Бродяги Хроноленда Дихтяр Юрий

Один постучал в окно. Мэнсон вздрогнул и повернул голову, чтобы посмотреть, кто это осмелился его беспокоить. И тут же мелькнула ржавая труба, стекло вмялось внутрь, украсившись паутиной осколков. Дверь автомобиля распахнулась, и сильная волосатая рука схватила Мэнсона за воротник и рывком вытащила его наружу. Чарли упал и сразу же получил пинок сапогом в живот. Краем глаза он заметил, что с другой стороны вытаскивают ещё толком не проснувшуюся амазонку.

Рииль профессиональными хуками положила шестерых, пока её не отключили ударом биты по голове.

Пленников поволокли через расступающуюся толпу.

Мэнсон чувствовал в себе столько силы, что мог бы, наверное, вырезать половину толпы, прежде, чем его убьют. Слово «убьют» его совсем не устраивало, поэтому он подчинился и позволил так бесцеремонно с собой обращаться.

Их затащили на импровизированную трибуну, наспех сколоченную из досок и увенчанную тремя виселицами. Толпа завыла от восторга, увидев Мэнсона. Его знали, ненавидели и боялись практически все. И теперь видеть его на фоне петли – об этом можно было только мечтать. Иногда мечты сбываются. Кто-то бросил камень, но промахнулся и попал в молодчика, державшего за руки Мэнсона. Рииль так и не пришла в сознание, и её просто бросили на помост.

Откуда-то появился тип в эсэсовской форме, подошёл к микрофону и крикнул:

– Третий Рейх!

– Рейх! – дружно ответила толпа.

– Великая победа!

– Победа!

– Великая нация!

– Нация! – разнеслось над площадью.

– Соотечественники! Вот они! – оратор посмотрел на Мэнсона. – Предатели, изменники и дезертиры. В то время, когда Великая Германия снова поднимает голову и жаждет новых побед, эти трусы осмеливаются приезжать сюда на японских автомобилях. Казнить!

– Казнить! Казнить! Казнить!

Мэнсон смотрел с высоты на оголтелую ораву, колышущуюся, словно морской прибой. Он видел их не только с высоты трибуны, а, казалось, парит над площадью. Люди были мелкими, ничтожными букашками, собравшимися здесь непонятно зачем. Они просто шумели, подняв хилые ручонки. Они сами не понимали, что происходит. Им казалось, что только потому, что их много, всё в их руках и они могут вершить судьбы государства. И судьбу самого Мэнсона. Это даже развеселило Чарли, да так, что пришлось сдерживать смех. Тупое стадо. Даже миллион овец никогда не свергнет пастуха, а если даже это случится, то вся отара будет обречена. Только пастух может свергнуть пастуха. Кто-то собрал здесь этих дебилов, кто-то дал флаги, транспаранты, кормит их бесплатными пирожками и обещает светлое будущее. А они даже не подозревают, что стадо так и останется стадом, только другой чабан будет стричь с них шерсть и делать из них люля-кебаб. Кто-то другой. Зачем нам кто-то другой? Я уже здесь. Я готов стричь. Я готов водить ножом по глоткам, пока не устанет рука.

Эсэсовец что-то кричал. Толпа эхом повторяла за ним. Мэнсон не слушал, десятки убитых им маньяков просились на свободу, они тоже жаждали пройтись по морю мяса и превратить его в море крови. Державшие Мэнсона за руки, бритоголовые парни потащили его к виселице. Тяжёлая верёвка упала на плечи. Петлю затянули потуже. Рядом положили Рииль, плеснули ведро воды. Девушка открыла глаза, закашлялась, попыталась встать, но ноги не держали. Голова жутко болела. Рииль никак не могла вспомнить, где она, и что происходит. Её подняли, поставили на подкашивающиеся ноги и тоже накинули петлю. Шум на площади утих. Слышно было, как на прилегающих к площади улицах бьют витрины и где-то далеко тоскливо воет автомобильная сигнализация.

Все затаили дыхание в ожидании момента истины. Сейчас люки распахнутся и два тела забьются в агонии. И все зрители вздохнут облегчённо, что это не они, что они всего лишь зёрнышки в каше, неотличимые от остальных, что прожили день, и слава богу. Завтра тоже сольются с однородной массой. И никому в ум не придёт казнить их, таких безликих и серых. Разве что, по ошибке или случайности. И даже не подозревают, что в такие смутные времена ошибки и случайности – это и есть норма.

Палач протянул руку к рычагу.

Чёрно-жёлто-полосатый автобус с треском приземлился на крону огромного дерева. Сломав верхние ветки, провалился глубже и застрял намертво. Парашют, освободившись от груза, устало хлопнул от порыва ветра и распластался сверху, полностью накрыв машину.

