Призрак Адора Шервуд Том
– За Ари?
– За Ари. Это его невеста. Дон Джови купил их вместе. Его послал на тростник, а её отдал Хосэ. Хосэ узнал, кто они друг для друга, и придумал плохую игру. Он Ари послал на тростник, а Тамбе разрешил принимать вместо неё наказание. Ари молодая, красивая. Сильная. Как кошка. Как чёрная кошка. Она тростника бы много носила, но Хосэ всё время ставит её к больному или слабому рубщику, у них не выходит сколько надо, и Хосэ бьёт Тамбу вечером. Ждёт, когда тот измучается и не примет на себя её ударов, пустит её к столбу. Самое страшное – когда Тамба не может терпеть и кричит, Ари это слышит и очень сильно, очень сильно мучается. Ари лежит в хижине и тоже кричит. И Тамба это знает и терпит изо всех сил, но когда вчерашние раны обожжены за день солнцем, а вечером их снова раздирает плеть – он кричит. Кричит, не может. И так сегодня уже девятый день. Долго не выдержит.
– Долго и не придётся, – жутким голосом сказал рядом Энди Стоун.
Я обнял его рукой за плечи, кивнул.
– Ты не первый, кто на Хосэ скалит зубы, белый человек, – грустно сообщил заметивший это карлик. – Хосэ очень ждёт, что ты нарушишь порядок . Тогда дон Джови простит ему всё, что бы он с тобой ни сделал.
– Как тебя зовут, бедный мой друг? – спросил я у карлика.
– Здесь меня все зовут Длинный Нос. Это из-за носа. И рука…
Он взмахнул изуродованной, с отнятыми пальцами кистью.
– А как твоё настоящее имя?
– Его больше нет. Хосэ съел и его. Я теперь всегда, до смерти буду Длинный Нос…
Вдруг послышался страшный, отчаянный крик. Хосе ударом кулака сбил какого-то человека на землю, схватил его за ногу и поволок в сторону очага.
– Тех, кто больше не может работать, Хосе отдаёт собакам, – спокойно произнёс карлик.
Я, закусив губу, отвернулся.
ИДЕИ И ПЛАНЫ
На ужин каждому досталось по куску солонины, миске маисовой [19] похлёбки и лепёшке пресного хлеба. Вот только мисок у нас, конечно же, не было. Нох своим “стаканом” вычерпал и раздал жидкость из похлёбки, а то, что осталось на дне принесённой карликом бадейки, разложили каждому на лепёшку. Не густо за целый день, не густо. А силы завтра, по моим расчётам, нам понадобятся.
Вернулся Пантелеус. Приволок громадную охапку растений.
– Наконец-то, – радостно сказал я ему. – У некоторых из наших лица совсем уже чистые. Плохо, если кто-то заметит, что болезнь проходит сама собой.
– Сколько же здесь сильных трав, – не слушая меня, зашептал Пантелеус. – Но очень много незнакомых. Очень. Мадагаскар – неоткрытая кладовая.
Пока Нох кормил его, я поведал о том, что только что удалось узнать. Затем радостно взволнованный травник устроился со своим сокровищем у входа, где было ещё светло. По моей просьбе карлик принёс две глиняные миски, пест и горшочек. Пантелеус взялся за составление лекарств.
– Можно ли мне, – спросил я безносого друга, – сходить, например, в другую хижину?
– Можно, – махнул он рукой. – Между хижинами ходить можно. Нельзя заходить в лес – сразу набросятся собаки. Ты, конечно, закричишь, и прибегут охранники. Тогда всем лучше спрятаться в хижину поглубже, потому, что Хосэ тогда безумный. Убивает всех, кого застанет снаружи. Он не любит, когда кто-то пытается бежать.
– А охранники всегда где-то рядом?
– За домом Хосэ у них тоже дом, и тоже на сваях.
– От змей?
– На Мадагаскаре нет змей, нет хищных животных. Так поставили на столбы – на всякий случай. Дождь вот когда идёт – пол затапливает.
– А сколько здесь охранников?
– На нашей плантации – двадцать два. На средней – двадцать. На дальней, где дворец дона Джови – тридцать или больше. И везде собаки, везде. Всего их пятьдесят в лесу, и на дальней плантации в специальном месте собаки со щенками.
– А сколько у дона рабов?
– Чёрных людей вот здесь было сто восемь, с вами теперь – сто семьдесят. Потом на средней сто и на дальней сто. Дон Джови всё рассчитывает, всё. Будет людей больше – быстро тростник вырубят. Будет меньше – не успеют переработать.
– Зачем же столько тростника каждый день?
– Дон Джови из него делает ром. Ром! И в бочках возит в Адор, пираты его покупают много-много. Дон Джови очень поэтому богат. Он и Хосэ хорошо платит, и охранникам. А они все – из тех, кто в большом мире висельных дел натворил. Их всех палач ждёт. Поэтому здесь им хорошо.
Через полчаса Нох смастерил какую-то желтоватую мазь, пошептал мне о её свойствах и принялся толочь какие-то корешки и грибочки. Я же позвал Готлиба, Ноха, мы взяли мазь, свечу и пошли в хижину Тамбы.
Он лежал на своей циновке на животе, без звука, неподвижно. Казалось, он даже не дышал, но когда я тронул его за плечо – быстро поднял голову, посмотрел. В неровном свете свечи ярко блеснули белки его глаз. Я увидел, что они покрыты сеткой кровяных ниточек. Да, плохо дело. Я с ним заговорил, и говорить пришлось, как и всё последнее время, на тарабарской смеси английских, персидских и латинских слов.
– Я – капитан Том из Англии, – сказал я ему.
– Я – раб Тамба из Африки, – с явным трудом ответил он.
– Мне рассказал про тебя маленький человек, называющий себя Длинный Нос.
– Мне тоже. Ты понравился дону Джови. И не понравился Хосэ.
– Так же, как и ты. Но молчи, слушай. Вытерпи ещё день или два. Потом мне будет нужна твоя помощь. Ты ведь главный среди своих людей. Будет война. Сейчас твои раны помажут лекарством. Это хорошие травы. Уйдёт боль. Закроется кровь. Наверное, я позову сюда Ари. (Он вздрогнул.) Лежи и молчи. Я уже знаю, что, пока она тебе невеста, вы не можете быть ночью в одной хижине. Но нельзя отнимать у неё право вылечить тебя. Её руки сделают лекарство вдвое сильней. А это вылечит раны и на её сердце. Ты согласен?
Он, помедлив, кивнул. Я в свою очередь кивнул Ноху, и спустя какое-то время к циновке с Тамбой неслышно скользнула чернокожая девушка. С прекрасным, гибким и сильным телом, с детским, ясным лицом и с болью в глазах. Я как мог рассказал ей о том, как действует мазь, попрощался с новым знакомцем и вышел.
Ночью почти не спал, дрожал, как в лихорадке. Перед глазами стоял Каталука. Мой спутник – силач, с чистым и мощным басом – и огромной душой. Друг, ценой своей жизни избавивший меня от жуткого, невозможного, страшного выбора. Я хотел плакать – и не мог. Лежал, стучал зубами.
Утром послышался злой и протяжный крик: охранник поднимал рабов на работу. Моя команда вместе со всеми вышла на широкий утоптанный круг.
– Что за дьявольские чудеса! – раздался вдруг хриплый рёв.
Хосэ. Ходит, смотрит в лица матросов, обнажив в недовольном оскале крупные зубы.
– Все здоровы, – громко проговорил я. – Лекарь нашёл нужные травы. Готовы работать. Дон Джованьолли будет доволен.
– Алим! – прорычал Хосэ в сторону охраны. – Привези на плантацию ещё тридцать мачете!
Но вдруг досада на его лице сменилась зловещей улыбкой.
– Алим! Поставь этого с Ари, – радостно приказал он, указывая на Ноха.
Понятное дело. Старичок маленький, хилый. И половины не нарубит. Много должен получить Тамба ударов сегодня вечером, много.
Ноха выбрал. Это хорошо. Не знает ещё, что Нох-то только на вид старичок. Второй раз оступился неистовый зверь. Это обнадёживает. Всё хорошо идёт, Томас, всё хорошо.
После быстрого завтрака мы выстроились в линию и побрели по широкой и ровной тропе. (Сколько же ног прошли здесь, чтобы пробить её среди джунглей!)
Вот и плантация. Острится срезанными пеньками тростника часть огромной поляны. Зелёной стеной стоит свежий тростник. Всходит солнце. Нас разбили на пары, первым дали мачете, вторым показали, куда относить стебли. Разъехались в стороны на сытых, гладких лошадях пятеро охранников с мушкетами. Молча пронеслись и рассыпались в зарослях бодрые, белые псы. Пошла работа.
Часа через два я вдруг увидел – едут вдоль цепочки взмахивающих большими ножами людей сам дон Джованьолли, с ним Хосэ и ещё кто-то. Бросив мачете, я рванулся, отыскивая Бариля, нашёл, схватил кусок жёсткой лианы и, успев прошептать: “Терпи, боцман!”– принялся что есть силы хлестать его по спине.
Приближался сбоку наш чудовищный властелин, удивлённо смотрели на меня двое его сопровождающих, мерно взмахивали мачете мои надёжные, мои родные, в красных, цвета крови, рубахах, матросы, а я бешено, со всей силы хлестал Бариля палкой и бормотал:
– Терпи, боцман, терпи, терпи!..
Бариль упал. Я выпрямился, сделал вид, что сейчас только заметил хозяина, и бросился к нему. Не добежав до лошади нескольких шагов, встал, поклонился.
– Интересно! – воскликнул радостно дон. – Вылечил всех?
– Всех, синьор Джованьолли.
– За ночь?
– И за вечер, синьор Джованьолли.
Он перегнулся через луку седла, посмотрел на меня, на поднявшегося и громко простонавшего Бариля. Спросил подозрительно:
– А ради чего ты так стараешься?
– Я хочу, чтобы вы назначили меня управляющим здесь, как Хосэ.
– Разве мне будет от этого польза?
