Призрак Адора Шервуд Том

У Ярослава оказались прекрасные карты южных морей – древние, шестнадцатого века, с рисунками Питера Брейгеля-старшего. Стоун тщательно выставил ему курс и координаты Адора. Я рассказал ему всё, что могло оказаться полезным. Написал письмо к Августу. И, конечно же, оставил свой адрес в Бристоле.

Мой случайный спаситель сделал мне два подарка. Он отправил ко мне в услужение, – и поручил уже моим заботам, – маленького Пинту, – мальчика, за пару лет турецкого плена выучившего язык и сносно переводившего. То, что к Багдаду нас сопроводит теперь человек, знающий местные обычаи и имеющий янычарский билет “эсам”, – это было прекрасно. Ну а второй подарок он мне вручил, когда я снял с шеи и протянул ему его фамильный крест. Он сделал замену: небольшой, в четверть ладони, медальон с выпуклой эмалью. Эта цветная картинка изображала гномика в красной рубахе, танцующего на фоне зелёной травы, синего неба и жёлтого солнца. По единодушному мнению всех видевших медальон, гномик был очень похож на меня. Тут мелькнула и уколола меня лёгкая тень неясной вины. Я обратился к Ярославу со странною просьбой: передать в Адоре этот медальон в подарок от Томаса Лея капитану пиратов по имени Гэри Холлиуэлл. И подтвердил, встретив его удивлённый взгляд: это женщина.

ПЛЕННИКИ-ГОСТИ

На нанятой, длинной, с двумя рядами полуголых гребцов фелюге мы двинулись вверх по Тигру, в Багдад. Нагруженные оружием и золотом, с отчётливым ощущением последнего в нашем отчаянном путешествии похода. Нас было двадцать. Двадцать первым был кот.

Эдда и Бариля я оставил на корабле, в распоряжении Стоуна. Со мной были Готлиб, Тай с трофейной катаной, Робертсон, Пинта, Слон и Точило. И, если не считать Пантелеуса, ещё двенадцать человек матросов, из проверенных и надёжных.

Нам не задавали лишних вопросов, – мало ли европейцев добирается в английскую факторию в Багдаде. Бумаги у нас были в порядке, на случай пренебрежения к бумагам имелось золото. Там, где не хватило бы золота – имелись пули и шпаги. Мы были готовы ко всему.

Ко всему, но только не к этому!

Багдад был как на ладони – прекрасный и древний, и залитый солнцем город. До буйков, обозначивших воды фактории, оставалось почти ничего, как вдруг гребцы на нашей фелюге перестали грести и подняли вёсла. Как-то незаметно, среди снующих вокруг лодчонок образовались четыре посудины, взявшие нашу фелюгу в кольцо. Деловито и молча люди на них сцепили наши борта крюками и потащили к берегу. В лодках стояли и сидели вооружённые кремнёвыми ружьями турки, человек двести. А на берегу, в прямых военных шпалерах – ещё около тысячи. И три широкозевные пушки – зарбзены.

– Что будем делать? – негромко спросил Готлиб.

– Подождём, – ответил я. – Это, как видишь, не совсем нападение. Скорее – жест устрашения. Им что-то надо. И, кажется, именно от нас.

– Но как они узнали?..

– Самому интересно.

Среди янычар, стоящих, на манер македонской фаланги, ровными рядами, полуголых, со вскинутыми на плечи ятаганами, медленно кружились на месте несколько всадников. Прекрасные кони, камни и золото на сверкающей сбруе. Копья с цветными хвостами, какие-то флаги.

– Не может быть! – проговорил оказавшийся вдруг рядышком Пинта.

– Что такое? – быстро спросил я.

– Великий вали. Наместник Багдада. Хумим-паша. Его, его флаг.

– Та-ак. Готлиб! Взгляни-ка. Вон, рядом с вали, человек. По описанию – видишь, кто?

