Бродяги Хроноленда Дихтяр Юрий
– Да сейчас! Размечтался.
Мэнсон подумал, что неплохо было бы просверлить в голове дыру и выпустить из себя этих мерзавцев.
Словно прочитав мысли Чарли, маньяки разом умолкли.
– То-то же.
– С кем это ты разговариваешь, парень? Что-то я никого не вижу, – послышался голос за спиной.
Мэнсон оглянулся и увидел здорового мужика с всклокоченной бородой и с повязкой на глазу. В лунном свете он казался великаном из сказки.
– Ты ещё кто такой? – спросил Чарли, примеряясь, куда вогнать нож. В горло или в живот.
– Я Один.
– Вижу, что не два. Что надо?
– Ты ножичек опусти, а то совсем без рук останешься.
Что-то не хотелось связываться с громилой, и Чарли от греха подальше совсем отстегнул нож и сунул его за пояс.
– Вот так-то лучше, – сказа Один. – Я тут по делу. Говорят, война будет.
– Никто ничего не говорит. Тебе какое дело?
– Мои девочки– валькирии уже ждут, когда можно урожай собирать.
– Ты можешь нормально говорить, а не бредить? Какие девочки? Какой урожай?
– Ты в мифологии полный ноль? Они собирают души достойных воинов.
– Тогда им здесь делать нечего. Тут одни фашисты. У них нет души. У них Октовберфест. Ты не по адресу.
– Я сам разберусь. А ты кто будешь?
– Я? – Мэнсон ткнул себя пальцем в грудь. – Я – фюрер. Я вождь этого стада пивных бочек, которое сбежало с передовой, чтобы выпить по бокальчику.
– Бывает. Я бы тоже между пивом и войной выбрал пиво.
– Мужик, вот скажи мне. Вижу, что ты всякого повидал. Что мне делать? Я – псих, отморозок и беспредельщик, бандит, убийца, стал вождём нации и в принципе правителем завоёванного фашистами мира…
– И что? Все вожди и правители прошли тот же путь. Ты думаешь, честного и порядочного человека допустили бы к рулю? Или думаешь, путь к вершине устлан лепестками роз? Нет, только по трупам и судьбам.
– Наверное, ты прав…так вот, что я хотел спросить – что мне делать дальше?
– А ничего. Убей себя. Тебе сразу полегчает, сразу перестанут волновать подобные вопросы. И вообще, вопросы, – бородач засмеялся. Громко, раскатисто; смех улетел и сразу вернулся многократным эхом. – Парень, я не психиатр, ясно? Делай что хочешь. Мне плевать. Только вот девочки переживают, когда же война начнётся. Так что, ты не затягивай.
– Да уж… – начал было Мэнсон, но увидел, что собеседник исчез, растаял в воздухе, словно и не было его вовсе. – Чёрт, глюки начались.
Павел проснулся от мерзкой птичьей какофонии. Он любил трели пичужек, но только не в шесть утра на похмелье. Выпитое вчера искажает действительность сегодня. Самые аппетитные ароматы вызывают тошноту, женщины совсем не вызывают той похоти, как накануне, что уже говорить о рецепторах вкуса. Пение птиц провоцирует головную боль.
Павел поднял камень и швырнул его в крону дерева, откуда доходили самые противные рулады. Несколько птиц взлетели, испуганно рассматривая с высоты, кому это они помешали.
Солнце уже поднималось над горизонтом огромным шаром. Павел обошёл поляну и посчитал всех присутствующих. Динозавра не заметить было не возможно. Максим и Лита спали в гараже, набросав на пол травы. Борис лежал возле погасшего костра, укрывшись белком. Все на месте. Потерь нет.
Он пошёл к дереву, на котором висела машина. Ничего с ней за ночь не произошло – она не превратилась в лесное чудо-юдо, не покрылась мехом или чешуёй, не отрастила рога и хвост. Парашют ярким пятном покрывал верхушку дерева.
План действий – снять машину, найти горючее, помочь феминисткам победить фашистов, отправить этих заблудших во времени домой в прошлое, и можно отдохнуть и подумать о своём предназначении, о своём месте в жизни.
Павел вернулся обратно и потряс за плечо Бориса.
– Боря, вставай.
Борис скривился, невнятно побормотал во сне, и перевернулся на другой бок.
– Боря, подъём.
– Угу.
– Боря, сейчас с носка по рёбрам получишь. Вставай.
– Гу.
– Боря, пить будешь?
Борис моментально открыл глаза, спросонья моргая ресницами и пытаясь сориентироваться в пространстве и в ситуации.
– Что? Случилось что-то? – спросил он Пашу.
– Просыпайся. Дело есть.
– Наливай.
– Так, я ухожу по делу. К вечеру вернусь, если ничего не случится. Вам поручение – снять машину, поискать топливо. Масло конопляное. Помнишь?
– И где его достать?
– Понятия не имею. Слышал, что фашисты выращивают марихуану, и делают из неё масло, а потом добавляют в коктейли.
– Извращенцы. Перевод продукта. Хорошо, босс. Сделаем, что сможем. А вы далеко?
Павел лишь махнул рукой, и пошёл вглубь леса, в ту сторону, где виднелись контуры гор.
Как только Павел прошёл указатель «Гондурас», дорога пошла в гору и заморосил дождь. Лес сменился настоящими джунглями, непроходимыми, буйно-зелёными, с гирляндами лиан и огромными листьями, дрожащими от падающих капель. Тропинка вела вверх, петляя между зарослями. Павел промок до нитки, проклинал всех, кто приходил на ум, но упорно шёл вперёд. Дорогу медленно переползла гигантская анаконда, толстая как бревно. Павел дождался, пока не скроется из виду её мощный хвост. На ветвях верещали мокрые попугаи, и маленькая обезьянка с отвратительной физиономией швырнула в Павла каким-то плодом, попав в плечо.
Павел поднял камень и бросил в ответ, но промахнулся. Обезьяна противно захохотала, показала кукиш и повисла вниз головой, зацепившись хвостом за лиану. Павел собрался ещё раз проверить себя на меткость, как вдруг перед ним возникли шестеро оборванцев с автоматами в руках. На них были камуфляжные костюмы, высокие армейские ботинки и военные фуражки.
Павел остановился, поднял руки на всякий случай, чтобы не провоцировать.
Он знал, что в горах везде патрули и был готов к встрече, но они появились слишком неожиданно.
– С Новым Годом! – сказал Павел.
– Ключ под унитазом, – ответил один, очевидно главный над этой шайкой, заулыбался гнилыми зубами и опустил оружие. Остальные тоже расслабились.
Пароль не менялся годами.
– Ну и погодка у вас, – сказал Павел. – Закурить не найдётся?
Ему протянули отсыревшую сигару и щёлкнули «Зиппо»
– Амиго, куда направляешься?
– Мне нужен Че. Он в лагере?
– Где же ему ещё быть. Дорогу знаешь?
– Разберусь.
– Рамирес, проводи товарища в лагерь.
Рамирес, высокий и худой, как жердь, повесил автомат на плечо и, молча повернувшись, пошагал по тропе. Павел побрёл следом.
Идти пришлось недолго. Они вышли на огромную поляну, застроенную хибарами, крытыми пальмовыми листьями. Посёлок походил на трущобы, если бы между постройками не стояла военная техника. Рамирес провёл Павла к дому, накрытому маскировочной сеткой, махнул, мол, подожди, и скрылся внутри. Почти сразу оттуда выскочил мужчина в военной форме, с сигарой в зубах. Увидев Павла, расплылся в улыбке и бросился обниматься.
– Чёрт! Сколько лет! Привет, дружище! Давай, заходи же быстрее, что ты мокнешь здесь, – потащил в дом.
Обстановка внутри резко контрастировала с убогим фасадом. На полу лежал красный ковёр, посреди комнаты стоял шикарный стол, массивный, с резными ножками. В камине потрескивали дрова. Тяжёлые парчовые шторы закрывали окна, с потолка свисала хрустальная люстра с сотнями висюлек. Уют и мещанство. На столе стояли бутылки, бокалы и ваза с фруктами.
– Че, ты не хило устроился.
– Да, Паша, что ж мне, век по коммуналкам обитать? У меня ещё квартира в Сохо и дом на Мальдивах. Это не считая гостиниц в Париже и Мадриде. Недвижимость – сам знаешь… Садись, давай, за встречу! Ром давно пил? Настоящий, кубинский. Федя прислал посылку.
Че наполнил тару и поднял стакан.
– За то, чтобы друзья не забывали друг друга.
Закусили фейхоа.
– Какими судьбами? – Че откинулся на спинку стула, открыл лежащую на столе коробку сигар. – Угощайся.
Павел откусил от сигары кончик, сплюнул на ковёр, подкурил.
– Да дело у меня к тебе, но это подождёт. Как ты? Всё воюешь?
– Воюю, только не знаю уже, зачем. Эти гондурасы – странный народ. У них каждый месяц выборы, перевороты, революции. Мне, конечно, на руку, но просто хочется понять…Выберите себе нормального правителя и не парьтесь. Нет, вечно какого-то урода выбирают. Носятся с его плакатами, листовки разбрасывают, митинги в поддержку. А я же вижу – сволочь он порядочная. Ворюга, аферист, бандюган. А они его выбирают. Выберут, корону напялят на башку, и начинается – налоги поднимаются, цены взлетают, рэкет, рейдерство и беспредел, всё разворовывается, земли скупаются за копейки. Народ стонет, плюётся, но самим постоять за себя слабо. Приходят ко мне. Сало несут, яйца, муку, картоху мешками. Так и так, спасай, мочи нет уже терпеть тирана. Ладно, думаю, почему не помочь, как раз с провиантом напряженка. Свергли, тирана – на дыбу. Смотрю – опять ходят с плакатами. Я им говорю – что вы делаете? Это же бандит, у него две ходки было и диплом купленный. А они – много ты понимаешь. Он же обещает нам пенсию поднять и газ по дешёвке. Хрен с вами, мне по барабану. Выбрали. И пошло – пенсии урезали, коммунальные услуги – в три раза, цензура, чистка журналистов, кумовство и панибратство. Месяц проходит – они опять мешки прут. Выручай, говорят, совсем жизни нет. Мы с пацанами постреляли, повоевали. Переворот устроили, свергли. А они уже нового козла выбирают. Парадокс.
– Никакого парадокса. Знаешь поговорку – «нас имеет тот царь, которого мы заслуживаем». Гондурасы, одним словом.
– Вот и я о том же. Мы знаешь, что решили – покончить с этим раз и навсегда. Мы хотим свергнуть народ. Пойти от обратного. Может, получится.
– Это как?
– А так. Есть у меня парочка ядерных боеголовок. Раз – и прощай, Гондурас. И весь электорат в одну секунду превратится в радиоактивную пыль. Некому будет уродов выбирать. А уродам не у кого будет кровь пить. Вот такой расклад.
– Жёстко! Радикально. Знаешь, мне кажется иногда, что мир вокруг меня – просто декорации. И если этот мир исчезнет, со мной ничего не произойдёт. Просто сменится фон. А люди вокруг – просто для того, чтобы мне скучно не было. Так что, Гондурасом больше, Гондурасом меньше – разница не большая.
– Это называется эгоцентризм.
– Плевать мне, как это называется. Эгоцентризм – это просто слово, набор букв и звуков. Сказал и забыл.
– Ты прав, и за это нужно выпить.
Че взял бутылку и только собрался налить, как дверь открылась и вошли двое элегантных мужчин с зонтами, с которых ручьями стекала вода прямо на ковёр.
– Привет, – сказал один, в смокинге и цилиндре, – ну, блин, и погодка.
– Здравия желаю, – второй, невысокого роста, с аккуратными усиками, был одет в гусарскую форму. Он щёлкнул каблуками и отдал честь, приложив ладонь к козырьку. – Разрешите войти?
– Заходите уже, шуты гороховые. Зонты поставьте в угол, пусть сохнут, – Че поставил ещё два стакана. – Где вы шляетесь?
– По бабам-с, – сказал гусар.
– Погондурасили малость, – подтвердил смокинг в цилиндре. – А что тут ещё делать?
Че протянул каждому по стакану и по фейхуа.
– Знакомьтесь. Это Павел, хранитель мой старый приятель. А это, Паша, известные бумагомаратели – лорд Байрон и товарищ Лермонтов, Юрий Михайлович.
– Очень приятно. Наслышан. Читать не читал, ибо неграмотен, но фамилии на слуху.
Павел пожал писателям руки.
– За знакомство!
– За встречу!
– За баб-с!
– За свободный Гондурас!
Выпили залпом, гусар потёр фрукт об рукав и положил на стол.
– Не могу я такую гадость жрать. Яблочко бы мочёное, бочковое. Или селёдочки с лучком. А от этой кислятины у меня изжога и оскома. Вы какими судьбами в это болото? – обратился он к Павлу.
– Мимо проходил. А вы?
– Долгая история.
– А я не спешу, – Павел подкурил погасшую сигару.
– А мы путёвки купили в турагенстве. Дураки. Лорд, почему мы в Турцию не поехали? Или в турне по Европе? Они же нас уговаривали… Экзотики захотелось? И зачем я тебя послушал?
– Юра, что не так? – Байрон удивлённо посмотрел на товарища. – Здесь же самые дешёвые бабы в мире.
– Самая дешёвая была у меня семидесятишестилетняя графиня из Саратова. Не то, что я не платил, а она ещё переписала на меня шесть соток угодий, трёх борзых и племенного жеребца. Надо было в Саратов ехать. Там рыбалка, яблоки и самогон.
– Хватит ныть. Ты забыл, что мы сегодня решили? Че, у нас к тебе дело.
– Ну почему ко мне все только с делами приходят? Давайте, выкладывайте.
– Че, мы поняли, в чём проблема Гондураса, да и вообще всего мира. Все беды от менеджеров нижнего и среднего звена. Мы даже взяли в плен человек двадцать. Они там, в казематах уже, ждут участи своей.
– И чем вам менеджеры помешали? – поинтересовался Че.
– Чем? Рассказываю. Вот, кто я такой? Великий поэт, классик зарубежной литературы, мастер рифмы и ритма. Так? Не веришь – почитай любую энциклопедию. А мой друг Лермонтов – один из столпов русской поэзии. И что? Написал я поэму. Большую, красивую поэму, иллюстрации на полях нарисовал. Приношу в издательство. Там сидит чмо-менеджер, накрахмаленный, официальный такой. Рукопись принесли? Заходите, очень интересно, что там у вас? Фэнтези? Любовный роман? Криминальчик? Нет, говорю, поэма. Он сразу скис. Нет, говорит, мы стихи не издаём. Спасибо, до свидания. Как до свидания? Я же Байрон, говорю, классик, школьная программа. Байрон-шмайрон, не формат. Не печатаем мы стихи. Вот если бы про орков что-то, или про эльфов с драконами, тогда да. Внедрёнку, постапокалипсис, иронический детектив, тогда мы даже не читая, сразу в печать. А стихами идите жопу подтирайте. Нам даже рассказы не нужны. Вот. Я говорю, где главный редактор? Не принимает, отвечает, только после моей рекомендации. Нельзя перепрыгивать через ступеньку. Ну, я и ушёл. А мораль? Пожалуйста – возможно, если бы я прорвался к главреду, он бы меня всего облобызал и порадовал тиражами и гонорарами. А из-за этой вонючки, я оказался не у дел. Замкнутый круг получается. Плебеи сами для себя пишут и сами же себя читают, и нам, нормальным пацанам не втиснуться в формат. И руководят процессом менеджеры. Манагеры гребанные. А писать для плебеев я наотрез отказываюсь.
– Так точно, – подхватил Лермонтов, – та же фигня. А ну-ка, назовите мне великого современного поэта? Не знаете? И не узнаете. И не потому, что их нет, а потому, что эти вонючки, как назвал их коллега, перестраховываются. Им наверняка нужно, чтобы прибыль была. Кому нужны стихи? Никому? Не верю! Вот мы, классики, для кого писали? Для элиты, для дворян, для голубой крови. Мы писали для людей образованных, разбирающихся в литературе, живописи, музыке и фехтовании. И потому, ответственность была на нас, никакой халтуры. Сам царь-батюшка интересовался, хвалил, журил, даже запрещал крамолу откровенную. Так он ведь не дурак был – восемь с половиной языков знал. А плебеи пели частушки под балалайку и на заборах члены рисовали в плане искусства. И нас не трогали, и сами ничего не писали, слава Богу. Все довольны, у каждого слоя свои кружки по интересам. А теперь что – дворян перевешали, элита теперь – бывшее бычье, а народу внушили, что они гегемоны. Школ пооткрывали, институтов, в которых любой может учиться. А что учиться? Бесполезно. Плебей он и есть плебей, хоть сто дипломов ему выдай. Это в крови, в генах, мать их за ногу. И никогда он стихи читать не будет. А вот внедрёнку и женские романы уважает, потому что для этого говна душу открывать не нужно. А так, как имя им – легион, что означает тиражи и прибыль. Вот они и диктуют спрос, вот и топчут ногами настоящее искусство. И везде такое – вот где нормальная музыка сейчас? Где современные Чайковские, Рахманиновы, Битлы и Лед Зеппелины? Вместо них поющие трусы, или как их там? Эх! Пойду, что ли зарублю парочку менеджеров, душу отвести.
Лермонтов оголил висящую на боку шпагу и вышел в дождь.
– Зонт возьми! – крикнул вслед Байрон, но тот уже вышел. – Вот, охламон. Увёл таки от темы. Вернёмся к менеджерам. Менеджеры, если разобраться, посредники между народом и властью. И все они мёртвой хваткой держатся за своё место. И им рисковать не хочется. Они работают наверняка. Они – сито, процеживающее дерьмо. Только дерьмо они оставляют, а всё остальное выбрасывают. И так везде. Вот, вызывает царь менеджера и спрашивает – как там народ живёт? И что ему ответят? Всё чики-чики народ живёт, богатеет, жирок нагуливает. Не скажет же он, что всё хуже некуда, потому что ему же и отвечать прийдётся за такое положение в стране. А так ему медаль, чин повыше, где воровать можно побольше и разрешение на охоту в царских угодьях. Всё в мире решают не высшие чины, а именно эти засранцы, они всё преподнесут так, чтоб и не рисковать, и зад полизать и выгоду поиметь, докладные пишут, отчёты подтасовывают, рекомендации экспертов, результаты маркетинговых исследований – всё перевертят, как им удобно, перестрахуются. А на то, сколько благих намерений губят на корню – плевали они с высокой колокольни. Страшно, господа. Пойти, что ли и себе позабавиться?
Байрон достал из кармана пистолет, проверил обойму, взял зонт и вышел, хлопнув дверью.
– Маньяки, – резюмировал Че. – Хотя доля истины есть. Но я более радикален. Этот мир не исправить. Правильнее всего было бы его просто уничтожить. Котят только жалко и ёжиков. Котята же ни при чём. И ёжики.
Снаружи послышались одиночные выстрелы.
Через минуту Лермонтов и Байрон вернулись с довольным видом. Лермонтов вытирал фланелевой тряпочкой кровь с сабли.
– Нормально. На вечер оставили половину, – сказал Байрон, пряча оружие. – Хоть какие-то культмассовые мероприятия тут есть.
– Жаль, всех не перебить. И никто нас с тобой больше не издаст. Мы чужие на этом празднике.
Павел улыбнулся, отпил ром и сказал робко:
– Я неграмотный, но, слушая вас, великих, сам проникся поэзией и муза меня посетила на мгновенье. Стих родился у меня, случайно как-то.
– Просим, просим, – оживились поэты.
Павел встал, одёрнул куртку, на лице – волнение.
– Нет, нет! – Лермонтов схватил стул, поставил посреди комнаты. – Прошу на трибуну!
Павел забрался на стул, откашлялся и продекларировал дрожащим голосом:
– Несут культуру в массы
Сплошные пид…
– Постойте, не выражайтесь, это не прилично… – остановил его Байрон. – Давайте так – сплошные гандурасы. Великолепно! Браво, коллега! Замечательно!
Все зааплодировали. Че вынул из вазы букет и вручил стоящему на стуле Павлу:
– Ну, ты, брат, даёшь! Гениально!
Павел, зардевшийся от похвал, раскланялся.
– Срочно выпить!
– Тост за пиита!
– Маэстро, вы великолепны! Че, наливай.
Лермонтов поднял стакан:
– Знаете, кто такие гондурасы? Это гибрид презерватива и сексуального меньшинства. Давайте изменим традициям и выпьем не за, а против! Против гондурасов!
Грмпну пытался привести голову в порядок, но из-за размеров головы это оказалось очень проблематично. Боль гуляла, как сама хотела. То гиганскими дятлами стучала в виски, то гружёной фурой на полном ходу врезалась в лоб, отчего на глаза накатывали слёзы, то отбойными молотками пыталась сделать дыру в затылке.
Динозавр сидел, обхватив башку лапами, и звал маму.
– Мама…мама…мать её так…ой, мамочка моя…когда я уже сдохну? Мамочка… мамулечка…
Борис с Максимом стояли на безопасном расстоянии и с сочувствием наблюдали процесс похмелья у рептилий. У Бориса на плече с унылым видом сидел безучастный белк, очевидно тоже погружённый в похмельную нирвану. Подойти ближе было страшно, мало ли что придёт на ум этому гиганту в таком состоянии.
– Мамочка, клянусь, больше капли в рот не возьму. Моя головушка!
– Ему бы похмелиться, – беспомощно сказал Макс, глядя на пустую бочку, – а нечем. Зачем же так нажираться?
– Это кто бы говорил? – усмехнулся Борис. – Забыл, как мы тогда, на рыбалке…
– Вспомнил. Тогда совсем другое дело было…
– Ой, мутер, мазер, нана, патрини, мадре, инай, матинко моя, дэда, сделай же что-нибудь… – подвывал динозавр.
– Что это он, – Борис с жалостью наблюдал на мучения Грмпну, – бредить начал?
– Это он маму на разных языках зовёт. Полиглот, мутер его за ногу. Профессор, а культура пития ему не знакома.
– Может, пристрелить его, чтоб не мучился? – предложил белк. – И меня заодно.
– Жалко, да и не из чего. Вот, бедолага. Эй, товарищ профессор! – крикнул Максим динозавру.
Грмпну открыл глаз, красный от полопавшихся сосудов и застонал.
– Помощь нужна?
– Башка раскалывается. Чем вы мне поможете?
– Можем сбегать. Где тут у вас гастроном? Похмелиться тебе надо.
Динозавр еле сдержал рвотный порыв.
– Нет, я пить бросил. Если выживу. А вы как?
– А что нам сделается? Мы же с детства пьём. Привычные уже, менталитет у нас такой, – Борис и Максим осторожно, готовые в любой момент броситься наутёк, пошли к больному. – А врачи у вас есть? Может, скорую вызвать?
Динозавр снова закрыл глаз и продолжил причитания.
– Да, мы ему ничем не поможем. Будем ждать, пока отпустит. Боря, а ты Литу не видел? – Макс вдруг осознал, что его любовь куда-то пропала. Он оглянулся вокруг, в глазах появилась тревога. – Лита! – закричал он, приложив к щекам сложенные лодочкой ладони.
– Я тут! – раздалось со стороны леса.
Через мгновение из кустов появилась девушка, несущая охапку какого-то бурьяна. Она сразу пошла к динозавру, подойдя, тронула его за лапу.
– Дино, на-ка съешь это.
Грмнпу протянул лапу, без лишних вопросов взял протянутую ему траву, отправил в пасть и стал обречённо жевать. Но уже через несколько секунд выражение на морде сменилось на удивлённое, а потом и вовсе на удовлетворённое. Он повращал зрачками, словно пробуя новые ощущения. Боль исчезла, будто и не было её никогда. Дятлы сдохли, фура остановилась, дорожные рабочие побросали инструменты. Разум стал ясным, как сегодняшнее утро – солнечное, слегка прохладное и свежее.
– Девочка моя, что ты сделала? Боль прошла. Совсем.
Лита улыбнулась, погладила динозавра по склонившейся к ней морде.
– Не важно, – ответила она, – назовём это гомеопатией. Только, пожалуйста, не дыши на меня.
Грмнпу поднялся на лапы, помотал головой, всё ещё не веря в исцеление и запел:
– Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя ценю я… снова подружился с головой. Спасибо, Литочка. Век не забуду. Друзья, – обратился он к Максиму и Боре, – я готов к новым приключениям. Что там делать нужно?
– Машину бы снять… – Макс обнял подошедшую Литу, поцеловал в щёку.
– Он так страдал, что я сама не могла уже терпеть. А травам нас учат с детства. Это очень важные знания для выживания в лесу.
Моргнуть не успели, как Грмнпу уже тряс дерево, на котором висела «Газель». Машина накренилась, скрипя съехала набок, сорвалась, зацепилась колесом. Динозавр снова потрусил, и друзья с ужасом увидели, как машина летит вниз с высоты третьего этажа. Но ничего страшного не случилось, она повисла на стропах, Грмнпу ловко подхватил автомобиль, дотянулся до веток, на которых зацепился парашют, аккуратно снял, чтобы не сильно повредить ткань, сунул всё это под мышку и направился к гаражу.
– Вот, всё сняли в лучшем виде, – «Газель» стояла посреди поляны, как новенькая, если не считать несколько царапин на боку и подмятого бампера.
– Обмыть бы, – предложил Борис.
– Без меня, – отказался Грмпну. – Я завязал. И к жене вернусь, и прощу ей всё, и сам прощения попрошу.
– С ума сошёл, – резюмировал белк. – С перепою и не такое в голову придёт.
– А вот это, – ткнул динозавр когтем в сторону парашюта, – можно забрать? Жене отнесу, может, пошьёт что-нибудь себе – лифчик там, или чепчик. А может, на маечку хватит. Можно будет взять?
– Что за вопросы, друг, забирай. Теперь бы масла достать конопляного. Павел говорил, у фашистов есть. Белк, далеко до Германии?
– Рукой подать. Тем более, они уже сами пришли, стоят на границе с Амазией. Тут вообще через лес за час дойдём.
– Точно! – стукнул себя по лбу Максим. – Ну, так что, на разведку?
Мэнсон проснулся с ужасным настроением. Всё шло не так. Где-то тысячи его подчиненных заливались пивом под тушёную капусту, посадив на колени носатых фроляйн, играли на губных гармошках, пели военные марши на некрасивом языке. И совсем не думали о войне. Они вот так просто повернулись и уехали, бросив фюрера посреди леса. Танки, ракетницы, пушки и прочие полезные для войны механизмы сиротливо стояли там и сям, будто свезённый на металлолом хлам. Бросилась в глаза махина на гусеничном ходу, на которой сверху лежала огромная ракета.Мэнсон подошёл, прочитал табличку на двери кабины: «Баллистическая ракета „Земля-земля“ с ядерной боеголовкой. Руками не трогать. Кнопки не нажимать. Не курить. Не сорить.» Мэнсон открыл дверь и забрался в кабину. На панели сразу бросилась в глаза огромная красная кнопка с надписью «fuck». Чарли уже был протянул руку, чтобы нажать и посмотреть, что из этого получится, но подумав, что неизвестно, как ракета прикреплена к тягачу, решил отказаться от этой идеи. Перед глазами представилась картинка, как ракета уносит тягач с сидящим в нём Мэнсоном ввысь, всё выше и выше над лесом, и затем дойдя до критической точки, начинает спускаться. Сзади сноп огня, в ушах свист, в голове ужас, и вот земля всё ближе. Несётся навстречу с бешеной скоростью. И затем большой «бум», и Чарли превращается в облачко расщеплённых атомов, становится частью гигантского ослепительно белого гриба, вырастающего всё выше и выше.
Нет, решил Чарли, ну его в жопу такие эксперименты. Он почитал таблички на приборной доске. Всё ясно и доступно написано. При желании, можно разобраться за считанные минуты. Но ему уже стало скучно, он спрыгнул на траву, почесал бока, потянулся, глядя на ясное небо, в котором порхали птички, похожие на кроликов.
И тут ветерок донёс до его ушей песню. Хор пел фальшиво и вразнобой, но зато громко и с большим энтузиазмом. Каждый пытался перекричать товарища, поэтому песня была похожа на скандал торговок на Привозе. Неужели уже вернулись, удивился Чарли, и пошёл на звук.
Песня лилась из-за зарослей кустарника, за которым оказалась симпатичная поляна, на которой разместились фантомы. Основная масса тупо сидела на земле, потягивая «Кока-коку». И отдельной группой разместилось ещё десятка два, которые, собственно, и пытались петь что-то из репертуара «Прокол Харум».
Чарли с трудом прорвался сквозь кусты и подошёл к певцам. Его заметили не сразу, так как пели самозабвенно, с закрытыми глазами. Доконав да конца несчастную песню, фантомы открыли зеньки и, увидев фюрера, вскочили и замерли по стойке смирно.
– Ничего-ничего, вольно, – сказал Чарли, – отдыхайте. Хорошо поёте.
– Мы только учимся.
– А хотите, мы ещё споём?
– Мы уже пятьдесят шесть песен выучили, – загалдели наперебой.
Мэнсон никогда раньше не видел таких активных фантомов. Обычно, это были приторможенные, вялые существа, похожие на зомби с пустотой в глазах. Чарли даже сначала подумал, что это люди.
– Первый раз слышу, чтобы фантомы пели.
– Мы уже почти люди, – сказал Жиган.
– Как это? – удивился Чарли.
– У нас даже имена есть. Меня зовут Жиган, а это Гопсосмыком, а это – Мурка. Она у нас главная.
– А внутри вы тоже почти люди?
– Не знаем.
– Ну, сейчас узнаем, – Чарли взмахнул рукой с протезом и вогнал крюк в живот Жигану.
Тот открыл рот в немом крике, удивлённо посмотрел на Чарли, затем опустил взгляд вниз, глядя, как крюк отрывает от него кусок плоти. Ударил ещё раз, в бок, рванул на себя, и фантом рухнул к его ногам безжизненной тушей.
Остальные стояли, наблюдая за расправой. Просто стояли, не понимая, что происходит, и как им поступать в такой ситуации.
– Вот видите, – улыбнулся им Мэнсон, – никакие вы не люди. Видели – ни капельки крови. Ну вот, а я не знал, чем заняться.
Он ударил ближайшего в горло. Шея порвалась, как кусок резины, голова повисла на остатках кожи. Фантом рухнул замертво.
– Отлично. Не расходитесь. Я поразвлекусь пока с этой молодкой и вернусь.
Мэнсон схватил за волосы Мурку, ударил её сапогом в живот, сбив с ног, и потащил через кусты к штабу. Какой замечательный день. Жаль, что не люди, но на безлюдье и фантом – жертва. Эту девочку он решил резать медленно и с расстановочкой. Пусть они не чувствуют боль, но, если уж начали петь и взяли себе имена, то должны осознавать страх перед смертью.