– Будет, синьор Джованьолли. И немаленькая. Я хочу вам сказать, что при правильной организации работ можно увеличить количество собираемого тростника ровно вдвое. Я хочу, чтобы вы позволили мне это доказать. Завтра же. Я хочу, чтобы вы получали вдвое больше рома при тех же затратах. И чтобы ваш доход, синьор Джованьолли, увеличился также вдвое.
– Это меня не интересует, – равнодушно обронил он и тронул поводья.
– Это не интересовало вас, пока не появился здесь я!
– Вот как? – сказал он и попридержал двинувшуюся лошадь. Ну, хорошо. Выкладывай, что ты придумал.
– Вы считаете, что количество пиратов в Адоре неизменно, – старательно принялся я объяснять. – Стало быть, постоянно и количество их желудков. И количество рома, выпиваемого ими, давно вами, синьор Джованьолли, определено. Поэтому, если увеличить сбор тростника, а с ним и производство рома вдвое – его некуда будет девать.
– Так-так. Но ты всё же предлагаешь сбор тростника увеличить. Говори – почему.
– Мой лекарь – а он, как вы смогли убедиться, толк в травах знает, сообщил мне, что видел здесь растения, добавка которых в ром сделает его более крепким, и пряным, и ароматным. Бархатным! Такого рома нужно будет делать половину от всего количества, и продавать его уже не для питья.
– А для чего же?
– Для торговли.
– Что-о? Пираты будут торговать ?
– Пираты не будут. А вот Август будет. Качественный ром ценится втрое, а то и вчетверо дороже обычного. Август считать умеет. Заплатив вам за него пиастр, он выручит на нём два.
Дон Жаба молчал, играя перстнями. Я осторожно продолжил:
– Будет разумно, если вы дадите мне задание расчистить, отвоевать у джунглей новую плантацию, высадить тростник и заняться производством бархатного рома. Мы сделаем замечательный ром, алле хагель, или я съем собственную печень. Он будет знаменит во всех южных морях! Мы его назовём “Ром Джови”.
– Завтра, – дон вытянул палец с красным огнём в сторону Хосэ, – отдай всех под начало Тому. Всех, и негров. Сделай всё, что бы он ни сказал. Сам можешь съездить в Адор. Вечером, если сбор тростника окажется больше обычного вдвое, познакомь с ним собак, дай лошадь, мушкет и объяви остальным, что он – мой человек, и не просто охранник, а управляющий.
Уже отъезжая, он обернулся и спросил:
– И, Том, ты уверен, что при прежних затратах мой доход увеличится вдвое?
И вот тут я допустил ошибку, которая могла перечеркнуть всё достигнутое и даже стоить мне жизни: демонстрируя предельную искренность, я увлёкся и проявил излишнюю откровенность.
– Думаю, что не вдвое. Вчетверо или впятеро в первый же год.
– Хо-о! И это как же?
– Эта мысль не для всех.
Он подъехал ко мне, наклонился.
– Август повезёт продавать ром, – тихо заговорил я. – Мы незаметно выясним – куда. Потом станем возить туда ром сами. И не он будет зарабатывать два пиастра на пиастре, а мы будем иметь четыре пиастра на пиастре. Для этого хорошо бы вам завтра купить мой корабль. Во-первых, капитану он не нужен – я слышал, он сам предлагал. Во-вторых, все знают, что корабль был заразный. Продаст за гроши. Вчетверо, синьор Джованьолли, в первый же год. Вчетверо!
Джованьолли выпрямился, со счастливой улыбкой оглядел плантацию. Сказал твёрдо:
– Завтра соберёшь тростника вдвое больше. Тогда будешь управляющим. Не соберёшь – отдам тебя Хосе. Пусть сожрёт. Теперь ты мне не очень-то нужен. Теперь все твои мысли я знаю. А нужен мне лишь лекарь. – И добавил, повернувшись к своей обезьяне: – Хосэ, отправь лекаря в лагерь, пусть отдохнёт, а завтра начнёт собирать травы.
– Приятно иметь с вами дело, синьор Джованьолли! – воскликнул я, изобразив на лице восхищенье и кланяясь.
Страшная компания повернула лошадей и потрусила обратно. Я стёр с лица едкий пот. Мне бы только стать управляющим и попасть в дом, где спят охранники и где стоят их мушкеты. Два дня. Мне нужно всего лишь два дня. А потом вы узнаете, умеют ли англичане работать железом.
БЕГУЩАЯ ОБЕЗЬЯНА
На самом краю огромной поляны, на границе плантации и лесных зарослей, стоял примитивный станок для определения дневной нормы тростника. На стёсанном в треугольный клин пне лежало бревно. На одном конце укреплён большой плоский камень, на втором – дощатая площадка с бортиками. Весы. Стебли тростника укладывались на площадку до тех пор, пока она, опускаясь до земли, не перетягивала камень. За день пара работающих людей должна была сдать человеку, ведущему учёт, сорок таких вязанок. Если норма не выполнялась, то вечером Хосэ отсчитывал недостающее количество вязанок соответствующим количеством ударов плетью. В полдень тем парам, кто успел сдать половину нормы – двадцать вязанок, – выдавалась кружка воды. Слабым же доставался длинный рабочий день под жгучим, безжалостным солнцем. Редко какой человек выдерживал больше двух недель. Непригодных к работе людей дон Джови быстро заменял новыми – дешёвых рабов Адорские пираты поставляли исправно.
