увидев темные круги под запавшими глазами, Мадлен нахмурилась. Она и вправду не спала почти двое суток.
Отношения с дочерью по системе «без глупостей» оказались куда более трудными, чем Мадлен предполагала.
Но она сделала правильный выбор, взяв в общении с Линой жесткий родительский тон.
«А если Лина вправду убежит? Какой тогда прок будет от твоих дурацких воспитательных систем?» Хотя в голове у нее в этот момент звучал голос отца, слова принадлежали ей самой. Мадлен так сильно переживала за Лину, что всю прошлую ночь глаз не могла сомкнуть: все перелистывала разные книжки о воспитании, стараясь найти что-нибудь подходящее об отношениях между родителями и детьми, но советы были какие-то туманные и ничуть не успокаивали.
Выйдя из палаты, Мадлен направилась по хорошо знакомому светлому коридору к палате интенсивной терапии. Подойдя к двери, за которой лежал Энджел, она постучала и вошла.
Увиденное просто изумило Мадлен.
Энджел лежал с сигаретой во рту, пуская в потолок клубы дыма. Откупоренная бутылка текилы стояла рядом на тумбочке. Энджел даже не потрудился сделать виноватое выражение лица. Вместо этого он одарил Мадлен откровенно наглой кривой усмешкой.
– Ого, патруль по палатам! – Энджел потянулся к бутылке, задев ее рукой. Бутылка упала, золотистая жидкость забрызгала все вокруг. Отвратительный сладковатый запах текилы распространился по комнате.
Вне себя от гнева Мадлен схватила бутылку и вылила остатки текилы в раковину. Бутылка полетела в мусорную корзину.
Затем она стремительно подошла к кровати Энджела. От злости ее просто трясло.
– Ты самый эгоистичный, дрянной, никчемный сукин сын, какого я только знаю.
– Умеете вы, док, изгадить пирушку.
Мадлен чувствовала сильный запах табачного дыма, наполнившего палату. Господи, как она могла так заблуждаться: Энджел нисколько не изменился, его эгоизм неистощим, и в то же время он слишком слаб, чтобы бороться за жизнь. Даже здесь, в атмосфере больницы, подключенный к уйме медицинского оборудования, слушая шипение, гудение и тиканье разных приборов, к которым при помощи датчиков было подсоединено его вконец изношенное сердце, – даже здесь Энджел не мог найти в себе сил измениться. Наоборот, он еще притащил с собой в больницу все свои безобразные привычки.
– Чего ты добиваешься, черт возьми?! Что и кому ты хочешь доказать?
Он коротко рассмеялся. Впрочем, тот сухой короткий звук, который вырвался из его горла, вряд ли можно было назвать смехом. Он лишь отдаленно напоминал смех прежнего Энджела.
– Я хочу умереть от рака.
Энджел очень медленно повернул голову на подушке и без улыбки посмотрел на Мадлен. Он выглядел поникшим и совсем больным. Волосы его свалялись и были откровенно грязными. Подбородок и верхнюю губу покрывала двухдневная щетина. Даже его выразительные глаза как-то поблекли и смотрели устало.
За то время, что Мадлен работала в клинике, она тысячу раз видела такие лица. Глаза могли быть голубыми, карими или зелеными, но смотрели они всегда одинаково: грустно и устало.
Энджел умирал.
Злость ее прошла так же быстро, как появилась. Она пододвинула стул и села возле кровати Энджела.
– Ох, Энджел, – мягко произнесла она, качая головой, и тяжело вздохнула.
– Не нужно мне ничего, – сказал он слабым голосом. – Я... я не...
Дыхание его стало прерывистым, с хрипом. Оно относило его слова в сторону, словно ветер. Поэтому Мадлен приходилось наклоняться, чтобы расслышать.
– О чем ты?
Читать бесплатно другие книги:
