Пляска смерти Гамильтон Лорел

Глава двадцать пятая

Я на несколько минут вернулась в ванную, а когда вышла, оказалось, что Жан-Клод уже не единственный в спальне вампир – у кровати стояла Элинор. Она была одета в белую ночную рубашку с высоким кружевным воротником и кремовый халат, и все это на ней выглядело изящно и совсем не как спальный наряд. Длинные светлые волосы белокурой волной струились вокруг тела, как второй халат, такие они были длинные. Просто видение в пастельных бледных тонах. Она посмотрела на меня – глаза были ледяные, светло-голубые, не тот это был оттенок синего для такого нежного лица. Овал лица почти совершенный, тонкий и будто неземной, как если бы ее вырезали из чистого белого камня и вдохнули в нее жизнь. Если над этой красотой не работать, она смотрелась холодной. Если бы глаза были чуть поярче, думаю, тогда было бы теплее. Глаза выдавали ложь ее облика. Они были серьезные, осторожные, внимательные. Под одеждой скрывались округлые, мягкие изгибы тела. Поднятие тяжестей казалось Элинор ненужным занятием, совершенно неженственным, но тело у нее было так же прекрасно и желанно, как и лицо, пусть даже слишком округлое на мой вкус. Белокурая северная красавица, какой я мечтала быть в детстве. Так мечтала быть похожей на моего белокурого, синеглазого отца и его новых родственников.

Я попыталась ее возненавидеть, просто из принципа, но не получилось – почему? За этой дамской внешностью скрывался характер крутой, честный и твердый, как ящик гвоздей. Только она это куда лучше моего скрывала. Так что мы поладили. Кроме того, все вампиры-мужчины были красивее меня, так почему не может быть красивее меня вампир-женщина?

– Элинор, – спросила я, – какого черта ты… – я посмотрела на часы, – какого черта ты проснулась в первой половине дня?

– Вот об этом я и спрашиваю Жан-Клода, – ответила она шелковым голосом, вполне подходящими к кружевам и кремовому атласу.

Жан-Клод глянул на меня, сидя на краю кровати. Одет он был в свой расшитый халат с мехом. Они казались двумя сторонами одной мечты: она такая белая, он такой черный.

– Все наши набрали силы за эту ночь от наших действий, ma petite. – Он показал на Элинор. – Вот тебе доказательство, сколько они ее получили.

Я обошла кровать, направляясь к ним.

– Ты никогда так рано не просыпалась с тех пор, как стала вампиром?

Она кивнула.

– И как ощущение?

Она восприняла вопрос серьезно, наморщила красивое личико, сосредоточилась. Никогда не могла понять, действительно ли у нее столько симпатичных ужимок, или она так долго веками использовала их как камуфляж, что теперь не может избавиться. Как бы там ни было, а всегда она вела себя так, что при взгляде на нее думалось: «дитя», «куколка», «симпатюшка». Пока она не решала, что не надо быть милой – тогда она становилась по-настоящему страшной. Интересно, сколько врагов были обмануты этой пуховой мягкостью и напоролись на стальной кинжал внутри. Можно было бы попытаться выяснить, но это не в моей натуре.

– Отлично, – ответила она наконец.

– Ты еще голодна? – спросила я.

– А ты не видишь? – спросила она, глядя на меня голубыми глазами.

– Ты всегда мне кажешься несколько эфирной, так что – да. С тобой не всегда вижу.

Она улыбнулась едва заметно.

– Это комплимент, если Истребительница не может понять, голодна я или сыта.

– Ты не ощущаешь жажды? – спросил Жан-Клод.

Она снова задумалась, с той же симпатичной ужимкой:

– Нет. Я могла бы сейчас напитаться, но необходимости не чувствую.

Я ощутила исходящий от Жан-Клода всплеск торжества. Торжества, но сразу за ним – страха. И он снова закрыл течь в щитах.

– Почему торжество и почему страх? – спросила я.

– Жан-Клод как следует напитал этой ночью ardeur, и теперь он меня поддерживает. Это, знаешь, впечатляет, – сказала Элинор.

– Ну, это я понимаю, но… – Я попыталась сформулировать вопрос: – Чем вы оба так довольны?

– Если бы мы хотели путешествовать группой по странам, где мы вне закона, кормиться должен был бы только один из нас. Это значит, что Жан-Клод мог бы взять с собой достаточно большую группу своих вампиров на чужую территорию, почти не оставляя за собой следов. И уж точно мы могли бы спрятаться от людских властей.

– Но мы не собираемся вторгаться ни на чью территорию.

– Нет, – согласился Жан-Клод, – но всегда приятно иметь больше возможностей, ma petite.

– А где твой любимый? Твой рыцарь?

– Он не проснулся со мной.

Едва заметный намек на грусть прозвучал в ее ответе.

– Так что, только ты приобрела…

В дверь постучали.

– Да, Римус! – отозвался Жан-Клод.

Римус вошел и закрыл за собой дверь:

– Там Реквием.

– Реквием, – сказала Элинор. – Интересно.

– Впусти его, – велел Жан-Клод.

Секунду он выдерживал взгляд Жан-Клода, потом опустил глаза и сказал вполоборота:

– Ладно, но если еще кто-нибудь появится так рано, я буду настаивать, чтобы вы впустили в комнату двух охранников. Так что если вам нужно обсудить секреты, обсуждайте быстрее.

– Ты действительно думаешь, что сегодня столько вампиров так рано проснется? – спросила я.

– Да, я так думаю.

– Вопрос о присутствии охраны мы будем обсуждать, когда кто-нибудь еще придет. Впусти Реквиема, Римус, – сказал Жан-Клод.

Римус поджал губы – ему это не понравилось.

– У меня тут противоречие в приказах. Клодия велела вас одних не оставлять. Вы говорите, чтобы меня здесь не было. Командная цепочка не складывается.

– Слишком много генералов, – сказала я.

Он глянул на меня быстро и прямо:

– Да.

– Извини, Римус, – сказал Жан-Клод, – но появление Элинор изменило ситуацию.

– Хорошо, но Реквием – последний, или я звоню Клодии и говорю, что не могу вас охранять, поскольку вы не даете.

– Как ты сочтешь нужным, Римус.

Он еще раз сердито оглядел комнату, потом открыл дверь. Через секунду в нее вплыл Реквием. На нем был его черный плащ с капюшоном, развевающийся вдоль тела, так что видна была от него только ван-дейковская бородка, обрамляющая губы.

– Сильно ли тебе досталось, mon ami? – спросил Жан-Клод.

Он движением плеч, без рук, сбросил капюшон, как отбрасывают назад волосы. Правая сторона лица была покрыта багровыми кровоподтеками. Глаз с этой стороны почти закрылся, лишь мелькала полосочка той синевы, что когда-то заставила Белль Морт пытаться выкупить Реквиема у его первого мастера. Белль подбирала тогда себе спектр голубоглазых мужчин: у Ашера самый светлый оттенок, у Жан-Клода – самый темный, у Реквиема – самый яркий. Мастер его отказался, и им пришлось бежать из Франции.

Длинные прямые волосы, такие темные, что сливались с черным плащом, оттеняли бледность кожи, а синяки смотрелись как нанесенные багровыми чернилами.

– Ух ты, – сказала я. – Сколько же тебе крови понадобится, чтобы это вылечить?

Он посмотрел на меня так, что сразу стало ясно: я что-то умное сказала.

– Много.

– Как чувствует себя все остальное? – спросил Жан-Клод.

Реквием развел плащ широким жестом обеих рук – как будто занавес раздернулся. Торс его белым пламенем светился на темном фоне, и только когда глаза привыкли к этому контрасту, до меня дошло, что это белое – отчасти и бинты. Правая рука, грудь и живот были густо укрыты марлей и пластырем.

– Боже мой, неужто Менг Дье в самом деле такое сотворила?

– Да.

И больше он ничего не добавил. Редко бывало, чтобы Реквием давал односложный ответ.

Он подошел к нам – плащ за ним развевался. То есть он шел быстрее, чем казалось это по его скользящей походке.

– Ma petite, если ты принесешь из шкафчика в ванной ножницы, мы сможем осмотреть его раны.

Я тут же это сделала. Вчера ночью я видела синяки, но не видела всех этих бинтов под рубашкой, и понятия не имела, насколько он серьезно ранен. В ванной я задержалась, взяв ножницы, увидела свое отражение в зеркале. Какое-то слегка испуганное. Неужто он действительно бросил Менг Дье ради меня? Бросил женщину ради всего лишь шанса, что я возьму его себе как pomme de sang? Уставясь на себя в зеркало, я не видела там женщины, ради только возможности обладания которой можно бросить другую. Элинор – это еще быть может, но я… В голове не укладывалось.

Я вернулась в спальню. Реквием сидел на кровати рядом с Жан-Клодом, а тот повернул его лицо к свету, разглядывая синяки.

Когда я вошла, Реквием рассказывал:

– …и она сказала, что раз этой симпатичной мордочки не будет у нее на подушке, то и ни у кого не будет.

Кто-то принес кресла от камина, так что Элинор могла сесть не на кровать.

– И она попыталась изуродовать тебе лицо, – сказала она тихо.

– Да, – ответил он как-то странно сдавленным голосом, совершенно не похожим на его обычный.

Я подала Жан-Клоду ножницы. Он их взял и положил на прикроватный столик.

– Думаю, мы можем снять пластырь. Ты мне поможешь, ma petite?

Мне пришлось подвинуть плащ Реквиема, лежавший на краю кровати. Она была настолько высокой, что мне пришлось сесть поглубже, чтобы не соскользнуть. Шелковое покрывало, шелковый халат – все это скользит.

Я взяла Реквиема за руку – бинты шли от кисти почти до локтя.

– Это не от ударов, – сказала я.

– У нее был нож, – ответил он тем же сухим сдавленным голосом.

Я посмотрела на него, но даже уцелевшая половина его лица ничего мне не сказала. Такой же красивый и безжизненный, каким бывает иногда Жан-Клод. Будто смотришь на картину, на портрет красавца-принца, возвращающегося из битвы. Даже когда я взяла его руку в свои, он остался так же далек и отстранен, будто висел на стене музея.

Жан-Клод уже отдирал пластырь от груди Реквиема. Я склонилась над рукой и тоже занялась пластырем, держа его руку в своей, потом стала разматывать марлю. Кисть была исчеркана мелкими и не такими уж мелкими порезами. Как можно осторожнее приподняв его руку, я размотала бинты. Они упали, и я не могла удержать восклицания. Все предплечье было покрыто сеткой резаных ран. Две надо было зашивать.

Я посмотрела ему в лицо, и он встретил мой взгляд. На миг я увидела в этих глазах злость, и тут же они снова стали пустыми.

– Так называемые оборонительные раны. Ты держал руку перед лицом, потому что именно туда она хотела попасть.

– Не только, ma petite.

Голос Жан-Клода привлек мое внимание к нему – и к обнаженной груди Реквиема.

Я выдохнула сквозь зубы с шипением, потому что он был прав. На бледной мускулистой груди ран было меньше, чем на руке, но они были глубже.

Я исследовала одну под грудиной. Она была глубокой, и виднелся след рукояти на коже. Я посмотрела ему в лицо, и, наверное, не смогла скрыть своих чувств.

– Ты так потрясена, Анита. Почему?

– Она метила в сердце. Она хотела тебя убить.

– Я говорил тебе это вечером, ma petite.

– Я знаю, ты говорил, что она пыталась убить его, но… – Я провела пальцами по краю другой раны, между ребрами. Колотая рана, нанесена куда нужно. Она пыталась изрезать его лицо, и следы на руке показывали, что она хотела только его изуродовать, но раны на животе и на груди – эти планировались как смертельные. – Она знала, куда бить. – Мое уважение к Менг Дье возросло, и страх перед ней тоже. – И все это делалось на глазах у посетителей?

– Не все, – сказал Реквием, – но большая часть.

Я посмотрела на Жан-Клода:

– И никто не вызвал полицию?

У него хватило такта отвести взгляд – не смущенно, но…

– Что ты сделал? – спросила я.

– Массовый гипноз не запрещен, ma petite. Только индивидуальный.

