Доктор Сон Кинг Стивен

Глава седьмая

«ВЫ МЕНЯ ВИДЕЛИ?»

В то утро в августе 2013 года Кончетта Рейнольдс в своей бостонской квартире проснулась рано. Как всегда, первым делом она осознала, что в углу у комода больше не лежит свернувшаяся калачиком собака. Бетти не стало много лет назад, но Кончетта все еще тосковала по ней. Она накинула халат и отправилась на кухню, где собиралась сварить себе утренний кофе. Тысячи раз проделывала Кончетта этот путь, и не было никаких оснований полагать, что на этот раз что-то будет по-другому. И уж совсем не приходило ей в голову, что сегодняшнее событие станет первым звеном в цепочке страшных бед. Как объяснила потом Кончетта своей внучке Люси, она не спотыкалась и ни обо что не ударялась. Просто услышала какой-то несерьезный щелчок где-то в середине тела с правой стороны и оказалась на полу с горящей от дикой боли ногой.

Минуты три она лежала, уставившись на собственное неясное отражение в отполированном паркете, мечтая о том, чтобы боль утихла. И при этом разговаривала сама с собой. «Глупая старуха, не завела себе компаньонку. Дэвид тебе уже пять лет твердит, что ты слишком стара, чтобы жить одна, а теперь его и вовсе не заткнешь».

Но постоянной компаньонке пришлось бы отдать комнату, которую Кончетта отвела Люси и Абре, а их визиты были смыслом ее жизни. Особенно теперь, когда Бетти нет, а в голову больше не приходят стихи. Хоть ей и девяносто семь лет, но управлялась она до сих пор неплохо и была в полном здравии. Хорошая наследственность по женской линии. Разве не ее собственная момо схоронила четверых мужей и семерых детей и дожила до ста двух лет?

Хотя если сказать по правде (по крайней мере самой себе), этим летом она чувствовала себя не ахти. Этим летом ей стало… как-то тяжелее.

Когда боль наконец утихла — совсем чуть-чуть, — Кончетта поползла по коридорчику на кухню, постепенно светлевшую с рассветом. Обнаружила, что с пола трудно в полной мере оценить этот чудесный розовый свет. Когда боль становилась слишком сильной, она останавливалась, положив голову на костлявую руку и тяжело дыша. Во время этих передышек она размышляла о семи возрастах человека и о том, как все с неизменной и идиотской точностью возвращается на круги своя. Таким способом она передвигалась много лет назад, в четвертый год первой мировой, так же известной — вот уж смех — как Последняя война. Тогда она была Кончеттой Абруцци и ползала перед домом на ферме родителей в Даволи, пытаясь поймать цыплят, с легкостью от нее удиравших. Поднявшись из той пыли, она прожила плодотворную и интересную жизнь. Опубликовала двадцать сборников стихотворений, пила чай с Грэмом Грином, обедала с двумя президентами и — драгоценнейший подарок судьбы — стала прабабушкой красивой, умной, обладающей странным талантом девочки. И чем закончились все эти чудеса?

Опять ползанием, вот чем. Назад к истокам. Dio mi benedica.

Она добралась до кухни и проползла по прямоугольнику солнечного света к маленькому столику, за которым ела чаще всего. На нем лежал ее мобильный телефон. Четта ухватилась за ножку стола и трясла его до тех пор, пока телефон не соскользнул на пол. И, meno male, приземлился в целости и сохранности. Тыкая пальцем в кнопки, Четта набрала номер, который полагается набирать, когда случается такого рода дерьмо, а потом подождала, пока механический голос — воплощение всей абсурдности двадцать первого века — сообщал, что ее звонок записывается.

И наконец-то — славься, Мария, — живой человеческий голос.

— Это служба 911, что у вас случилось?

Женщина на полу, когда-то ползком гонявшаяся за цыплятами под солнцем Италии, несмотря на боль, говорила внятно и четко:

— Меня зовут Кончетта Рейнольдс, и я живу на третьем этаже кондоминиума на Мальборо-стрит, 219. Похоже, я сломала шейку бедра. Можно прислать скорую?

— В доме еще кто-нибудь есть, миссис Рейнольдс?

— Никого, по моей же дурости. Вы говорите с глупой старухой, которая настояла на том, что со всем справится сама. И кстати, я предпочитаю обращение «миз».

Люси успела поговорить с бабушкой до того, как Кончетту увезли на операцию.

— Я сломала шейку бедра, но это дело поправимое, — сообщила та по телефону. — Кажется, мне вставят спицы или что-то в этом духе.

— Момо, ты упала?

Люси сразу же подумала об Абре, которая должна была вернуться из летнего лагеря только через неделю.

— Еще как, но перелом, из-за которого я упала, случился на ровном месте. Очевидно, в моем возрасте это в порядке вещей, а поскольку сейчас до него доживает куда больше народу, чем раньше, врачам такое не в новинку. Прямо сейчас приезжать не нужно, но довольно скоро нам придется увидеться. Кое-что обсудить и уладить.

У Люси похолодело в животе.

— Уладить в каком смысле?