В салоне пару минут было тихо. Потом раздался голос Павла:

– Блин, я руль оторвал.

– Зачем? – спросил Борис.

– Не знаю, так крепко держался, что оторвал.

– А почему так темно? – перепугано сказала Лита.

– Наверное, потому, что в аду сейчас ночь. Мы же умерли? – предположил белк.

– Я не умер, – ответил Максим. – Любимая, ты цела?

– Вроде бы, да. А ты?

– Наверное. Все в порядке?

– Я не в порядке. Я укакался. – сказал белк.

– Ну и что? Ты же без штанов.

– Я без штанов, а Боря в штанах. А я у него на руках. Боря, прости.

– Что с рулём делать? Меня Бог убьёт, – разволновался Павел.

– Не бойтесь, я починю. Для такой машины руль – чистая бутафория. Кто-то знает, где мы? – Борис подобрался в двери, раскрыл её и увидел ткань парашюта. – Всё ясно. У кого-то нож есть? Мы на дереве застряли. Внизу ветки и листья. Высоко-не высоко – не понятно. Нужно парашют разрезать.

Павел достал финку, открыл окно и, высунув руку наружу, полоснул по ткани. Затем пошёл по салону, повторяя это же в каждом окне. Через несколько минут обзор серьёзно увеличился. Свет хлынул внутрь, Павел попрыгал, и стало понятно, что машина застряла капитально.

– Белк, давай, на разведку. Это же твоя стихия – ветки, дупла.

– У меня до сих пор ручки с ножками трусятся.

– Давай, не филонь. Посмотри, какая высота, и можно ли спуститься.

Белк выскочил в окно и скрылся в листьях, сочных, ядовито-зелёных и пахнущих свежестью. Тут же в окно заглянула пёстрая птица, сделала удивлённые глаза и тоже исчезла.

– Ну, мы то слезем, – сказал Павел, – а вот как машину снять? Смотрите, ребята, отправлю вас назад на этой высоте, а уж там сами думайте, как приземляться. Не факт, что там, куда попадёте, есть это дерево. Бог меня точно укокошит. Руль оторвал, авто на баобаб забросил. Ох-ох-ох.

– Да, ладно, что-нибудь придумаем. – попытался успокоить его Борис.

– Ну, давай, думай. Только думай хорошо, правильно думай.

– Может, Тесле позвонить? Он точно придумает, – предложил Максим.

– Ага, пришлёт сюда своих инопланетян, пусть на этой машине круги нарисуют.

Белк вернулся быстро. Запрыгнул в окно, забрался на спинку сидения и гордо сказал:

– Разведку провёл. Слезть с дерева можно. Только прыгать прийдётся метров с пяти. Ниже веток нет.

– Чепуха, стропы привяжем и спустимся. Что там внизу?

– Сарай какой-то стоит, зарос весь бурьяном. Я заходить не стал, стрёмно. Ну, и лес без конца и края. Неужели я выжил? Выпить ни у кого нет? Стресс снять просто необходимо.

– В самолёте всё осталось. – вздохнул Борис. – Ну, что, давайте спускаться?

Слезли с дерева без особых проблем. Посмотрели вверх, машины снизу совсем не было видно.

– Никто не увидит – никто не угонит.

– Её и так никто не угонит, разве что, Карлсон какой-нибудь. – Максим обнял за плечи Литу и поцеловал в лоб. – Слава богу, что всё обошлось. Я не за себя волновался, а за тебя.

– Милый, – Лита ответила ему поцелуем.

– Хватит ворковать, голубки. Белк, где ты сарай видел?

– Да вот же.

Все повернули головы и увидели. Над зарослями кустарника и высокого бурьяна выглядывала крыша.

– Да это же мой гараж! – радостно закричал Борис.

Подобраться к воротам оказалось проблематично. Растительность стояла сплошной стеной. Пришлось резать ветки, вырывать с корнем растения с толстым, но мягким стволом, вымахавшие выше человеческого роста.

– Ничего себе заросло. Сколько нас тут не было? Недели две? – удивился Борис.

– Это же Лес, – сказал белк. – Он заполняет всё, свято место пусто не бывает – его кредо. И всё, что попадает в Лес, должно влиться в него. Любой чужак, задержавшийся здесь, становится его частью. Здесь даже нет выбора, хочешь – не хочешь. Даже не заметишь, как ты уже лесной житель.

– Точно, я помню, – подтвердил Боря, – я как только попал сюда, сразу захотел остаться навсегда. Лес меня заворожил, обоял, заманил.

– Вовремя мы отсюда свалили, – сказал Максим, а то превратился бы ты сейчас в какой-нибудь ходячий подсолнух.

