Бродяги Хроноленда Дихтяр Юрий

Яхве вопросительно поднял брови.

– Если ты бог, а я в тебя не верю, то я бы тебя сейчас не видел, ты бы для меня не существовал. Правильно? А раз я тебя вижу и слышу, значит, это всё гнусная фальсификация. Вот, если ты бог, можешь чудо совершить? Что тебе стоит, всемогущему? Вот, можешь, туз пиковый у меня из уха вытянуть?

Бог подошёл к белку, протянул руку к его голове и выудил из уха карту. Показал всем. Пиковый туз. Слушатели ахнули от удивления.

– Вот! – ткнул Яхве под нос белку карту.

– Дешёвые трюки. Амаяк Акопян и то круче. Подумаешь, карту вытащил. Может, она у тебя в рукаве была!

– Сколько раз зарекался, – вздохнул бог, – не доказывать никому ничего. Люди должны верить, а не знать. Между знанием и верой целая пропасть. Улавливаете разницу? Вера не даёт расслабиться, постоянно нужно бороться с неверием внутри себя. Вера имеет две стороны. А знание одну. В которой нет борьбы, конфликта, внутреннего диалога. К знанию быстро привыкаешь и принимаешь, как должное. И оно уже не будоражит, не снится по ночам.

– Я вас понимаю, – сказал Борис. – Ничего, если я перебью вас? Когда я был пацаном, джинсы стоили больше, чем отец получал в месяц, а я бредил джинсами. Мысль о них не отпускала меня. Джинсы открывали для подростка совсем немыслимые горизонты – авторитет товарищей, девчонки, ну, сами понимаете. И вот, родители решились, и я неделю не спал, ждал, когда же они их купят. А когда я получил то, что хотел, погордился ровно день – рассматривал себя в витринах магазина, показывал друзьям лейбл, рассказывал, какие швы должны быть на настоящих джинсах. А на следующий день они стали для меня частью обыденности, просто штанами. Так я о чём – вера – это ожидание чего-то, а знание – обладание этим. Правильно я понял?

– Что за бред? При чём тут джинсы? – криво ухмыльнулся Яхве. – Я ему про веру, а он мне про штаны. Неужели, больше не о чем с богом поговорить, кроме своих юношеских комплексов.

Борис от стыда залился краской. Это же нужно было так оплошать.

– Да, ладно, – шепнул ему на ухо белк, – откуда ему знать, что такое настоящий «Левайс»? Он же кроме простыни своей ничего никогда не носил. Не расстраивайся.

– Вот мы и пришли, – сказал Яхве, остановившись у калитки, – вот здесь я живу, а вон ваша машина.

Прямо на газоне перед небольшим симпатичным домиком стояла полосатая «Газель», похожая на огромную пчелу. Борис, ожидавший увидеть свою «копейку», замялся в сомнениях.

– Забирайте, только горючего нет. Работает на конопляном масле, а где его теперь достанешь? Говорят, в Германии можно разжиться. Везде уничтожили это благородное растение. А какие раньше пальто шили драповые. – вздохнул Яхве. – И кепки. Я организую, её вам прямо в самолёт погрузят. Только, прошу вас, будете возвращать – горючего пару канистр оставьте.

– Обещаем, – сказал Павел.

– Яхве! Привет! Как здоровье! – все оглянулись. Возле калитки стоял крепкий, до черна загоревший, дедуган с длинной бородищей, в одних плавках, держа в руках доску для серфинга.

– Нормально, как всегда. Как водичка?

– Парное молоко. Приходи после обеда на пляж, в волейбол поиграем.

Серфингист махнул на прощание рукой и пошёл дальше.

– Нептун. – пояснил Яхве, – весь день на пляже. Из воды не вытащишь. Ну, что, друзья, мне ещё на процедуры идти, так что распрощаюсь с вами. Всего хорошего. Езжайте в аэропорт, через пару часов привезут машину.

– А можно ещё вопрос? – спросил Борис.

– Про джинсы?

– Нет. Меня всё время мучает вопрос. Сатана тоже тут отдыхает?

Бог задумчиво погладил бороду.

– Сынок, как бы тебе объяснить? Буду честным. Вот ты смотришь выступления политиков? Как они беспокояться о народе, сколько хороших дел они делают для людей, как любят свой электорат, пытаются всё делать для благополучия, благосостояния, процветания. Сколько урожая свеклы собрано, сколько детских площадок построено, домов сдано в эксплуатацию. Так вот – то, что ты видишь по телевизору – это бог. Пыль в глаза – это бог, в которого нужно верить. А на самом деле – им глубоко наплевать на всех вас, у них свои личные интересы, цели и приоритеты. Заметь, за счёт того же самого народа. Так вот, эта их сторона – сатана. Дуализм. Образ бога создан для того, чтобы скрыть истинное лицо сатаны. И наоборот, образ сатаны иногда показывают, чтобы ещё сильнее верили в бога. Методы пропаганды не менялись тысячи лет. Вот так вот. Есть тут один пациент, символ, так сказать. Двуликий Янус. Все мы здесь Янусы. Только никому не говори, ладно? Это я тебе так, по секрету. Всё, мне действительно пора.

Он повернулся и пошёл к дому. Борису показалось, что на затылке бога проступает лицо, остроносое, с сурово сдвинутыми глазами, с узкими злобными губами, но присмотревшись, он понял, что это всего лишь ветер треплет причёску.

– Анус двуликий, – фыркнул белк, – все они анусы. Это точно.

– Справочное? Мне нужен адрес Чарли Чаплина. И поскорее.

– Молодой человек, вас здороваться не учили? – раздался в трубке спокойный старушечий голос и связь оборвалась.

Мэнсон с удивлением посмотрел на мобильник, не веря своим ушам.

– Это что ещё за Мери Поппинс? – спросил он сам у себя и снова набрал номер.

– Слушай ты, дура, ты что, совсем охренела? – закричал он в трубку.

– Я вас слушаю.

– Дай мне адрес этого грёбанного Чаплина!

– Сначала поздоровайтесь, – конец связи.

– Я в шоке. – Мэнсон снова с недоверием уставился на телефон, потом на Рииль.

Та пожала плечами.

– Я найду её и порежу на мальтийские кресты. – Мэнсон снова стал нажимать на кнопки.

– Привет, – процедил он сквозь зубы.

– Добрый день. Справочная. Слушаю.

– Мне нужен адрес Чарли Чаплина.

– Это конфиденциальная информация. Мы не даём адреса.

– Как не даёте? Вы же справочная.

– Ну и что?

– Как что? А какие справки даёте?

– Любые, кроме адресов.

– Например?

– Рецепт борща можем дать, или как избавиться от клопов…

– У меня нет клопов! – закричал Мэнсон. От ярости у него вздулись веры не шее, а лицо стало пурпурного цвета.

– Поздравляю. Значит, рецепт борща? Записывайте…

– Стоп, – сказал Мэнсон, то ли себе, то ли тётке в трубке. Сделал семь глубоких вдохов, и, пытаясь говорить как можно приветливее, продолжил, – дамочка, мне нужен всего лишь адрес Чаплина, и всё.

– Вы плохо слышите? Ушные палочки вы можете купить в любой аптеке. Записывайте адрес аптеки…

– Значит, адрес аптеки вы можете дать, а адрес Чаплина – нет?

– Значит, да.

– Я его старый друг, мы не виделись двадцать лет. Я специально проехал тысячи километров, чтобы повидаться с ним, а вы мне не даёте адрес. Как мне теперь быть?

– А как же вы ехали без адреса?

– Он мне сказал, а я забыл. У меня склероз.

– Хорошо, записывайте. Сендельсон Альфред Зиновьевич, телефон двадцать три сорок восемь шестнадцать, приём по записи. Всё?

– Какой сендельсон???

– Это лучший в городе специалист по склерозу.

Мэнсон прижал трубку к груди и громко трёхэтажно выматерился.

– Что там? – спросила Рииль, но Мэнсон снова сделал дыхательную гимнастику.

– Мадам, – с трудом сдерживая себя, сказал Мэнсон справочной, – если вы не дадите мне адрес, я буду жаловаться.

– Телефон отдела жалоб – двенадцать сорок двадцать шесть.

– А!!! – заорал Мэнсон. – Ты! Старая кобыла, я сейчас узнаю твой адрес и выпотрошу тебя, как…, как…Ты, вообще, знаешь, с кем разговариваешь?

– Мне насрать. До свидания, спасибо за звонок.

Мэнсон не зная, что делать, спрятал в карман телефон, достал пистолет и выстрелил в проезжающего мимо велосипедиста. Но промазал.

– Факфакфак!!! – крикнул Мэнсон, и обессиленный сел на бордюр, обхватив голову руками.

– Дай телефон, – протянула руку Рииль.

– Бесполезно, там сидит сумасшедшая Шапокляк.

– Дай телефон.

Он протянул ей трубку.

– Поздороваться не забудь.

– Алло, – Мэнсон только сейчас услышал, какой у девушки мягкий, бархатный голос. – Добрый день, как здоровье? Уважаемая, помогите. У меня неразрешимая проблема. Только в ваших силах мне помочь. Понимаете, я работаю…как бы это сказать…девушкой по вызову. Меня заказал сам Чаплин! Тот самый! Великий и неповторимый. Но я, совершенная кретинка, потеряла его адрес. Теперь, если я не попаду к нему, меня изобьёт мой сутенёр и заберёт всю недельную зарплату. Но, даже не это главное. Главное то, что я никогда не увижу Чаплина так близко. Вы меня понимаете? Да, это звонил мой водитель. Да, я знаю, он полное ничтожество. Необразованный, невоспитанный олух деревенский. Да. Ну, что вы хотите? Три класса образования, и те на двойки учился. Ну, что? Выручите меня? Ой, спасибочки! Говорите, я запомню. Так. Так. Век не забуду. Всего хорошего.

– Поехали, – сказала Рииль Мэнсону. – Улица Чарли Чаплина, дом один.

Они остановили такси, вытащили на тротуар сопротивляющегося водителя, сели в машину и поехали на улицу Чаплина. Благо, в бардачке нашлась карта города.

Ехать, оказалось, всего два квартала, пять минут пешком идти. Водитель, гнавшийся за машиной, догнал их уже через пару минут, но подходить близко опасался и издали ругался и грозился кулаком.

Чарли и Рииль вышли из автомобиля.

Мэнсон направился к дому, но навстречу ему вышел конопатый лопоухий пионер с белкой на плече. Мальчик остановился, совсем не по-детски посмотрев на Чарли.

– Дядя, не ходите туда – сказал он, – Там уже всё кончено.

– Пацан, а ну, отойди с дороги. – Чарли попытался отодвинуть паренька в сторону, но тот внезапно схватил Мэнсона за запястье и каким-то хитрым приёмом его на землю, сев сверху, не отпуская заломанную руку.

– Чарли, тебе сказали – не ходи туда, – пробасил пионер.

– Откуда ты меня знаешь? Кто ты такой? Отпусти руку.

Мальчик освободил Мэнсона, встал, смахнул с колен пыль.

– Чарли, ты – ходячий порок. Тебе нужно избавиться от греха, тогда ты выживешь.

Мэнсон тоже поднялся с земли, размял руку.

– Как вы меня все достали! Вам мало того, что у меня пороки, мало того, что моя совесть постоянно напоминает, что я убийца, насильник и маньяк…

– Насчёт насильника ты, конечно, загнул… – усмехнулся мальчик.

– Не важно. Вам мало, что я не сплю ночами, что мне снятся мои жертвы. Они тянут ко мне руки, у них внутренности выпадают, и кровь хлещет отовсюду. Вам этого мало? Мало того, что у меня есть пороки! Так вы ещё хотите, чтобы я от них избавился! Не слишком ли много требуете? А? Не слишком ли жестоко?

– Чарли, – мальчик, казалось, и не слушал Мэнсона, – зачем ты связался с темнотой?

– Ты о чём?

– Сам знаешь. Знаешь, почему ты мог так безнаказанно убивать людей? Потому что, ты дешёвка, вонючка. Трус и подонок. Ты – дорожная пыль, сопля на асфальте. Все, кого ты убил – такие же пешки. Вы играли на своём поле, и поэтому, нам плевать, на то, что происходит на вашей территории. Но, связавшись с темнотой, ты выходишь за рамки. Ты уже способен залезть в чужой сад и украсть немного яблок. За это убивают. Сразу и наповал. Так что, мой тебе совет – остановись или сдохни сам.