В этот вечер селение затаилось в ожидании беды. Ароматом беды был пропитан сам горячий вечерний воздух. Покалывали кожу невидимые, пляшущие в воздухе иголки, и заставляли тела сжиматься, и сводили с ума. Хосэ был воплощением дикой ярости, немой, сжатой как пружина, готовой в любую секунду рвануться и взвиться неистовым зверем. Хосе выбирал чью-то смерть.
Ари и Нох сдали сорок две вязанки тростника. Стоящий возле своего плёточного столба Хосэ с тупым недоумением смотрел в записи работ прошедшего дня. Он не верил, что сухонький старикашка свалил тростника на сорок две вязанки, хотя не верить он не привык, да и не имел оснований: учёт работы на плантации вёл купленный Жабой у Августа один из тибетских монахов, один из тех самых тайных стражей Города, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не говорят неправду. Теперь эти вот записи говорили о том, что Тамба сегодня не получит очередную порцию пыток, да и завтра, с кем бы Ари не встала в пару, им нужно будет сдать всего тридцать восемь вязанок. Нарушить это правило было нельзя. Оно было установлено самим Жабой. Поэтому Хосэ напоминал начинённую молниями чёрную тучу, медленно наползающую и закрывающую небо.
– Кто сдал эти вот тридцать семь? – тихим и от того невыносимо зловещим голосом проговорил Хосэ, указывая в строку.
От кучки рабов отделился молодой юноша – африканец. С потерянным, виноватым взглядом, нетвёрдо ступая, он приблизился к мучителю. Лицо его было перекошено большой опухолью на щеке.
– Где ещё три? – тихо и вкрадчиво продолжил Хосэ. – Почему плохо работал?
Юноша подался вперёд. Вся его фигура и взволнованное выражение больного лица говорили о его жгучем желании объяснить, оправдаться.
– Зуб, – поспешно проговорил он, поднимая руку с выставленным пальцем, чтобы указать на распухшую щёку.
Но ни сомкнуть губ, ни донести палец до щеки он не успел. Хосэ прянул и, схватив, с громким щелчком сломал этот палец. Юноша, корчась от боли, упал перед ним на спину, а Хосэ наступил босыми, массивными ступнями на его шею и лоб, всунул пятерню в раскрытый в немом крике рот и, замерев на мгновение, выдрал из черепа нижнюю челюсть. С хрустом и треском, начисто. Мотнулись в воздухе струйки крови, клочки кожи и сухожилий. Зверь распрямился и точным, коротким движением бросил челюсть в огонь очага. Затем подхватил с земли бьющееся кровавое тело и, быстро ступив несколько шагов, швырнул его в стену зарослей. Тотчас в том месте послышались стремительные прыжки, движение, хруст. Собаки были не приучены лаять, но, раздирая добычу, они не могли не рычать, и их басовитый, приглушенный рёв, смешиваясь с булькающим, затухающим стоном жертвы, окатил нас осязаемой, плотной волной.
– Кто был с ним в паре? – повернулся к оцепеневшим людям Хосэ.
– Нет! – с перекошенным от ужаса лицом маленькая чернокожая женщина метнулась в середину толпы.
Хосэ неторопливо направился к ней.
– Нет, – сказал я голосом отрешённым и хриплым и встал у него на пути.
– А-а, – радостно протянул Хосэ и, пригнувшись, заулыбался.
Холод соткался у меня между лопаток и покатился вниз по хребту. Предельным усилием воли я заставил себя выглядеть равнодушным. Сказал спокойно:
– Больше ты никого не убьёшь. Хотя мне и приятно видеть, до какой степени ты меня боишься.
– Я? Тебя? – опешил Хосэ.
– Конечно. Завтра я должен сдать тростника вдвое больше обычного. Тогда стану управляющим. Ты же отнимаешь у меня людей, чтобы я не смог сделать этого. Расчёт верный, но подлый, трусливый. Ведь открыто убить меня ты не можешь.
– Ах, не могу-у? – с нескрываемой злобой и в то же время вызывающе, дразняще протянул он.
– Конечно. Какой бы ты ни был управляющий, дон Джови не простит тебе трёхкратной потери прибыли.
– Да новый ром будешь делать не ты! Новый ром будет делать лекарь!
– Новый ром не будет делать лекарь, – раздался вдруг спокойный и уверенный голос.
Пантелеус подошёл и встал рядом со мной.
– Не будет? – на роже его снова выразилось тупое непонимание.
– Если умрёт здесь ещё кто-нибудь, то умрёт и лекарь, – заверил зверя Пантелеус. – Лекарь в заросли прыгнет. К собакам. А дон Джови узнает, что всё это из-за того, что Хосэ стал плохим управляющим.