Теперь, накачанная валиумом, морфином или еще каким-то обезболивающим, Кончетта мыслила довольно ясно.

— Похоже, перелом шейки бедра — моя самая пустяковая проблема.

И она все объяснила. Времени на это понадобилось совсем немного. Под конец Кончетта сказала:

— Абре не рассказывай, cara. Она прислала мне десяток е-мейлов и даже одно настоящее письмо, и судя по всему, она от лагеря в полном восторге. Еще успеет насмотреться, как ее Момо разваливается на части.

«Если ты правда думаешь, что мне придется ей что-то рассказывать…», — подумала Люси.

— Не надо быть телепатом, чтобы догадаться, о чем ты сейчас думаешь, amore, но, может, на этот раз дурные вести до нее не доберутся.

— Может быть, — откликнулась Люси.

Едва она повесила трубку, как телефон снова зазвонил.

— Мам? Мамочка? — Это была Абра, и она плакала. — Я хочу домой. У Момо рак, и я хочу домой.

Вернувшись до срока из лагеря «Тапавинго» в Мэне, Абра скоро поняла, каково приходится тем, кто мотается между разведенными родителями. Последние две недели августа и первую неделю сентября они с мамой провели в квартире Четты на Мальборо-стрит. Операцию на бедре та перенесла отлично и решила не оставаться в больнице и отказаться от лечения рака поджелудочной железы.

— Никаких таблеток и химиотерапии. Девяносто семь лет прожила и хватит. Что до тебя, Лючия, то я не разрешу тебе следующие полгода подносить мне еду, лекарства и утку. У тебя семья, а я вполне могу позволить себе круглосуточную сиделку.

— Ты не будешь доживать свой век среди чужаков, — отрезала Люси своим командирским голосом, в котором ясно слышалось: «Делай как я говорю!». Абра с отцом отлично знали, что перечить ему не стоит. Такое было не по силам даже Кончетте.

Где будет жить Абра, тоже не обсуждалось; девятого сентября она должна была идти в восьмой класс средней школы Эннистона. Дэвид Стоун ушел в положенный ему академический отпуск, который он посвятил созданию книги, сравнивающей Ревущие двадцатые со Свободными шестидесятыми, и потому — как и добрая половина подружек по лагерю «Тап» — Абра каталась от одного родителя к другому. Будние дни проводила с отцом. На выходные уезжала в Бостон к маме и Момо. Она считала, что хуже уже быть не может… но оказалось, что может, и еще как.

Хотя Дэвид Стоун теперь и работал дома, он никогда не удосуживался пройтись за почтой к ящику у ворот. Он считал, что почтовая служба себя изжила еще в начале двадцать первого века. Да, время от времени приходила какая-нибудь посылка, иногда — книги, которые он заказывал себе для работы, чаще — что-нибудь заказанное Люси по каталогу. Но в основном, утверждал он, по почте приходит одна дребедень.

Когда дома была Люси, к почтовому ящику ходила она, и просматривала улов за утренним кофе. В основном это действительно был всякий мусор, который тут же отправлялся прямо по назначению в стоящую на полу «папку». Но в начале сентября Люси все еще была у Момо, поэтому Абре, как временной хозяйке дома, приходилось забирать почту по возвращении из школы. Также она мыла посуду, дважды в неделю стирала для себя и отца, а если не забывала, то запускала робота-пылесоса. Эту работу она выполняла безропотно, потому что понимала: мама помогает прабабушке, а папа работает над очень важной книгой. Говорит, что на этот раз книга будет ПОПУЛЯРНОЙ, а не АКАДЕМИЧЕСКОЙ. В случае успеха он, возможно, оставит преподавание и посвятит себя писательству. По крайней мере, на некоторое время.

В тот день, семнадцатого сентября, в почтовом ящике оказалась уоллмартовская брошюрка, открытка с объявлением о новом зубоврачебном кабинете («Тонны улыбок гарантированы!») и два глянцевых листка от местных агентов по недвижимости, которые рекламировали таймшеры на лыжном курорте Маунт-Тандер.

Также в ящике была местная бесплатная газетенка под названием «Эннистонский потребитель», в которой на первых двух страницах печатались новости о событиях в стране и мире, а посредине — местные новости (в основном спортивные). Остальные страницы занимали объявления и купоны. Если бы Люси была дома, она бы сохранила несколько купонов, а остальное выбросила бы в мусорную корзину. До ее дочки «Потребитель» бы так и не добрался. Но поскольку Люси до сих пор была в Бостоне, все вышло иначе.

По дороге от ящика к дому Абра лениво пролистала газету, а потом перевернула ее. На последней странице напечатали сорок или пятьдесят фотографий размером с почтовую марку. В основном цветные, но были и черно-белые.

Заголовок над ними вопрошал:

«Вы меня видели?»

Еженедельная рубрика вашего «Эннистонского потребителя»

Сначала Абра подумала, что речь о каком-то соревновании вроде «найди и сфоткай». Потом до нее дошло, что на фотографиях изображены пропавшие дети. Абра почувствовала, будто чья-то рука схватила ее за внутренности и сжала, словно губку. Сегодня в школьном буфете она купила три упаковки печенья «Орео», чтобы съесть в автобусе по дороге домой. Теперь она чувствовала, как всё та же рука выжимает печенье у нее из желудка.

«Не смотри, если боишься», — сказала она себе. Голос был строгим и наставительным. Абра задействовала его, когда была расстроена или в замешательстве (то был голос Момо, хотя Абра этого и не осознавала). «Брось в мусорку, и всё». Да только не смотреть на фотографии она не могла.

Вот Синтия Абелард. ДР: 9 июня 2005. После секундного раздумья, Абра поняла, что «ДР» означает «дата рождения». Значит, Синтии сейчас восемь. Если, конечно, она еще жива, ведь пропала она в 2009-м. «Как можно потерять четырехлетнюю девочку? — подумала Абра. — Хреновые, наверное, у нее были родители». Но, конечно же, дело не в родителях. Наверное, по их району слонялся какой-то псих, который воспользовался случаем похитить девочку.

А вот Мертон Эскью. ДР: 4 сентября 1998. Пропал в 2010-м.

Чуть ниже была фотография красивой девочки-латиноамериканки по имени Эйнджел Барбера, которая пропала из своего дома в Канзас-Сити в возрасте семи лет, и вот уже девять лет находилась в розыске. «Неужели ее родители считают, что эта малюсенькая фотография в газете поможет им вернуть дочь? — подумала Абра. — А если и да, то узнают ли они ее? Узнает ли их она?»

«Да выбрось ты эту бумажку, — сказал голос Момо. — У тебя и без пропавших детей проблем хв…»

Взгляд Абры наткнулся на фотографию в самом нижнем ряду. Изо рта ее вырвался крик. Или стон. Поначалу она даже не поняла, почему. Хотя нет, не так: чувство было такое, будто при написании сочинения нужное слово вертится на кончике языка, но слетать с него отказывается.

С фотографии на нее смотрел белый мальчишка с короткими волосами и широченной дурашливой улыбкой. На щеках у него вроде бы были веснушки. На такой маленькой фотографии разглядеть трудно, но

(веснушки это, сама знаешь)

Абра откуда-то знала, что да. То были веснушки, и его старшие братья дразнили его из-за них, а мама говорила, что со временем они исчезнут.

— Она ему говорила, что веснушки приносят удачу, — прошептала Абра.

Брэдли Тревор. ДР: 2 марта 2000. В розыске с 12 июля 2011 года. Тип лица: европейский. Место проживания: Бэнкертон, Айова. Текущий возраст: 13. А под фотографией мальчика (как и под всеми другими) было написано: «Если вы видели Брэдли Тревора, сообщите в Национальный центр пропавших и эксплуатируемых детей».

Да только никто не позвонит им по поводу Брэдли, потому что никто его уже не увидит. И его текущий возраст — не тринадцать лет. Брэдли Тревор остановился на одиннадцати. Словно разбитые наручные часы, которые показывают одно и то же время двадцать четыре часа в сутки. Абра вдруг поняла, что раздумывает над тем, исчезают ли веснушки под землей.

— Бейсбольный мальчик, — прошептала она.

Вдоль подъездной дорожки росли цветы. Абра нагнулась, положила руки на колени (рюкзак на спине казался невыносимой ношей) и выблевала «Орео» и непереваренные остатки школьного обеда прямо на мамины астры. Удостоверившись, что ее не вырвет во второй раз, она прошла в гараж и бросила почту в мусорное ведро. Всю.

Папа прав: по почте приходит одна дребедень.

Дверь маленькой комнатки, которая служила ее отцу кабинетом, была открыта, и когда Абра остановилась у раковины на кухне, чтобы смыть стаканом воды кислый шоколадный вкус полупереваренных «Орео», то услышала мерное пощелкивание клавиш его компьютера. Хорошо. Когда оно замедлялось или останавливалось вовсе, отец часто становился раздражительным. И кроме того, чаще обращал на нее внимание, а ей сегодня вовсе не хотелось быть замеченной.

— Абба-Ду, это ты? — нараспев спросил он.

Обычно она бы попросила в ответ не называть ее этим детским прозвищем, но не сегодня.

— Ага, я.

— В школе все окей?

Мерное «клик-клик-клик» прекратилось. Пожалуйста, не выходи, взмолилась Абра. Не выходи и не смотри на меня, и не вздумай спрашивать, почему я такая бледная или еще что-нибудь в этом роде.

— Нормально. Как книга?

— Все отлично, — ответил отец. — Пишу о чарльстоне и блэк-боттоме. Трах-тарарах.

Что бы это ни значило, клавиши защелкали вновь. Слава богу.

— Круто, — сказала она, ополоснув стакан и поставив его в сушилку. — Пойду наверх, займусь домашкой.

— Умничка. Подумай о Гарварде в две тысячи восемнадцатом.

— Хорошо, пап.

И, может быть, так она и сделает. Все, что угодно, лишь бы не думать о том, что случилось в Бэнкертоне, штат Айова, в две тысячи одиннадцатом.