– Запросто, – кивнул белк. – Бывали случаи. Один мужик заблудился в лесу. Искали его неделю. Не нашли, и бросили, подумали, что трындец товарищу. А он через месяц сам домой пришёл. Только не мужиком уже, а дикой яблонькой. От мужика остались только ноги и лицо, да и то задеревеневшее. Жена, когда увидела его, три месяца в дурдоме лежала, а потом, когда поправилась, разрешила мужику под домом жить. Удобно, он сам себя поливает, каждый год литров по пятьдесят варенья из дички. Потом жена договорилась, чтоб ему пластическую операцию сделали. Врачи думали– думали, чем помочь мужику, хотели уже из ствола Пиноккио вырезать, ничего толком не придумали, а анестезию уже сделали. А тут конец дня. Ну, они спирта приняли на грудь, и по домам пошли, а мужика это деревянного на столе оставили. А ночью сторож зашёл, смотрит, в операционной бревно лежит – не порядок. Ну, он его бензопилой на пятаки попилил, и к себе на дачу отвёз печку топить. А врачи утром пришли – никого нет, ну, и слава богу. А жена потом вышла замуж за начальника продбазы и тоже рада. А мужика – половину в печке сожгли, а из второй половины сторож три табуретки сделал. Так эти табуретки потом дверь выбили и в Лес убежали. Я сам не видел, но говорят, на путников нападают и все деньги забирают. Вот такая история с Лесом.

Когда белк умолк, все ещё какое-то время молча переваривали рассказ белка.

– Это что, правда?

– Нет, конечно, это я только что придумал. Ну, пошли в сарай.

Кое-как пробравшись сквозь чащу, вышли к открытым воротам. Снаружи гараж оказался поросшим разноцветным мхом, по стенам ползли лианы и виноградные лозы. Осторожно зашли внутрь, остановившись на пороге, и тут, раздался странный металлический звук, и в полумраке они увидели, как множество мелких зверьков разбегаются в разные стороны, забиваются в углы и щели. Что-то больно ударило Павла по ноге. Он вскрикнул и рефлекторно отдёрнул ногу, увидел что-то на полу, и резко наступил.

Под ногой забилось, затрепыхалось, жалобно запищало. Павел наклонился, схватил добычу и поднёс к глазам. То, что он увидел, настолько ошарашило его, что он даже потерял дар речи. Это оказался гаечный ключ. Обычный ключ тридцать на тридцать два, только покрытый чешуёй и с небольшими лапками. Павел с испугу швырнул тварь обратно в гараж, та вскочила на ножки и скрылась под полками.

– Что здесь происходит? – спросил он непонятно у кого.

– Я же вам только что рассказывал, – проворчал белк. – А ещё была история, как охотник попал в Лес, и у него вдруг…

– Слушай, заткнись, а? – Борис прошёл по гаражу. Полки были пустые. Ни одной гаечки, ни одной отвёртки, ни единой запчасти. Весь инструмент сбежал.

Имён у фантомов не было. Никому даже в голову не приходило давать имена этим тупым бездушным тварям, плодам извращённейших и наглых экспериментов, проводимых безумными учёными в страшных катакомбах. Фантомы просто существовали, с их присутствием смирились, потому, что та малая толика, вносимая каждым из них в экономику страны, умноженная на количество особей, давала неплохие результаты. Каждый день тысячи зомбироботов выходили на работу – мели улицы, очищали выгребные ямы, работали на полях. И всё это за бутылку «Коки Коки», гамбургер и возможность потанцевать перед огромным экраном, висящим над главной площадью резервации и целый день транслирующим музыкальный канал с самой отвратной попсой.

Но внешняя стабильность и однообразность этих недолюдей оказалась обманчивой. В недрах этой безликой массы зарождалась сила, пока казавшаяся смешной и нелепой, но довольно перспективной. Нашлись доброхоты – гуманитарии, подбросившие в лагерь несколько книг. И фантомы научились читать. Не все, конечно. Единицы, которым эти книги достались.

Книги были довольно специфические. «Лунный календарь огородника», «Готовим из того, что под рукой», «Целина», «Дистрекционные решения дифференциальных уравнений», «Неопубликованные ранее письма Осипа Мандельштама Зинаиде Кальценбоген» и ещё десяток подобных опусов, различных как по тематике, так и по практической ценности. Вполне возможно, что кто-то просто выбрасывал макулатуру, и вместо того, чтобы отнести на свалку махнул её за ограду гетто. Хотя не исключено, что этот акт мог быть запланированной и глубоко продуманной акцией. Ведь во все времена находились люди, пытающиеся спасти тех, кому это спасение сто лет не нужно. То боролись за то, чтобы индейцев, папуасов и чукчей приобщить к цивилизации, то, после того, как все эти народы спились и превратились в бомжей, стали бороться за то, чтобы выделить им земли и пусть они живут, как раньше. Вывезли всех в прерии, джунгли и тундры, но те уже не видели будущего без огненной воды и рвались на свалки мегаполисов.

Другие решили запретить аборты. Запретили – тысячи девиц умерли от всякой заразы после операций, проведённых в заплесневевших подвалах. Потом решили спасать алкоголиков, потом наркоманов, потом стали бороться за права эмигрантов, против расизма и милитаризма, против коррупции и обязательных прививок. Пытались поставить на путь истинный проституток. Миллионы дамочек остались без работы, а миллионы мужчин застрадали комплексами и маразмами, выплёскивая их на подчинённых, жён и пассажиров общественного транспорта.

И всё равно, всегда находились противники. Им уже неважно, против чего, главное – против.

И никто до сих пор не понял, что то, что жило веками, никакими запретами не запретишь. А то, что пробивает себе дорогу вперёд, никакими препонами не остановишь. Есть законы, против которых общество бессильно. Это законы пустых ниш. Пустые ниши всегда заполняются. И сколько «зелёные» не будут биться против вырубки лесов, сколько не будет шума вокруг генномодифицированного дерьма и пищевых добавок, сколько не будут предупреждать, что пестициды – яд, а религия – опиум для народа, толку всё равно не будет.

Миллионы страждущих будут молиться, ибо без таких костылей, как церковь, выжить им будет очень сложно. И все будут жрать химию, ибо, если бы не было этих всех гербицидов и помидоров-мутантов, мы бы все уже давно пухли бы от голода, а так, мы просто мутируем и будем получать всё необходимое из пластмассы, сои и туалетной бумаги. И будут ходить к шлюхам, жрать водку и ненавидеть людей с другим цветом кожи, только потому, что, если это есть, то это должно быть. И никуда от этого не денешься. Не мы устанавливаем правила игры и не нам их менять. Просто оставьте всех в покое, а они сами решат, как стать счастливыми. И нечего вносить смуту в людские, и так недалёкие головы, а тем более, тревожить этих несчастных созданий – фантомов.

Но, что сделано – то сделано. Десятка два прозревших образовали ячейку, вместо того, чтобы предаваться танцам, перечитывали книги, обсуждали, отделяли только им понятные зёрна из плевел и мечтали о светлом будущем. Называть себя они решили непонятным словом «огородники» и собирались в бараке при свете лучины. Кто-то додумался взять себе имена. Один из них притащил плеер с единственной кассетой, на которой был записан концерт «Лед Зеппелина». Эта музыка настолько отличалась от той, что звучала на площади и открывала совершенно невообразимые грани жизни, которая кипела за границей резервации. «Лестницу в небо» выучили наизусть и сделали своим гимном.

Со временем определились лидеры – наиболее способные, быстрее усваивающие информацию и способные вдолбить её остальным.

Одной из авангарда была девушка, выбравшая себе имя Мурка. Это слово приснилось ей, выплыло из закоулков сознания. Она первая поняла, что означают крючки на бумаге, первая сложила из них слово и первая же прочла книгу.

Но казнь пришлось отложить. Мэнсон крикнул:

– Я имею право на последнее слово! Никто не может лишить меня этого права.

Народ невнятно загудел.

– Пусть скажет! – раздалось из толпы.

– Имеет право! – поддержали кричащего.

Верёвку сняли и подтолкнули Чарли к микрофону. Мэнсон выдержал паузу, чтобы все утихли в ожидании. Он смотрел на холёные сытые лица и не мог понять, чего же хотят эти люди. На что делать акцент? На каких струнках сыграть?

– Давай уже, говори или иди, вешайся! – крикнул кто-то.

– Товарищи фашисты! – начал Мэнсон, – Наконец-то свершилось то, что назревало в нашем обществе многие годы. Чирей прорвал. Сколько лет мы томились в ожидании, лелеяли надежду на грядущие перемены! Сколько пива выпили в ожидании настоящего дела! Сколько штанов протёрли в креслах-качалках. Кровь загустела в венах, шеи заплыли жиром, а мышцы превратились в холодец. Указательный палец забыл холодок от курка, глаз потерял меткость. Нас поставили в стойло и кормили всяким ненужным хламом – стиральными машинками, большими телевизорами, красивой мебелью и модной одеждой. А вспомните, как мы были счастливы в грязных окопах, одетые в военную форму и со «шмайсером» за плечом. Потому, что мы видели цель. Каждый день новую цель – посёлок, высоту, мост или город. Потому, что мы знали, чего хотим! А сейчас мы не знаем, чего хотим. Вы знаете, чего хотите?

