Доктор Сон Кинг Стивен
— Элинор, выпьете холодного сока?
— Я бы выпила, если бы усп… — начала было она, но тут жизнь покинула ее лицо, словно вода дырявую чашу. Ее глаза вперились в точку повыше головы Дэна, а рот широко распахнулся. Щеки запали, а подбородок почти достал до костлявой груди. Верхняя вставная челюсть выпала изо рта, скользнула по нижней губе и повисла в жутковатой ухмылке.
«Черт, быстро же она».
Дэн осторожно поддел вставную челюсть пальцем и вытащил ее. Губа Элинор оттянулась, а потом вернулась обратно с тихим хлюпом. Дэн положил челюсть на прикроватный столик. Хотел было встать с кровати, но передумал. Он ждал красной дымки, которую старая медсестра из Тампы прозвала криком… словно бы речь сначала шла о неком вдохе, а потом о выдохе. Дымки не было.
Жди.
Хорошо, он подождет, хотя бы немного. Дэн попытался дотянуться до разума Абры, но ничего не нащупал. Может, оно и к лучшему. Возможно, она уже кое-что предприняла для охраны своих мыслей. А, может, его способность — восприимчивость — покинула его. Если и да, то ничего страшного. Она еще вернется. По крайней мере, до сих пор возвращалась.
Дэн не впервые подумал о том, почему он никогда не видел мух на лицах постояльцев «Дома Ривингтон». Может быть, потому, что ему это и не требовалось, ведь у него был Аззи. Видел ли что-нибудь Аззи своими мудрыми зелеными глазами? Может, не мух, но хоть что-нибудь? Наверняка видел.
«Голоса ли это наших умерших друзей, или то всего лишь звуки граммофона?»
Сегодня на этаже было так тихо. И в такой ранний час! Из комнаты отдыха в конце коридора не доносилось звуков разговора. Ни радио, ни телевизора. Дэн не слышал ни скрипа кроссовок Пола, ни приглушенных голосов Джины и Андреа на сестринском посту. Не звонил телефон. А его часы…
Дэн поднял руку. Неудивительно, что он не слышал тиканья. Часы остановились.
Потолочная лампа потухла. Теперь горела только настольная лампа Элинор. Вдруг верхний свет зажегся вновь, но выключилась настольная лампа. Снова включилась, а после этого погасли уже обе. Включились… погасли… включились.
— Здесь кто-то есть?
Кувшин на ночном столике задребезжал, потом успокоился. Вынутые Дэном вставные челюсти громко клацнули. По простыне на кровати Элинор прошла странная рябь, будто что-то под ней вдруг пришло в движение. Дэн почувствовал мимолетный поцелуй теплого воздуха у себя на щеке.
— Кто здесь? — Сердцебиение не участилось, но каждый удар отдавался в запястьях и шее. Волосы у Дэна на затылке встали дыбом. Внезапно он понял, что видела Элинор в свои последние мгновения: парад
(призраков)
мертвецов, входящих в комнату сквозь одну стену и выходящих через другую. Но выходили ли они? Нет, они шли дальше. Сефериса Дэн не знал, но зато знал Одена: «Смерть забирает тех, кто вечно смеется, над златом трясется и тех, кто красиво висит». Элинор видела их всех, и сейчас они находились в комн…
Но нет, не находились. Дэн знал, что в комнате их нет. Призраки, которых видела Элинор, уже ушли, и она присоединилась к их шествию. Дэну приказали ждать. И он ждал.
Дверь в коридор медленно закрылась. Открылась дверь в ванную.
Из мертвого рта Элинор Улэй вырвалось одно единственное слово: «Дэнни».
На въезде в городок Сайдвиндер стоит знак с надписью «Добро пожаловать на вершину Америки». Не самая вершина, конечно, но почти. В двадцати милях от того места, где Восточный склон становится Западным, с основного шоссе сворачивает ведущая на север грунтовка. В самом ее начале над дорогой висит деревянная вывеска с надписью «Добро пожаловать в кемпинг „Блюбелл“! Оставайтесь подольше!»
На первый взгляд, перед нами старое доброе западное гостеприимство, но местные знают, что дорогу зачастую преграждают ворота с гораздо менее дружелюбной вывеской: «Закрыто до дальнейших распоряжений». Жителям Сайдвиндера не понять, как хозяевам «Блюбелла» удается сводить концы с концами. Им бы очень хотелось, чтобы стоянка оставалась открытой каждый день, до первых снегопадов. Сайдвиндерцы скучают по оживленной торговле, которая велась во времена «Оверлука», и они надеялись, что кемпинг хоть как-то возместит их потери (хотя и понимают, что нынешние туристы не чета постояльцам сгинувшего отеля). Но этого не случилось. Согласно общему мнению, «Блюбелл» — налоговая гавань для какой-нибудь богатой корпорации, которой она служит для нарочитого раздувания расходов.
Это и в самом деле была гавань, но заведовала ей не какая-то корпорация, а Узел верных. Когда Верные в нее въезжали, то ни для кого другого места уже не оставалось: на стоянке стояли лишь их дома-фургоны с возвышавшимся над ними «Эрскрузером» Розы.
Тем сентябрьским вечером девятеро Верных собрались в коттедже «Оверлук» — здании с высокими потолками, выстроенном в приятном глазу деревенском стиле. Когда кемпинг открывался для туристов, коттедж служил рестораном, в котором подавали завтрак и обед. Еду готовили Коротышка Эдди и Большая Мо (для лохов — Эд и Морин Хиггинс). Никто из них, конечно, Дику Хэллоранну и в подметки не годился — да и кто бы сгодился! — но неприхотливых туристов предлагаемое меню вполне устраивало: мясной рулет, макароны, мясной рулет, оладьи с сиропом «Бревенчатый домик», мясной рулет, тушеная курица, мясной рулет, тунцовый салат и мясной рулет с грибной подливкой. После обеда столы освобождались для бинго и карточных баталий. По выходным были еще и танцы. Все эти празднества проводились только тогда, когда стоянка была открыта для туристов. Этим вечером — когда в трех часовых поясах к востоку Дэн Торранс сидел на кровати умершей женщины и ждал своего посетителя — в Оверлукском домике занимались совсем иным.
Джимми Арифмометр сидел во главе единственного стола, стоящего на отполированном кленовом полу. На рабочем столе его «пауэрбука» красовалась фотография его родного городка в Карпатских горах (Джимми любил шутить, что его дедушка однажды принимал у себя молодого лондонского юриста по имени Джонатан Харкер).
Вокруг Джимми сгрудились и смотрели на экран Роза, Папаша Ворон, Барри Китаеза, Гремучка Энди, Чарли Жетон, Энни Фартук, Дизель Даг и Дедуля Флик. Никто не хотел стоять рядом с Дедулей, от которого пахло так, будто у него в штанах случилась небольшая авария, после которой подмыться он не удосужился (в последнее время подобное случалось все чаще), но дело было важное, поэтому приходилось с ним мириться.
Джимми Арифмометр, скромный лысеющий мужичок с немного обезьяним, но все равно приятным лицом, выглядел максимум лет на пятьдесят, то есть втрое моложе настоящего возраста.
— Я поискал в гугле «Скуря голову», но ничего полезного не нашел, как, собственно, и ожидал. Если вам интересно, на подростковом сленге «скуря голову» значит «делать что-то очень медленно, а не очень быстро…»
— Неинтересно, — сказал Дизель Даг. — И, кстати, от тебя немного пованивает, Дедуля. Без обид, но когда ты в последний раз задницу вытирал?
Дедуля Флик показал Дагу свои изъеденные и пожелтевшие зубья (ни одного вставного).
— Твоя жена подтирала мне сегодня утром, Диз. Своим личиком. Мерзко, конечно, но ей, кажется, понр…
— Заткнитесь оба, — осадила их Роза. Голоса она не повышала, но Даг с Дедулей съежились, а на их лицах появилось виноватое выражение, словно у нашкодивших школьников.
— Продолжай, Джимми. Но давай ближе к делу. Мне нужен конкретный план, и поскорее.
— Каким бы конкретным ни был план, остальным он придется не по нутру, — сказал Ворон. — Они скажут, что этот год выдался богатым на пар. Та бойня в кинотеатре, пожар в церкви в Литтл-Роке, бодяга с террористами в Остине. О Хуаресе я уже молчу. Конечно, пересекать южную границу было стремно, но оно того стоило.
Еще как стоило. Хуарес — мировая столица убийств. Подобное прозвище он получил благодаря двум с половиной тысячам убийств в год. Многих убитых перед смертью пытали. В общем, атмосфера там была на редкость сочной. Не чистый пар (от него даже слегка мутило), но свою работу он делал.
— От этих мудаков-мексов меня понос пробил, — сказал Чарли Жетон, — но признаю, что попировали мы знатно.
— Год действительно был удачный, — согласилась Роза, — но на Мексику нам рассчитывать не стоит — мы там слишком выделяемся. Там мы богатые americanos. А тут мы сливаемся с окружением. Разве вы не устали выживать из года в год? Быть всегда в движении и трястись над канистрами с паром? Но все может измениться. Мы нащупали золотую жилу.
Никто не ответил. Она была их лидером, и в конце концов они ей подчинятся, но истории с девочкой они не понимали. Но ничего — поймут, когда увидят ее воочию. А когда их пленница будет выдавать им пар буквально по заказу, они все захотят упасть на колени и поцеловать Розе ноги. Может, она даже им разрешит.
— Продолжай, Джимми, но ближе к делу.
— Я почти уверен, что ты тогда поймала подростковую версию названия «Сломя голову». Это сеть круглосуточных магазинов в Новой Англии. Всего их семьдесят три, от Провиденса до Преск-Айла. Любой школьник с айпадом в руках разгадал бы эту загадку за пару минут. Я распечатал координаты и использовал «Вихрь 360» для получения картинки. Нашел шесть мест с видом на горы. Два в Вермонте, два в Нью-Гэмпшире и два в Мэне.
Из-под стула Джимми достал чехол для ноутбука. Он порылся в нем, выудил папку и протянул ее Розе.
— Тут не фотографии самих магазинов, а фотографии видов на горы, которые открываются из ближайшей округи этих магазинов. Опять же спасибо «Вихрю 360», который намного лучше «Гугл-Земли», да благословит господь его любопытный нос. Посмотри, может, увидишь что-нибудь знакомое. А если нет, то отбрось те виды, которые определенно не подходят.
Роза открыла папку и медленно просмотрела фотографии. Снимки вермонтских Зеленых гор она отмела сразу. Один из мэнских видов тоже не подходил: на нем была всего одна гора, тогда как Роза видела целую горную цепь. Она сосредоточилась на оставшихся трех. Наконец она вернула их Джимми Арифмометру.
— Одна из этих.
Он перевернул фотографии.
— Фрайбург, Мэн… Мэдисон, Нью-Гэмпшир… Эннистон, Нью-Гэмпшир. Может, какая-то из них тебе больше по душе?
Роза еще раз прошлась по снимкам, потом протянула ему фотографии с видом на Белые горы из Фрайбурга и Эннистона.
— Думаю, одна из этих, но я проверю.
— И как ты это сделаешь? — спросил Ворон.
— Я ее навещу.
— Судя по твоим же словам, это может быть опасно.
— Я навещу ее, когда она уснет. Девочки спят крепко. Она даже не узнает о моем визите.
— Ты уверена, что это необходимо? Ведь эти три городка находятся примерно в одном районе. Можем заехать туда и проверить.
— Ага! — воскликнула Роза. — Просто подъедем и скажем: «Мы ищем одну местную девочку, но нормальным способом мы ее найти не можем, поэтому помогите нам. Может, вы видели девочку лет двенадцати, которая умеет предсказывать будущее и читать мысли?»
Папаша Ворон вздохнул, засунул поглубже в карманы свои большие руки, и посмотрел на нее.
— Прошу прощения, — сказал Роза. — Я слегка на взводе. Просто я хочу поскорее с этим покончить. И не волнуйтесь за меня. Я могу о себе позаботиться.
Дэн сидел и смотрел на покойную Элинор Улэй. На открытые глаза, уже начавшие стекленеть. На крошечные ручки, лежавшие ладонями кверху. А больше всего — на открытый рот. В нем застыло молчаливое безвременье смерти.
— Кто ты?
Думая: «А то я сам не знаю». Разве он не искал ответов?
— Какой ты хороший вырос.
Губы не шевелились, и слова казались лишенными эмоций. Может быть, смерть украла у его старого друга все человеческие чувства. Если так, очень жаль. А может быть, это не Дик, а кто-то притворяется Диком. Или что-то.
— Если ты Дик, докажи это. Скажи мне что-нибудь, о чем можем знать только мы с ним.
Молчание. Но присутствие никуда не исчезло. Он его чувствовал. И потом:
— Ты спросил меня, зачем миссис Брент штаны шофера.
Дэн не сразу сообразил, о чем говорит голос. А потом вспомнил. Это воспоминание хранилось на дальней полке, где он держал все кошмары, связанные с «Оверлуком». И свои шкатулки, конечно же. Миссис Брент выезжала из гостиницы в тот день, когда Дэнни прибыл туда с родителями, и он случайно уловил ее мысль, когда парковщик подвел ее машину к дверям гостиницы: «Хотела бы я забраться в эти штаны».
— Ты был всего лишь мальчишкой с огроменным радио в голове. Мне было тебя жалко. И страшно за тебя. И не зря, верно ведь?
В этих словах чувствовался слабый отголосок былой доброты и юмора его друга. Да, это был Дик. Дэн, потрясенный, смотрел на мертвую женщину. Свет в комнате мигнул. Кувшин с водой снова вздрогнул.
— Надолго я не задержусь, сынок. Мне больно здесь оставаться.
— Дик, тут есть одна девочка…
— Абра. — Что-то вроде вздоха. — Она такая же, как ты. Все это ходит по кругу.
— Она думает, что какая-то женщина охотится за ней. Эта женщина носит шляпу. Старомодный цилиндр. Иногда у нее во рту только один зуб, верхний. Когда она голодная. Во всяком случае, так мне рассказала Абра.
— Задавай свой вопрос, сынок. Я не могу здесь оставаться. Для меня теперь этот мир — сон во сне.
— Есть и другие. Друзья женщины в шляпе. Абра видела их с фонариками. Кто они?
Снова молчание. Но Дик все еще был здесь. Изменился, но не ушел. Дэн чувствовал его в нервных окончаниях, в электричестве, пробегавшем по влажной поверхности его глазных яблок.
— Они — пустые дьяволы. Они больны и не знают об этом.
— Не понимаю.
— Нет. И хорошо. Если бы ты с ними встретился — если бы они хотя бы унюхали тебя, — ты бы давно был мертв. Они бы использовали тебя и выбросили, как пустой пакет. Так случилось с тем, кого Абра зовет бейсбольным мальчиком. И со многими другими. Дети, которые сияют — их добыча, но ты ведь и сам об этом догадался? Пустые дьяволы пожирают эту землю, как рак — кожу. Было время, когда они ездили на верблюдах по пустыне; было время, когда они гнали караваны по Восточной Европе. Они поедали крики и запивали их болью. Ты пережил кошмар «Оверлука», Дэнни, но зато избежал встречи с этим народцем. Теперь, когда та странная женщина обратила свои мысли к девочке, они не успокоятся, пока ее не заполучат. Они могут убить ее. Они могут сделать ее одной из них. А могут оставить при себе и использовать, пока не выдоят досуха, и это будет самое страшное.
— Не понимаю.
— Вычерпают ее до дна. Сделают пустой, как они сами.
Из мертвого рта донесся печальный вздох.
— Дик, что же мне делать-то, черт возьми?
— Добудь девочке то, о чем она просила.
— Где они, эти пустые дьяволы?
— В твоем детстве; там, откуда родом все дьяволы. Мне не дозволено сказать тебе больше.
— Как их остановить?
— Есть только один способ — убить их. Заставь их принять их собственный яд. Тогда они исчезнут.
— Женщина в шляпе, странная женщина — как ее зовут? Ты знаешь ее имя?
Из коридора донесся стук ведра и резиновой швабры, и Пол Ларсон начал что-то насвистывать. Воздух в комнате изменился. Какое-то хрупкое равновесие начало разрушаться.
— Иди к своим друзьям. К тем, кто знает, кто ты. Кажется, ты вырос неплохим парнем, сынок, но за тобой еще остался долг. — Последовала пауза, а потом голос, который и принадлежал Дику Хэллоранну, и не принадлежал, произнес тоном безапелляционного приказа. — Расплатись с ним.
Красный туман поднялся от глаз, носа и открытого рта Элинор. Он завис над ней секунд на пять и исчез. Лампы больше не мигали. Вода в графине не двигалась. Дик ушел. В комнате с Дэном остался только труп.
«Пустые дьяволы».
Если он и слышал когда-нибудь более страшную фразу, то не помнил об этом. Но в ней был смысл… для того, кто видел «Оверлук» таким, каким он был на самом деле. Отель был полон дьяволов, но по крайней мере то были мертвые дьяволы. Вряд ли то же можно было сказать о женщине в цилиндре и ее друзьях.
«За тобой долг. Расплатись с ним».
Да. Он оставил малыша в переполненном подгузнике и футболке «Храбрецов» на произвол судьбы. С девочкой он так не поступит.
Оставшись на сестринском посту, Дэн дождался катафалка из похоронного бюро «Джорди и сыновья» и проводил крытые носилки через черный ход «Ривингтона-1». Потом он вернулся к себе и сидел, глядя на Крэнмор-авеню, на которой в этот час не было ни души. Поднялся ночной ветерок, обрывая с дубов рано пожелтевшие листья и заставляя их танцевать и выписывать пируэты вдоль улицы. На той стороне площади в оранжевом свете дежурных фонарей лежал такой же безлюдный Минитаун.
«Иди к своим друзьям. К тем, кто знает, кто ты».
Билли Фримэн знал, почти с самого начала, потому что обладал малой толикой таланта Дэна. И если за Дэном числится долг, то и за Билли — тоже потому что более сильное и яркое сияние Дэна спасло Билли жизнь.
«Конечно, этого я ему не скажу».
Конечно, говорить и не придется.
Есть еще Джон Далтон, который потерял часы и который случайно оказался педиатром Абры. Что там сказал Дик устами Элинор О-ля-ля? Все возвращается.
А с просьбой Абры все и того проще. Хотя добыть эту вещь… вот это будет посложнее.
В воскресенье Абра, проснувшись, обнаружила в электронном почтовом ящике письмо от [email protected].
«Абра, я поговорил с одним другом, используя наш с тобой общий дар, и теперь уверен, что тебе грозит опасность. Я хочу обсудить твое положение еще с одним другом, нашим общим другом — Джоном Далтоном, но не стану этого делать без твоего разрешения. Думаю, мы с Джоном сможем достать то, что ты нарисовала на доске. Ты установила сигнализацию? Кое-кто может тебя искать, и очень важно, чтобы они тебя не нашли. Ты должна соблюдать осторожность. Всего хорошего и БЕРЕГИ СЕБЯ. Письмо удали. Дядюшка Д.»
Сам факт получения письма убедил Абру больше, чем его содержание, потому что она знала, что Дэну этот способ связи не нравится; он боялся, что родители сунут нос в ее почту и решат, будто она обменивается записками с каким-то Филом-Педофилом.
Знали бы они, каких маньяков на самом деле нужно бояться их дочке.
Абре было страшно, но при этом — сейчас, днем, когда безумная красотка в цилиндре не пялилась на нее из окна, — довольно интересно. Как будто она стала героиней одного из этих мистико-любовных романов ужасов, которые школьная библиотекарша миссис Робинсон с презрительным фырканьем называла «порнографией для подростков». Девицы в этих книжках якшались и с оборотнями, и с вампирами — и даже с зомби, — но сами не превращались ни в одних, ни в других, ни в третьих.
А еще здорово, что на ее защиту встал взрослый, тем более, что он красив грубоватой красотой, напоминавшей ей Джекса Теллера из «Сынов Анархии», сериала, который они с Эммой Дин тайком смотрели на компьютере Эм.
Абра не просто удалила письмо дядюшки Дэна, но стерла его без возможности восстановления программой, которую Эмма называла «ядерной бомбой для бойфрендов» («Как будто у тебя есть хоть один, Эм!» — ехидно подумала Абра). Потом она отключила ноутбук и закрыла крышку. Отвечать она не стала. Да это было и ни к чему. Все, что ей требовалось, — просто закрыть глаза.
Дзынь-дзынь.
Отправив послание, Абра направилась в душ.
Когда Дэн поднялся к себе с утренним кофе в руках, на доске его ждало новое коммюнике.
«Можешь сказать доктору Джону, но НЕ МОИМ РОДИТЕЛЯМ».
Нет. Не родителям. Пока, во всяком случае. Но Дэн не сомневался, что они обнаружат, что происходит, и скорее рано, чем поздно. Он перейдет этот рубикон или сожжет мосты, когда момент настанет. А сейчас у него было еще много дел, начиная с одного телефонного звонка.
Трубку взял ребенок, и, когда Дэн попросил Ребекку, трубка упала с громким стуком и послышался удаляющийся вопль: «Бабу-уль! Тебя!» Через несколько секунд ответила Ребекка Клаузен.
— Привет, Бекка. Это Дэн Торранс.
— Если ты насчет миссис Улэй, то сегодня утром я получила электронку от…
— Я по другому поводу. Мне нужен небольшой отпуск.
— Доктору Сну нужен отпуск? Ушам своим не верю. Прошлой весной я тебя в отпуск еле вытолкала, но ты все равно заходил по паре раз на дню. По семейным обстоятельствам?
Дэн, памятуя о теории относительности Абры, сказал, что да.
Глава десятая
СТЕКЛЯННЫЕ СТАТУЭТКИ
Отец Абры стоял в кухне в халате и взбивал яйца в миске, когда зазвонил телефон. Наверху в душе шумела вода. Если Абра не отступит от обычного воскресного распорядка, шум не прекратится, пока не кончится горячая вода в баке.
Он взглянул на дисплей телефона. Код 617, бостонский, но номер незнакомый — не тот, что принадлежал бабушке его жены.
— Алло?
— Дэвид, слава Богу, я тебя застала.
Звонила Люси, и голос у нее был совершенно измученный.
— Ты где? Почему не с мобильного?
— В больнице, в «Масс Дженерал», звоню из автомата. Здесь нельзя пользоваться мобильными, везде висят таблички.
— С Момо все в порядке? А с тобой?
— Со мной — да. А Момс… Сейчас состояние стабильное, но какое-то время было очень плохо. — Она сглотнула. — Да и сейчас тоже.
И тут Люси сорвалась. Не просто заплакала, а отчаянно разрыдалась.
Дэвид ждал. Он был рад, что Абра в душе, и надеялся, что горячей воды хватит надолго. Похоже, положение серьезное.
Наконец Люси снова обрела дар речи.
— На этот раз она сломала руку.
— Так. Ясно. Это все?
— Нет, не все!
Она почти кричала на него, этим самым тоном «ну почему мужчины такие тупые!», который он ненавидел и говорил себе, что это все ее итальянская кровь, даже не задумываясь о том, что иногда он и вправду может тупить.
Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
— Рассказывай, малыш.
Она так и сделала, хотя дважды ее рассказ прерывался рыданиями. Люси страшно устала, но проблема была не только в этом. Он понял, что сейчас она осознает сердцем то, что головой знала уже много недель: Момо в самом деле умрет. И может быть, кончина не будет мирной.
Ее бабушка, которая теперь спала только урывками, проснулась после полуночи, и ей понадобилось в туалет. Вместо того, чтобы позвать Люси и попросить судно, она попыталась сама встать и дойти до ванной. Ей удалось спустить ноги на пол и сесть, но тут у нее закружилась голова, и она упала с кровати на левую руку. Рука не просто сломалась — кость разлетелась на куски. Люси, уставшая за много недель в роли ночной сиделки, к которой ее никто не готовил, проснулась от бабушкиных криков.
— Она не просто звала на помощь, — сказала Люси, — и не просто кричала. Она визжала, как лиса, которой оторвал лапу один из этих жутких капканов.
— Милая, как же это, наверно, было ужасно!
Стоя в алькове на первом этаже, где находились автоматы с закусками и — чудо несказанное! — несколько работающих таксофонов, чувствуя боль во всем теле, покрытом подсыхающим потом (она слышала, чем от нее пахнет — отнюдь не «Лайт Блю» от Дольче и Габбаны), чувствуя в висках пульсацию первой мигрени за последние четыре года, Люсия Стоун знала, что не сможет объяснить ему, насколько это было ужасно. Какое это было отвратительное открытие. Кажется, что ты понимаешь основные факты жизни: женщина стареет, женщина слабеет, женщина умирает. Но потом выясняется, что это еще далеко не все. Ты узнаешь об этом, когда находишь одну из лучших поэтесс своего поколения в луже собственной мочи, и она кричит внучке, чтобы та сделала что-нибудь, чтобы прекратить эту боль, прекратить эту боль, о madre de Cristo, прекратить! Когда ты видишь когда-то гладкое предплечье, скрученное как выжатая тряпка, и слышишь, как поэтесса называет его пиздоватой сукой и призывает смерть, чтобы эта боль прекратилась.
Можно ли рассказать мужу, что ты еще не проснулась до конца и боялась сделать не то, что нужно? Можно ли рассказать ему, что она расцарапала тебе лицо, когда ты пыталась ее поднять, и выла как собака, которую переехала машина? Можно ли объяснить, каково это было — оставить свою любимую бабушку распростертой на полу, пока ты набираешь 911, а потом сидеть рядом с ней в ожидании «скорой» и поить ее через соломинку оксикодоном, растворенным в воде? Как «скорая» все не ехала и не ехала, и ты вспомнила песню Гордона Лайтфута «Гибель „Эдмунда Фицджеральда“», в которой спрашивается, куда девается Господняя любовь, когда волны превращают минуты в часы? Волны, перекатывавшиеся через Момо, были волнами боли, а она все тонула, а волны все катились.
Когда она снова начала кричать, Люси подсунула под нее обе руки и, мысленно отгородившись от криков Момо «Положи меня, ты меня убиваешь!», подняла на кровать неловким рывком, который, знала она, еще долго будет отзываться в ее плечах и пояснице. Потом Люси села, прислонившись к стене, задыхаясь, с прилипшими к щекам волосами, а Момо рыдала, прижимая к себе чудовищно искореженную руку, и спрашивала, зачем Люси сделала ей больно и за что ей все это.
Наконец приехала «скорая», и мужчина — Люси не знала его имени, но благословляла его в своих бессвязных молитвах — сделал Момо укол, от которого та отключилась. Можно ли рассказать мужу, как ты хотела, чтобы этот укол ее убил?
— Да, было ужасно, — только и сказала она. — Я так рада, что Абра не захотела приехать на эти выходные.
— Она хотела, но им столько задали на дом, а вчера она сказала, что ей надо в библиотеку. Видно, и правда надо было. Обычно она с меня живого не слезет, пока я не соглашусь повести ее на футбол.
Что за дурацкий лепет? Но что тут еще скажешь?
— Люс, мне ужасно жаль, что тебе пришлось пережить все это в одиночку.
— Знаешь… если бы ты только слышал ее крики. Тогда бы ты, может, и понял. Я больше никогда ни от кого не хочу слышать таких криков. Она всегда так хорошо умела сохранять спокойствие… не терять головы, когда ее теряют все вокруг.
— Я знаю…
— И дойти до того, что было с ней вчера ночью… Единственные слова, которые она не забыла, были пизда, говно, сраный, еб твою мать, шлюха и…
— Успокойся, солнышко.
Наверху выключили душ. У Абры уйдет всего несколько минут, чтобы вытереться и влезть в свое воскресное тряпье; скоро она сбежит по лестнице с развевающимися полами рубашки и незавязанными шнурками кроссовок.
Но Люси еще не могла успокоиться.
— Я помню стихотворение, которое она когда-то написала. Дословно процитировать не могу, но начиналось оно примерно так: «Бог — ценитель хрупких вещей, и его облачная обитель уставлена статуэтками из тончайшего стекла». Мне раньше казалось, что это чересчур попсово-прелестный образ для стихов Кончетты Рейнольдс, почти приторный.
И тут явилась его Абба-Ду — их Абба-Ду, раскрасневшаяся после душа.
— Все в порядке, папа?
Дэвид поднял ладонь: «подожди минутку».
— Теперь я понимаю, что она на самом деле имела в виду, и никогда больше не смогу читать эти стихи.
— Абба здесь, солнышко, — сказал он фальшиво-веселым тоном.
— Хорошо. Я должна с ней поговорить. Рыдать я больше не собираюсь, не бойся, но мы не можем ее от этого оградить.
— Может быть, хотя бы от самого худшего? — мягко спросил он. Абра стояла у стола. С мокрыми волосами, завязанными в два хвостика, она выглядела лет на десять. Но лицо ее было мрачным.
— Может быть, — согласилась Люси, — но я больше так не могу, Дэйви. Даже с дневной сиделкой. Думала, что справлюсь, но нет. Во Фрейзере есть хоспис, это недалеко от нас. Мне рассказала о нем сестра в приемном покое. Наверно, в больницах есть списки на такой случай. В общем, он называется «Дом Хелен Ривингтон». Я связалась с ними, перед тем как позвонила тебе, и на сегодня у них как раз есть одно место. Наверное, вчера ночью Бог столкнул с камина очередную стеклянную статуэтку.
— Четта в сознании? Вы обсудили…
— Она очнулась пару часов назад, но у нее все мутится в голове. Прошлое и настоящее смешались в какой-то салат.
«А я тем временем спал, — виновато подумал Дэвид. — И небось видел во сне свою книгу».
— Когда в голове у нее прояснится — надеюсь, что прояснится, — я скажу ей, по возможности мягко, что решать это будет не она. Пришло время положить ее в хоспис.
— Хорошо.
Когда Люси на что-то решалась — решалась по-настоящему, — лучше всего было отойти в сторонку и дать ей сделать по-своему.
— Папа! С мамой все в порядке? И с Момо?
Абра знала, что с ее матерью все нормально, а с прабабушкой — нет. Большую часть того, что рассказала мужу Люси, она уловила еще в душе, и шампунь и слезы смешались на ее лице. Но она наловчилась строить веселую мину, пока кто-нибудь не скажет ей вслух, что пора менять ее на грустную. Интересно, ее новый друг Дэн тоже научился делать веселое лицо, когда был маленьким? Наверняка.
— Чиа, Эбби хочет с тобой поговорить.
Люси вздохнула:
— Дай ей трубку.
Дэвид протянул дочери телефон.
В то воскресенье, в два часа пополудни, Роза Шляпница повесила на двери своего гигантского дома-фургона табличку «Беспокоить только в самом крайнем случае». Она все рассчитала очень точно: сегодня она ничего не будет есть, а пить — только воду. Вместо утреннего кофе она приняла рвотное средство. Когда придет время вторгнуться в разум девчонки, Роза будет чиста, как пустой стакан.
Когда тело не будет отвлекать ее своими потребностями, она сможет разузнать все, что ей нужно: имя девочки, ее точные координаты, что ей известно и — что самое важное, — с кем она об этом говорила. Роза будет лежать неподвижно на своей двуспальной кровати с четырех пополудни до десяти вечера, глядя в потолок и медитируя. Когда ее разум очистится так же, как очистилось тело, она вдохнет пара из канистры в потаенном сейфе — одного вдоха будет достаточно — и снова повернет мир так, чтобы она оказалась в девочке, а девочка — в ней. В час ночи по восточному времени ее жертва будет крепко спать, и Роза спокойно пролистает содержимое ее разума. Может, даже удастся кое-что ей внушить: «За тобой придут люди. Они тебе помогут. Иди с ними».
Но, как сказал фермер-поэт по имени Бобби Бернс более двухсот лет назад: «Ах, милый, ты не одинок, и нас обманывает рок, и рушится сквозь потолок на нас нужда».[11] И только Роза начала зачитывать первые фразы своей расслабляющей мантры, как нужда громко постучалась в дверь.
— Уходите! — крикнула она. — Вы что, таблички не видите?!
— Роза, тут со мной Орех, — крикнул в ответ Ворон. — Похоже, у него есть то, о чем ты просила, но ему нужно твое «добро», а рассчитать время действия этой штуковины не так просто.
Роза полежала еще секунду, потом со злостью выдохнула и поднялась с кровати, хватая сайдвиндерскую футболку («Поцелуй меня на Крыше мира!») и натягивая ее. Футболка доставала ей до бедер. Роза открыла дверь.
— Только не вздумайте меня разочаровать.
— Мы можем и попозже вернуться, — сказал Орех, маленький человечек с лысой макушкой, из-за ушей у которого выбивались мочалки седых волос. В руке он держал листок бумаги.
— Нет, но давайте побыстрее.
Они сели за стол в фургонной кухне-гостиной. Роза выхватила листок и бегло его просмотрела. Какая-то химическая схема с кучей шестиугольников, которая ничего ей не говорила.
— Что это?
— Сильное успокоительное, — ответил Орех. — Новое, чистое и законное. Джимми получил рецепт от одного из наших контактов в АНБ. Оно вырубит девчонку без риска передозировки.
— Что ж, может, именно это нам и нужно. — Роза понимала, что придирается. — Но разве нельзя было подождать до завтра?
— Извиняюсь, извиняюсь, — промямлил Орех.
— А я нет, — сказал Ворон. — Если ты хочешь побыстрее разобраться с девчонкой, то мне надо не только заказать это успокоительное, но и договориться, чтобы его доставили в один из наших тайников.
Тайниками Верным служили сотни разбросанных по всей Америке почтовых ящиков. Чтобы воспользоваться ими, надо было все спланировать заранее, потому что Верные постоянно колесили по стране, а в общественный транспорт их и на аркане не затащишь. Частные полеты были возможны, но неприятны: все Верные страдали высотной болезнью. Орех считал, что это как-то связано с их нервной системой, которая радикально отличалась от лоховской. Гораздо больше Розу беспокоила другая, финансируемая налогоплательщиками, нервная система. Очень нервная. После одиннадцатого сентября МВБ отслеживало даже частные рейсы, а первое правило Верных гласило: не привлекай внимания.
Благодаря сети федеральных автострад дома-фургоны служили Узлу верой и правдой. Послужат и на этот раз. Небольшая группа захвата, сменяющая водителей каждые шесть часов, доберется из Сайдвиндера до севера Новой Англии меньше чем за тридцать часов.
— Хорошо, — сказала Роза уже более мягким тоном. — Что у нас есть на 90-ой федеральной, где-нибудь на севере штата Нью-Йорк или в Массачусетсе?
Ворону не пришлось хмыкать, гмыкать и просить времени на ответ.
— Почтовый ящик «Изи-мейл» в Стербридже, Массачусетс.
Роза тронула пальцами край листка с непонятными схемами в руке Ореха.
— Пусть вышлют средство туда. Используй как минимум трех курьеров, чтобы на нас не вышли, если что-то пойдет не так. Погоняй посылку по стране.
— А у нас время на это есть? — спросил Ворон.
Читать бесплатно другие книги:
