Незнакомцы Кунц Дин

4

Бостон, Массачусетс

В понедельник, 6 января, с Атлантического океана подул сильный холодный ветер, и весь Бостон тотчас же сник: кутаясь в шарфы и шали, тепло одетые люди спешили поскорее укрыться где-нибудь от непогоды. В зимней мгле современные стеклянные башни офисов казались вырубленными изо льда, а солидные старинные строения выглядели убогими и сырыми развалюхами. После выпавшего накануне мокрого снега голые деревья покрылись блестящей коркой, ощетинившись мертвыми черными сучьями.

Мажордом семейства Ханнаби Герберт подвез Джинджер Вайс до дома Пабло Джексона на их седьмую, последнюю, рождественскую встречу. Ветер и снежная буря повалили накануне ночью добрую половину светофорных столбов, из-за чего Джинджер на пять минут опоздала, приехав только в пять минут двенадцатого.

После прорыва, достигнутого во время предыдущего сеанса, Джинджер захотелось связаться с людьми из мотеля «Спокойствие» в Неваде и обсудить с ними события, происшедшие там в позапрошлом году в ночь с 6 на 7 июля. Владельцы мотеля были либо сообщниками неизвестных, воздействовавших на память Джинджер, либо их жертвами, — в последнем случае если они также подверглись промыванию мозгов, то должны были испытывать аналогичные приступы беспокойства.

Пабло возражал против поспешных шагов, полагая что риск слишком велик. Если владельцы мотеля были не жертвами, а соучастниками злоумышленников, Джинджер подвергнет себя серьезной опасности.

— Нужно набраться терпения, — убеждал ее старый фокусник. — Прежде чем подбираться к ним, нужно постараться добыть как можно больше информации.

Она предложила обратиться в полицию, но Пабло убедил ее, что полиция не заинтересуется этим делом. Ведь у нее не было никаких доказательств того, что Джинджер Вайс стала жертвой психической агрессии. Кроме того, местная полиция не обладала полномочиями действовать за пределами штата, и пришлось бы обращаться в федеральные органы или в полицию штата Невада, то есть, вполне могло статься, как раз к тем людям, которые были виновны в случившемся с ней.

Расстроенная тем, что не смогла переубедить Пабло, Джинджер согласилась продолжать разработанную им программу лечения. Он собирался в воскресенье прослушать запись предыдущего сеанса, а в понедельник утром повидаться со своим приятелем в больнице.

— А вы подъезжайте ко мне, скажем, к часу дня, и мы снова пощупаем эту блокаду, как говорится, не спеша, надев мягкие тапочки, — сказал он Джинджер.

Но сегодня утром Пабло позвонил ей из больницы и сообщил, что сможет встретиться с ней пораньше, в одиннадцать.

— Заодно поможете мне приготовить обед.

Выйдя из лифта и остановившись в коридорчике перед дверью квартиры старого фокусника, Джинджер решила, что на этот раз она сделает все возможное, чтобы содействовать успеху, и будет послушной и терпеливой.

Дверь оказалась незапертой и чуть приоткрытой. Подумав, что Пабло специально оставил ее такой, ожидая ее, она вошла в прихожую и, притворяя за собой дверь, позвала:

— Пабло!

В комнате кто-то застонал, что-то тихо звякнуло, потом послышался глухой звук падения на пол чего-то тяжелого.

— Пабло? — Он не отзывался. Джинджер прошла в столовую и вновь окликнула его: — Пабло?

Тишина.

Одна из двойных дверей в библиотеку была открыта, там горел свет. Джинджер вошла и увидела Пабло лежащим на полу рядом с письменным столом: на нем были галоши и пальто, видимо, он только что вернулся из больницы.

Пока она подбегала к нему, в голову лезли самые мрачные предположения: кровоизлияние в мозг, закупорка сосудов, обширный инфаркт. Но то, что она увидела, перевернув Пабло на спину, превзошло все ее худшие ожидания: Пабло был сражен выстрелом в верхнюю часть груди, из раны хлестала алая артериальная кровь.

Глаза его открылись, он, похоже, узнал ее. На губах пузырилась кровь. Он выдохнул только одно слово:

— Беги!

Только теперь Джинджер поняла, что над ней самой нависла смертельная опасность: до этого момента она думала только о том, как помочь раненому. Она ведь не слышала выстрела, следовательно, стреляли из пистолета с глушителем. Нападавший не был обычным грабителем. Он был гораздо опасней. Все это прокрутилось в ее голове в считанные мгновения.

Джинджер поднялась и с замирающим сердцем обернулась лицом к двери: из-за нее вышел стрелявший — высокий широкоплечий мужчина в кожаной куртке, туго затянутой на поясе, и с длинноствольным пистолетом в руке. Вид его, однако, не был устрашающим: это был аккуратно подстриженный человек примерно ее лет с невинными голубыми глазами и добрым лицом.

Разница между его непримечательной внешностью и поступками еще более усилилась, когда он заговорил.

— Этого не должно было случиться, — извиняющимся тоном произнес он. — Я не хотел этого, клянусь богом! Я просто хотел переписать записи с кассет, не более того. И кое-что изменить в них.

Он указал пальцем на письменный стол, и Джинджер увидела открытый атташе-кейс со встроенным электронным прибором. В разбросанных по столу кассетах она тотчас признала те, на которые записывались сеансы гипноза.

— Нужно вызвать «Скорую помощь», — сказала Джинджер и потянулась к телефонному аппарату, но он остановил ее, угрожающе взмахнув пистолетом.

— Мне нужно было лишь переписать кассеты, — голосом, полным отчаяния и ярости, воскликнул он. — Я мог бы сделать свое дело и спокойно уйти. Он не должен был вернуться раньше, чем через час, черт бы его побрал!

Джинджер схватила с кресла подушку и подложила под голову Пабло, чтобы тот не захлебнулся кровью и слизью.

— Он так тихо вошел, — сетовал человек с пистолетом, — просто возник за моей спиной, как призрак.

Джинджер вспомнила, с каким достоинством и грациозностью всегда держался Пабло; каждый шаг его, каждое движение было как бы прелюдией к фокусу.

Пабло кашлянул и закрыл глаза. Ему могла помочь только срочная операция, и Джинджер, осознавая свое бессилие в данной ситуации, лишь ободряюще сжимала его локоть.

— И какого дьявола он угрожал мне пистолетом? Зачем восьмидесятилетнему старику пистолет, если он не знает, как с ним обращаться?

На полу Джинджер заметила пистолет: он валялся в нескольких шагах от вытянутой руки Пабло. При виде его Джинджер содрогнулась от ужасающей догадки: если фокусник носил с собой оружие, значит, он знал, что ему грозит опасность, и виновница ее она, Джинджер. Она даже не предполагала, что любая попытка пробиться сквозь блокаду памяти моментально привлечет нежелательное внимание людей, подобных этому субъекту в кожаной куртке. Значит, за ней все время наблюдали. И стоило ей только позвонить Пабло, как она поставила под угрозу его жизнь. И он знал о нависшей над ним опасности, поэтому и носил при себе оружие. Джинджер остро почувствовала свою вину перед ним.

— Если бы он не угрожал мне этой дурацкой игрушкой двадцать второго калибра, — простонал стрелявший, — и не собирался бы вызвать полицию, я бы ушел, не тронув его и пальцем. Я не хотел стрелять в него, черт побери! — Он потряс головой и, взглянув на скорчившегося на ковре фокусника, отрешенно воскликнул: — А теперь все равно уже поздно. Он мертв.

Эти последние слова настолько потрясли Джинджер, что у нее перехватило дыхание и помутилось в глазах. Одного взгляда на Пабло было достаточно, чтобы убедиться в правдивости слов убийцы, но Джинджер не желала в это верить. Она сжала пальцами тонкое черное запястье фокусника, нащупывая пульс, и, не обнаружив его, потрогала сонную артерию на шее. Но вместо желанного, хотя бы и слабого, биения она ощутила ужасающую неподвижность еще теплого тела.

— Нет! — воскликнула она в отчаянии. — О нет!

Она дотронулась до темных бровей Пабло, но не как врач, а как любящая дочь. Ей не верилось, что она знала этого человека всего две недели: настолько она успела привязаться к нему. Старик очень напоминал ей покойного отца, возможно, именно поэтому его смерть столь болезненно сжимала теперь ее сердце.

— Мне искренне жаль, — с дрожью в голосе сказал человек с пистолетом. — Мне в самом деле жаль, что так получилось. Если бы он не встал на моем пути, я бы спокойно ушел. А теперь я убийца, не так ли? И... вы видели мое лицо...

До Джинджер вдруг дошло, что теперь не время оплакивать погибшего. Она заморгала, прогоняя слезы, и медленно распрямилась.

— Придется теперь и вами заняться, — словно бы размышляя вслух, говорил человек в кожаной куртке. — Придется обыскать помещение, вытряхнуть все из стола и шкафов, взять кое-какие ценности и придать всему вид ограбления. — Он озабоченно пожевал губами. — Да, пожалуй, это сработает. Кассеты я возьму с собой, значит, здесь вопросов не будет. — Он вдруг виновато и с искренним огорчением посмотрел на Джинджер. — Ради бога, не сердитесь на меня, но иначе нельзя. Мне очень жаль, что все так вышло. Отчасти я и сам виноват, мне следовало бы услышать, как эта сволочь вошла. Нельзя было позволять ему застать меня врасплох. — Он приблизился к Джинджер. — Может, мне следует изнасиловать тебя, а? Ведь грабитель не стал бы просто убивать такую симпатичную девчонку, как ты, верно? Он бы сперва попользовался тобой, не так ли? Это больше похоже на правду. — Он подошел еще ближе, и она сделала шаг назад. — Боже мой, даже и не знаю, смогу ли я это сделать, — бормотал человек с пистолетом. — У меня ведь и не встанет, ведь я знаю, что мне потом придется тебя убить. — Он припер ее спиной к книжным полкам. — Мне это совершенно не по душе, поверь, я не хотел этого. Этого не должно было случиться. Черт, надо же было так вляпаться!

От этих слов, произнесенных извиняющимся тоном, у Джинджер по спине поползли мурашки. Если бы он вел себя грубо и агрессивно, он бы меньше напугал ее. Но, если человек испытывает угрызения совести, но при этом хладнокровно совершает два убийства и изнасилование в придачу, это уже не человек, а чудовище, монстр.