Мэнсон хотел что-то сказать, но понял, что в данной ситуации ему остаётся только слушать. Он вспомнил учителя физкультуры из школы, в которой учился. Бывший с широченными плечами, с низким лбом и кулаками, похожими на наковальни, не любил тщедушного прыщавого паренька, неспособного даже подтянуться на перекладине. Он оставлял Чарли после уроков и читал ему морали о важности спорта, живописно расписывал дальнейшую судьбу мальчика, если он не возьмётся за ум, вернее, за гантели и гири. С ехидной улыбкой обзывал сморчком, хиляком и дистрофиком, давал подзатыльники и однажды даже двинул под дых, да так, что у Чарли неделю не сходил синяк на животе. Брызжа слюной красочно расписывал, сколько боли и унижений ждёт Мэнсона в жизни. И говорил: «займись спортом или сдохни сам». А Чарли стоял, опустив голову, чтобы не смотреть в глаза и молча слушал, боясь вымолвить хоть слово. Точно так же, как сейчас перед этим пацаном в красном галстуке.

Но учитель не угадал. Боль и унижения получил он сам от бывшего ученика, не любившего уроки физкультуры. Чарли неделю пытал его на заброшенной ферме. Когда учитель умер, из конечностей него осталось только ухо. Конечно, двухметровый питекантроп даже в подмётки не годился этому рассудительному пионеру. Но Мэнсон знал, что наступит час, когда он пройдётся по всем пионерам, хранителям, динозаврам, велосипедистам, справочным и прочим уродам гигантской газонокосилкой. Дай только время, и он найдёт этого пионера-героя, чтобы показать, кто на самом деле пыль и сопля.

Пионер смачно плюнул под ноги Мэнсону и, как ни в чём не бывало, пошёл прочь. Белка, сидящая у него на плече, развернулась и смотрела на Мэнсона презрительно и иронично.

«А из тебя я стельки сделаю», – подумал Мэнсон, на что белка, словно прочитав мысли, захохотала и показала ему средний палец.

Рииль наблюдала за этой абсурдной сценой, усевшись на капот машины и покуривая сигарету. Мэнсон подошёл к ней, посмотрел укоризненно.

– Ты чего не помогла мне? – процедил он сквозь зубы. – Сучка.

– Прости, но это твои друзья. Сам с ними и разбирайся. Сопля. – хихикнула девушка.

Мэнсон размахнулся единственной рукой, но Рииль ловко увернулась, и кулак врезался в лобовое стекло, украсив его паутиной трещин. Чарли взвыл от боли. Таксист, стоящий невдалеке, взвыл от возмущения. Рииль нагло улыбнулась.

– Никогда не поднимай на меня руку. Сегодня просто не твой день. Но я верю в тебя, я чую твою силу и хочу быть с тобой. Но для этого нужно, чтобы ты никогда не поднимал на меня руку. А то лишишься последней грабли. Ясно? Забыли. Куда дальше?

– В больницу. Я, кажется, палец себе выбил. А потом в Германию. Наводить порядок.

Фюрер проснулся от шума за окном. Гитлер встал, снял сеточку для волос, уже без особой надежды посмотрел в зеркало, не прорезались ли усы, и только после этого отодвинул штору и выглянул на улицу. Прямо под окнами гудела демонстрация. Шли люди с транспарантами, с воздушными шариками и флагами Третьего Рейха. Закрытые окна глушили звук, и поэтому, разобрать, что там кричат, было сложно.

Гитлер заглянул в спальню в Еве. Там было пусто. Ева опять шлялась всю ночь по притонам. Опять водила шашни с богемой и всякими жиголо.

Адольф уже смирился с тем, что он потерял жену. Он потерял всё – и жену, и усы, и где-то посеял любимую пилочку для ногтей. Теперь он терял Германию. Раньше под его окнами осмеливались устраивать подобные мероприятия только в день рождения фюрера.

Гитлер снял телефонную трубку и рявкнул, чтобы немедленно доложили о происходящем. Кто посмел, по какому поводу и кто зачинщик?

Через несколько минут в кабинет вошёл Геббельс. Щёлкнул каблуком, вытянул руку в приветствии. Всё, как положено. Но в глазах Гитлер уловил смесь иронии и сочувствия. Они жалеют меня, они смеются надо мной, они относятся ко мне, как к слабоумному, которому лучше не говорить правду.

– Геббельс! – закричал фюрер, брызжа слюной. – Я требую, настоятельно требую объяснения. Что это за балаган у меня под окнами? Почему вы так на меня смотрите? И что, вообще, творится? Геббельс, вы сейчас же мне всё расскажете, или я…или…

– Что вы? – ехидно спросил Геббельс.

– Или я сейчас расплачусь.

Гитлер уже не мог сдержать слёз, столько дней копившихся и ожидавших выхода на свет. Сдержать истерику было невозможно. Фюрер плюхнулся на диван и зарыдал, сотрясаясь всем телом, размазывая слёзы и сопли по щекам. Геббельс постоял в недоумении, затем сел рядом и стал гладить Гитлера по голове.

– Ну, Адик, прекрати. Что ты, как девчонка, нюни распустил. Ничего серьёзного. Всё под контролем. На платочек. Вот так. Да, всё, успокаивайся. Я сейчас тебе водички.

Гитлер отрицательно покачал головой, продолжая реветь.

– Не нужно водички? Водочки? Коктейльчика? Так, где у нас тут кружечки? Вот, сейчас плесну. Держи. Я и себе тоже. Давай, за великий Рейх.

Гитлер взял кружку, долго смотрел на неё, затем швырнул в стену.

– Я не хочу…не хочу…из кружки. Я хочу, как раньше, из рюмки. Из бокала. Из стакана. Только не из кружки.

– Сейчас, – подсуетился Геббельс. Нашёл, таки, запылившуюся рюмку, протёр внутри пальцем и налил коктейль.

Пока он этим занимался, Гитлер почти успокоился. Только всхлипывал и тёр глаза.

– Ну, вот, и молодец, – Геббельс дал ему рюмку, сел рядом, обнял фюрера за плечи. – Давай, вздрогнем. Помнишь, как мы Рио-де-Жанейро брали? Штурмом. За один день. Вот, были времена, эх…

– Я сейчас. – Гитлер выпил, встал с дивана, ушёл в ванную и через пять минут вышел совершенно спокойным. Только слегка покрасневшие и припухшие веки напоминали о пролившихся слезах.

– Надеюсь, это станется между нами, – сухо сказал он. – Докладывайте.

– Даже не знаю, с чего начать. В общем, люди вышли проявить своё недовольство.

– Недовольство чем? Чего они хотят? Что им нужно?

– Нужно? Да кому что. Кому новые штаны, кому стиральную машинку, кому бокал пива. Кому-то подружка не даёт. У кого-то прыщ на жопе. У кого-то жена – стерва, у кого-то зарплата маленькая. У каждого свои проблемы. Сборище неудачников. Те, кто умеет решать проблемы сам, на демонстрации не ходит даже при самом ужасном правительстве.

– А я здесь при чём? Чем я могу помочь?

– Ничем. Просто народу нужно иногда выплеснуть негатив. Они находят виноватого, козла отпущения…

– Это я козёл?

– Это образно. И выходят на демонстрации, митинги, забастовки, думая, что кто-то обращает внимание на их тщетные потуги изменить жизнь. Для них легче всего обвинить в своих бедах власть имущих. Тем более, ненавидеть коллективно намного приятнее. Не обращайте внимания, чем больше нас ненавидят сегодня, тем больше будут любить завтра.

– Они меня разбудили.

– Потерпите. Проголодаются, приспичит в туалет, устанут, спать захотят, и разойдутся. Зато у них будет ощущение собственной значимости. Стаду это необходимо. Вам жалко, что ли? Тут другая проблема. Фантомы начинают бузить.

– А им чего нужно? – удивился фюрер.

– Пока не ясно. Всё необходимое у них есть – Кока Кока поставляется регулярно, Дак Мональдсы работают круглосуточно, канал МVT не выключается. Кажется, они начинают мутировать. Пошли разговоры о вреде Кока Коки, мы сделали Кока Кока Лайтс, вроде бы притихли. Потом потребовали чикнагетсы и чисбургеры. Расширили ассортимент в Дак Мональдсах. Теперь требуют ещё пару музыкальных каналов. Взамен мы решили запустить им новости Первого фашистского национального канала. Мера, конечно, радикальная, но эффективная. Зомбирует раз и навсегда. Вызывает острый приступ патриотизма. Но наши аналитики опасаются за непредсказуемые последствия.

– Геббельс, вы меня совсем запутали. Скажите конкретно, чего хотят фантомы?

– Они хотят больше свободы.

– Да куда же ещё больше?

– Представьте себе. А началось всё с поблажек. Помните, когда они потребовали книги. И мы пошли у них на поводу. Всё, конечно, получилось не так страшно, как мы думали. Книги мы им дали. Но такие, которые вроде бы и читаешь, и в тоже время назвать это чтением тяжело. Любовные романы, Маринину с Донцовой, фэнтези целыми сериями специально для них печатать стали. Литературу-жвачку, вроде бы и жуёшь, а толку никакого. Потом наладили подпольный трафик спиртного и наркотиков, вызывающих иллюзию свободы. Очень обманчивую иллюзию. Для усиления эффекта мы сами же начали делать вид, что боремся с этим. Потому что, употребляя запрещённое, чувствуешь себя ну совсем уже свободным. Дальше – больше. Разрешили им голосовать на выборах.

– На выборах? Какие такие выборы? Это что ещё за демократия? Почему я ничего не знаю?

– Адольф, не переживайте вы так. Выборы придуманы специально для фантомов. Это сплошная фикция. Каждые четыре года устраиваем шоу с предвыборной компанией. Дебаты, листовки, агитация, накалённая обстановка. Голосование. Списки, урны. Знаете, почему ящики для бюллетеней называют урнами? Потому что никто ничего не считает, сразу в макулатуру. Вот так вот. Короче, разбаловали мы фантомчиков. Такими темпами, скоро они захотят стать наравне с людьми.

– Геббельс, вы как ребёнок. Мне вас учить? Сожгите их гетто напалмом.

– Нельзя. Фантомы нам нужны, чтобы человеческое быдло, глядя на них, не осозновало, что оно быдло. Пусть тычут пальцами и насмехаются над фантомами, думая, что уж сами-то настоящие молодцы и крутые перцы, не то, что эти фантомы. Сравнение и контраст. Целая наука.

– Ясно, что ничего не ясно. Геббельс, а что там обо мне говорят?

Геббельс выдержал паузу, молча кивнул на прощание, расшаркался и, попятившись, вышел из кабинета.

Самолёт летел над белоснежной ватой облаков. Павел после недавних глюков не отважился оставаться один в салоне и пригласил к себе бродяг. Тем более, в грузовом отсеке стояла «Газель». Но Максим и Лита отказались и устроились в машине времени на шикарных сиденьях с замшевой обивкой. Им так много нужно было сказать друг другу, тела их тоже жаждали открытий и исследований.

Борис и белк приняли приглашение Павла, и теперь попивали коньяк, развалившись на диване.

– Вот скажи мне, Боря, – спросил Павел, – какого хрена вы сюда припёрлись? Только не говори мне, что двигала вами жажда открытий.

– Нет, не жажда. Хотели газет купить.

– Газет? Зачем?

– Денег заработать хотели. На тотализаторе.

– Ну, и что, заработали?

– Откуда же мы знали, что мир так изменится за год?

– Мир не изменился. Мир постоянен, вечен и стабилен. Нам кажется, что вокруг сплошные перемены. Но это обман зрения. Меняемся мы, но мы не есть мир. Мы блохи на теле вселенной. Люди, деревья, моря, горы, планеты, звёзды – это песчинки, прилипшие к подошвам мира.

Павел отпил из стакана, помолчал многозначительно, после чего сказал:

– Это, наверное, в воздухе опийные пары ещё висят. Тронуло что-то. Но, всё равно, красиво сказал, правда? Нужно записать, чтоб не забыть.

– Вам бы стихи писать, – поддакнул Боря.

– Не люблю стихи. Они годятся только для кисейных дам. Я люблю плакаты читать. Слава КПСС – самое гениальное произведение всех времён и народов. Нужно только проникнуться. Каждый может найти в нём своё, родное, близкое. Что ж меня не отпускает-то. Девушка, – позвал он стюардессу. – Можно помещение проветрить? Накурили тут.

– Павел, куда мы летим? – спросил Борис.

– Тебе не всё равно? – подал голос белк. – Хорошо летим. Наслаждайся моментом. Хороший коньяк, и диваны мягкие. Вот что вы, люди, научились делать – бухло и диваны.

– Вы летите домой, – ответил Павел. – Туда, откуда пришли.

– Есть план действий? Хотелось бы знать, что с нами собираются делать.

– План есть, а вот плана действий пока нет. На месте сориентируемся. Нужно вас как-нибудь вернуть, чтобы машину эту потом возвратить хозяину. А то Бог, как я понял, ещё не все места боевой славы посетил. Отправиться с вами и вернуться потом? Не лучший вариант.

– Почему? По-моему, лучше не придумаешь.

– Да? А если я вернусь не сюда.

– Это как? А куда ещё можно вернуться?

– Куда угодно. Я тут консультировался у специалистов. Помимо того, что машина перемещается во времени, она ещё и скачет по параллельным мирам. Оказывается, одновременно существует миллиарды, биллионы, триллионы миров, которые плодятся каждый час. Теория вероятности. Вот стоит у тебя выбор – пойти в кино в детьми или с товарищами пива попить. И, если эти сомнения попадают на определённое время, реальность раздваивается. В одной ты идёшь в кино, а в другой – пьёшь пиво. Была одна реальность – стало две. Дальше – берём пиво. Пьёшь ты пиво, и у тебя выбор – полирнуть водкой или идти домой. Хлоп – один упивается в сисю, а второй идёт смотреть футбол по телевизору. И так далее. Каждый час мир раздваивается. Я посчитал на арифмометре – за сутки появляется шестнадцать миллионов семьсот семьдесят семь тысяч с хвостиком параллельных миров. В целом, миры поначалу особо не отличаются, так, по мелочи. Но за год отклонения уже настолько ощутимые, что просто ужас. Мир меняется до неузнаваемости, только потому, что ты решил попить пивка. Ну, не только ты, конечно, а и миллиарды людей в тот час пытались что-то выбрать.

– Я понял! – Борис вскочил от волнения и стукнул себя кулаком по лбу. – Теперь всё ясно!

– И что ясно?

– Почему то время, в которое мы попали так отличается от того, откуда мы явились! Ведь прошёл всего год, а всё совсем не такое.

– Ничего ты не понял. Мне открыли ещё один секрет. Эта реальность называется Хронолендом. Здесь собраны самые бредовые варианты поворота истории. Это своего рода музей, зоопарк, мать его так! Кунскамера! Цирк уродцев! Шапито!

Павел выпил коньяк и замолчал, уставившись в какую-то только ему известную точку. Борис задумчиво чесал затылок. Белк, и тот оторвался от соломинки и ошарашено смотрел то на Павла, то на Бориса.

– Я не понял, – наконец пробормотал белк. – Я что, какой-то подопытный экземпляр? Инвентарный номер такой-то? Я не верю своим ушам!

– Скажи спасибо, что ты не чучело, – улыбнулся Павел, – а ведь в каком-то из миров ты и есть чучело, а в каком-то – воротник.

– А как же мы вернёмся? Мы же можем попасть куда угодно?

– Это уже не мои проблемы. Моя задача – выпихнуть вас отсюда и вернуть машину Иегове.

– А если мы вернёмся на год назад, но здесь же?

– Тогда мне прийдётся вас пристрелить.

– Совсем весело.

Если бы они не летели на самолёте, а например, ехали в поезде или автомобиле, Борис бы точно выпрыгнул и бежал бы, пока его не поймали или пока он не ушёл бы от погони. Прыгать с самолёта ему как-то не хотелось. Но и играть в подобные игры тоже как-то не светило. Он оценивающе посмотрел на Павла. С правой в висок, левой в кадык. И свернуть шею к чёртовой матери. Потом забрать оружие из кобуры и захватить самолёт. А там видно будет, что-нибудь придумаем. Вернёмся на год назад – если не понравится, будем путешествовать, пока не найдём подходящий мирок.

– Даже не думай, – прервал его размышления Павел. – Сядь на диван, пока я тебя не покалечил. Будем надеяться, что всё пройдёт нормально. Вернётесь вы к своим жёнушкам под бочок.

От мысли о том, чтобы вернуться к жене, Борис готов был выпрыгнуть уже из самолёта. Глотнув воздух свободы, попав в такой мир, где каждый шаг можно назвать приключением, возвращаться к ужасно приготовленному ужину, недовольному ворчанию, к упрёкам и насмешкам ему совсем не хотелось. Здесь он нашёл те ощущения, о которых так мечтал в детстве. Романтика, независимость, немного опасностей, немного авантюризма, возможно даже встреча с прекрасной принцессой, которую нужно освободить из плена злых сил. Пока он ещё гость, но, серьёзно обосновавшись здесь, он бы нашёл себе применение. Домой не хотелось. Дом казался ему таким экстримом, который вынести уже будет невозможно.

В салон зашёл пилот, осмотрел присутствующих.

– А где остальные? – спросил он.

– В машине сидят. Целуются, – ответил Павел.

– Давайте, и вы туда. Подлетаем. Через восемь минут будем над целью. Парашют уже готов. Грузитесь в машину.

– Как прыгать? – Борис подбежал к иллюминатору. Внизу зелёной кашей лежал лес. Деревья казались игрушечными. – Я не буду прыгать.

– Как прыгать? – завопил белк и нырнул под диван.

Даже Павел побледнел, но ничего не сказав, направился к двери в грузовой отсек.

– Не нервничайте, – невозмутимо сказал пилот. – Здесь негде сажать самолёт. Парашют новый, надёжный. Спускаться будете в машине, всё готово к спуску. Прошу.

– Я не смогу, – промямлил Борис, – я боюсь.

Павел посмотрел на Бориса так, что тот обречённо замолчал, вытащил за хвост белка, прижал его, дрожащего от страха, к груди, и пошёл за Павлом.

– Почему я не родился долбанным голубем? – причитал белк. – Прощайте, товарищи, считайте меня коммунистом. Напишите маме! – крикнул он пилоту.

В «Газель» забрались даже не постучавшись, благ, что Максим с Литой уже нацеловались, и теперь просто болтали о всяких пустяках. Им ничего не сказали. Павел сел за руль и вцепился в него мёртвой хваткой, будто это могло чем-то помочь.

– Держитесь покрепче, – сказал им пилот и ободряюще показал большой палец. – Всё будет в лучшем виде. Не сцыте.

Задница самолёта раскрылась, впустив внутрь свет и холодную пустоту. Машина скользнула в зияющую бездну. Секунда невесомости оторвала всех от кресел, затем над головой хлопнуло и всех швырнуло вниз, прижав к сиденьям. Все дружно заорали. Белка стошнило прям на рубашку Бориса. Но тот даже не заметил и продолжал кричать.

Но ничего не случилось. Машина парила в воздухе и лишь слегка раскачивалась, повиснув на стропах. Постепенно все замолкли и бросились смотреть в окна. Земля приближалась медленно, но уверенно. Паника прошла, осталось пережить приземление. Правда, приземляться было некуда. Внизу ни одной полянки. Кроны деревьев сомкнулись сплошным монолитом.

Пригород Берлина выглядел по-прежнему спокойно. В полях работали фантомы, на лугах паслись коровы, плантации конопли весело зеленели, бюргеры пили пиво в придорожных забегаловках. Всё было как всегда. Мэнсон снова почувствовал себя в своей стихии, даже не стал сбивать старушку, замешкавшуюся на переходе.

Рииль спала на заднем сидении, монотонно похрапывая. Они угнали новенькую «Тойоту» с дорогой акустикой. По радио альпийские пастухи булькали бодренькие йодли.

Но когда въехали в город, Мэнсон насторожился. Что-то было не так. Улицы пугали пустотой. Магазины и бары закрыты на замок. В одной лавочке было выбито окно. Проехав ещё квартал, Чарли увидел перевёрнутую на крышу машину, потом – сгоревший дом, от которого ещё курился чёрный дымок, и потянуло гарью. Затем он увидел группу подростков с битами и мотнировками, громящих магазин бытовой техники. Двое вытаскивали через выбитую витрину телевизор. Тяжёлые взгляды проводили проехавший мимо дорогой автомобиль.

Людей практически не было. Попадались небольшие группки с чемоданами, баулами и узлами, направляющиеся от центра города к окраине.

Стены домов пестрели написанными на них матюгами. Несмотря на лето, кучка людей, похожих на бомжей, грелась возле бочки, из которой вырывались огонь и ядовито чёрный дым.

Над крышами домов показался купол Рейхстага. Выскочив из-за поворота, Мэнсон чуть не врезался в толпу. Вся площадь была забита людьми. Казалось, вся Германия собралась здесь. Мэнсон ударил по тормозам, остановившись метрах в пятидесяти от людей, выключил музыку. В салон сразу ворвались звуки митинга. Крики, гул, затем стали скандировать что-то про усы.

В толпе Чарли увидел фантомов с транспарантами.

Нескольких секунд хватило Чарли, чтобы оценить ситуацию. На массовое гуляние данное мероприятие совсем не похоже. Дело пахнет переворотом. Сменой власти. Сейчас нужно быть на гребне волны. Прямо сейчас, иначе потом будет поздно. Судорожно обдумывая план действий, Мэнсон не заметил, как к машине подошли трое молодчиков с оранжевыми повязками на рукавах.