– Ты зачаровал публику.

– Мы с Ашером.

Я положила руку над раной, которая, похоже, пришлась ближе всего к сердцу. Мне в голову пришла мысль:

– Ты говорил, она напала на Ашера. Он тоже так пострадал?

– Нет.

– Я думаю, она знала, что вы с Жан-Клодом ее убьете, если она убьет Ашера. Я думаю, она считала, что я для вас менее ценен.

И снова голос его стал безжизненным, но сама эта безжизненность заставила меня на него поднять глаза.

– Желчно звучит.

Он отвернулся, улыбнувшись едва заметно.

– Я хотел, чтобы прозвучало безразлично.

– Я много слышала вампирских голосов. В самом безразличии есть свои оттенки.

– Я дурак был, что сказал ей при народе, но она напирала, спрашивала, и я сказал наконец правду.

Тут он посмотрел на меня наконец, и мне пришлось сделать усилие, чтобы не отвести глаза – не из-за его вампирской силы, а потому что больно было смотреть на избитое лицо и понимать, что каким-то странным образом я в этом виновата.

– Ты и вправду сказал Менг Дье, что бросил ее, думая, что это из-за нее я тебе отказала?

– Не такими словами, но да.

Я вздохнула и покачала головой:

– Ох, Реквием! Я хочу сказать, я не думала, что она так резко это воспримет, – я показала на его раны, – но гордость не дала бы ей спустить это просто так.

– Гордость, – кивнул он, но остановился, не закончив движения из-за боли. – У нее гордости много, а у меня, кажется, совсем нет.

Он посмотрел на меня, и его глаза, его лицо наполняло такое чувство, что я просто не выдержала и отвела взгляд.

– Не надо, – шепнула я.

Он соскользнул на пол, встал на колени – невольно застонав. Он взял мою руку, и я не отняла ее, это показалось бы мелочным.

– Что мне сделать, чтобы оказаться в твоей постели, Анита? Скажи, и я сделаю.

Я посмотрела ему в лицо, увидела в нем боль, и это не была боль ушибов и порезов. Я перевела взгляд на Жан-Клода:

– Это ardeur?

– Боюсь, что да, – ответил он.

Я повернулась к коленопреклоненному вампиру, понятия не имея, что ему сказать.

– Я такой урод для тебя? – спросил он.

– Нет, – сказала я, проводя пальцами по контуру его неповрежденной щеки. – Ты очень красив, и ты это знаешь.

Он попытался покачать головой, резко остановился – снова будто от боли.

– Если бы я был достаточно красив, ты бы взяла в свою постель меня, а не обратилась бы к этим чужакам. – Он опустил голову, сжимая мою руку двумя своими. Потом поднял лицо, и видно стало, что он плачет. – Анита, прошу тебя, умоляю, не отбрасывай меня в сторону так небрежно. Я знаю, что тебе не так приятно было мое внимание, как мне – прикосновения к твоему телу. Но я стану лучше, клянусь, если ты только дашь мне еще один шанс доставить тебе удовольствие. Я слишком старался быть с тобой осторожным. Я не понимал. Я умею лучше, я буду лучше.

Он зарылся лицом мне в колени и зарыдал.

– Я думаю, мы получили ответ, ma petite.

Я гладила волосы Реквиема и не поняла, о чем говорит Жан-Клод. Слишком я была оглушена, чтобы думать.

– Ответ на что?

– На вопрос о твоем действии на вампиров, отведавших когда-то ardeur. Я думаю, что ты вызываешь тягу, как Белль. – Он показал на Реквиема, цепляющегося за меня, плачущего мне в колени. – Он достаточно силен, чтобы быть мастером города, ma petite. Не так силен, как Огюстин или я, но достаточно. Ему не силы не хватает, а честолюбия. Он не хочет властвовать.

– В этом нет ничего стыдного, – сказала Элинор.

– Non, – согласился Жан-Клод, – но я хочу, чтобы ma petite поняла: ее воздействие на Реквиема – это не мелочь.

Элинор сидела в кресле, подобрав ноги, потому что до земли они бы не достали.

– Я понятия не имела, что она так зачаровала его.