– Нет! – рявкнула толпа. Если состоялся диалог, это уже половина успеха. Мэнсон продолжил:

– Из третьего Рейха, победившего весь мир, из Великой Немецкой Империи пытаются сделать ягодный кисель. Зачем? Кому это нужно? Евреям? Пигмеям? Индусам? Белорусам? Не важно. Важно то, что желатин уже бродит по нашим жилам, и когда мы потеряем бдительность, нас порвут, растопчут, сомнут, как туалетную бумагу и спустят в унитаз. Есть среди вас ветераны?

Лес рук гордо поднялся над площадью.

– Посмотрите, сколько среди нас бравых бойцов, патриотов и отважных вояк. Эти люди смотрели смерти в лицо, сжимали горло врага в рукопашной схватке, слушали свист пуль и они выжили, потому, что они лучшие. Слава героям!

– Слава! – дружно поддержала толпа!

– И теперь их хотят превратить в заплывших жиром евнухов. Зачем? Кому это нужно.

Эсэсовец, говоривший перед Мэнсоном, попытался что-то сказать, но Чарли оттолкнул его.

– Вот! Вот они, предатели и пособники. Такие, как он, мечтают о гибели Рейха! И вводят в заблуждение народ, уводят его в обманчивые сытые грёзы, чтобы потом одним махом сломать хребет.

Эсэсовец от удивления поднял брови. Ему тут же закрутили руки, надавали тумаков и потащили к виселице.

Мэнсон постучал по микрофону, чтобы успокоить праведный гнев народа. Эсэсовец что-то кричал, фуражка упала и сиротливо осталась лежать на помосте. Повесили его быстро и без лишних слов. Ноги ещё дрожали в агонии, а Мэнсон продолжал речь.

– Из-за таких как он и тех, кому он служит, мне пришлось скрываться. Я был в изгнании. Жил в шалаше в Шушенском. Каждый день мне приходилось ловить рыбу, охотиться на рябчиков, собирать грибы. А по вечерам пить самогон с вонючими мужиками.

Некоторые сочувственно закачали головой.

– Целых полгода я прятался от цепких лап этих подонков!

– Да тебя всего неделю не было! – выкрикнул толстый мужчина с усиками.

– Провокатор! – ткнул в его сторону Чарли.

Толстяка даже не стали тащить к виселице – затоптали там же, где стоял.

Мэнсон почувствовал, что имеет полную власть над этими свиньями. И может делать, что угодно. И будет делать, что захочет. Свергнет фюрера и станет править миром. И будет резать этих свиней дюжину в день, и лучшие повара будут готовить деликатесы из их потрохов.

– Я ничего не буду вам обещать. Я ничего не буду вам давать. Я просто сделаю так, чтобы вы могли взять себе сами всё, чего пожелает душа. Сегодня же я объявляю войну! Священную, благородную. Вы утонете в трофеях. Да освободите же эту девушку! – крикнул он молодчикам, стоящим возле Рииль. Те сняли петлю и подвели девушку к Мэнсону.

– Вот! Посмотрите! Я знаю, где такого добра полным-полно. Я знаю, что вам нужно! Пиво и сиськи! Что вам нужно?

– Пиво и сиськи! – взвыла площадь, даже женщины, которым чужие сиськи даром не нужны.

– Не слышу!!!

– Пиво и сиськи! Пиво и сиськи!

Мэнсон поддел крюком футболку Рииль и разорвал, обнажив девушке грудь.

Толпа взорвалась воплем восторга. Рииль, ещё толком не пришедшая в себя, стояла, не понимая, что происходит.

– Это вам не ваши плоскодонские носатые фрау. Это порода! Это молодость, здоровье, красота и…

– … и сиськи! – подхватили внизу.

– А сейчас расходитесь все по домам, доставайте с чердаков оружие, сушите сухари, пришивайте погоны и петлицы. Ведь завтра в поход. Труба зовёт!

Люди на площади радостно кричали, обнимались, хлопая друг друга по плечам Кто-то заиграл на губной гармошке марш, его подхватили и песня взвилась над городом многократно отражаясь звонким эхом. Некоторые начали танцевать.

Мэнсон с тоской смотрел на этот беспредел. Дебилы. Дегенераты. Человек, захваченный толпой становится полоумным идиотом. Чарли ненавидел их. Наверное, каждый правитель ненавидит свой народ. Каждый царь, президент, хан, генеральный секретарь презирает и ненавидит своих подопечных. Насколько спокойнее и легче было бы, если бы их не было вовсе. Но тогда правитель перестаёт быть правителем. Вот такой парадокс власти.

Мэнсон занервничал, от гама разболелась голова, от мелькания лиц, плеч и рук помутилось в глазах. Он еле сдержался, чтобы не спрыгнуть вниз, и прямо сейчас начать кровавую резню. Но это было неразумно и не логично, поэтому он просто завопил в микрофон:

– Я сказал, пошли все вон!!!

Народ притих, с уважением посмотрел на нового фюрера, и через десять минут площадь полностью опустела. Остались только Мэнсон и амазонка стоять на трибуне. Теперь осталось немного – разобраться с Адольфом и его командой. И потом – абсолютная власть. Аминь.

В гараже было сыро и темно. Из-под бетонного пола настойчиво пробивалась растительность. Полки пустили корни, на потолке выросли пятнистые цветы, воняющие гнилью и болотом.

В углах шуршали перепуганные гайки.

– Я туда не пойду, – сказал Максим. – Не хватало ещё погибнуть загрызенным одичавший канистрой или задушенным диким удлинителем. Да там и делать нечего. Вонь и сырость. Боря, выходи оттуда.

Борис вышел наружу. Действительно, сам лес казался безопаснее, чем это убежище техномутантов.

Зато Лита чувствовала себя прекрасно. Ведь она выросла в лесу. Правда, не в таком чудном. Но и сюда попадали, увлечённые погоней за дичью. В глубь пытались не заходить, но и ничего страшного ни с кем из амазонок здесь вовек не приключалось. Может, потому, что они тоже были лесными жителями.

Белк окончательно пришёл в себя, распушил хвост и уже грыз какой-то фиолетовый плод.

– Поесть бы, – вздохнул Борис. – Животное, ты что жуёшь?

– Ничего особенного, какая-то гадость. До ужаса сладкое и пахнет мухами. Но вполне съедобное. Для белок. А вот людям такое есть нельзя, может парализовать ноги. Наверное.

– Так наверное, или нельзя?

– Откуда я знаю. Я же не ботаник. Попробуй, если жить надоело.

– Нет, спасибо. Но поесть бы не помешало.

Павел достал пистолет и пошёл в гараж. Все вздрогнули от раздавшихся выстрелов, спугнувших стаю червероногих птиц.

– Застрелился, – сказал Максим.

– Ага, выпустил в себя всю обойму.

Из гаража донесся звук шагов, сопение и мат.

– Промахнулся. – резюмировал Макс.

Снова прозвучали выстрелы.

– Контрольная обойма. Надеюсь, на этот раз попал.

Снова шум возни и ругань.

– Что он там делает? – удивился Максим.

– Понятия не имею. Белк, ты уже пожрал? Пойди, посмотри, что там происходит.

Белк показал кукиш и забрался на дерево.

– Ребята, вы, наверное, не поняли – я уже дома. И нахожусь здесь по одной причине – утолить свой интерес, чем закончится ваша одиссея. Так что, не нужно мне приказывать. Тебе нужно, ты и иди.

– Нужно было тебя сторожу тому продать. На стадионе. Мы с тобой, как с другом. Водку наливали, за ушком чесали, пока ты мне на рубашку гадил. А ты вот так по-хамски.

– Ничего не так, просто я боюсь гаражей, людей с пистолетом и темноты.

И тут вышел Павел. В охапке он нёс несколько разнокалиберных зверьков. Бросив добычу на землю, сказал Лите:

– Давай, лесной житель, придумай что-нибудь на ужин. Люблю экзотическую кухню. Чего я только не пробовал – и кузнечиков, и пауков, и саламандр. Попугаев ел, суп из хвостов тушканчиков, фаршированных ёжиков, холодец из кожаных ремней. А вот отвёрток и плоскогубцев ещё не пробовал.

– Они же железные, – сказал Борис и присел на корточки, чтобы разглядеть дичь. – Так, что тут у нас? Тушка электродрели, отвёртка, кусачки, плоскогубцы. Ёлы– палы, плоскогубцы! А я их обыскался. Думал уже, что спёр кто-то. Керосиновая лампа, нож для бумаги. Гайки. Крупные какие.

Боря ткнул пальцем в окровавленную бездыханную дрель. Она была покрыта лёгким пушком и совсем не твёрдая. Металл и пластмасса превратились в плоть. Чудеса, да и только.

– Мне эту дрель тесть подарил. Она мне как родная. Я её есть не буду. Может, гайки пожую ещё, как максимум. Костёр нужно развести, что ли.

Стараясь не отходить далеко от гаража, насобирали сухих веток и разожгли огонь. Лито ловко свежевала инструмент, нарвала каких-то травок, Павел дал заветную походную порцию соли, которую он носил специально для подобных экстренных случаев.

Через час обед был готов. Порции разложили на большие листья, выросшие под стенкой гаража.

– Ну, что, приятного аппетита, – пожелал Павел, и первым попробовал кусок отвёртки. Пожевал, закатив глаза, пытаясь распробовать вкус. – Вроде съедобно, только машинным маслом немного отдаёт. А так, вполне ничего. На кролика похоже.

Съели всё за считанные минуты. Действительно, оказалось питательно и вкусно, а зелень, которой приправила Лита, перебивала привкус солидола и керосина.

– Я не могу поверить, что такое возможно. Как я наелся, – похлопал себя по животу Борис. – Теперь бы шурупов покурить и поспать часок-другой.

Павел достал из рюкзака помятый портсигар с энзэшными папиросами «Казбек», протянул каждому. Лита, хоть никогда и не пробовала курить, взяла одну и спрятала где– то в причёске. Табачный дымок завис над компанией, разогнав насекомых, висящих над головами. Комары стали чихать и ретировались, поднявшись повыше и рассевшись на ветке.

– Хорошо, – потянулся Павел, – надеюсь, не обосрёмся после этих железяк. Простите, мадам, вырвалось. – обратился он к Лите. – Мы сами деревенские, и язык у нас говорит сам, что хочет. Учили меня, учили этикету, так и не научили. Целые курсы прошёл, пять книжек прочитал с картинками. В какой руке вилку, в какой нож держать. Чем омаров есть, а чем кофе колотить. Когда даму вперёд пропускать, а когда самому первому заходить, хотя на дам всегда приятней сзади смотреть. Перспективнее как-то. Так вот, выучил всё на зубок, экзамен сдал на пять. Так нет же, всё равно казус вышел. Ни в одной книжке не написано, что за столом пердеть нельзя. Я потом специально всё проштудировал. Нет нигде. Ну, я на светском рауте у княгини, забыл как её фамилия, такую трель выдал! Думал, посмеются. У нас в гарнизоне, когда я ещё в Красной Армии служил, даже офицеры таким шуткам смеялись. А меня зафукали, локтями запинали, а какой-то поручик даже на дуэль вызвал, царство ему небесное. Так что, я теперь книжкам не доверяю, даже специально читать пытался разучиться, но всё равно половину букв забыть не могу.

– Надеюсь, сейчас пердеть не будете? – поинтересовалась Лита.

– Не факт. Ну, что, друзья товарищи, раз пить нечего, давайте поработаем. Мозгами. Как машину снимать будем? – Павел вопросительно посмотрел на Бориса. – Ты обещал придумать.

– Я на полный желудок придумывать не могу.

– Так что, промывание сделать типа клизмы?

– Не нужно. – Боря подпёр подбородок ладонью и стал думать. – А давайте попробуем палками сбивать. Будем бросать, пока не свалится.

– Не халтурь, думай качественнее.

– Ладно. Может, можно где-то кран достать или вертолёт?

– Вперёд. Иди, доставай.

– Где? Я же не местный.

– Мы все здесь не местные. Вставай, топай за краном.

– Ладно, отложим этот вариант на крайний случай. А может, подождать, пока машина одичает, как мои отвёртки, и сама спустится. Жрать-то ей захочется, вот она и спустится, а мы под деревом капкан поставим.

– А если она не спустится, а улетит? Мы же не знаем, как именно, она одичает. Она может свить там гнездо, вылупить птенцов, и нас им скормить. Хотя, судя по расцветке, из неё должна получиться оса. Борис, я здесь, в этом жутком лесу долго оставаться не собираюсь. Давай, думай быстрее.

– Я без водки не могу думать. Что вы меня всё пугаете? – взвёлся Борис. – Не нужно меня пугать. Если бы вы мою жену видели, то поняли бы, что меня брать на испуг бесполезно.

– Эх, дронтровочки бы, – мечтательно протянул белк. – Мы бы сразу решение нашли.

– Дронтровочки? – спросил Павел. – Это что за хрень такая?

– Дронтровочки?! – крикнул Борис. – Я знаю, знаю, как снять машину!

– Точно! – хлопнул себя по лбу Максим. – Грмнпу!

– Так, – нахмурился Павел, – вы тут на непонятном мне языке не разговаривайте. Заговор?

Павел достал из кобуры пистолет.

– Даже не думайте. На месте положу всех.

– Слышишь, Паша, а не пошёл бы ты… – весело сказал Борис, подскочил на ноги. – Белк, давай со мной, ты же лес знаешь. Заодно и настоечки наберём.

Борис пошёл в чащу леса, раздвигая руками высокую траву. Белк прошуршал по низу, а догнав Борю, забрался ему на плечо.

– Куда это они? – поднял брови Павел.

– А не пошёл бы ты… – ответил ему Максим. – Достал уже – пристрелю, положу. Взрослый серьёзный мужчина, а выглядишь, как сопляк понтовитый. Ну, застрели меня. Избей меня. Утешь свои прыщавые комплексы. Или мы одна команда, или иди ты… ну, ты понял, куда.

У Павла от услышанного внутри всё закипело, но он не стал стрелять, не стал бить, а встал и ушёл в гараж. Максим был прав. Ребята ничего намеренно плохого не сделали, сюда попали случайно. Готовы сотрудничать. А он, и правда, с ними как-то несправедливо, грудь выпячивает, угрожает. Несправедливо. Несправедливо. Слово почему-то зацепилось и вытесняло все мысли. Оно звенело в мозгу и мешало думать. Справедливость, несправедливость. Казалось он стоит на пороге разгадки великой, сокровенной тайны. Всего один шаг оставался, чтобы понять нечто жизненно важное, от чего зависит его судьба. Один шаг, но Павла словно парализовало. Он сделал дыхательную гимнастику по фен-шую, мысли о справедливости развеялись, даже дышать стало легче.

Павел вышел из гаража, внимательно посмотрел на Максима, потом на Литу, и после относительно долгой паузы тихо сказал:

– Извините.

И зачем-то сделал реверанс.

Чарли стоял неподвижно, словно памятник, даже не моргая, и долго смотрел на опустевшую площадь, загаженную пустыми бутылками, пачками из-под чипсов и сухариков, окурками, памперсами и тампонами. Казалось, что он думает о чём-то важном, глобальном, масштабном. О судьбе отечества, о мировом кризисе, о грядущем апокалипсисе или, по крайней мере, об эпидемии свиного гриппа. Но на самом деле Мэнсон не думал совсем, а слушал голоса в своей голове. Гневные выкрики, жалобные бормотания, негодующее ворчание, нытьё. Это перекликались души убиты им маньяков, словно черви в мозгу шевелились тёмные сгустки зла. В этой какофонии сложно было разобрать, о чём они говорят – только отдельные слова, бессмысленные вне контекста.

Разболелась голова, в висках бешено застучала кровь. А они всё не умолкали.

– Заткнитесь все!!! – закричал Мэнсон.

Лита бросила удивлённый взгляд.

Маньяки резко утихли, потом недовольно пошептались и замолчали.

Мэнсон смачно плюнул под ноги, подошёл к висящему эсэсовцу.

– Опа, – от мощного удара кулаком труп стал раскачиваться. – То-то! Знай наших. Ну, что, лапочка, – Мэнсон повернулся к Рииль. – Вперёд, к новым свершениям. Хочешь быть первой леди?

Он спрыгнул вниз с трибуны и пошёл к Рейхстагу. Рииль осмотрела порванную футболку, сорвала её совсем, потом сняла китель с висельника, набросила на плечи и пошла за Чарли.

Она ненавидела этого урода, жестокого, странного. От него веяло смертью и страхом. Он прекрасно бы смотрелся в смирительной рубашке на фоне обитых стен. Таблетки, уколы, лоботомия, издевательства циничных санитаров. Звезда дурдома.

Она любила этого красавца. От него веяло силой и уверенностью. Он прекрасно бы смотрелся на троне, в главе президиума, в огромном кабинете, с его же портретом на стене, за дубовым полированным столом, подписывая приказы о геноциде, холокосте, голодоморе и переселении народов. Корона, скипетр, президентские апартаменты, раболепство халдеев. Звезда большой политики.

Она боялась его. Она восхищалась им. Она презирала его. Она хотела умереть от его руки. Она хотела убить его. Она шла за ним.

Холл Рейхстага был пуст, шаги многократным эхом отражались от стен.

Чарли и Рииль поднялись по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой, на второй этаж. Прошли по лабиринту коридоров, и вышли к апартаментам фюрера. Мэнсон открыл дверь, вошёл в прихожую.

– Аууу! – крикнул он, – Адик!

Никто не ответил. Мэнсон стал открывать все двери. В комнатах царил хаос. Такое остаётся, когда собирают наспех вещи, берут самое ценное и не планируют никогда возвращаться. Сотни гитлеровских нарядов разбросаны по полу – шёлк, рюшечки, бантики, розовое, голубое, бирюзовое, латекс и кожа, военная форма, пижамы и спортивные костюмы. У фюрера был богатый гардероб. Ящики комодов и столов открыты. На кухне вся посуда вывалена на пол.

Чарли вернулся к Рииль, ожидающей в коридоре.

– Птичка тю-тю. Упорхнула. Нет, не птичка. Крыса. Крыса сбежала с корабля. А где живут крысы? Правильно, в подвалах. – Мэнсон хищно улыбнулся. – Нам некуда спешить. Есть ещё одно дельце.