Длинная, невыносимо длинная минута тянулась в молчании. Потом Хосэ резко развернулся и с протяжным рычанием бросился в свой дом на сваях. Спустя миг он вновь вырос в дверях, спрыгнул на землю и бросился к проёму в стене зарослей, к началу дороги, ведущей в Адор. На бегу он споткнулся, и когда на секунду опёрся о землю сжатым кулаком, то склонённой фигурой на кривоватых согнутых лапах, с длинной, вытянутой, волосатой рукой он стал невыразимо похож на гигантскую обезьяну. Прошёл ещё миг, и только пыль, повисшая в густом, вечернем, нагретом воздухе напоминала о том, что только что здесь пронеслось, спеша по своим ужасным делам, ужасное существо.
КОРИЧНЕВЫЕ КОРЕШКИ
Помчался в Адор, – послышался рядом с нами знакомый уже гугнивый голос. – А в дом-то он забегал за деньгами.
– Ночь будет пьянствовать? – понемногу выходя из оцепенения, предположил я.
– Э, нет, капитан Том. Хосэ вцепился в тебя крепко. Он умеет очень быстро увидеть и понять слабое место в душе человека, вот как в Тамбе – увидел его чувство к Ари. Ему не просто нужно замучить и убить человека. Ему нужно убить и замучить его через это вот слабое место.
– Так ты что же, думаешь, что он у меня…
– Конечно. Он увидел, что ты не переносишь страдания другого человека. Теперь он купит в Адоре ребёнка или лучше двух, привезёт их сюда и станет медленно и страшно убивать.
– Ребёнка? – холодный пот выступил у меня на лбу.
– А когда он умрёт, Хосэ привезёт ещё и ещё. Пока ты жив, ты каждую ночь будешь засыпать под ужасные тоненькие крики. Так здесь уже было. Рано или поздно, чтобы избавить детей от мучений, ты убьёшь сам себя.
Я принялся размышлять вслух.
– Завтра к вечеру он вернётся. Дон Джови приедет узнать, сколько мы нарубили тростника. Назначит меня управляющим. Потом охранники покажут меня собакам как своего, и я ночью пойду в лес и сколько смогу – перережу их. Белые, их увидеть легко. А утром поднимем всех людей, всех. Если же Хосэ привезёт ребёнка, мне придётся под любым предлогом уйти из лагеря: без меня он его мучить не станет. Если только действительно он всё это будет готовить именно для меня.
– А как быть с охотниками? – поинтересовался Длинный Нос. – Сильные, сытые, очень умеют убивать. И будут стрелять. Невозможно ничего сделать. Такое уже было.
– Ладно. Времени, чтобы что-то придумать, у нас достаточно. Сейчас скажи-ка, где хранятся запасы еды и воды?
– У Хосэ в доме, где же ещё.
– Под замком?
– Какие замки, – грустно улыбнулся карлик. – Кто посмеет войти в дом Хосэ, кто?
– Я.
– Что ты задумал, Том? – спросил меня Стоун.
– Завтра предстоит большая работа. Поэтому сегодня я буду кормить людей. И дам воды вдоволь. Очень хорошо, что Хосэ нет.
– Охотники есть.
– Да, есть. Поэтому. Стоун, позови Бариля, Оллиройса, Тамбу. Кое-что обсудим. Если война начнётся прямо сейчас, то главное – не дать охранникам убежать в лес. Оттуда они, под защитой собак, нас легко перестреляют.
Быстро и тихо были сделаны необходимые приготовления. Отобраны наиболее надёжные люди, скрылось в складках одежды оружие. Я вошёл в дом.
Первое, что меня поразило – это громадных размеров, роскошная, под шёлковым балдахином, кровать. Затем – книги, разложенные на стоящих вдоль стен пюпитрах. Все раскрыты. Не удержавшись, я перелистнул страницы ближайшей – и чихнул. Пыль! Очевидно, Хосе держал их раскрытыми для собственного тщеславия. Но это потом, потом. Где кладовая? А вот и она: за кроватью – дверца в пристройку. Широкие и длинные, вдоль стен, полки. Корзины, тюки, ящики. Свет едва проникал сюда, но даже этого слабого полумрака мне было достаточно, чтобы увидеть нечто очень важное: два стоящих в углу стволами вверх мушкета. Сейчас, конечно, их трогать нельзя, но знать то, что они вот здесь стоят, – очень важно.
Я выбрал большое количество хороших продуктов и сказал Длинному Носу, чтобы завтрак он сегодня приготовил обильный и сытный. И здесь напряжение снова охватило меня. Ко мне приближался, повесив мушкет за спину, один из охранников. Я перехватил несколько быстрых взглядов. Ну что ж, мы уже ко всему готовы.
– Давай, Алим! – подбодрил его криком кто-то из товарищей.
– Ты что это здесь хозяйничаешь, алле хагель! – недобрым голосом произнёс подошедший. – Не слишком ли спешишь стать управляющим?
– Что-то не так? – излучая искренний интерес и глуповатость, поинтересовался я.
– Для чего это ты кормишь этих чёрных свиней?