– Я его не зачаровывала.

Она глянула на меня, махнула рукой в сторону вампира у моих ног.

– Найди другое слово, если хочешь, Анита, но эффект тот же. Можем спорить о семантике, но Реквием одержим тобой самым противоестественным образом.

Я гладила его волосы, густые и прямые, но не теплые. Он был холоден на ощупь.

– Ему нужно питание, – сказала я. – Заживление потребует много крови и энергии.

– Не думаю, что это можно вылечить кровью, – ответила Элинор, и это прозвучало почти как обвинение.

– Чего ты хочешь от меня, Элинор? Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Возьми его себе в любовники.

– У меня четверо мужчин, у которых секс только со мной, и еще двое, которые иногда бывают в моей кровати. Черт, да еще и Джейсон где-то раз в месяц бывает в моей постели.

– Именно что, – согласилась Элинор. – На одного больше – не такая уж существенная разница.

– Будь это только секс, может быть. Но здесь больше, чем секс. Эмоциональные вопросы. Я даже не знаю, хватит ли меня на пятерых мужчин, плюс еще дополнительные. Можешь считать меня психом, но не думаю, что у Реквиема низкие потребности. – Я погладила его по волосам, он вздрогнул. – Нет, я определенно уверена, что запросы у него не малые. Не думаю, что у меня хватит эмоций на еще одного мужчину с высокими запросами, понимаешь? Это и есть правда. Уверена, что любовник он изумительный, но остальные его потребности мне не удовлетворить.

– Какие остальные?

– Беседа, эмоции, общение, любовь.

Элинор пошевелилась в кресле, наклонила голову набок, длинные волосы рассыпались шелковой грезой.

– Ты его отвергла, потому что думаешь, будто не сможешь его любить?

Я секунду подумала, потом пожала плечами и кивнула.

– Да, вроде того.

Элинор посмотрела на Жан-Клода:

– Она его отвергла, считая, что не сможет его любить.

Жан-Клод по-своему грациозно пожал плечами.

– Она еще очень молода.

– Не говорите обо мне так, будто меня здесь нет! – потребовала я.

Рыдания Реквиема стали медленнее, он уже просто стоял на коленях, уткнувшись в меня головой. Я гладила его волосы, как успокаивают собаку или больного ребенка.

– Мы все понимаем, Анита, что ты – консорт Жан-Клода. Мы понимаем, что ты, он и Ашер – единство троих. Мы все понимаем, что твой триумвират с Ульфриком и Жан-Клодом надо поддерживать ради силы и безопасности. Поддержка эта включает секс, потому что Жан-Клод – из линии Белль. Я признаю, что считала с его стороны глупостью и слабостью позволить тебе твою близость с леопардами, но ошиблась. Из этой близости родился твой собственный триумвират, неимоверно укрепивший власть Жан-Клода. Твоя связь с Дамианом и Натэниелом – вещь чудесная. Твоя связь с Микой – загадка, но я понимаю теперь, что твоя сила очень похожа на силу Белль, а она тоже коллекционировала мужчин.

– Я не такая, как Белль Морт.

– Твоя сила такая же. – Она показала на Реквиема: – Вот доказательство.

– Я не хочу коллекционировать мужчин, – сказала я, глядя на мужчину у моих ног. – И уж точно не хочу, чтобы он был так… одержим. Такой уровень желания – это просто неправильно.

– Почему? – спросила Элинор.

– Потому что я думаю, у него не было выбора. Коллекционировать Реквиема я не хотела.

Он поднял голову, будто откликнулся, когда я назвала его по имени. Слезы высохли едва заметными красноватыми полосками на лице. От этой красноты синяки лучше смотреться не стали.

Я тронула уцелевшую сторону его лица, и он припал щекой к моей руке, как будто одно это прикосновение было каким-то чудом.

– Как мне это исправить? – спросила я.

– Ты имеешь в виду – освободить его? – уточнила Элинор.

– Да.

– Никак.

Я уставилась на нее:

– В смысле – никак?

– Лекарства нет, Анита. Только удалить его от тебя. Он будет страдать без твоих прикосновений, но ничего сделать не сможет.