— Пожалуйста, сними пальто, — отступая назад на три шага, сказал монстр.

Умолять было бесполезно, однако Джинджер рассчитывала на его излишнюю самоуверенность.

— Я не выдам вас, — тихо сказала она. — Клянусь. Пожалуйста, позвольте мне уйти.

— С удовольствием, но не могу. Снимай пальто.

Джинджер стала медленно расстегивать пуговицы, стараясь выиграть время. Руки ее дрожали, но в конце концов она стянула с себя пальто и уронила его на пол.

Мужчина подошел ближе, почти упершись пистолетом в ее грудь. Он явно расслабился, не так сильно сжимал пистолет и не размахивал им, хотя и не намеревался шутить.

— Пожалуйста, не делайте мне больно, — попросила Джинджер, надеясь, что он окончательно расслабится, допустит ошибку и она сможет убежать.

— Я не хочу причинять тебе боль, — обиженно пробурчал он. — Я не хотел убивать этого старого дурака. Но он сам меня вынудил. Послушай, я сделаю все по возможности безболезненно, обещаю.

Все еще сжимая пистолет в правой руке, он левой рукой стал щупать под свитером ее грудь. Она не сопротивлялась, надеясь, что он возбудится и потеряет бдительность. Сомнений в том, что он сможет ее изнасиловать, уже не оставалось, хотя он и высказывал на этот счет опасения. Ему явно доставляло удовольствие то, что он делает и уже сделал. Его извинения и мягкие манеры были только маской, скрывающей отвратительную сущность убийцы и садиста.

— Очень маленькая, — шепнул он. — Маленькая, но славненькая.

Его рука под свитером нащупала застежку бюстгальтера и резко разорвала ее. Джинджер вздрогнула, насильник поморщился, словно его самого хлестнуло по спине лопнувшей бретелькой, и озабоченно поинтересовался:

— Я все-таки сделал тебе больно? Я не хотел. Постараюсь впредь быть осторожней. — Он сдвинул разорванный лифчик и сжал холодной рукой ее обнаженную грудь.

От страха и внезапного озноба Джинджер сильнее прижалась спиной к полкам, но пространства для маневра все равно не оставалось, потому что дуло пистолета по-прежнему упиралось ей в солнечное сплетение. Попытайся она вырваться, он наверняка всадил бы ей в живот пулю.

Продолжая гладить Джинджер холодной рукой, садист все тем же тихим голосом извинялся за то, что ему придется ее изнасиловать и убить, словно бы внушая ей эту простую мысль с одной целью — чтобы она поняла и не обижалась на него.

Джинджер уже была не в силах слушать этот поток монотонного бормотания и терпеть эту холодную руку, ощупывающую ее тело, покрывшееся гусиной кожей. Ее подмывало вцепиться в его рожу ногтями и вынудить поскорее прикончить ее, чтобы не мучиться. Изо рта у него несло сильным мятным запахом жевательной резинки, от которого Джинджер едва не стошнило. Она застонала и завертела головой, словно бы отказываясь верить, что ее насилуют. Пожалуй, даже если бы она специально репетировала, ей не удалось бы так правдиво изобразить полное отчаяние и совершенную беспомощность, но, к сожалению, это вышло у нее почти естественно.

Распаленный ее бессилием, он прижался к ней всем телом, бормоча:

— Мне кажется, я смогу это сделать, крошка, я сделаю это.

Похоже, он думал, что она забудет о том, при каких трагических обстоятельствах происходит эта сцена, и даст волю своим сексуальным чувствам. Но он жестоко просчитался.

Когда он прижался к ней низом живота, то опустил пистолет дулом вниз, убежденный, что Джинджер окончательно размякла. Но она не оправдала его надежд: едва он убрал оружие, она навалилась на него, словно бы теряя сознание или млея от нахлынувшей страсти, приблизившись таким образом ртом к его горлу. В следующее мгновение ее зубы впились в его кадык, а колено ударило в промежность. Одновременно Джинджер сжала запястье руки, в которой он держал пистолет.

Убийца успел среагировать и смягчить удар коленом но укуса в адамово яблоко он не ожидал: шокированный пронизывающей болью, он оттолкнул ее, отступив на два шага.

Джинджер укусила его довольно глубоко и теперь ощущала во рту привкус крови, но это не сковало ее волю к дальнейшей атаке: дернув насильника за руку, она укусила его за кисть.

Вскрикнув от боли и удивления, он выронил пистолет, но одновременно со страшной силой огрел ее кулаком по спине, так что она рухнула на колени, решив, что он перешиб ей позвоночник. Боль пронзила спину, ударила в шею и вспыхнула в голове.

Едва дыша, парализованная ударом, Джинджер не заметила, как он потянулся за пистолетом, и, только когда его пальцы почти коснулись его, она из последних сил кинулась ему в ноги. Пытаясь увернуться, он подпрыгнул, потерял равновесие, упав навзничь, ударился затылком о подлокотник кресла, сшиб со столика лампу и перекатился на распластавшееся на полу тело Пабло.

На мгновение они оба замерли, уставившись друг на друга и переводя дух. В вытаращенных глазах убийцы Джинджер прочла ужас от осознания им собственной уязвимости. Укус не мог быть смертельным, она не прокусила ни сонную артерию, ни яремную вену, а только слегка сдавила щитовидный хрящ и повредила мелкие сосуды. Тем не менее нетрудно было догадаться, почему он так перепугался: боль была резкой и сильной. Он поднес руку к горлу и, отдернув, посмотрел на капающую кровь. Убийца решил, что умирает, и это могло в равной степени и деморализовать, и обозлить его.

Почти одновременно оба посмотрели на лежащий на полу между ними пистолет. Издав странный булькающий и одновременно хриплый звук, он пополз на четвереньках к пистолету, и Джинджер не оставалось ничего другого, как вскочить на ноги и убежать. Это был, конечно, не бег. Она влетела из библиотеки в столовую, ковыляя из-за резкой боли в спине, мешавшей ей даже разогнуться, и направилась было к входной двери, но вовремя смекнула, что это было бы ошибкой: дожидаться лифта времени не было, а на лестнице он наверняка догнал бы ее.

Поэтому она доползла до кухни и направилась прямо к висевшей на стене полке, откуда достала разделочный нож. Только теперь, заметив, что тихо подвывает, она замолчала, глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

Налетчик, вопреки ее ожиданиям, не ворвался следом за ней на кухню, и она сообразила, что никакого проку от ножа нет: убийца успел бы первый выстрелить в нее. Проклиная себя за едва не стоившую ей жизни промашку, Джинджер на цыпочках подкралась к двери и замерла возле нее, прижавшись спиной к стене. Позвоночник еще болел, но не так сильно. Сердце билось так сильно и гулко, что, казалось, звук разносится по всей квартире.

Она опустила руку с ножом, приготовившись нанести удар. Однако успех задуманного зависел от дальнейшего поведения бандита. Если бы он ворвался очертя голову в кухню, обуреваемый жаждой мести перед лицом неминуемой смерти, тогда бы план удался. Но если он вместо этого подкрался бы к двери и медленно открыл ее дулом пистолета, тогда Джинджер оказалась бы в трудном положении. С каждой секундой ее шансы на успех таяли.

Оставалось надеяться, что рана в горле гораздо серьезнее, чем она предполагала. В этом случае он, возможно, задержался в библиотеке, истекая кровью на китайском ковре. Она молила Бога, чтобы так оно и случилось.

Но он был жив и приближался. Можно было закричать, надеясь, что соседи всполошатся и вызовут полицию. Но убийца все равно убьет ее, так что кричать было бесполезно.

Джинджер сильнее прижалась к стене, не отрывая взгляда от двери, готовая мгновенно нанести смертельный удар. Но дверь оставалась неподвижной.

Куда же он запропастился?

Прошло пять секунд. Десять. Двадцать.

Что он делает?

Вкус крови во рту становился все более едким, к горлу подступила тошнота. В голове возникли мысли об удивительной собственной жестокости, внезапно проявившейся в библиотеке, и о том, что она намеревается еще сделать с этим бандитом. Ей явственно представилось, как она всаживает в него нож, и от этой мысли она содрогнулась: ведь она была не убийцей, а врачом, не только по образованию, но и по натуре, по призванию. Джинджер постаралась не думать о том, как будет убивать налетчика, это теперь было опасно для ее собственной жизни.

Но где же он?

Она не могла больше ждать. Бездействие притупляло животный инстинкт, столь необходимый ей сейчас, чтобы выжить, с каждой секундой промедления она утрачивала врожденное коварство и ярость, а хитрый противник получал преимущество. Она уже положила ладонь на дверь, готовая распахнуть ее и выскочить пулей в коридор, но замерла, похолодев от мысли, что он притаился в нескольких дюймах от косяка и ждет, что она допустит ошибку и сама сделает первый шаг.

Джинджер прислушалась: тишина.

Припав ухом к двери, она затаила дыхание, но все равно ничего не услышала.

Рукоятка ножа в ее вспотевшей руке стала скользкой.

Наконец она медленно и осторожно приоткрыла дверь на полдюйма. Выстрелов в ответ на это не последовало, и она припала к щелке одним глазом. Убийца, вопреки ее опасениям, был не прямо перед ней, а в конце коридора, на пороге прихожей: он, видимо, бегал искать ее на лестничной клетке или в лифте и, не найдя, вернулся. Судя по тому, что он запер входную дверь на все замки и даже навесил цепочку, чтобы помешать ей скрыться, он не сомневался, что его жертва здесь, в квартире убитого им старого негра.

Он поднес укушенную руку к укушенной шее. Даже на расстоянии Джинджер слышала его хриплое дыхание. Тем не менее он явно успокоился. Не умерев до сих пор, он убедился, что будет жить.

Он заглянул налево, в столовую, потом направо, в спальню, потом обернулся и стал вглядываться в темноту коридора. На мгновение у Джинджер замерло сердце: ей показалось, что он смотрит прямо на нее. Но на таком расстоянии он, конечно, не мог заметить, что дверь на кухню слегка приоткрыта. Поколебавшись, убийца направился в спальню. Целеустремленность, с которой он передвигался, не вызывала сомнений в его намерениях.

Джинджер прикрыла дверь, осознав тот удручающий факт, что ее план уже не сработает. Это был профессионал, привыкший к насилию, и, хотя он и потерял на какое-то время равновесие, ошеломленный ее стремительной атакой, он быстро наверстывал упущенное. Когда убийца осмотрит спальню и кладовки, он окончательно возьмет себя в руки и будет действовать наверняка. И тогда уж точно не подставится под удар.

Нужно было срочно выбираться из квартиры.

Надежды выскользнуть через входную дверь не было никакой. К этому моменту ее противник, возможно, уже обыскал спальню и мог наброситься на нее в коридоре.

Джинджер положила нож на стол, стянула с себя разорванный лифчик и бросила его на пол. Потом она тихонько обошла кухонный стол и, отдернув занавеску на окне, выглянула на площадку пожарной лестницы. Стараясь не шуметь, она повернула ручку запора и стала поднимать раму вверх. Разбухшая от сырости деревянная рама заскрипела и задребезжала. Когда она наконец вдруг поддалась и с лязгом поехала вверх, Джинджер услышала в коридоре топот ног: убийца бежал на шум.

Она поспешно выбралась через окно на железную пожарную лестницу и побежала вниз, пронизываемая до костей холодным ветром. Железные ступени после вчерашней снежной бури обледенели, с перил свисали сосульки, но думать об осторожности времени не было: в любую секунду она могла получить пулю в затылок. Ноги то и дело выезжали вперед, а крепко держаться за покрывшиеся коркой льда поручни было невозможно. Когда же она ухватилась за голый металл, кожа тотчас прилипла, и пришлось оставить кусочек на перилах, высвобождая руку.

До конца пролета оставалось еще четыре ступени, когда над головой Джинджер раздалось ругательство. Обернувшись, она увидела, что ее преследователь вылезает следом за ней из окна.

Джинджер утратила бдительность, и лед сделал свое дело: ноги взлетели вверх, и она упала на бок, вновь пронзенная острой болью в позвоночнике. Сосульки и обломки льда со ступенек с грохотом полетели вниз по пролетам металлической лестницы, разлетаясь вдребезги от ударов по нижним ступеням.

В нескольких дюймах от своего лица Джинджер увидела сноп искр и, хотя и не слышала за воем ветра приглушенного звука выстрела, поняла, что на этот раз ей повезло. Она обернулась, и как раз вовремя, потому что убийца в этот момент вновь прицеливался в нее. Вдруг ноги его разъехались, и он, нелепо взмахнув ими в воздухе, поехал на спине по ступеням вниз. Он трижды отчаянно хватался за поручень, прежде чем ему удалось остановить стремительное скольжение.

Он распластался в неудобной позе на лестнице, застряв ногой между железными столбиками перил, уцепившись одной рукой за ступеньку, а другой, сжимавшей пистолет, обхватив стойку. В таком положении стрелять он, конечно, не мог.

Джинджер приготовилась было бежать, но взгляд ее случайно упал на пуговицы на его кожаной куртке — блестящие медные пуговицы с геральдическим британским львом, которыми так любят украшать спортивные куртки, свитера и жакеты. Взгляд Джинджер застыл на их сверкающей поверхности, а все остальное затянулось туманом и как бы перестало существовать. Она уже не ощущала даже ледяных порывов ветра, не в силах оторвать взгляд от пуговиц. Только они теперь были в центре ее внимания, и именно они разбудили в ней ужас, затмивший страх перед преследователем.

— Нет, — прошептала она, отказываясь верить в то, что с ней происходит. — Нет, только не это! — Пуговицы. Худшее время и место, чтобы потерять над собой контроль, невозможно было придумать. Пуговицы.

Впервые за минувшие три недели Джинджер вновь охватила неестественная, необоримая паника, превратив ее в ничтожное, беззащитное существо и окунув в беспросветный мрак, сквозь который она должна была безрассудно мчаться.

Отвернувшись от пуговиц, Джинджер бросилась вниз по пожарной лестнице, зная наперед, что это закончится для нее в лучшем случае переломом ноги. А потом, когда она будет беспомощно лежать внизу, к ней подойдет убийца, приставит к голове пистолет и вышибет мозги.

Дальше она уже ничего не помнила.

Когда мир вернулся к Джинджер, или она вернулась в окружающий мир, первое, что она ощутила, был жуткий холод. Она сидела, прислонившись спиной к бетонной стене, под крыльцом подвала жилого особняка, далеко от многоквартирного дома Пабло на Ньюбери-стрит. Тупая боль сковала спину, ныл правый бок и саднила ободранная левая ладонь. Но хуже всего был холод, исходивший от снега, льда и бетона. Промозглый ветер, словно голодный зверь, тоскливо завывал наверху, перед спуском в подвал. Нужно было выбираться из этого каменного саркофага, чтобы не схватить вдобавок ко всем напастям еще и воспаление легких.

Было удивительно, как она умудрилась спуститься по скользкой пожарной лестнице, не свернув шею, видимо, ее спас врожденный инстинкт самосохранения.

Осторожно поднявшись по ступеням, Джинджер выглянула из-под козырька и огляделась: крохотный дворик с голыми деревцами, зябко дрожащими на ветру, был пуст. Поеживаясь и чихая, Джинджер прошла по кирпичной дорожке к калитке, намереваясь из первой же телефонной будки позвонить в полицию, и замерла: ее внимание привлек падающий на серебристый наст желтоватый неверный свет. Он исходил от янтарных плафонов чугунных фонарей, не выключенных по недосмотру или зажегшихся автоматически от фотоэлементов, сработавших по ошибке в это мрачное зимнее утро, похожее на вечерние сумерки. От этого зыбкого зловещего свечения у Джинджер неожиданно снова перехватило дыхание и помутилось перед глазами: это был еще один приступ беспричинного страха. Нет! Только не это!

Но, увы, это случилось: снова туман, пустота, провал.

Очень холодно.

Руки и ноги онемели.

Она вновь находилась на Ньюбери-стрит, на этот раз под стоящим у кромки тротуара грузовиком. Приподнявшись на локте, Джинджер выглянула из-за колеса, но не увидела ничего, кроме колес машин, припаркованных на противоположной стороне улицы.

Она снова пряталась. Всякий раз, приходя в себя после панического бегства, она осознавала, что ищет убежища от чего-то очень страшного. Допустим, сегодня она убегала от убийцы Пабло. А в других случаях? От чего она пряталась тогда? Ведь даже сейчас она стремилась спастись не только от пули, но и от чего-то другого, скрывающегося где-то на грани ее памяти. Чего-то, что она видела в Неваде. Но что же это было?

— Мисс! Эй, мисс!

Джинджер встряхнула головой и обернулась на голос, звучащий откуда-то сзади со стороны кузова. Присмотревшись, она разглядела стоящего на четвереньках мужчину. На секунду ей показалось, что это ее преследователь.

— Мисс! Что случилось?

Нет, это не убийца. Тот, видимо, отчаялся догнать ее и исчез. Этого человека она видела впервые, но в данной ситуации была даже рада незнакомому лицу.

— Какого черта вы там делаете? — спросил незнакомец.

Джинджер вдруг стало жаль себя. Она подумала, как дико, должно быть, она выглядит. Она утратила всякое достоинство. Вернее, его украли у нее, превратив в сумасшедшую уродку.

Она подползла на карачках к обращавшемуся к ней мужчине, схватилась за протянутую руку в перчатке и позволила ему вытянуть себя из-под грузовика, принадлежащего, как выяснилось, фирме «Мейфлауэр мувинг». Двери прицепа были распахнуты. Внутри Джинджер увидела какие-то ящики и мебель. Вытащивший ее парень был молод, мускулист и одет в теплый стеганый комбинезон с эмблемой фирмы на груди.

— Что происходит? — спросил он. — От кого вы прячетесь, леди?

Джинджер заметила стоящего на перекрестке полицейского и, не ответив, побежала к нему. Парень припустил следом.

Она сама удивилась, что способна бежать. Ей казалось, что она вся состоит из болей, простуды и прострелов в спине. И все же она неслась вперед со сказочной легкостью, вопреки пронизывающему встречному ветру и скользкому месиву из снега, песка и соли под ногами. Увернувшись от чуть было не сбившего ее автомобиля, Джинджер крикнула приближающемуся полицейскому:

— Там убили человека! Убийство! Вы должны туда пойти! Убийство!

Затем, когда на его широком ирландском лице появилось озабоченное выражение, она вдруг увидела на его зимней форменной шинели блестящие медные пуговицы, и все снова пропало. Это не были точно такие же пуговицы, как на куртке убийцы, на них не было геральдического льва с поднятой правой лапой, но была какая-то похожая символика, и одного взгляда на эти пуговицы было достаточно, чтобы напомнить ей о пуговицах, которые она видела тогда, во время таинственных событий в мотеле «Спокойствие». Какие-то запрещенные воспоминания всплыли на поверхность, спустив курок «Блокады Азраила».

Джинджер потеряла над собой контроль и провалилась в темноту, издав душераздирающий крик отчаяния.

Невыносимо холодно.

В то утро Бостон казался Джинджер Вайс самым холодным местом на свете. Порывистый полярный ветер пронизывал до мозга костей, замораживая душу и тело. Джинджер очнулась на земле, среди снега и льда; руки и ноги ее окоченели, губы распухли и потрескались.

На сей раз она укрылась в узком пространстве между тщательно ухоженным кустарником и кирпичной стеной дома Пабло, бывшей гостиницы «Агассиз», где его убили: круг ее побега замкнулся.

Кто-то приближался к ней. Сквозь запорошенные ветви кустарника она увидела перелезающего через низенькую чугунную ограду человека, вернее, одни его ноги в сапогах и синих брюках и полы тяжелой синей шинели. Когда человек приблизился, она узнала его: это был дорожный полицейский, от которого она убежала. Ей стало страшно от одной лишь мысли, что вид его пуговиц снова вызовет приступ ужаса, и она закрыла глаза.

Возможно, необратимое психическое расстройство явилось побочным эффектом промывания мозгов, которому она подверглась, неотвратимым результатом постоянного перенапряжения, вызванного искусственно подавленной памятью, упорно дающей о себе знать. Скорее всего блокаду вообще невозможно прорвать, и никакой гипнотизер ей в этом не поможет, ей будет все хуже и хуже. Если только за одно утро с ней случилось три припадка, чего же ожидать в будущем?

Громкий хруст сапог полицейского по насту приближался. Вот он остановился перед ней, раздвинул кусты и спросил:

— Мисс, что с вами? Что это вы кричали насчет убийства? Эй, мисс?

А вдруг она никогда не выйдет из сумеречного состояния?

— Послушайте же, мисс, почему вы плачете? — сочувственно спросил полицейский. — Дорогуша, я ведь не смогу вам помочь, если вы не объясните, что стряслось.

Она не была бы дочерью Иакова Вайса, если бы не отозвалась на малейшее проявление доброты и участия постороннего человека, поэтому слова полицейского подействовали: она "открыла глаза и посмотрела на его блестящие медные пуговицы. Их вид не вызвал ненавистного помрачения рассудка, но это еще ни о чем не говорило, потому что офтальмоскоп, черные перчатки и прочие предметы, провоцирующие приступ, тоже не производили на нее никакого впечатления, когда она заставляла себя спокойно смотреть на них.

— Они убили Пабло, — сказал Джинджер. — Убили Пабло.

Когда она произнесла эти слова, ее охватило острое чувство собственной вины. 6 января навсегда останется для нее черным днем ее жизни. Пабло мертв. Он погиб, пытаясь помочь ей.

Это был очень холодный день.

5

На шоссе

В понедельник 6 января Доминик Корвейсис взял напрокат «Шевроле» и начал объезжать окрестность Портленда, надеясь вернуть себе настроение, в котором пребывал, направляясь из Орегона в Маунтин-Вью, штат Юта, более восемнадцати месяцев тому назад. Ливень прекратился перед рассветом, и теперь небо, все еще затянутое облаками, обрело пепельный оттенок, словно на небесах, за облаками, недавно затух пожар. Он проехал студенческий городок, время от времени останавливаясь и впитывая знакомую атмосферу, чтобы разбередить былые чувства, прогулялся по улице, на которой жил тогда почти два года назад, и долго смотрел на окно комнаты, в которой провел столько дней и ночей, вспоминая, каким он в то время был.

К его удивлению, образ прежнего, застенчивого Доминика воскресал в памяти довольно трудно, оставаясь весьма расплывчатым, лишенным четких деталей. Он мысленно видел себя в минувшем, но не мог вновь пережить прежние ощущения, что, кажется, указывало на то, что он никогда уже не станет таким, каким был, как бы он того ни опасался.

Он был убежден, что видел нечто ужасное на шоссе летом позапрошлого года и что с ним самим сделали что-то чудовищное. Но это убеждение содержало в себе как тайну, так и противоречие. Таинственными представлялись последовавшие за этим событием изменения в его натуре, несомненно, в лучшую сторону. Как из болезненного и страшного опыта могло родиться совершенно новое, плодотворное отношение к жизни? Противоречие же Доминик усматривал в том, что наряду с положительными переменами в его характере это событие наполнило его сны кошмарами. Это непостижимое сочетание хорошего и дурного оставалось неразрешимой загадкой.

Ответ, если он вообще был, следовало искать, безусловно, не в Портленде, а далеко от него, на автостраде. Доминик в последний раз бросил взгляд на окна своего бывшего пристанища и двинулся навстречу новым бедам.

Самый короткий маршрут из Портленда в Маунтин-Вью пролегал по федеральному шоссе № 80, на север. Но, как и полтора года назад, Доминик избрал окружной путь по федеральному шоссе № 5, взяв курс на юг. В то памятное лето он собирал для своей книги материал об азартных играх, поэтому и решил немного задержаться в Рино.

Доминик двигался по знакомому маршруту со скоростью сорок-пятьдесят миль в час, не быстрее, чем в прошлый раз, потому что тогда он тащил за собой до чертиков надоевший ему трейлер. И, как и раньше, остановился на обед в Юджине.

Надеясь нащупать что-то так или иначе связанное с загадочным происшествием во время предыдущей поездки, Доминик заскакивал по пути в маленькие городишки, однако ни разу его сердце не екнуло и ровным счетом ничего из ряда вон выходящего с ним так и не приключилось вплоть до самого Гранте-Пасса, куда он прибыл незадолго до шести вечера, точно по расписанию.

Остановился он в том же самом мотеле, что и восемнадцать месяцев тому назад, и даже в том же номере, которой оказался свободным, — десятом. Номер комнаты он запомнил, потому что как раз рядом с дверью стоял автомат по продаже газированных напитков и холодильник, шум которых мешал ему спокойно спать ночью.

Пообедал Доминик в гриль-баре через дорогу.

Он ждал внезапного озарения, неожиданного откровения, но оно не приходило.

Он постоянно поглядывал украдкой в зеркальце, проверяя, не следят ли за ним, косился на других постояльцев, но ничего подозрительного не замечал. Если за ним и наблюдали, то весьма профессионально.

В девять часов он отправился на ближайшую станцию технического обслуживания, чтобы позвонить, хотя в номере и был аппарат. Воспользовавшись кредитной карточкой, он позвонил в кабину уличного телефона в Лагуна-Бич, где его звонка ждал Паркер Фейн. Он должен был сообщить Доминику, какая корреспонденция поступила за последние дни. Скорее всего их телефоны и не прослушивались, но в данном случае оба они сошлись во мнении, что меры предосторожности не повредят, как бы нелепо это ни выглядело.

— Счета, — сообщил Паркер, — рекламные проспекты. Никаких странных посланий и никаких фотографий. Как там у тебя дела?

— Пока никак, — ответил Доминик, прислоняясь спиной к стенке кабинки. — Плохо спал прошлой ночью.

— На прогулку, надеюсь, не ходил?

— Даже не пытался развязать ни один узел, хотя и мучился кошмарами. Снова Луна. За тобой никто не следит?

— Вроде бы нет, если только это не человек-невидимка. Можешь позвонить мне сюда же завтра вечером, думаю, нас не подслушивают.

— Понаблюдать за нами со стороны — полные идиоты, — сказал Доминик.

— А по мне — так просто умора! Фараоны, грабители, шпионы, сыщики и воры — я любил играть в подобные игры, когда был маленьким. Побудь там подольше, старина, если понадобится помощь, я мигом прилечу.

— Я знаю.

Ночью дул холодный сырой ветер. Доминик трижды просыпался, как и в Портленде, каждый раз забывал, какой кошмар его мучил, все время выкрикивал что-то о Луне.

Утром во вторник седьмого января Доминик выехал в направлении Сакраменто, но вскоре свернул на федеральное шоссе № 80 и взял курс на восток, на город Рино. У подножия Сьерра-Невады холодный дождь, всю дорогу барабанивший по машине, сменился снегом, и Доминик заехал на станцию техобслуживания и установил на колеса цепи, прежде чем подниматься в гору.

Позапрошлым летом на дороге Грантс-Пасса до Рино у него ушло более десяти часов, а в этот раз и того больше, так что, когда он наконец добрался до знакомой гостиницы, позвонил из уличной телефонной кабины Паркеру Фейну, перекусил в кафе и купил местную газету, у него осталось сил лишь на то, чтобы добраться до своего номера и упасть на кровать. Развернув газету, он прочитал:

ИМУЩЕСТВО ЛУННОГО ЧЕЛОВЕКА ОЦЕНЕНО В ПОЛМИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ

РИНО. Зебедия Гарольд Ломак, пятидесяти лет, чье самоубийство на Рождество выявило его странное увлечение Луной, оставил после себя имущество, оцененное более чем в 500 тысяч долларов. Как явствует из завещания, оставленного покойным, ббльшая его часть приходится на ценные бумаги и наличные деньги. Скромный же домик на Уасс-Вэлли-роуд, 1420, в котором проживал мистер Ломак, оценен всего в 35 тысяч долларов.

Ломак, профессиональный карточный игрок, нажил свое состояние игрой в покер. "Он был одним из лучших игроков, которых я знал, — сказал Сидней Гарфок из Рино, профессиональный шулер и победитель прошлогоднего мирового чемпионата по покеру в казино «Подкова» в Лас-Вегасе. «Он пристрастился к картам еще ребенком, в возрасте, когда нормальные дети играют в бейсбол или увлекаются математикой или физикой», — добавил мистер Гарфок по прозвищу Сьерра-Сид. Покойный мог бы скопить и большую сумму, пояснили друзья Ломака, но его погубила страсть к игре в кости. «Он просаживал в них половину выигранного за карточным столом», — уточнил тот же Гарфок.

В ночь на Рождество, прибыв в дом Ломака по вызову соседей, услышавших выстрел, полиция обнаружила на заваленной мусором кухне тело удачливого картежника. В ходе расследования были обнаружены тысячи фотографий Луны, наклеенных на стенах, потолке и мебели. Единственная сестра и наследница состояния Ломака отказалась комментировать этот факт.

Доминик прочитал заметку о происшествии, явно ставшем местной сенсацией, с нарастающим интересом и беспокойством. Скорее всего Зебедия Ломак спятил на почве увлечения Луной и никакой связи с проблемами Доминика здесь не было. Обычное совпадение. И все же...

И все же Доминик ощутил признаки того же страха, замешанного на благоговейном трепете, который испытывал, пробуждаясь после кошмарных снов либо блуждая во сне по дому и пытаясь наглухо заколотить гвоздями окно.

Он несколько раз пробежал заметку и в четверть десятого, несмотря на усталость, решил, что необходимо взглянуть на жилище Ломака. Он оделся, сел в «Шевроле» и направился по указанному в газете адресу. По пути Доминик купил в дежурном магазинчике фонарик. К дому Ломака он подъехал в начале одиннадцатого и припарковал автомобиль на противоположной стороне улицы.

Жилищем Ломака оказалось бунгало с большими верандами на участке в пол-акра[12]. На крыше дома, газоне и соснах лежал не успевший растаять снег. Окна были темными.

Как сообщала газета, Элеонора Уолси, сестра покойного, прилетела из Флориды спустя три дня после его смерти, 28 декабря, остановившись на время похорон в гостинице: бунгало брата действовало на нее угнетающе.

Доминик был законопослушным гражданином, он предпочел бы не проникать в чужой дом. Но это нужно было сделать, поскольку Элеонора Уолси уже заявила, что до смерти устала от любопытных и репортеров, и уговаривать ее было бесполезно.