– Это не я. Так приказал дон Джови. Извини, если тебя это обидело. Впрочем, как только дон приедет, я сообщу ему, что ты недоволен его распоряжением. Алле хагель.
Облачко озадаченности наползло на его лицо. Сплюнув под ноги, он повернул назад. Охранники, собравшись в кружок, набивали табаком трубки, переговаривались.
– Очень хорошо, – выждав минутку, негромко сказал я Готлибу. – Пока они отвлечены, возьми десяток ребят и принесите все мачете с плантации. Посмотри, чтобы у каждого в руках было хоть какое-то оружие – на случай, если собаки выйдут на тропу.
– Будем точить? – смекнул он.
– Именно. С острым мачете можно сделать не две, а даже три нормы.
– Но ведь подносчики не будут успевать!
– Об этом уже подумал. Охранники завтра не у дел, мы как бы предоставлены сами себе. Я заберу у них лошадей.
– Нет, невозможно. Не отдадут.
– А я тут один секрет разузнал. Вот, кажется, скажи я им, что дон Джови велел зарезать друг друга, – так ведь возьмутся всерьёз за ножи. А он при ком-то из них приказал Хосэ дать мне всё, что потребую. Будут у нас лошади, будут. И мачете всю ночь точить будем. Никто и слова не скажет. Потому, что точить станем не таясь, открыто. Так что несите-ка их сюда, несите.
Самые важные распоряжения сделаны. Люди ушли по тропе, и тишина в той стороне говорит о том, что пока всё идёт хорошо. В лагере оживлённые разговоры и даже, как в это ни трудно поверить, смех. Длинный Нос кормил рабов небывалым ужином.
– Кажется, появилась свободная минутка, Томас? – проговорил кто-то рядом.
Пантелеус. Капли пота прочертили грязные дорожки на его покрытом пылью лице. Но глаза спокойные и даже довольные. Вот только кот, прятавшийся под одеждой у него на животе, а теперь показавший круглую плешивую башку свою в открытом клине ворота, имел вид тревожный и хмурый.
– Что, друг, – спросил я его. – В невесёлое приключение мы притащили тебя, верно?
Он быстро дёрнул кошачьим своим языком. Мелькнул, выказывая почти по-человечески осознанную опасность, его розовый кончик.
– Есть у нас дельце к тебе, – негромко сообщил лекарь, приминая ладонью на кошачьей голове встопорщенные острые уши. – Зайдём-ка в хижину. Пошептаться нужно.
Мы вошли в плотный, пропахший потом, кровью и настоявшимся человеческим страданием полумрак. Когда глаза привыкли и стали различать предметы, я увидел в углу большую охапку веточек, листьев и трав.
– Делаю вид, что начал собирать травы для нового рома, – приглушённо сказал Пантелеус. – Много нашёл хороших и сильных трав. Но главное – вот.
Он придвинулся ко мне, поднёс, оглядываясь, сжатый кулак к груди и раскрыл ладонь. На ней лежало несколько коротких коричневых палочек.
– Что это, – проникаясь его почтительным и осторожным к этим палочкам отношением, спросил я.
– Синявка, или Весёлая Габриэла, – ответил травник и непроизвольно передёрнул плечами.
– Красивое имя.
– Да, и сама трава-то очень красива. Когда цветёт – на синеватых её лепестках ярко горит по три алых пятнышка. Два – чуть вытянутые по вертикали, словно распахнутые в диком веселье сумасшедшие глазки. Под ними – пятно побольше, треугольное. Острым клинышком книзу, верхняя линия чуть вогнута. В точности растянутый в неудержимом смехе девичий ротик. Древние знахари, оставляя след её в своих рукописях, так и называли: Девочка Габи. Некоторые – Василисковая Габриэла. Ну и потом у разных народов были для неё разные имена: Ка-Туй, Карандора, Аспидка, Бирильца, Алые Глазки. Встречается исключительно редко, и многие врачеватели, занимающиеся травами, склонны считать её легендой, вымыслом. А вот мой учитель, встретившись с Габи, был так потрясён тем, что всё рассказанное про неё – правда, и, описывая то невероятное действие, которое оказывает на живой организм вытяжка из её корешков, называл саму траву не иначе, как Девочка Смерть.
– И как она нам… – начал было спрашивать я, уже прикасаясь к тревожной и сладкой догадке, какую именно пользу может нам принести это хохочущее алое девичье личико.
– Собаки, – совсем уже шёпотом произнёс Пантелеус. – За ночь я сделаю вытяжку. Останется только незаметно влить её в воду перед тем, как Хосэ будет поить собак.
– И что будет? – спросил я, почему-то вздрогнув.
– Человек умирает от неё минут через десять. Собака – через пять. Мышонок – мгновенно. Всё быстро и молча. Сдавленное горло, пена изо рта, выпученные глаза. Так, во всяком случае, нарисовано в древних рукописных травниках.
– А сколько нужно вытяжки, чтобы свалить всех собак? Для Хосэ останется?
– В сердце моём впечатана клятва. Никогда не использовать силу трав во вред человеку, какой бы он ни был. И как бы к тому ни принуждали обстоятельства. Но Хосэ – он не человек. Он зверь. Сделаю и для Хосэ.
