Высший пилотаж киллера Басов Николай

Глава 37

Все следующее утро, как и предыдущий вечер, я добывал новые документы на машину, а потом пробовал читать остальные материалы по сатанизму. Оказалось, что нашим экспертам известно не очень много, хотя шлейф преступных следов, оставленных этой квазирелигией, должен быть широк и длинен. Поэтому, несмотря на слабость теоретической базы, читать эти бумаги было довольно познавательно. Авторы то и дело сбивались и начинали вещать о средневековой Франции или о папских буллах. В общем, я проразвлекался так до обеда, пообедал для разнообразия в своей комнате и, только ощутив сытость, вдруг вспомнил, что предполагал кое-что выяснить помимо нынешнего налета на сходку чернокожих в Малине.

В агентстве народу было не очень много. Секретарша, замещающая Клавдию, уже полностью вошла во вкус, бодро отвечала на звонки, перекладывала какие-то бумаги, постукивала, хотя и не вслепую, по клавишам компьютера. Должно быть, ей тут нравилось. Именно это и выдавало ее временный статус. Профессионалки-секретарши должны источать скуку, должны одним своим видом внушать, что они слишком хороши для этого мира и этой должности.

Застучали бамбуковые висюльки, и я прошел в глубь выгородки.

Боженогин – будущая журналистская знаменитость – сидел у низкого столика, на котором были разложены какие-то бумаги, сопел, а свои загорелые, но все-таки дряблые ноги, как ни странно, держал в ярком пластмассовом тазу, от которого поднимался пар.

Увидев меня, он отложил бумаги, сделал вид, что совершенно не боится, что я, например, для интереса вылью этот таз ему на голову, и пояснил:

– Простудился. Вот пытаюсь выздороветь на ногах.

– Ты не переутруждайся только, – посоветовал я ему довольно мирно. – Иначе начальство привыкнет, что ты безотказный, и придется тебе пахать до скончания жизни.

Он шмыгнул, попробовал улыбнуться, но тут же потянулся к пачке носовых салфеточек. Да, он определенно вызывал жалость.

– Других начальников все равно нет, пока это безопасно. У вас какое-то дело?

– Дело у меня непростое, – я устроился поудобнее в кресле напротив. – Костя, попробуй вспомнить, как уезжала Запашная? Не думаю, что это очень важно, так что можешь высказывать не только факты, но и соображения. Или даже сплетни.

Он улыбнулся, но в этой его гримасе проявилось что-то непристойное, как в обложке порнографического журнала.

– Тут нет ничего удивительного, вы же знаете. Она же всегда на него западала. Потому и не уходит в какое-нибудь более достойное местечко. А предложения были, я даже помню одно, гораздо мощнее, чем наши, – он огляделся, – фанерные катакомбы.

– Да, так мне и передали.

– Так и есть. – Он вдруг стал немного печальным. – Ее подводит то, что она очень… цельная девушка. Ложь, даже в собственных интересах, ей не свойственна.

Меня должна была насторожить эта его грусть, но я не придал ей особенного значения. Тем более что у моего собеседника все менялось чрезмерно быстро, и я не верил ему. Хотя, конечно, начинать опросы следовало с него, что я и делал.

– Значит, она могла уйти из Прилипалы в любой момент, но не уходила из-за Барчука. А он?

Он кивнул, но тут же был вынужден потянуться за салфеткой. Это в самом деле был великолепный способ отгораживаться от собеседника.

– У него более сложно. Он то вспыхивает, то остывает. Он очень дерганый и не очень верный.

Я покачал головой, это было мне знакомо.

– Но на этот раз он выволок ее из-за стола, предложил поездку в горы, и она согласилась?

– Она всегда соглашалась, они уже пару раз так уезжали, когда ему хотелось именно таким образом провести время.

– То есть это не было чем-то необычным ни для одной из сторон этого… гм, альянса?

Он снова растянул губы улыбкой из порнографического журнала.

– Если вы подразумеваете не слишком высокую нравственность такого времяпрепровождения, то совершенно правы.

– А когда здесь работала Веточка, они были соперницами?

– Конечно. Они же были две девицы в окружении парней и, безусловно, соперничали. Хотя… – он помялся, – внешне все выглядело вполне дружелюбно. До открытого выяснения отношений, конечно, не доходило.

Я вспомнил глаза Запашной, когда мы в ресторане говорили о Веточке, и почувствовал фальшь. Едва я начинал вникать в слова, которые произносил этот типчик, который уютно устроился передо мной с тазом горячей воды, у меня прямо закладывало уши. Хотя я не очень музыкален, мне начинало казаться, что мне вой бензопилы нагло пытаются выдать за пение скрипки.

Я разозлился снова, уже в который раз. Он это почувствовал. Я процедил:

– Послушай, Костя, все может быть гораздо сложнее, чем ты тут мне выписываешь. Они могли дружить – Веточка и Клава, одна из них могла отступить, потому что считалась с чувствами подруги…

Я поднялся, прошелся по кабинету. Нужно было, кажется, попробовать еще раз.

– Костя, мне не кажется, что ты говоришь дело. Попробуй еще раз. Помимо личных, тут были какие-то другие отношения? Например, служебные или формально-приятельские?

– У Барчука с Клавой?

– И у него с Клавой, и у него с Веточкой?

Он посмотрел на меня, как на придурка. Может, я и в самом деле спрашивал о чем-то, чего не бывает на свете? Например, о дружбе начальника и подчиненной? Или я неправильно задал вопрос?

– Подумай, не могла Веточка – или Клава – узнать о Барчуке что-то такое, что поставило бы его в неприятное положение. Например, перед владельцами вашей конторы, о которых тебе, как ты говорил, ничего неизвестно.

Он наконец-то понял.

– А, так вы хотите узнать, не шантажировала ли Клавдия чем-то… Нет. Она из той породы исполнительных девушек, что на работе переступят через труп в кабинете шефа и даже не подумают, что на этом можно выторговать себе какие-нибудь привилегии. – Он хмыкнул, его развеселила придуманная им аналогия. Он подумал еще немного. – Вот в чувствах всяких или в игре типа любит-не-любит она действительно разбиралась. Но тут Барчука невозможно шантажировать, он не женат.

– А Веточка?

– Она не стала бы шантажировать, а приготовила бы материал…

Мы оба замерли, пораженные его словами. Причем мне показалось, он сам здорово испугался своей догадки. Вернее, испугался того, что эта догадка попала ко мне.

– Нет, я хотел сказать… – начал было он, но я не дал ему договорить.

– Значит, материал мог быть?

Он развел руками так энергично, что вода в тазу слегка плеснулась.

– Но ведь материала нет.

– Откуда ты знаешь?

Он серьезно и почти жестко посмотрел мне в глаза.

– Если бы он был, он бы давно уже всплыл. Да я бы сам, если бы он был, дал ему ход. Пусть даже для этого пришлось бы…

Он умолк.

– Ну, договаривай, – подбодрил его я. – Пусть даже для этого пришлось бы утопить Барчука – это ты хотел сказать?

Он не сделал ни одного жеста, подтверждающего мои слова, но и не отрицал ничего. Я внимательно посмотрел на него и понял, что на этот раз он говорил правду. Такой не остановится. Вот только было еще одно соображение…

– Да, – сказал я раздельно, – ты бы дал ход уже подготовленному материалу. Но для этого нужно не сидеть в тазу с кипятком, а бегать. Таз – это только для литераторов, как я слышал, а в твоей профессии полагается как-то иначе добывать результат.

Глава 38

Я почти час ходил по Прилипале, разговаривал с людьми, представляясь сотрудником особого подразделения секьюрити, что и давало мне возможность избежать нежелательных расспросов.

Но почти никто ничего не мог сказать ни о Клавдии, ни о том, как именно она исчезла в свой отпуск. Предположение, что ее отгулы странно совпали с отсутствием Барчука, вызывало кривые ухмылки, но в них было не больше информации, чем в рисунке обоев на стенах этого заведения.

Наконец мне это надоело, да и время поджимало. Мне еще следовало вернуться в дом Аркадии, вооружиться, выучить район предполагаемых боевых действий и успеть засесть в засаду до прибытия ментов, которые, вероятно, по своей очень крепкой традиции займут позиции за два часа до операции, то есть к десяти вечера.

Поэтому я просто прошел к секретарше, сел напротив, убедился, что все посетители, которые могли шататься по коридору, распихались по кабинетам, и сказал напрямик:

– Значит, так, вы – моя последняя надежда.

Девушка смотрела на меня с опаской. Но в ее глазах читалось и заметное любопытство, к тому же я ей нравился, она не чувствовала, что я был опасным, а значит, разговор у нас мог получиться.

– Разве бывает, чтобы секретарь исчез со своего места, а никто даже предположительно не знал, куда именно он подевался?

Она улыбнулась, совсем не к месту, и тряхнула кудряшками.

– Нет, конечно. Это невозможно, – ответила она. – У хорошего секретаря такая куча знакомых, что кто-то обязательно что-то знает.

– А если все происходит внезапно, в течение пары часов?

Она снова мотнула головой.

– Тогда знает подруга. Не бывает такого, чтобы подруга не знала всего.

Я подумал, достал записную книжку и накрутил номер телефона Клавдии. Когда в трубке раздался незнакомый голос, я мигом представил себе одинокую женскую фигуру, которая ждала Клавдию ровно в десять из ресторана в большом окне хрущевки на третьем этаже. И голос и фигура вполне совпадали.

– Здравствуйте, я с работы вашей дочери, – представился я. – У меня возникла чисто рабочая проблема, которую можно разрешить только с участием Клавы. Вы не скажете, когда она вернется?

– Она сказала, что путевка недельная, но если все будет хорошо, они еще прикупят пару дней. Так что раньше начала будущей недели я ее не жду.

– Вы сказали – они? Значит, она поехала не одна?

– Нет, там будет целая компания. У нее очень много друзей, и они часто выезжали в прошлом…

– А она не сказала, будет ли в этой компании Федя Бокарчук?

Голос в трубке стал суше.

– Послушайте, какое вам дело до того, кто будет в этой компании? Если это не относится к работе, то почему вы спрашиваете об этом?

– Бокарчук – шеф нашей конторы, мне хотелось знать… Ну, впрочем, это неважно. Еще один вопрос, она не оставила адрес, куда направлять ей какие-нибудь запросы, если они появятся?

– Девочка всего лишь секретарь. Какие могут быть запросы? Вы не могли бы пояснить?..

– Большое спасибо, извините за беспокойство, – я положил трубку.

Секретарша насмешливо смотрела на меня.

– Неужели вы думаете, матери кто-то рассказывает о том, куда и с кем она отправляется?

– Ну, – я попробовал оправдаться, – если любишь мать, если она подруга… Почему бы нет? Девушка снова тряхнула кудряшками, и мне показалось, что она специально повторяет это движение, подражая бамбуковой занавеске на входе в начальственную выгородку. Она тут придется к месту, решил я, хотя пока у нее шансов немного.

Я сунул записную книжку в карман, встал. Подошел к вешалке для посетителей, снял свою куртку.

Только время потерял и ничегошеньки не узнал.

Вдруг факс, стоящий на журнальном столике, ожил и стал, попискивая, выдавливать из себя рулончик бумаги. Но это было уже не мое дело. Я проверил, не сунул ли чего случайно в карман, и взглянул на секретаршу. Слова прощания застряли у меня в горле.

Вид девушки был страшен, она побледнела, и одновременно в расширенных зрачках читалось странное, совершенно безумное веселье. Но как ни была она испугана, она не забывала потряхивать своими кудряшками. Или это было что-то вроде заевшей пластинки, только беззвучной?

Я подошел, чтобы понять, что с ней происходит. Она держала выползающий листок бумаги, читая его по ходу. Едва нож проскрипел, отсекая лист, она подняла его, еще раз прочитала и поднялась, слегка покачиваясь от волнения, чтобы идти, вероятно, к начальству. Тут ее взгляд упал на меня.

– Как странно, – прошептала она.

– Что именно?

– Вы только что о ней спрашивали. Какие бывают совпадения…

Довольно бесцеремонно я взял факс и прочитал его.

В рукописном послании бухгалтерия и администрации Прилипалы уведомлялись, что их сотрудница Клавдия Запашная разбилась, спускаясь на горных лыжах по одному из плохо провешенных спусков неподалеку от Алма-Аты. Поэтому, чтобы доставить тело девушки в Москву, запрашивалась некая сумма и кое-какие документы. Под всем этим сообщением стояла подпись, в которой я не без труда разобрал фамилию Бокарчука.

Послание было довольно сухим, официальным. Но почерк, а я был уверен, что писал сам Барчук, выдавал и дрожь пальцев, и неуверенность, и страх… Гораздо больший страх, чем мог бы проявить трезвый начальник, сообщая о несчастном случае, происшедшем с сотрудницей. Так мог бы написать любящий мужчина, осознавший конец каким-то пусть запутанным, но безусловно искренним отношениям с любящей и любимой девушкой…

Или так мог написать не очень умелый убийца, избавившийся от опасной свидетельницы, но еще не знающий, сойдет ли это ему с рук. Эта версия показалась мне более подходящей.

В самом деле, что может быть лучше – увезти девушку и избавиться от нее в незнакомом месте, где никто не будет задавать опасные вопросы даже в случае не очень толково имитированного несчастного случая, просто потому, что это никому не нужно. Или потому, что местное ментовское начальство не прочь получить пухлую пачку купюр, как бы в уплату за беспокойство. Или потому, что эти люди вообще слишком издалека приехали и поскорее уехали бы прочь… Или по всем трем причинам разом.

А потом он вернется домой, разыгрывая безутешное горе, одновременно прикрывшись кипой оформленных местной милицией документов, которые даже суд будет считать валидными на все случаи жизни.

Это гораздо проще и легче, чем убивать дома, где что-то может пойти наперекосяк или найдется кто-то, кто свяжет нежелаемые концы, например, смерть Запашной и двухлетней давности смерть Веточки…

Я вздохнул. Секретарша стянула у меня с ладони факс и убежала к начальству. А я подумал, что дело гораздо сложнее, чем я надеялся еще пару минут назад. И что лучше всего будет выбросить из головы все свои скороспелые идейки, а отправиться домой, вооружиться, смотаться в Малино и посмотреть, что из всего этого произойдет. Может, что-то достойное?

Но, спускаясь в лифте, рассматривая в мутном зеркале свое лицо, я решил, даже если все разрешится с Запашной там, где она погибла, и все разъяснится с Веточкой на сегодняшней операции, я буду продолжать это дело, чтобы узнать правду. И накажу виновного, хотя бы он был замаскирован так, что добираться до него потребуется неделю, месяц, много месяцев…

«Да, – подумал я, – очень хорошо, что не мне сегодня брать этих сатанистов, а холодным, рассудительным ментам, иначе в морг увезли бы слишком много трупов». Я знал свое настроение и знал, к чему оно приводит. Будет много трупов – а может, в морг увезут и меня. Потому что я переоценю себя или вообще пойду на невозможное дело, как тогда, когда вышел на швеллер, протянутый на двадцатиметровой высоте…

Подойдя к машине, я снял с ветки дерева немного снега и умылся им. Потом сунул остаток в рот и раскусил его хрустящую влагу зубами. Я залез в машину, защелкнул замок и позвонил Шефу. Он отозвался сразу.

– Слушай, – сразу начал он, едва я представился, – если у тебя нет дела поважнее, перезвони…

Я прервал его и коротко изложил новые сведения. Он вздохнул.

– Да, похоже, дело намного сложнее, чем мне показалось сегодня утром.

– Точно.

Он подумал еще немного.

– Но ты звонишь не для того, чтобы порадовать меня тем, что мы скорее всего не там роем?

– Я прошу тебя… – я сделал паузу. – Только не надейся, что я сошел с ума. Я думаю – это даже важнее, чем ваша операция с сатанистами.

– Ну ладно, излагай скорее.

– Нужно прикрыть Сэма. Это нужно сделать как можно скорее. Иначе они вполне способны добраться и до него, а потом выдадут за отравление некондиционным алкоголем или бутулизмом в банке с грибами.

– Ты уверен, что это важнее, чем?..

– Да, – сказал я так, что этим коротким словцом, кажется, можно было резать алмазы.

Шеф снова вздохнул.

– Тогда так. Считай, что «наружка» за Сэмом поставлена.

– Он не выходит из дома уже неделю, гриппует.

Все-таки Шеф был профи, с таким неутомительно было работать. Ничего не нужно было объяснять.

– Понял. Отыщем возможность познакомить пост с фигурантом и особо сориентирую на наблюдения за комнатами.

– У него окна на разные стороны дома, пусть смотрят хотя бы за кухней, – попросил я. – Если что-то и случится, то именно там.

– Сам знаю, – буркнул Шеф. – Там всегда все и происходит. Что-нибудь еще?

– Нет.

– Тогда – до связи.

Глава 39

Я не поленился, объехал все Малино, хотя ездить, собственно, оказалось почти негде. Подозрительных объектов было три – старое, обветшалое совсем железнодорожное депо близкой уже станции Крюково или Зеленограда, одна совершенно обвалившаяся стройка и какие-то склады близкого колхоза. В колхозных стенах вряд ли могло произойти что-то серьезное, потому что проемы дверей, окон и даже несколько прорех в стенах не обещали конфиденциальности сборищу. Свет – а я был уверен, что свет им понадобится, – выдал бы их любопытным. А на улице даже нынешней деревушки всегда толокся кто-то, кто не поленится сходить и взглянуть на происходящее.

Поэтому оставалась стройка. К тому же ее и менты выделили как место операции. Они стали собираться, как я и предполагал, понемногу накапливаясь, за два часа до темноты, только у них не всегда хватало ума соблюдать радиомолчание, но по сравнению с другими операциями, в которых я участвовал, все было проведено довольно толково.

Потом мы стали ждать. Я думал о Клаве и представлял, как она падала по зимнему склону, засыпанному твердым, как наждачная бумага, крупным искрящимся снегом, ее крики и стоны на самых сильных толчках и ударах, ее хриплое, тяжелое дыхание, пока она, еще не умерев, лежала на этом снегу, едва различая что-то затуманенным жуткой болью в переломанном теле зрением… И все-таки различая его настолько, чтобы в конце концов увидеть смутную фигуру, закрывающую горное солнце, – человека, который все и подстроил.

Поняла ли она, что послужило причиной нападения, от чего хотели избавиться, подстроив этот несчастный случай?

Это не мог быть несчастный случай, иначе я вообще уже ничего не понимаю в этих делах.

А раз так, то провернул его скорее всего Барчук. Пусть даже добиваясь своего алиби, он и нанял кого-нибудь, кто выступил сбоку, закрыв своей тенью солнце…

Я не знал, как можно погубить горнолыжника, что именно нужно сделать, чтобы он разбился. Да и не собирался искать. Это не входило в мои возможности – лететь туда, разбираться с экспертами по практически решенному для них делу, преодолевать сопротивление милицейских чинов, уже списавших все на несчастный случай…

Я разберусь со всем тут. Разберусь, главное, с теми, кто это задумал, а тот, кто осуществил, всплывет сам, когда главные окажутся в кабинете следователя. В этом торге мелкая сошка будет всего лишь эпизодом, и уж ее-то каждый из начальников сдаст с торопливостью, от которой даже следователю будет противно.

Вдруг у стройки что-то началось. Я достал свой бинокль ночного видения, осторожно просмотрел здание и подходы к нему. Но там всего лишь одинокий работяга пытался проехать на огромном, темном, как ночной лес, «КрАЗе». Он немного побуксовал перед въездом во внутренний двор, но довольно быстро выбрался из грязевой, выбитой машинами за день ямы и гордо удалился в сторону Ленинградского шоссе.

Правильно, для верности заглянули во двор и ушли. Я был уверен, что в кузове машины у борта лежал ящик или бесформенный мешок, скрывающий наблюдателя с ночной оптикой. И пока шофер-бедолага, вероятно, профи высшего класса, разыгрывал спектакль, этот кто-то в мешке все увидел и изучил. Скорее всего ничего сомнительного не заметил, иначе он подал бы какой-нибудь сигнал.

Я взглянул на часы, было почти половина двенадцатого. Так, если они где-то и собрались, то только не тут. Потому что вокруг было очень тихо и спокойно. Ни машин тебе, ни звуков. А ведь должны уже собираться. В тех отчетах говорилось, что приверженность неким магическим, по их пониманию, элементам у сатанистов просто-таки потрясающая. Одним из таких элементов, едва ли не самым почитаемым, называлась полночь.

Вдруг за холмиком, закрытым от стройки парой домишек, показалась машина. Она шла без фар, я бы ее не увидел, если бы не находился в очень удобной для обзора точке со своим прибором. Я даже фигуры снайперов различал на фоне стен соседних зданий.

Так вот, из машины, подошедшей к домикам, вышел вдруг… Кто бы мог подумать, сам Основной – Отто Германович Шлехгилбер. Фигура по-своему уникальная. И очень для меня любопытная.

Когда-то он спас меня, завербовав в нашу Контору, потом пару раз выручал, когда на меня вешали статьи за разные мелкие и крупные прегрешения – совершенные, конечно, по долгу службы. Потом вообще переключил на Шефа, а мой ушастый начальничек рассматривался прямым преемником Шлехгилбера, так что большего доверия от него ждать мне не приходилось.

Он был высок, сутул, совершенно лыс и очень любил длинные, почти как шинель Дзержинского, пальто. Сейчас он тоже был в таком пальто. И к тому же опирался на палку. Должно быть, нога разболелась. Он получил эту рану в ногу уже в довольно зрелом возрасте, в Афгане, а такие вот зрелые раны плохо заживали.

Он постоял, подождал, не стесняясь нарушить все правила маскировки. Сообразил, кажется, как и я, что ничего тут не будет. Что нас провели. Но теперь ему следовало красиво разрешить ситуацию.

Итак, он подождал. Потом к нему подошли, не скажу подбежали, но все-таки притрусили, еще двое. Одного я узнал сразу – это был Колымников, второй, наверное, его командир. Основной поднял руку в приветствии, а потом стал ругаться. Это было ясно. Колымников выпрямился чуть не по стойке «смирно», пару раз попытавшись что-то сказать. Но ему не дал один раз Основной, а другой раз – его командир.

Так, все понятно. Шлехгилбер требует служебного расследования об утечке информации.

И пока он так говорил, я понял, что все это – очень плохой признак. Сегодня ночью, хотим мы того или нет, скорее всего умрет еще один человек. Умрет плохо, в пытках, жуткой смертью, которую я не желал бы самым злобным моим врагам…

Потом я подумал, что следует сделать, не теряя видимость углы, жигана, уголовника до кончика ногтей, Терминатора, бандита, насильника и убийцы, чтобы этой смерти избежать… И ничего не мог придумать.

Я еще раз посмотрел на Основного, потому что за три года, пока работаю на Контору, я видел его всего-то раз десять. А потом отложил свою ночную машинку и тихо, не включая фонарей, отбыл на Ленинградку.

Плана у меня, конечно, не было. Но я был убежден, если останусь этой ночью в живых, объяснять придется много. Потому что трупов будет хоть «КрАЗами» вывози.

К тому шло. Провал малинской засады, смерть Запашной, тот странный факт, что меня на целых два дня оставили в покое, хотя до этого донимали чуть не покушениями на мою драгоценную жизнь…

И все-таки я не был ни в чем уверен. Могло так получиться, что меня все-таки остановят. Встретится амбал какой-нибудь, от которого пули отскакивают, и остановит, например переломив через колено. Или опустив, с размаху, двенадцатым позвонком на чугунное ограждение какого-нибудь моста…

Когда я въезжал в Москву по мосту через канал, уже знал, куда еду. В «Преисподнюю». И кольцо страха привычно размоталось, как в детстве, как в рукопашном бою с многократно превосходящим противником. Когда знаешь, что сейчас тебе тоже вломят, но все равно готов не останавливаться, даже дойдя до края, а попробуешь перепрыгнуть и пустоту, хотя с той стороны не видно никакой опоры…

Вот за эту безудержность и злость, за это умение не поддаваться страху смерти меня и прозвали так в лагере. Нужно было проверить, не зря ли они меня величали Терминатором. А то моя кликуха немного подзаржавела.

Глава 40

Здание «Преисподней», как оказалось, было выстроено давным-давно, при царе Горохе, в допетровской России. Собственно, это было, кажется, какое-то служебное или складское помещение какого-то серьезного терема значительного боярина либо очень богатого лабазника. Прямоугольное, сложенное из тяжелого, едва ограненного булыжника, с маленькими окошками, забранными коваными, действительно старыми решетками с косыми прутьями, связывающими коваными же кольцами.

Уже в наши дни его, конечно, перестроили. Появилось крыльцо с деревянной крышей, появилось новое крыло, сплошь забранное решетками. По верху к нему подходил довольно мощный пук проводов, кажется, связь тут была на уровне.

И все. Больше вокруг не было ни одного строения за тридцать, не меньше, метров. Просто голое пространство, засыпанное снежком, в двух местах укатанное машинами, но не очень сильно, впрочем. Сейчас ни машины на этих ресторанных стоянках не было.

Я проверил «узи» под мышкой, «астру» на ноге, запасные магазины, «ягуар» на спине, ближе к левой руке, и вылез. Куртку, чтобы не мешала, я вообще скинул. И натянул тонкие нитяные перчатки с крохотными резиновыми пупырышками на ладонях, в которых никакое оружие не скользило. Потом выбрал из-под сиденья шерстяную шапочку с прорезями для глаз и очень длинную, чтобы ее можно было натягивать до шеи.

Для начала я обошел все строение. Оно выглядело мертвым, не менее, чем разбомбленный дворец Дудаева. Но этот лабаз должен был хранить в своем чреве какую ни на есть информацию – я на это очень рассчитывал.

Решетки на окнах пристроечки были сварными, стилизованными под старину и достаточно большими. По идее они должны были защищать от проникновения. На деле они представляли собой на удивление удобный, как парадная лестница, вход на крышу, с которой, при желании, всегда легко пройти внутрь.

Я огляделся. Вокруг не было ни души. Я был уверен, что окрестные жители ненавидели этот ресторанчик за шум, за пьяных посетителей. А раз ненавидишь, то и не смотришь в ту сторону.

Решетки в самом деле были крепко пристегнуты к окнам, я со своими восемьюдесятью килограммами поднялся по ним легко, словно по шведской стенке. На крыше, как и ожидалось, обнаружилась дверца с грубым врезным замком. Я копался не дольше минуты, чтобы открыть его, а потом спокойно вошел в помещение «Преисподней» и аккуратно закрыл дверь за собой, чтобы снегу не намело, если поднимется метель.

В ресторане было тихо. Наверное, все участники черной мессы собрались или глубоко внизу, в подвале, который в зданиях такого типа должен быть очень просторным и удобным для такого вот рода занятий, или вообще в другом месте.

Ступени не скрипели подо мной, свет от редких ламп помогал не споткнуться, двери были заперты. Я спускался тихо, как привидение. Натянул шапочку поглубже.

Неожиданно я оказался в большом зале с расставленными столами, осмотрелся. Дверь на кухню была заперта. С противоположной стороны находилась дверь для гостей.

Опасаясь, что могу пропустить телекамеру или сигнальный датчик, я осмотрел все стены. На одной висел черный, очень броско изготовленный лозунг: «Сатана – оборотная сторона человека!» Даже вот так, с восклицательным знаком, как призыв ЦК к празднику Первомая.

Я расслышал какие-то тихие голоса. Мужской, потом женский. Женский, конечно, умолял о любви. Мужской, конечно, уже терпеть эту любовь не мог и приводил какие-то аргументы против… Телевизор. Там, где этот ящик, там и люди. Я подошел к двери, из-за которой неслись стенания покинутой подруги, чуть-чуть толкнул ее. Она приоткрылась ровно на три сантиметра. Этого было достаточно.

Перед телевизором, сонно кивая, сидел мордоворот за сто тридцать килограммов, стриженный очень коротко, в камуфляжной куртке и слаксах. По его виду нетрудно было понять, что телевизор составляет всю его компанию и что его сморило. Я бы оставил его в покое, но мне нужна была информация.

Я вошел и помял руки, подготавливая их.

Он стал поворачиваться, когда я мог его уже уделать. Примерно, хотя и не в полный мах, я это и опробовал. Сначала маваши ногой в голову, потом другой ногой ура-маваши по скуле. Но он был очень здоровым. Он все-таки вскочил.

Он дернулся вправо и тут же он согнул руку, приготовившись поймать меня там – соображал он от недосыпа и моих ударов не очень. Я тут же боком зашел слева, кулак его так и остался неиспользованным, а я сделал великолепную подсечку правой на возврате под его коленку. Такой подсечкой мог бы сам Стивен Сигал гордиться.

Он грохнулся так, что я даже забеспокоился, не сломал ли он себе что-нибудь. Но он попытался подняться.

Я прыгнул коленом ему на солнечное сплетение, а когда он все-таки почувствовал себя неуютно, заработал обоими кулаками со скорострельностью пулемета по скулам, по лбу – в перчатках мне было не больно – и по шее.

Он отключился через десяток ударов.

Я обыскал его, нашел ключик от наручников, потом и сами наручники и сковал его, пропустив руки под тяжелым офисным креслом старого образца, на котором он смотрел свой телик.

Потом плеснул ему водой в лицо. Пока наливал эту воду в его кружку, я заметил, что электрический кипятильник «Мулинекс» только что выключился, приготовив крутой кипяток для чая или для того, чтобы добывать у угрюмых охранников интересующие меня сведения.

Он вздрогнул, очнулся, уставился на меня. Самочувствие у него было, вероятно, очень скверным. По себе знаю, пару раз приходилось оказываться на его месте. Но он еще и трусил. А это определенно внушало надежду.

Я наклонился к нему очень близко, чтобы он видел мои глаза прямо перед собой, и спросил шепотом:

– Где остальные?

Он разжал слегка разбитые, мокрые от воды губы.

– Не знаю. Кто ты такой, да тебя наши ребята…

Я налил в кружку кипятка, не вставая. Он уже боялся, он понял, что я буду делать.

Тоненькой струйкой, так, чтобы это выглядело наиболее эффектно и чтобы вода остывала, потому что пока в мои намерения не входило причинить ему серьезный вред, я стал лить кипяток ему между ног. Он тоненько заверещал, корчась, стараясь выбраться из-под обжигающей струи.

Он был из негодяев с той стороны, на их совести были жертвоприношения и десятки затерроризированных торгашей.

Теоретически, правда, он мог не участвовать в их банде, но кто же поверит в такую смехотворную гипотезу? Тот, кто здесь служил, обязательно был одним из них. Я в этом сомневался гораздо меньше, чем в том, например, что Земля – круглая.