– Аббас-ага? Да, похоже. Тогда ясно. Эти люди дело знают, ещё в Бристоле было понятно. Следить за нами от самого Адора они не могли. А, судя по встрече, всё о нас знают. Откуда?

– Вот сейчас и выясним.

Маленькая наша, неуклюжая флотилия притиснулась к берегу. Немедленно в воду попрыгали янычары с лодок, уложили мостки с нашего борта на землю.

– Готлиб, строй, – сказал я негромко, едва мы сошли.

Быстро и слаженно за моей спиной встали две шеренги. Оружие, на манер встречающих – к плечам. Замерли. Я шагнул вперёд. Слева – травник с котом, справа – маленький Пинта.

– Здравствуй, Томас Локк Лей, – проговорил всадник на белом, потрясающей красоты коне.

Это было понятно. Это можно было и не переводить.

– Приветствую тебя, Хумим-паша, великий вали великого города. Здравствуй и ты, почтенный Аббас-ага.

С достоинством поклонился. Пинта быстро, звонким голосом перевёл.

– Интересно, – перегнулся через луку седла Хумим-паша, – кто про кого больше знает, – я про тебя или ты про меня?

– Мне нужен английский мальчик, который сейчас у тебя.

– Я знаю. А мне нужен английский мальчик, который сейчас – у тебя.

– Именно потому, что вопрос этот силой решить никто не сможет, нам и устроена такая встреча?

– Томас Локк Лей! Ты и твои люди – мои гости. Да, не решить этот вопрос силой, хоть дважды я вас убей. А решить надо. Может, договоримся? – он снова наклонился вперёд, и мучение, и почти мольба мелькнули на его умном и хищном лице.

Привстав в стременах, он махнул рукой, и янычарские ясаулы, протяжно прокричав, повернули колонны и двинулись к стенам недалёкого города походным размеренным шагом. Так же слаженно повернулись и двинулись мы. В гости так в гости.

Мне помнится, так же жадно я всматривался во всё, что попадалось по дороге, в день нашего прибытия в Мадрас, несколько лет назад. И тогда эту всю цветистую сказочность заморского города я вынужден был рассматривать мельком, на ходу. До чего же тороплива и суетна моя судьба. Какая жалость.

Путешествие длилось без малого час. О, этот странный Восток, мир намёков и недомолвок! Если судить по тому, что нам оставили оружие и другое имущество – да, мы были гостями. Но вот другое ясно дало нам понять, что на самом деле – мы пленники. Протопав по пыльным, пустым переулкам, образованным высоченными стенами из древнего камня, все вошли во дворец. Несколько арок, лестничных маршей и площадей. И вот – дверца в стене, куда пригласили лишь нас. Двадцать человек и тревожный, насупленный кот вошли в эту дверь. Было, конечно же, было отчего насупиться. Две узкие толстые створки из цельного, хорошо прокованного железа. Проход под аркой. Слева и справа – проёмы в стене и маленькие помещеньица – для караульных. Старые, когда-то внешние стены дворца. За длинным арочным сводом – дворик – квадрат, шагов двадцать на двадцать. И всё те же высоченные стены, на кромки которых можно смотреть лишь придерживая шляпу. Вверху – ровный квадрат синего неба. Здесь, внизу – полумрак. В середине дворика – круглый бассейн, с бортиком такой высоты, что можно присесть, и глубиной в рост Пинты. Наполнен водой. С толстыми каменными стенками вечная водяная бочка. И то хорошо.

Бесшумно провернулись на смазанных шарнирах и металлически лязгнули створки двери. Я оглянулся. Всё. Мы в капкане.

– Попробуй воду, – сказал я Пантелеусу, – нет ли какого подвоха.