ГЛАВА 9. ВОССТАНИЕ
Многие не спали в ту ночь. Непрерывно визжал единственный наш точильный брусок. Изготавливалась из прочного дерева навеска на лошадиную упряжь – для перевозки тростника. Хлопотала Ари, накладывая на раны Тамбы целебную травяную мазь. Скрипел корешками, растирая их в горшке, Пантелеус. И шуршали, шуршали в чёрных невидимых зарослях голодные белые псы.
ПЛЕННИЦА ЛЮДОЕДА
Длинному Носу было приказано утром никого не будить. Я очень хотел, чтобы люди поспали лишний час и набрались бы сил: день предстоял нешуточный. Не вышло. Бедные рабы сами, повинуясь страшной привычке, в известный всем час стали просыпаться и выходить из хижин. Их хорошо покормили.
– Тамба, – сказал я взволнованному африканцу, – сообщи своим, что сегодня нужно работать не жалея себя. Один день. Если сделаем две обычные нормы – вечером меня назначат управляющим. Я возьму на себя сторожей и мушкеты. Ещё один человек позаботится о собаках. Тогда, если захочешь, – уводи всех в Адор. А захочешь – пойдёшь с нами: моя команда отправится в глубь острова, искать дона Джови.
– Мы спрячем женщин в лесу, – горячо заговорил он, сверкая глазами. – А все мои мужчины встанут рядом с тобой. Мы тоже пойдём искать дона Джови!
На плантации рабы сгрудились в молчаливую, пёструю кучу. Поодаль стояли монах-учётчик с пером и бумагой, Длинный Нос и пара любопытствующих сторожей.
– Кто чувствует в себе силы работать с мачете – разбирайте ножи! – громко сказал я. – Носить вязанки сегодня не придётся. Тростник будем возить на лошадях. Ножи наточены, работать будет легко. И ещё. Сейчас сюда привезут бочку с водой. Любой человек в любое время может остановить работу, подойти и напиться. Все понимают меня? Сделаем две нормы – будем жить. За дело, братцы!
И полыхнула вдоль кромки несрубленного тростника отчаянная, злая работа. Ясным, весёлым огнём горели жемчужного цвета глаза на чёрных, радостных лицах. Стремительно взлетали блестящие полоски наточенных лезвий над пригнутыми головами. С шипеньем и шорохом падал тростник. Медленно двинулись лошади. На закреплённые между ними жерди стали грузить зелёные сочные стебли. Не будут считать сегодня, кто сколько сделал. Все вязанки – в общее число, для общей цели.
Работали люди. Холодной железной лапой сдавило мне сердце отчаяние: не подведу ли я их, не отправлю ли в страшные лапы Хосэ? Если бы можно было кому-то поведать, как тяжело мне было в тот миг, как тревожно, как жутко… Я сам, выставив и отследив новую систему работы, отвязал примотанную к ноге Крысу и встал в общий ряд. Давай-ка, Сью, потрудимся на некровной работе.
И я забыл о времени. Пот ел глаза. Гудела спина. Как будто в пустом воздухе, не встречая стеблей, порхал зелёный клинок, и ребристая рукоять даже в мокрой ладони сидела удобно и прочно.
Остановил меня крик. Я выпрямился, оглянулся. Возле весов стоял растерянный учётчик-монах. Бежали ко мне, бросив лошадей, Бариль и Стоун.
– Что? – прохрипел я, сбивая с лица пот.
– Две! – орал боцман, кривя обрамлённый рыжей всклокоченной бородою рот. – Две нормы, всё на сегодня, конец!
– Как так? – не поверил я. – А который час?
– Три часа ещё до конца работы, мистер Том! Можно и две с половиной нормы давать с такой командой, можно!
– Собери всех, – устало попросил я Стоуна, почистив и спрятав Крысу. – Пойдём в лагерь. Мачете оставить здесь. Теперь нужно очень осторожно. Веселье с лиц убрать. Идти медленно. Хосэ, наверное, уже вернулся. Так что очень осторожно, очень!
Да. Хосэ был в лагере. Он ждал меня. Ужас вошёл в моё сердце, и слабость подшибла колени. Он ждал меня. Он купил для меня страшный подарок.
Перед хижиной его стоял круглый, красного дерева, стол. Рядом с ним в землю был вкопан толстый шест, на вершине которого восьминогим пауком растянулся громадный парусиновый зонт. В его тени, на плетёном бело-коричневом клетчатом стуле сидела женщина. Бедная пленница, жертва морского разбоя, взятая, очевидно, при абордаже и привезённая в Адор – на радость Хосе и тому пирату, которому зверь, надо думать, заплатил не скупясь. В роскошном, изысканном платье, с нетронутыми украшениями, с лицом тонким и благородным. Да, черты его были таинственны и прекрасны и явно отличались от лиц белых женщин Англии или Европы. Где же эта страна, в которой живут подобные леди? Наверное, не узнать: судя по лицу и по платью, она не могла говорить на каком-либо из европейских языков. Дочь прекрасного и неведомого народа.