Только она все равно думала.

Потому что…

Потому что — что? Почему? Ну… потому что…

«Потому что я кое-что умею».

Она немного початилась с Джессикой, но потом Джессика отправилась в торговый центр Норт-Конвея, чтобы поужинать с родителями в «Панда гарден», и Абра открыла учебник по обществоведению. Ей нужна была четвертая глава, двадцать скучных страниц под названием «Как работает наше правительство», но вместо этого учебник раскрылся на пятой: «Твоя гражданская ответственность».

Боже, если и было слово, которое она сегодня не хотела видеть, так это «ответственность». Она пошла в ванную за еще одним стаканом воды, по-прежнему чувствуя во рту неприятный привкус, и вдруг обнаружила, что уставилась на веснушки в собственном отражении. Их было ровно три: одна на левой щеке и две — на носу. Неплохо. По части веснушек ей повезло. И пятна родимого, как у Бетани Стивенс, у нее не было, и косоглазия, как у Нормана Макгинли, и не заикалась она как Джинни Уитлоу, и с именем повезло — не то что бедняге Пенсу Эффершаму. Немного странное имя, конечно, но чаще всего оно даже вызывало у окружающих интерес — не сравнить с Пенсом, известным среди мальчишек (но девчонки почему-то всегда знают о таких вещах) как Пенис Пенс.

«И, что важнее всего, меня не резали на кусочки какие-то безумцы, которым наплевать, что я кричу и умоляю их прекратить. И прежде, чем умереть, я не видела, как кое-кто из этих безумцев слизывает мою кровь со своих ладоней. Абба-Ду — везучка».

Хотя, может, и не совсем. Везучки не знают того, чего им знать не положено.

Она опустила крышку унитаза, села на него и тихо заплакала, закрыв лицо руками. То, что ей напомнили о смерти Брэдли Тревора, и без того плохо, но дело же не только в нем. Были и другие дети — столько фотографий, что, сверстанные вместе на последней странице «Потребителя», они походили на школьное собрание в аду. Все эти улыбки с щербинкой между зубов и глаза, знавшие о жизни меньше Абриного. А что знала она? Даже «Как работает наше правительство», и то не знала.

О чем думают родители этих пропавших детей? Как они вообще живут дальше? Вспоминают ли они первым делом о Синтии, Мертоне или Эйнджел, когда просыпаются, и думают ли о них перед тем, как заснуть? Сохранили ли они их комнаты в таком виде, словно дети в любой момент могут вернуться домой, или давно отдали их одежду и игрушки на благотворительность? Абра слышала, что именно так поступили родители Ленни О'Мира, когда тот упал с дерева, ударился головой и умер. Ленни О'Мира, который дожил лишь до пятого класса, а потом просто… кончился. Но родители Ленни знают, что он умер: есть могила, на которую они могут прийти с цветами, и это, наверное, имеет значение. Может, и нет, но Абра считала, что имеет. Потому что иначе остается только гадать. Ты ешь свой завтрак и гадаешь — а вдруг твой ребенок

(Синтия Мертон Эйнджел)

тоже где-то завтракает, или пускает змея, или собирает апельсины с мигрантами… В глубине души ты понимаешь, что он мертв, большинство из них обычно погибают (чтобы убедиться, достаточно посмотреть шестичасовое «Чрезвычайное происшествие»), но не знаешь наверняка.

Родителям Синтии Абелард, Мертона Эскью или Эйнджел Барбера она с этой неопределенностью помочь ничем не могла. Абра понятия не имела, что с ними случилось. В отличие от Брэдли Тревора.

И ведь она почти забыла его, а потом эта дурацкая газета! Эти дурацкие фотографии! И вернувшиеся воспоминания. Она даже не знала, что помнит об этом — словно образы вынырнули из глубин ее подсознания.

И еще — то, что она умеет. То, о чем она никогда не говорила родителям, потому что это могло их расстроить. Так же, как они расстроятся, если узнают, что она обжималась с Бобби Флэннаганом как-то раз после школы — без поцелуев взасос и прочих гадостей! Есть вещи, о которых родители не хотели бы знать. Абра предполагала (и не то чтобы сильно ошибалась, хотя телепатия тут была ни при чем), что в родительских головах она застыла в восьмилетнем возрасте и останется такой по крайней мере пока у нее не вырастет грудь. Но пока что ее не было — во всяком случае, заметной.

У них ведь даже не было с ней РАЗГОВОРА. Джули Уэндовер сказала, что обычно его проводит мама, но в последнее время Абрина мама не поднимала тем серьезнее, чем наставление выносить мусор утром по четвергам до того, как придет автобус.

— Мы ведь не требуем от тебя слишком много, — сказала Люси, — просто этой осенью каждому из нас особенно важно вносить свой вклад.

Момо хотя бы планировала РАЗГОВОР. Как-то весной она отвела Абру в сторону и сказала: «Ты же знаешь, чего хотят мальчишки от девчонок, когда мальчишкам и девчонкам исполняется примерно столько же лет, сколько тебе?»

— Думаю, секса, — ответила Абра… хотя единственное, чего хотел от нее робкий, суетливый Пенс Эффершам — чтобы она угостила его печеньем. Еще иногда он хотел занять у нее четвертак для автомата и сообщить, сколько раз посмотрел «Мстителей».

Момо кивнула.

— Людскую природу не изменишь — что есть, то есть, — но не позволяй им ничего такого. Точка. Разговор окончен. Можешь передумать, если захочешь, годам к девятнадцати.

Вышло как-то неловко, но, во всяком случае, тут все было четко и ясно. А насчет этой штуки в ее голове никакой ясности не наступало. Она была как родимое пятно — невидимое, но существующее. Родители больше не обсуждали все те безумные штуки, что Абра творила в детстве. Может, они решили, что исчезла причина, по которой все это происходило. Ну да, она знала о болезни Момо, но это не сравнится с фортепианной мелодией, включенной в ванной комнате водой или тем днем рождения (который помнила довольно смутно), когда она развесила ложки по кухонному потолку. Просто она научилась это контролировать. Не совсем, но большую часть.

А еще эта штука изменилась. Сейчас она почти никогда не видела заранее того, что должно произойти. И не перемещала вещи, как в шесть или семь лет, когда ей стоило сконцентрироваться на стопке учебников — и они поднимались к потолку. Ничего сложного. Просто, как штаны котенку связать, по выражению Момо. А сейчас, даже если учебник был один, она могла концентрироваться на нем, пока мозги из ушей не полезут, и все равно он лишь на пару дюймов сдвигался со своего места. Это в удачный день. Чаще всего ей не удавалось даже страницу перевернуть.

Но она была способна и на другое, и это часто получалось у нее лучше, чем в детстве. Заглядывать людям в головы, например. Не каждому — некоторые оказывались полностью закрытыми, другие отвечали прерывистыми образами-вспышками, — но в основном люди для Абры были как окна с раздвинутыми занавесками. Она могла заглянуть в них в любой момент, когда пожелает. А желала она редко, потому что иногда от увиденного ей становилось грустно, а иногда оно ее шокировало. Как-то раз она поняла, что у миссис Моран, ее любимой учительницы в шестом классе, РОМАН — и это открытие стало самым сильным потрясением для Абры за всю ее жизнь, и не в хорошем смысле.

В последнее время она практически всегда держала выключенным этот «глаз» в своем мозгу. Сначала это было сложно — все равно что кататься на скейте задом наперед или печатать левой рукой, — но она научилась. Не то чтобы все получалось идеально (пока, во всяком случае), но помогало — факт. Иногда она все же смотрела, но осторожно, готовая убраться восвояси при первых признаках чего-то странного или отвратительного. И никогда не пыталась залезть в голову родителям или Момо. Это было бы неправильно. Наверное, это неправильно и по отношению ко всем остальным, но ведь Момо сама сказала — людскую природу не изменишь. А разве есть что-то более свойственное людям, чем любопытство?

Иногда она могла заставить кого-нибудь сделать что-то определенное. Не каждого — даже не каждого второго, — но многие легко поддавались ее внушению (те же, наверное, кто верит, что снадобья из телерекламы разгладят их морщины и заставят волосы расти вновь). Абра знала, что этот талант можно тренировать, как мышцу — но не делала этого. Он ее пугал.

Были и другие штуки, многим из которых она не находила названия, но у той, о которой Абра думала сейчас, было имя. «Дальновидение». Как и многие другие способности, эта приходила и уходила, но если действительно захотеть — и если есть объект, на котором можно сконцентрироваться, — то обычно все получалось.

«Я могу сделать это прямо сейчас».

— Заткнись, Абба-Ду, — сказала она тихим, напряженным голосом. — Заткнись, Абба-Ду-Ду.

Абра открыла учебник по начальной алгебре на странице с домашней работой, заложенной листком, на котором она написала имена «Бойд», «Стив», «Кэм» и «Пит» не меньше двадцати раз каждое. Все вместе — «На районе», ее любимый бойз-бэнд. Такие клевые, особенно Кэм. Эмма Дин, лучшая подруга Абры, тоже так считала. Эти голубые глаза, эта своенравная белокурая прядь.

«Может, я смогу помочь. Его родители расстроятся, но, по крайней мере, они будут знать».

«Заткнись, Абба-Ду. Заткнись, Абба-Ду-Дура безмозглая».

Пять, помноженное на «икс», минус четыре равно двадцати шести. Чему равен «икс»?

— Шестьдесят зиллионов! — сказала она. — Какая разница?

Взгляд Абры упал на имена милых пареньков из «На районе», выведенные их с Эммой любимым старомодным шрифтом («Так романтичней», — заявила Эмма), и они вдруг показались ей такими глупыми и детскими… такими уродливыми. Те люди разрезали его на куски, слизали его кровь со своих ладоней и сделали с ним что-то еще — намного хуже. В мире, где такое возможно, страдать по мальчику из поп-группы по меньшей мере неправильно.

Абра захлопнула учебник, спустилась вниз по лестнице (из отцовского кабинета раздавалось неутихающее клацанье клавиш) и вышла в гараж. Она вытащила «Потребителя» из мусорной корзины, вернулась с газетой к себе в комнату и разгладила ее у себя на столе.

Столько лиц… но сейчас ее волновало только одно.

Сердце в груди колотилось: бух-бух-бух. Ей и прежде бывало страшно, когда она специально пыталась прибегнуть к дальновидению или чтению мыслей, но так как сейчас — никогда. Тот страх нынешнему и в подметки не годился.

«И что ты сделаешь, если узнаешь правду?»

Об этом она подумает потом, потому что вдруг ничего не получится. Робкая и трусоватая часть ее натуры на это надеялась.

Абра положила на фотографию Брэдли Тревора большой и указательный палец левой руки, потому что левой рукой видела лучше. Хотелось бы положить всю руку (работай Абра с предметом, она бы его взяла), но фото было совсем маленьким. Два пальца закрывали его полностью. Но Абра все равно видела. Видела превосходно.

Глаза — голубые, как у Кэма Ноулза из «На районе». На фото этого не разобрать, но они были того же иссиня-голубого цвета. Она знала.

«Правша, как я. Но и левша тоже — как я. Именно его левая рука знала, каким будет следующий бросок — резким или кручен…»

У Абры перехватило дыхание. Бейсбольный мальчик был далеко не прост.

В этом они с бейсбольным мальчиком действительно были похожи.

«Да, верно. Потому его и забрали».

Она закрыла глаза и увидела его лицо. Брэдли Тревор. Для друзей просто Брэд. Бейсбольный мальчик. Иногда он надевал кепку козырьком назад, потому что так делают все бейсболисты на удачу. Его отец был фермером. Мать пекла пироги и продавала в местном ресторанчике и в семейной лавке. Когда старший брат уехал в колледж, Брэд забрал себе все его диски «AC/DC». Им с лучшим другом Элом особенно нравилась песня «Большие яйца». Они сидели у Брэда на кровати, пели ее хором и смеялись до упаду.

«Он шел через кукурузное поле, а его поджидал мужчина. Брэд считал его симпатичным, считал его хорошим, потому что незнакомец…»

— Барри, — тихо прошептала Абра. Глазные яблоки у нее под веками быстро двигались туда-сюда, как у человека во власти яркого сна. — Его звали Барри Кит. Он обманул тебя, Брэд. Да?

Но не только Барри. Если бы тот действовал в одиночку, Брэд бы все понял. Люди с Фонариками объединили усилия, посылая одну и ту же мысль: ты можешь без опасений сесть в пикап или фургон или что там еще было у Барри Кита, потому что Барри хороший. Один из хороших парней. Друг.

И они забрали его…

Абра погружалась все глубже. Ей было неважно, что видел сам Брэд, потому что он как раз не видел ничего, кроме серого коврика. Его обмотали скотчем и уложили лицом вниз на пол машины, которую вел Барри Кит. Но хватило и этого. Теперь, когда Абра настроилась, ее поле зрения было куда больше, чем у Брэда. Она видела…

Его перчатку. Уилсоновскую бейсбольную перчатку. И Барри Кит…

Следующий кусок выпал. Может быть, он вернется, а может, и нет.

Была ночь. До Абры доносился запах навоза. Фабрика. Какая-то

(она заброшена)

фабрика. К ней двигалась целая кавалькада машин, маленьких, больших, была даже парочка огромных. Фары были погашены, чтобы не привлекать внимания посторонних, но в небе висела почти полная луна. Света хватало, чтобы разглядеть дорогу. Они ехали по ухабистой, изрытой выбоинами дороге, мимо водокачки, мимо сарая с провалившейся крышей, прямо в распахнутые ржавые ворота, мимо знака. Тот промелькнул так быстро, что Абра не смогла разобрать, что там написано. И вот фабрика. Разрушенная фабрика с покосившимися трубами и выбитыми окнами. Здесь был еще один знак, и его-то благодаря лунному свету Абра прочла: «По распоряжению Департамента шерифа округа Кантон посторонним вход воспрещен».

Они объезжают вокруг здания, а когда остановятся, начнут пытать бейсбольного мальчика Брэда и будут пытать до тех пор, пока он не умрет. Этого Абра видеть не хотела, поэтому отмотала видение назад. Было чуть-чуть тяжело, как будто открываешь туго завинченную банку, но у Абры получилось. Вернувшись туда, куда хотела, она снова запустила ход событий.

Барри Киту понравилась перчатка, потому что она напомнила ему о его собственном детстве. Вот почему он ее примерил. Примерил и понюхал масло, которым пользовался Брэд, чтобы сохранить мягкость кожи, и несколько раз просунул кулак в пер…

Но события развивались стремительно, и Абра опять забыла о бейсбольной перчатке Брэда.

Водокачка. Сарай с провалившейся крышей. Ржавые ворота. А потом первый из знаков. Что там написано?

Нет. Все еще слишком быстро, даже при свете луны. Абра снова перемотала видение (теперь у нее на лбу выступили бисеринки пота) и запустила его. Водокачка. Сарай с провалившейся крышей. Приготовиться, сейчас будет знак. Ржавые ворота. И знак. На этот раз у нее получилось прочитать надпись, хотя она и не была уверена, что поняла написанное.

Абра схватила листок блокнота, на котором с завитушками выводила имена глупых мальчишек, и перевернула его обратной стороной. Быстро, пока не забыла, нацарапала увиденное на знаке: «Химическая промышленность», и «Завод по производству этанола № 4», и «Фримэн, Айова», и «Закрыто до дальнейших распоряжений».

Так, теперь она знала, где убили мальчика, и где — она была в этом уверена — его и закопали вместе с его бейсбольной перчаткой. Что дальше? Если она позвонит по горячей линии службы по розыску и защите детей, на том конце провода услышат детский голос и не примут ее всерьез… разве что могут передать телефонный номер в полицию, которая наверняка арестует ее за попытку жестоко разыграть тех, у кого в жизни и так хватает горя. Потом Абра подумала о маме, но сейчас, когда Момо болеет и вот-вот умрет, звонить ни в коем случае нельзя. У мамы и без того забот хватает.

Абра встала, подошла к окну и стала смотреть на свою улицу, на магазинчик «Сломя голову» на углу (который большие ребята звали «Скуря голову» из-за всех тех косячков, что были выкурены за этим магазинчиком у мусорных баков) и на Белые Горы, пронзавшие чистое голубое небо, каким оно бывает под конец лета. Она начала тереть губы, это была нервная привычка, от которой родители пытались ее отучить, но поскольку их поблизости не было, то и фиг с ним.

Папа работает внизу.

Ему Абра тоже не хотела ничего говорить. Не потому, что ему нужно было заканчивать книгу, но потому, что он ни за что не станет вмешиваться в подобные дела, даже если и поверит.

Тогда кто?

Не успела она додуматься до чего-нибудь путного, как мир за ее окном начал вращение, как будто был установлен на какой-то гигантский диск. Из груди у Абры вырвался тихий вскрик, и девочка вцепилась в откосы окна, сжав в руках занавески. Такое случалось не впервые, и каждый раз она пугалась до ужаса, потому что это было похоже на эпилептический припадок. Абра покинула свое тело, это было уже не дальновидение, а перенос. А вдруг она не сможет вернуться назад?

Диск замедлил ход, а потом остановился. И вместо собственной комнаты Абра оказалась в супермаркете. Она поняла это потому, что прямо перед ней находился прилавок мясного отдела. Над ним (и уж эту надпись благодаря флюоресцентным лампам было видно отлично) висел многообещающий плакат: «В „Сэмс“ каждый кусочек — на пять с плюсом!» Несколько секунд прилавок двигался ей навстречу, потому что человек, в которого перенес ее диск, куда-то шел. Шел и делал покупки. Барри Кит? Нет, не он, хотя Барри где-то близко. Именно он принес ее сюда. Но кто-то намного сильнее Барри утащил Абру за собой. Где-то внизу, на границе поля зрения, Абра видела тележку, забитую продуктами. Затем движение вперед прекратилось и появилось

(кто-то роется, подглядывает)

это сумасшедшее ощущение, что кто-то забрался В НЕЕ, и Абра внезапно поняла, что на этот раз на диске она не одна. Она смотрела на прилавок мясного отдела в конце прохода супермаркета, а другой человек выглядывал из ее окна на Ричланд-корт и Белые Горы на горизонте.

Ее затопила волна паники; как будто в костер плеснули бензину. Ни звука не сорвалось с ее губ, которые были сжаты в тонкую нитку, но в собственной голове Абра издала вопль такой силы, на которую даже не считала себя способной:

(НЕТ! ВОН ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!)

Когда Дэвид почувствовал, что дом трясется, и увидел, как раскачивается на цепи светильник над головой, то сначала подумал

(Абра)

что у его дочери опять паранормальный выброс, хотя вот уже несколько лет ничего подобного не случалось, а такого — и вовсе никогда. Когда все успокоилось, к нему пришла вторая, более логичная, по его мнению, мысль: «Я только что пережил свое первое нью-гэмпширское землетрясение». Он знал, что время от времени они тут случаются, и все-таки… ух!

Он вскочил из-за стола (не забыв перед этим нажать кнопку «Сохранить») и выбежал в коридор. У подножия лестницы он крикнул:

— Абра! Ты почувствовала?

Она вышла из своей комнаты, бледная и слегка напуганная.

— Вроде бы да. Я… Кажется, я…

— Землетрясение! — сияя, объявил Дэвид. — Твое первое землетрясение! Круто же?

— Да, — ответила Абра без особого восторга. — Круто.

Он выглянул в окно гостиной и увидел соседей, высыпавших из домов на лужайки. Среди них был его хороший друг Мэтт Ренфрю.

— Я выйду на улицу и поговорю с Мэттом, малышка. Хочешь со мной?

— Наверное, лучше закончу с математикой.

Дэвид пошел к двери, потом обернулся.

— Ты же не испугалась, правда? Не стоит. Все кончилось.

Хотелось бы Абре в это верить.

Роза Шляпница делала покупки на двоих, потому что Дедуля Флик опять захворал. В магазине она заметила нескольких Верных и кивнула им. У полки с консервами остановилась поболтать с Барри Китаезой, державшим в руке список продуктов, который дала ему жена. Барри переживал за Флика.

— Он оклемается, — сказала Роза. — Ты же знаешь Дедулю.

Барри осклабился.

— Круче только яйца.

Роза кивнула и покатила тележку дальше.

— Еще бы.

Обычный выходной день в супермаркете, и она поначалу приняла то, что случилось после разговора с Барри, за нечто вполне бытовое — вроде падения уровня сахара в крови. Она была склонна к скачкам сахара и потому обычно носила с собой в сумочке шоколадный батончик. Но потом Роза поняла, что кто-то проник в ее разум. Кто-то осматривался там.

Роза заняла свою позицию в иерархии Верных не потому, что была нерешительной. Она остановилась, развернув тележку к отделу с мясными продуктами (следующая по расписанию остановка), и тут же подключилась к каналу, открытому каким-то любопытным и потенциально опасным незнакомцем. Это не один из Верных — любого из них она бы моментально узнала. Но и не какой-нибудь обычный лох.

Нет, совсем не обычный.

Магазин исчез, и вдруг она обнаружила, что смотрит на горную цепь. Это не Скалистые горы — те ни с чем не спутать. Поменьше. Катскилл? Адирондак? Может, они, а может и другие. Что же касается незнакомца… Роза подумала, что это ребенок. Почти наверняка девочка, причем та, с которой она уже сталкивалась.

Мне нужно узнать, как она выглядит, и тогда я смогу найти ее в любое время, стоит только захотеть. Нужно подвести ее к зерка…

Но вдруг мысль, громкая, как выстрел дробовика в тесной комнате,

(НЕТ! УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!)

стерла все в ее голове, а сама Роза, пошатываясь, врезалась в полку с консервированными супами и овощами. Они покатились вниз и рассыпались по всему полу. Пару секунд Розе казалось, что она и сама сейчас упадет — потеряет сознание, как простодушная героиня любовного романа… но потом она пришла в себя. Девчонка разорвала связь, причем достаточно впечатляющим образом.

Нос кровит? Она провела под ним пальцами и проверила. Нет. Хорошо.

Один из работников магазина спешил к ней на помощь.

— Вы в порядке, мэм?

— Да, все нормально. Просто голова закружилась, вот и все. Наверное, из-за того, что вчера мне вырвали зуб. Не беспокойтесь, я уже в норме. Ну и беспорядок же я тут вам устроила! Прошу прощения. Хорошо, что это консервные банки, а не бутылки.

— Что вы, ничего страшного. Может, вам лучше выйти наружу и немного отдохнуть на скамейке?

— Это ни к чему, — ответила Роза. Так и было, но с покупками на сегодня она закончила. Роза прокатила тележку еще на два прохода вперед и оставила ее там.

Она приехала в магазин на своей «Такоме» (старой, но надежной) из зоны отдыха к западу от Сайдвиндера. Едва вернувшись в кабину, Роза вытащила из сумочки телефон и нажала кнопку быстрого вызова. На другом конце раздался лишь один гудок.

— Что стряслось, Рози-малышка? — Папаша Ворон.

— Есть проблема.

А еще — возможность. Ребенок с таким количеством пара в котле — она ведь не просто обнаружила Розу, а буквально сбила ее с ног, — не просто пароход, это находка века. Она чувствовала себя капитаном Ахавом, в первый раз увидевшим своего белого кита.

— Говори, — теперь в его голосе звучали только деловые нотки.

— Чуть больше двух лет назад. Паренек в Айове. Помнишь его?

— Само собой.

— Помнишь, как я тогда сказала тебе, что за нами кто-то подглядывает?

— Да. С Восточного побережья. Ты еще подумала, что это девочка.

— Да, девочка, так и есть. Она только что снова меня нашла. Я была в супермаркете, думала о своем — и тут откуда ни возьмись она.

— С какой стати? Столько времени прошло.

— Не знаю, да мне и плевать. Но мы должны заполучить ее, Ворон. Мы должны ее заполучить.

— Она знает, кто ты? Где мы?

Роза думала об этом, когда шла к пикапу. Девчонка не видела ее, в этом Роза была уверена. Она смотрела изнутри. Что ей удалось разглядеть? Проход супермаркета. Сколько их таких по всей Америке! Миллион, не меньше.

— Не думаю, но дело не в этом.

— Тогда в чем?

— Помнишь, я сказала тебе, что в ней много пара? Очень много? Короче говоря, оказалось, его больше, чем я думала. Когда я попыталась направить ее силу против нее самой, она вышвырнула меня из своей головы, как пушинку. Ничего подобного со мной раньше не происходило. Я бы даже сказала, что это невозможно.