А сам с Готлибом быстро осмотрел караульные помещения. Две дыры в каменном полу одного из них и понятный запах не оставили сомнений в его предназначении. Во втором – железная скоба в стене для факела, да каменный лежак по всему периметру. Прохлада и сумрак. Да, когда-то здесь был вход в башню. Потом дворец вырос, в проходе поставили новую стену, превратив его в дворик. Отличная комната для серьёзных гостей. Что ж, будем располагаться.

Вдруг во дворе что-то глухо ударило. Связка ковров! Сброшена со стены, и следом за ней – тюк одеял. Я запрокинул вверх голову, крикнул фигуркам на стенах:

– Передайте Хумиму-паше мою благодарность!

Юркий, худенький Пинта звонким своим голоском прокричал то же самое на турецком. Нам ответили.

– Хумим-паша позволяет тебе передать твою благодарность лично! – крикнули со стены, и вниз, раскатываясь, полетела верёвочная лестница с круглыми деревянными ступенями-перекладинами.

Да, что-то уж очень не терпится великому вали. Что за ценность для него Эдд и Корвин? Ладно. Сейчас, может быть, и узнаем. Я отстегнул Крысу, вынул два пистолета, передал всё Готлибу.

– Пантелеус и Пинта – со мной, – сказал и двинулся вверх по круглым, надёжно обвязанным перекладинам.

ДВОЙНЫЕ ПИСЬМА

За гребнем стены, на широкой площадке проворные люди заканчивали приготавливать залу. Каменный пол вымели и смочили водой, раскатали ковры. Выложили атласными горками подушки, растянули спокойно-зелёного цвета шатёр. Пришёл Хумим-паша и царственным жестом пригласил меня под изумрудную тень полога, к блюдам с фруктами и кувшинам с вином.

Расположились напротив. За его спиной склонились и замерли человека четыре, в том числе и Аббас-ага. За моей – Пинта и Пантелеус с котом.

– Этот мальчик – твой тарджуман? – спросил через одного из стоящих за ним людей Хумим-паша, после того, как я что-то взял с блюда.

– Мой тарджуман, о великий вали, – ответил я, поняв, что тарджуман – это переводчик. – Конечно, он не очень хорошо знает турецкий и уж совсем не блестяще – английский, но переводит понятно.

– А этот вот небольшой человек, у которого на плече сидит животное с недовольною мордой, – это, конечно, твой визирь.

Не знаю, почему и зачем, но только я вдруг созоровал:

– Не совсем визирь. Это человек, внутри которого сидит джинн.

Хумим-паша не сдерживаясь рассмеялся.

– Джи-инн? – сквозь смех выговаривал он, оглядываясь на своего переводчика. – Всесильный волшебник из арабских сказок?

– Ну, конечно, не такой уж всесильный. Но он лечит болезни и прыгает в небо.

– Прыгает в небо?

– Да, прыгает и летает.

– И это можно увидеть?

– Он может делать это только раз в год.

– Что ж, хорошо. Но прими мою просьбу, Томас из Англии. Позови меня, когда он вдруг решит полетать. Конечно, смешно и забавно, но тебя окружают такие события, что начнёшь поневоле верить всему.

Надув важно щёки, я обещал.

Мы отобедали. Паше принесли кальян, я достал свою трубку.

– Даю тебе слово, – заговорил он наконец о деле, – мальчиков увезли не для рабства. Они мне очень, очень нужны. И даже не мне… Но это не главное. А главное – то, что жизнь их должна протекать в роскоши, довольстве и поклонении. Что их ожидало в твоей холодной стране? Ремесленный труд, ну, или торговый, серость и прозябание. Здесь они будут как принцы. Я не могу тебе много открыть, но доказать только что сказанное я сумею. Ты сам можешь спросить у Корвина, как с ним обращались.

– Корвин здесь? – как можно равнодушнее спросил я.

Вали хлопнул в ладоши, послышался стук, скрежет ключа, в недалёкой стене отворилась дверь и из неё, склонившись под низкой притолокой, вышел Корвин. Он щурился на яркий солнечный свет, не видел меня. Одет был в роскошные, дорогие одежды. На поясе висел небольшой, с драгоценными камнями на рукоятке, кинжал. Лицо загорелое, сытое. Да, это он.

Я не вскочил, а, сдерживаясь изо всей силы, медленно встал.

– Ох ты, То-ом!

– Здравствуй, Корвин.

Мы обнялись. Подрос, возмужал. Красавец.

– Как ты здесь? Где все, где отец, где Эдди?

– Всё хорошо, дорогой. Отец дома, в Бристоле. Я на “Дукате” гнался за вами до самого Мадагаскара.

– Там нас схватили пираты!

– Я знаю. Эдда я у них отнял. Он сейчас уже где-нибудь у Западной Африки, Бариль везёт его домой. А я с друзьями пришёл за тобой. Конечно, если захочешь вернуться.

– Том, я очень хочу домой. Только ведь не отпустят. Не отпустят, я знаю. Нельзя и надеяться. А где Бэнсон, где Нох?

– Бэнсона я оставил в Бристоле. Он ранен. И – кто-то должен был дом защищать. Нох спас меня в Адоре, сам же погиб. Мы похоронили его на Мадагаскаре, его и ещё нескольких наших.

– О, проклятье! И всё это из-за нас?!

– Нет, что ты, Корвин. Просто судьба.

Мы помолчали немного.

– Пора! – вали хлопнул в ладоши.

– Том, попросись со мной в шахматы поиграть, – шепнул, уходя, Малыш.

“Здесь, значит, в шахматы играют”, – подумал я. – “Хорошо”.

– Будет разумно, Том из Бристоля, если мы договоримся, – с какой-то даже дрожью в голосе заговорил Хумим-паша, когда я вернулся под полог шатра. – Иначе я во второй, в третий раз пошлю людей за другим близнецом. Будут новые смерти. Зачем?

– Что предлагает великий вали?

– Ты напишешь письмо. Немедленно. Его отвезут в Стамбул, а там – через Средиземное море, вдоль севера Африки – туда, где твой “Дукат” может зайти в порт за водой. Такое же письмо я направлю прямо в Бристоль, к твоему Бэнсону. Ты должен убедить всех, чтобы Эдда привезли ко мне. Им я обещаю роскошную жизнь, полную почёта и наслаждений. Тебе – сундук, наполненный золотой посудой и оружием. И, конечно же, жизнь и свободу.

– Мой “Дукат”, о великий вали, стоит в английской фактории в Басре. Эдда везёт в Бристоль другой корабль. “Хаузен”.

– Это ведь твой корабль, Аббас-ага, – зловещим голосом, тихо, чуть повернув голову, проговорил изменившийся в лице вали. И снова обратился ко мне: – Но как тебе это удалось, юный наш капитан?

– Аллах помог, великий вали.

– Ты хочешь сказать, что Аллах помогает неверным?!

– Иногда. Так же, как иногда он не помогает и правоверным. – Я бросил короткий взгляд на упавшего на колени, с бледным лицом, Аббаса.

– Нет, мой дорогой англичанин. Яснее ясного, что Аллах – на стороне наших с тобой близнецов. Здесь и разгадка всему. О, как много слухов идёт об их чудесах! О, как мы этому рады!..

Он сделал знак, и рядом со мной, справа, невесомо поставили низенький круглый столик, чёрный, лаковый, с прекрасно выписанным под лаком красно-золотым драконом. На столик, закрывая свитый в кольца змеиный хвост, растопыренные когтистые лапы, пучеглазую, с обнажёнными иглами клыков морду, опустились листы бумаги, чернильница на подставке, стянутый шёлковой ниткой пучок цветных перьев. Павлиньи, что ли? Однако, как торопится Хумим-паша, как спешит! Хорошо бы в его торопливости отыскать какую-нибудь выгодную для себя слабость.

Я повернулся к столику. Подвинул к себе бумагу (хорошая, плотная и гладкая рисовая бумага. Редкая. Дорогая), смотал нитку. Очернилил перо. Задумался, замер. И – стал писать. Но не слова и не буквы. Проведя поперёк листа длинную тонкую линию, я принялся зачёркивать её вертикальными штришками, то наклонными, то прямыми.

– Это чей же язык? – тревожно вытянул шею Хумим-паша. – Я не знаю такого.

– Это не язык, великий вали. И даже не письмо. Это счёт, торговая запись. Цифры здесь заменены чёрточками. Среди бристольских купцов – обычное дело. Чтобы никто из соперников, случись ему этот счёт увидеть, не узнал бы чужих секретов и планов. (Я врал уверенно, вдохновенно, со спокойным и даже чуть скорбным лицом.) Я трезво оцениваю положение, великий вали, и отношусь к нему со всею серьёзностью. Поэтому. Письмо пишу в подлинном виде. Все верные и близкие мне люди знают, что на обратной стороне моего письма обязательно должен быть такой вот торговый счёт. А если его не будет – то как бы не угадывалась в почерке моя рука – письмо в глазах моих людей будет чужое. Я, видишь ли, кое о чём думал, отправляясь в погоню.

– Это мне известно. Мой Аббас-ага, имея преимущество в деньгах и внезапности, потерял три корабля и троих лучших своих янычар…

Сидящие напротив, оставив меня в покое, повели тихие разговоры довольным, отрывистым полушёпотом. Я же быстро набросал текст.

“Любимые мои, здравствуйте. Имели морское сражение с кораблями “Царь Молот” и “Нэж”. (Дата и место.) Оллиройс их потопил. Пираты в южном море захватили “Хаузен”, разделили мальчишек. В пиратском городе Адор, что на Мадагаскаре, я отнял Эдда. Он на “Дукате”, в английской фактории в Басре. Корвин в Багдаде, у виновника всех бед, наместника султана, зовут которого Хумим-паша. Только что виделся с Малышом. Довольный и сытый. Я здесь в плену, со мной моих – двадцать. Обращение человеческое. Паша требует в обмен на жизнь, свободу и золото привезти к нему Эдда. Думаю, что сумею выкрасть Корвина и сбежать. Нох, Каталука, Кальвин и ещё шестеро наших погибли. Помолитесь за них. Эвелин, целую и обнимаю. Скоро увидимся. Томас”. (Дата и место.)

Подписался в правом нижнем углу, отчеркнув наискосок угол, как в обычном счёте, где указывается итоговая сумма.

Отложив лист с влажными строками, я подвинул поближе второй и повторил на нём только что написанное. Затем взял подсохший, первый, перевернул и обычным английским письмом вывел:

“Сэру Барилю, моему капитану, на корабль “Хаузен”, в порт Банжул, в Гамбии. Оставайтесь в Банжуле. К вам приедет посольство от нашего друга, наместника Султана в Багдаде, Хумима-паши. Передайте посланникам Эдда, но назад их не отпускайте. Дождитесь моего прибытия. Томас Локк Лей”.

На втором листе написал чуть иначе:

“Сэру Бэнсону, моему доверенному, в Бристоль. Немедленно отправьте Эдда в порт Банжул, на западе Африки, в Гамбии. Передайте его посольству, которое прибудет от нашего друга, наместника Султана в Багдаде, Хумима-паши. Но не отпускайте их. Дождитесь моего прибытия. Томас Локк Лей”.

Почтительный, со спрятанными за поклонами глазками человек передал письма паше. Его тарджуман негромко и быстро стал переводить. Аббас-ага вдруг вскричал что-то (Пинта тут же приник к моему уху):

– Как это не отпускайте? Англичанин хочет уехать, когда близнеца у нас ещё не будет? Он в своём уме? Он думает, что мы согласимся?

– Мы согласимся, – с понимающей улыбкой взглянув на Пинту, ответствовал вали. – Если англичанин доставит близнеца к нам во дворец, то не лучше ли будет избавиться от него, забросав сверху камнями или уморив голодом, вместо того, чтобы отпускать его с сундуком, полным золота? Если же мы отпустим его в Банджул, то только лишь с сильным сопровождением. Чтобы он, поднявшись на свой корабль, сам отправил бы мальчика с нами. Слово он не нарушит – моих янычар будет там слишком много. Слово и я не нарушу – слишком дорог мне этот малыш, чтобы затевать при нём бессмысленное сражение, тем более что известно – при нападении на англичанина ему помогает Аллах.

(Он остро взглянул на меня, и я, давая понять, что согласен, кивнул головой).

– Да, Аллах, – продолжил вали, обращаясь к Аббасу. – Это ведь ты донёс мне, что несколько дней назад случилось в таверне. А? Двенадцать человек напали на четверых, и напали внезапно. Вот эти четверо, здесь. А где нападавшие? А сколько было с Хуссейном людей, когда он заманил англичанина и сэра Бэнсона ночью в тупик?

– Пять или шесть, о великий, – каркнул Аббас.

– Тринадцать, – негромко поправил я его.

– С Хуссейном – четырнадцать, – повернулся к Аббасу Хумим. – И где теперь Хуссейн? – спросил вали, теперь уже у меня.

– Его больше нет, – коротко бросил я и машинально опустил ладонь на шрам на бедре.

– А где Сулейман и Хасан? – с гримасою муки на крючконосом лице, как будто забывшись, выкрикнул Аббас-ага.

– Один пришёл ночью в мой дом. Второй пришёл ночью на мой корабль. Их больше нет. И если ты, нападающий из-за угла, спросишь меня, где “Царь Молот” и “Нэж”, твои корабли и их команды, – ты услышишь всё то же. Их больше нет. Я не лгу.

– Он не лжёт, – задумчиво сказал Хумим-паша. – Малыша вокруг Африки везёт не “Дукат”. “Дукат” действительно стоит в фактории в Басре, англичанин держит ладони раскрытыми. И я приветствую его разум, который помог ему пересилить и огонь родства, и ледяной холод долга.

Пинта окончил свой быстрый шёпот, и я, изображая благодарность, отвесил поклон.

– Но, великий, – забормотал осторожно Аббас, – почему он считает, что его могут забросать камнями или убить голодом? Ведь великий вали даёт ему своё слово!

– Он образован, Аббас, хоть и молод. Он много читал. Наверное, читал и Коран. Судя по его письмам, он знает, чего стоит клятва, данная неверному.

(Я снова кивнул – поклонился.)

– Отправить самой надёжной почтой! – негромко, но с тяжким, пронзительным взглядом произнёс Хумим-паша, передавая письма в руки одного из своей свиты.

Я старался не смотреть на них, старательно сохраняя на лице спокойствие и безучастность. Ушли, улетели мои приветы родным, да ещё под охраной, и охраной надёжной! Очень хорошо. Можно теперь успокоиться и поразмыслить, как же отсюда выбраться.

Можно ли? Нет. Не утомилась ещё злая судьба моя, не ослаб её глумливый и буйный хохот. Вылетающие ниоткуда пёстрые лики внезапных событий продолжали мелькать передо мной в безумной, стремительной пляске. А я уже так устал…

СВЯЗАННЫЙ ЛЕВ

Подкатился к вали, беспрестанно отвешивая поклоны, кто-то в чалме и роскошных одеждах. Он шепнул ему на ухо короткое слово, и паша, расплывшись в улыбке, громко сказал:

– Это кстати!

Кланяющийся убежал. Паша толстыми, в перстнях, пальцами поднял с подноса кусочек лукума, отправил в рот, помазанный медовой улыбкой. Сполоснул рот водой, потянулся к кальяну. На лице – ожидание какой-то потехи, какой-то забавы. Чего-то весёлого ожидал паша. Это было видно и по склоненным лицам тех, кто стоял за его спиной, пухлым устам с ухмылками, глазкам с прищуром. Да, мне это было видно. И так же мне было понятно, что веселье это – не очень-то для меня.

Вернулся тот, с поклонами, вышел из Корвиновой низенькой двери, а следом за ним выбрался, склонившись под притолокой, человек в европейской одежде. Вышел, выпрямился. Встал. Увидел меня.

Он не изменился ничуть. Холёная, острая, чёрным клином, бородка. Коричневые, мускулистые руки. Карие глаза, блескучие, твёрдые. Нет, но как же это возможно?!

Привалившись на локоть, паша, с нескрываемым наслаждением на лице, заговорил (и, конечно же, заговорил переводчик):

– Хорошая работа, уважаемый Стив. Вот он, Томас Локк Лей, у нас в гостях.

Стив с явным усилием перевёл взгляд с меня на Хумима.

– Разве вы его не убьёте? – хриплым голосом спросил он вали.

– Для чего же, уважаемый Стив? Мы не понимаем…

– Но ведь… Я думал… Затрачены такие усилия… не для того разве, чтобы убить?

– О, мы в отчаянии! – почти завопил счастливый Хумим-паша. – Неужели мы дали вам повод так думать? Нет, Томас Локк Лей и все его люди – здесь только в гостях!

– Но я не для того вам его выдал! – повысил голос пират и сверкнул в блеске солнца глазами. – Я полагал, что этот наглый юнец будет повешен, а люди его – проданы на невольничьем рынке. Вы бы с прибытком вернули выплаченные мне деньги!

– Кстати, о деньгах, – уходя от ответа, сделал озабоченное лицо Хумим-паша. – Я ведь должен вам заплатить остаток. Золото сейчас принесут. Ну а вы, уважаемый Стив, присаживайтесь к нам, поешьте и выпейте. Мы-то вина не пьём, Коран запрещает. А вы угощайтесь.

Тяжело далась Стиву эта минута. Как будто прикованный к гире, он сделал шаг, другой. Было видно, что он скорее уморил бы себя голодом, чем сел за один стол со мной. Но и оскорбить Хумима отказом не смел!

Мучительные гримасы плясали на его загорелом лице, и сдержать пират их не мог. И напротив, с радостью и наслаждением впитывал взглядом эту картину вали. О, этот играть людьми любит.

Стив сел, пряча глаза. Напряжённой рукой вытер лоб.

– Вот вам и деньги, – тихим, счастливым голосом прокаркал Хумим.

Кланяющийся, в чалме, человек выложил перед Стивом золото, – не в кошеле, а на шёлковом плате, чтобы всем было видно, и заботливо растянул концы ткани в стороны, медленно, аккуратно.

– Деньги я не возьму, – побагровев выдавил Стив.

– Но как же? – участливо, с озабоченностью, с лукавой тревогой во взгляде изумился вали. – Работа-то сделана!

– Деньги мне не нужны! – вскинул голову Стив, и голос его зазвенел: – Отдайте мне Тома!

– Но, уважаемый Стив, – всплеснул паша руками (метнули яркие огоньки его перстни) – договор был именно о деньгах. Теперь вы говорите, что вместо денег вам нужен мой гость. Но половину-то вы уже получили!

– Я всё верну!

– Ах, ах. Но как же? Ведь деньги – это было ваше условие!

– Дьявол! Я передумал!!

– Ах, вот оно что! – протянул паша, состраивая озабоченную физиономию. – Но скажите, уважаемый Стив, как по-вашему, у договаривающихся сторон – равные права или, быть может, вы считаете, что ваша воля – по сравнению с моей – главнее?

– Нет, – ответил пират, тяжело ворочая языком. – Равные.