Аристократизм и достоинство окружали её, словно солнечный свет. Он был во всём – в манере держать спину и руки, в посадке головы, в полуопущенных веках. И в хрупкой белизне запястий, и в странном абрисе отмеченных скул, и в скорбной линии гордого рта.
Бесовская проницательность цивилизованной обезьяны выпила женщину без остаточка, проникла в самые закоулки сердца и чувств и принесла своему страшному господину знание – как породить в пленнице не только дикую боль, но и чёрный, невиданный ужас. Хосэ бегал вокруг неё, словно раб. Он кланялся, виновато и угодливо улыбался, вставал на колено. Он как мог превозносил и укреплял в ней ощущение её достоинства. Мучитель и каннибал [20] желал сначала напиться тем ужасом, который бедная леди должна была явить ему при неотвратимом его превращении в зверя, в тот момент, когда она уже достаточно привыкла бы к виду его зависимости и покорства. Раздавить, расплескать по затоптанной, пыльной поляне её тонкую, женскую гордость и только потом уж добраться до мучений, до крови, и хруста, и воплей.
Всё это я понял мгновенно, лишь только ступил на поляну. Хосэ посмотрел на меня, и взгляд его торжествующе прокричал, что он видит моё состояние. Да, я просто оцепенел тогда. На меня, словно при убийстве Клаусом духа Нгоро-Нгоро, пала вязкая вата, невидимая, плотная. Шорох морского прибоя назойливо качался в ушах, хотя до моря был целый дневной переход. Остановились и не пожелали идти дальше нечувствуемые ноги. Я был оглушён и раздавлен и не мог этого скрыть, хотя знал, что доставляю этим Хосе неописуемую, жгучую радость.
Я был проколот страхом и болью за эту женщину, как если бы был проколот страхом и болью за свою Эвелин. В первые минуты я ничего не мог делать и соображать, и в эти минуты та вязкая вата сдавила меня и понесла над поляной, распоряжаясь мной по своему усмотрению. В точности как во время визита на захваченный “Хаузен”, глаза мои поднялись над происходящим и смотрели на всё – и на меня самого – с невысокого верху.
Я медленно приблизился к столу, остановился подле женщины. Не знаю, зачем. Проклятая обезьяна мгновенно выхватила из хижины ещё один стул и добавила его к имеющемуся, и я сел на этот стул, и по блеску лакейских придурковатых глаз его понял, что всё идёт даже лучше, чем он предполагал.
Хосэ притащил и поставил на стол бутылку вина, бокалы. Блюдо с фруктами, сушёное мясо (о, знать бы ещё, что это за мясо?!), воду для омовения рук. Ни я, ни она к еде не притронулись. Леди лишь раз взглянула на меня, и проклятый, жалящий огонёчек прожёг меня до костей – огонёчек надежды. Без сомнения, она знала, что может ожидать её, купленную за безумную цену, прелестную, гордую вещь, золотую рабыню. Знала, и именно сила гордости её помогала ей быть готовой ко всему. Смерть смывает и позор и страдания. У страдавшей души нет препятствий на пути к Всевышнему Богу, и у высоких людей знание этого помогает принять случающееся зло спокойно и отрешённо. Но вот появился усталый, грязный от пота и пыли, с потерянным лицом человек, и по какому-то одному ей заметному движению в воздухе она угадывает в нём возможного спасителя, и надежда рвётся из глаз отчаянным огонёчком, и в мгновение делает её саму безвольной и слабой. Хосэ даже простонал от хлынувшей в горло волны удовольствия – неземным, нечеловеческим звуком, как будто бы взлаял.
Но вот до меня стали доноситься звуки слов и другого людского присутствия. Я услышал размеренную, тихую суету моих матросов и понял, что команда всё видит и готова на всё. “Завтра? – думал я. – Дон Джови назначит меня управляющим только завтра, и я что-то смогу предпринять только завтра? А сегодня Хосэ станет делать то, что задумал? А как я смогу дожить до этого завтра?”
– Алим! – завопил вдруг Хосэ. – Собак сегодня поить будем раньше! Подозреваю, что я буду сейчас немножечко занят!
С мушкетами, с саблями на поясах, крепкие, сытые охранники расхохотались. Я осознал, что смеялись они и раньше, что Хосэ давно уже делится с ними чудовищной, грязной забавой. Зная, что женщина не понимает ни слова из того, что он ей говорит, он с угодливым, деланно добрым лицом изрекал перед ней непристойности и, громко расписывая вслух, что он с нею сейчас будет делать, спрашивал, согласна ли она, и с выраженьем вопроса на коричневом, с чёрной бородкой, лице, наклонялся, заглядывал в её полуопущенные веки. Бедная женщина, понимая, что угодливый человек о чём-то вежливо спрашивает, не могла не отвечать – в силу заученных светских манер, и непроизвольно, едва заметно кивала ему в ответ на очередной вопрос. От ликованья охранники плакали. Смеяться они уже устали и лишь слабо постанывали. Потеха шла к завершению.
– Алим! Собак напоить – и за дело…
Читать бесплатно другие книги:
