Пляска смерти Гамильтон Лорел

Я вздохнула поглубже и обернулась к лежащему на кровати Реквиему. Он смотрел на меня спокойными глазами, полными радостного ожидания. Агнец, ожидающий, пока ему перережут горло.

Я подошла к нему, коснулась неповрежденной стороны его лица. Взяла его ладонью, и он прижался лицом к руке, закрыв глаза, будто даже такое невинное прикосновение наполняло его почти нестерпимым удовольствием.

Я позвала его:

– Реквием, Реквием! Вернись ко мне.

Он накрыл мою руку ладонью, прижал к лицу:

– Я же здесь, Анита, здесь.

Я покачала головой, потому что это был не он. Тело было его, но все, что делало Реквиема Реквиемом, не видно было в этих глазах. Это было лицо незнакомца. То, что делает личность личностью, это не форма лица и не цвет глаз, а именно личность. Годы опыта, запечатленные на лице. Ее «я», этой личности, за неимением лучшего слова.

– О Реквием, вернись к нам!

Он таращился на меня, недоумевая. Даже сам не понимал, что его нет.

Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться и не видеть его глаз, таких доверчивых и пустых. Некромантия отличается от других сил, которые у меня есть – может быть, потому, что принадлежит мне. Какова бы ни была причина, но некромантию мне не надо призывать сознательно – достаточно перестать ей сопротивляться, перестать блокировать эту силу. Когда я ее блокирую, то чувствую себя как кулак – крепко сжатый, давящий, давящий вовсю, чтобы сила не выскочила. И я этот метафорический кулак разжала, перестала напрягаться – и вот она, некромантия. До того, с Огги, столько произошло всякого, столько разных сил проявилось, что меня это отвлекло, а сейчас ничего, кроме некромантии, не было. И так было хорошо отпустить ее на свободу наконец-то. Так восхитительно хорошо.

Я открыла глаза и посмотрела на Реквиема пристально.

– Иди ко мне, – сказала я. – Иди ко мне.

Он встал с кровати и потянулся ко мне. Приложив палец к его груди, я произнесла:

– Стой, Реквием.

Он тут же остановился. Как игрушка: нажми одну кнопку, и она запускается, другую – выключается. Святая Мария, Матерь Божья, что-то тут было неправильно.

– Ma petite, ma petite, осторожнее!

Я повернулась к Жан-Клоду:

– Кажется, я занята?

Мой голос не скрывал раздражения.

– Я на твоем месте был бы конкретнее в призывах. Остановиться ты велела только Реквиему, остальные все еще под принуждением.

Он показал на других вампиров. Лондон мертвой хваткой сжимал стойку кровати, и был в панике, судя по виду. Истина и Нечестивец боролись у края кровати: Истина рвался ко мне, Нечестивец сдерживал своего брата. У Истины вид был испуганный, у Нечестивца – разозленный.

Элинор стояла возле своего кресла, держась за него, будто только ее вес удерживал ее, не давая подойти ко мне.

Я почувствовала, что бледнею.

– Я не хотела…

– Твоя некромантия набрала силу, как и твои звери. Приказывай конкретнее, ma petite, называй его по имени.

Я посмотрела на Элинор:

– Если бы я тебя позвала, ты бы пришла ко мне?

Она с трудом проглотила слюну, даже слышно было.

– Я бы сопротивлялась, но зов был бы сильный. Я еще не мастер города. Чтобы править городом, нужен определенный уровень силы, но и управление им, клятвы от подвластных, привязывающая магия, – все это прибавляет вампиру сил. У меня еще нет таких связей, так что я… я не Огюстин и не Сэмюэл. Я думаю, если бы ты звала настоятельно, бороться было бы трудно.

Мой черед настал глотать слюну.

– Все мы привязаны к Жан-Клоду клятвой на крови, – сказал Лондон сквозь стиснутые зубы. – Я думаю, ее зов сильнее действует из-за ее связей с ним.

Истина вырвался из рук брата и направился к креслу у камина. Подошел решительными шагами и спрятал лицо в ладонях. Нечестивец обернулся ко мне:

– Он хотел подойти к тебе. Мы оба клялись на крови Жан-Клоду. Почему моего брата на твой зов тянуло сильнее?

– Он брал кровь от ma petite, когда присягал нам, – ответил Жан-Клод. – Ты брал кровь у меня.

– Я говорил, когда вы обратили его, что я должен быть обращен в точности тем же способом. Вы меня заверили, что нет никакой разницы. – Он показал на брата рассерженным взмахом руки. – Вот она, разница!

Реквием обвил меня руками и поцеловал в шею. Для этого ему пришлось согнуться. Не больно ему было от ран в животе?

Я сказала единственное, что пришло в голову:

– Я же не знала.

– Мы должны быть привязаны одинаково, – настаивал Нечестивец, – у нас все должно быть одинаково. В этом наша сила, в этом наша суть. То, что ты сделала с ним, нужно сделать со мной. Или исправить, что ты с ним сделала.

– Я постараюсь, – кивнула я.

– Начинаю понимать, почему мы убивали некромантов на месте, – сказал Лондон.

– Это угроза? – нежным голосом спросил Жан-Клод.

– Нет, мастер, нет!

Но я поняла, что имел в виду Лондон.

Реквием лизнул мне шею, и меня слегка проняло дрожь.

– Реквием, перестань меня трогать.

Он застыл, но все еще прикасаясь ко мне. Просто перестал меня целовать и лизать. Тщательней надо выбирать слова.

Мне нужно было найти Реквиема – не просто какого-нибудь вампира или мертвеца. Мне был нужен именно он, его индивидуальность. Когда-то я нечто подобное проделала в Церкви Вечной Жизни, когда мы с полицией искали вампира, подозреваемого в убийстве. Я искала неповторимый облик некоей личности, причем того вампира я не знала. А Реквиема я знала.

Я охватила его руками, убрала густые волосы на одну сторону, чтобы зарыться лицом в его шею, вдохнуть запах его кожи. Запах не был теплым. Ощущался одеколон, мыло, которым он мылся, а под всем этим – исчезающий запах смерти. Не трупов или разложения, потому что вампиры не разлагаются; это был запах давно запертых чуланов, отдаленно похожий на запах змей. Заплесневелый, холодный, ничего такого, к чему хотелось бы прижаться. Но руки у него были сильные, края ран на одной руке захватывали шелк моего халата. Он был вполне реальный, но не совсем живой.

Я прижала его тесно и втолкнула некромантию в это тело. Осторожно, чтобы только в одно тело, никуда больше – искала не этого одурманенного незнакомца, а ту искру, что была истинным Реквиемом. И нашла, в темноте, ушедшего в себя. Он не был испуган, был слегка смущен, растерян. Я видела его тюрьму, могла коснуться двери, глядеть на него сквозь решетку, но ключа у меня не было. И тут я поняла, что нам нужно – кровь. С каким бы видом нежити ни иметь дело, обычно кровь является ключом.

Я подняла голову от его шеи, отвела волосы в сторону.

– Пей, Реквием. Пей от меня.

Он показал мне глаза, расширенные от неожиданности, будто не мог поверить, что я ему такое позволю, но повторять ему не пришлось. Его рука взялась за мои волосы, другая – за спину. Он прижал меня к себе, наклонив шею в сторону, потянул вниз – потому что он сидел, а я стояла на коленях, притянул мою шею к своему рту, будто для поцелуя. Он не мог бы подчинить меня глазами, и не пытался. Ничего не было, что могло бы заменить боль удовольствием. Ощутив, как он напрягся, я постаралась расслабиться – но полностью расслабиться никогда не удается. Чуть напрягись, и получается больнее.

Он укусил меня, вонзил клыки, и боль была настолько острой, что я толкнула его в плечи, будто старалась вырваться. Столько боли сразу я не могу выдержать, не попытавшись оттолкнуть. Он стал пить, горло его задергалось, глотая. Это могло быть так эротично, а получилось просто чертовски больно.

Но это было как обезглавить курицу, чтобы поднять зомби, или намазать вампиру губы кровью, чтобы исцелить его. Кровь, даваемая с целью, и я послала с этой кровью свою магию. Воспользовалась ею, чтобы призвать Реквиема, найти его во тьме и освободить.

Он отпрянул от моего горла, запыхавшись, как после бега. Кровь капала у него с нижней губы, и он смотрел на меня – первую секунду мутными глазами, а потом из них стал смотреть он. Глаза вспыхнули синим огнем с намеком на бирюзу посередине. Сила Реквиема танцевала по моей коже холодным, колючим бризом.

– Я здесь, Анита. Ты мне прочистила мозги. Что ты хотела бы от меня?

Я высвободилась из его объятий, отодвинулась, капая кровью. Римус уже послал молодого охранника Циско в ванную за бинтом и пластырем.

– Я хотела, чтобы ты освободился и был самим собой. Это мы и получили.

Он покачал головой и вздрогнул, будто сейчас только у него заболели синяки. Потом оперся спиной на груду подушек, чтобы не беспокоили грудь и живот, и устроил раненую руку поудобнее.

– Это было как под наркотиками – ничего не болело, когда ты меня касалась. Теперь я свободен, но болит это все зверски.

– Разве оно не всегда так? – улыбнулась я. Он снова был самим собой.

Я оглянулась на других вампиров. На Элинор, все еще сжимающую спинку своего кресла. Ощутила ее. Почувствовала, как вкус мороженого, которое можно собрать в шарик и лизнуть. В основном сливочное, но с шоколадной крошкой. Посмотрела на Лондона. Точно не сливочное, что-то более темное, маслянистое, полное хрустящих крошек. Нечестивец ощущался как глазурь, шоколадная глазурь, которую можно размазать по коже и слизывать дочиста. Я встряхнула головой, отгоняя эти образы, и посмотрела на Истину, все еще жмущегося к камину. Что-то свежее и чистое, клубника, может быть, клубничное мороженое, тающее на коже, и его можно слизнуть, и присосаться к прохладе вокруг сосков…

– Анита! – Голос Жан-Клода. – Анита, это нужно прекратить.

Он никогда не называл меня Анитой. Услышав свое имя, я повернулась к нему.

– А почему твоего вкуса я не чувствую?

– Потому что я твой мастер, а не игрушка для твоей силы.

Выражение его лица напугало меня, потому что он был напуган. Облизав сухие губы, я сказала:

– Наверное, это и есть ответ на наш вопрос. Не надо мне трогать чужих вампиров.

– Да, – сказал он. – Да. – Он стоял у края кровати. – А теперь отключи это.

Я не сразу поняла, о чем он. Некромантия, ее надо опять отключить.

Я закрыла глаза и стала втягивать ее в себя. Тянула сильно, еще сильнее, закрывая и сжимая этот метафизический кулак все туже и туже. Но было так, будто ладонь слишком маленькая, чтобы ее удержать. Сжать можно, но вытекает наружу, будто песок сжимаешь в горсти. Нет, неправда. Я не хотела это прекращать – так хорошо было просачиваться в вампиров, куда приятней, чем играть с зомби. И как только я поняла, что это я сама позволяю кулаку протекать, я смогла его закрыть. Это было почти больно, но я закрыла. Смогла. Но мелькнула мысль, не наступит ли когда-нибудь день, когда силы будет столько, что не смогу я ее полностью перекрыть? Об этом надо будет поговорить с моей наставницей в магии, Марианной. И чем раньше, тем лучше.

Открыв глаза, я спросила:

– Теперь как?

– Теперь хорошо, – ответил он, но не слишком довольным голосом.

– Это было страшно, – сказала Элинор. – Я ощутила твою силу, будто ты лижешь мне кожу, лижешь…

Она вздрогнула, и не от наслаждения.

– Прости, – ответила я.

– Ты могла меня подчинить, – сказал Лондон. – Загипнотизировать, как я человека. Могла, я это чувствовал.

– Ты должна исправить то, что сделала с моим братом, – заявил Нечестивец. – Или привязать меня так же, как привязала его.

Я кивнула:

– Давай потом об этом побеседуем, ладно? На сегодня я уже по горло сыта.

– Ты мне обещала, – напомнил Нечестивец.

Я вздохнула:

– Послушай, я не знала, что взять кровь у меня вместо Жан-Клода – это будет такая большая разница. Я старалась как лучше, Нечестивец. Истина умирал, когда я предложила ему кровь. Я спасла ему жизнь, если я правильно помню, так перестань на эту тему собачиться.

Я злилась, потому что чувствовала свою вину, а меня это почти всегда злит.

– Анита как-нибудь в другой день займется вашими проблемами, – сказал Реквием. – А сегодня день мой.

Что-то в его тоне заставило меня обернуться к нему. Он лежал, будто страдал от ран, но выражение его лица не говорило о боли. Скорее, о предвкушении.

– Что это ты задумал, Реквием? – спросила я.

– Просто вспомнил, что тебе еще предстоит питать ardeur перед всей этой честной компанией.

Я покачала головой:

– Что-то меня не вдохновляет эта мысль.

– Испытание в том, чтобы проверить, что будет, если ты начнешь питать ardeur на глазах у наших гостей. Мы уже знаем, что некромантию перед ними ты использовать не будешь, но этот вопрос все еще не был решен.

Я покачала головой:

– По-моему, был.

– Я здесь солидарен с Анитой, – сказал Лондон. – Никакого ardeur'а перед нашими гостями. Ничего такого на глазах других мастеров.

– Не нам решать, – возразила Элинор.

– Вы думаете, что я ошибаюсь? – спросил он.

Не ответил никто, так что пришлось мне.

– Нет, ты не ошибаешься. Мои силы слишком непредсказуемы, чтобы использовать их сейчас публично. Мне придется чертовски крепко закрываться щитами.

– Может быть, ты и можешь в такой степени управлять своей некромантией, – сказал Реквием, – но ardeur еще не укрощен и не взнуздан.

– Она только что освободила тебя, – сказал Нечестивец. – Как ты можешь хотеть, чтобы она снова тебя поработила?

– Я не хочу снова быть рабом, но я хочу, чтобы она на мне напиталась. И хочу так, как давно уже ничего не хотел.

Я обернулась к Жан-Клоду:

– Так он свободен или нет?

– Ты вернула меня обратно, и я теперь могу выбирать, Анита.

Я посмотрела на него:

– Не понимаю.

– Ты сказала, что не будешь питать от меня ardeur, если я не освобожусь и не верну себе возможность выбирать. Ты сказала, что это было бы изнасилованием, если у меня нет выбора.

– Не знала, что ты запомнил все, что я говорила.

– Запомнил.

– Я думаю, что сейчас питать на тебе ardeur было бы слишком опасно.

– Ты поклялась, что будешь питаться от меня, если я освобожусь. Я освободился.

– Я тебя освободила.

– Ты уверена? Ты уверена, что моя воля тебе не помогла чуть-чуть?

Хотела я сказать, что уверена, но…

– Не знаю.

– Тогда я выбираю, чтобы ты кормилась.

Я все качала головой.

– Пируй, Анита, пируй на моем теле, пей глубоко из моей воли, пока она не прольется на тебя подобно крови.

– Ты еще не можешь ясно мыслить.

Я встала и пошла прочь – он поймал меня за руку, одним из тех движений, за которыми не уследить.

– Я сделал не тот выбор, который сделала бы ты на моем месте. Я не сказал того, что ты хотела от меня услышать, но я свой выбор сделал.

– Отпусти, Реквием.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Не хочу. И я свободен, могу не подчиняться. Я дрался за свое возвращение, потому что ты сказала: только в этом случае, только тогда будешь питать от меня ardeur. Отвергнешь ли ты меня теперь, когда я вернулся из битвы победителем?

– А что если от одного сеанса ты снова попадешь в рабство? Если ardeur снова поглотит тебя?

– Если мне никогда не светит быть поглощенным любовью, что может быть тогда лучше, чем ardeur?

– Похоже на речи наркомана, унюхавшего запах зелья после долгого воздержания.

– Мое сердце умирало дважды. Один раз, когда кончилась моя смертная жизнь, и второй раз – когда у меня забрали Лигейю. И я столько времени ничего не чувствовал, Анита – ты снова вернула мне способность чувствовать.

Он сел и притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь, едва не угодив ладонью по ране от ножа.

– Это ardeur заставляет тебя снова чувствовать.

Он раненой рукой тронул мое лицо:

– Нет, это в тебе что-то такое есть, что пробудило во мне сердце.

Меня охватил панический страх, что он сейчас признается в вечной любви. Может, и Жан-Клоду он передался, потому что он подошел и положил руку мне на плечо.

Реквием держал меня раненой рукой за щеку, но руку мою отпустил, потянулся здоровой рукой к Жан-Клоду, положил ее ему на талию. Я знала, что через толстый халат он ощутил немного, но это был самый интимный его жест по отношению к Жан-Клоду за все время, что он был с нами.

– До сих пор всегда твой ardeur был одного вкуса с ее, Жан-Клод. – Он не обо мне говорил, а Белль Морт, потому что «она» без уточнения всегда относилось в их разговорах к Белль. – А вчера этого вкуса в нем не было. Ощущалась только твоя сила, и больше ничья. Я знал, что ты стал sourdre de sang, но до вчерашней ночи ты все еще был планетой, вращающейся вокруг солнца силы Белль Морт. Вчера ты стал солнцем, а она – луной.

– Белль была луной, – сказала я.

Он посмотрел на меня с улыбкой:

– Нет, Анита, луной была ты. «Луна – нахалка и воровка тоже: Свой бледный свет крадет она у солнца»[2].

– Что-то цитируешь, – сказала я.

– Шекспир, ma petite. Он цитирует «Тимона Афинского»

– Это я как раз не читала. – Пульс у меня бился в горле, и кровь капала из ранок на шее. – Мне не нужно прямо сейчас питать ardeur, Реквием, и поскольку все сейчас и так идет как-то неправильно, я лучше подожду, пока возникнет нужда.

– В этом есть смысл, Реквием, – сказал Лондон.

Реквием посмотрел на него неприязненно:

– Ты стал бы ждать?

– С разрешения мастера, – заявил Лондон, – я хотел бы уйти.

– Иди, – разрешил Жан-Клод.

Лондон не побежал к двери, но и нельзя сказать, что пошел неспешно. Черт побери, если бы я могла от всего этого сбежать, сбежала бы, не думая. Но от себя не убежишь.

– Все, кто хотят уйти – свободны, – сказал Жан-Клод.

– Испытание не получится, если нас здесь не будет, – возразила Элинор.

– Испытание закончено. Мы слишком опасны, и мы это знаем.

Элинор не стала спорить и вышла. Нечестивец взял брата за локоть и вывел из комнаты. Кажется, Истина плакал.

– А нам что делать? – спросил Римус.

– Охраняйте нас, если можете.

– Можем.

Кажется, он слегка обиделся, что Жан-Клод в этом усомнился.

– Можете нас охранять от нас самих? – спросил Жан-Клод.

– Не понял, – сказал Римус.

Циско принес бинты и пластырь. Он стоял возле кровати, будто не зная, что с ними делать. Я потрогала шею и увидела на пальцах кровь, но укус был чистый. Много крови не будет, если укус был нанесен правильно, а, зная Реквиема, я в этом не сомневалась.

– Антисептик нужен? – спросил Циско.

Римус подошел к кровати и нетерпеливо сказал:

– Ты с ней обращаешься как с оборотнем.

– А, – сказал Циско, попытался положить все это на кровать, остановился, будто не хотел класть между Реквиемом и мной. Он все еще был при пистолете, но уверенный в себе телохранитель испарился, и остался неловкий восемнадцатилетний мальчишка.

– Дай ей марли, пусть прижмет к ране, – сказал Римус. – Бинты – это чтобы чисто было вокруг, не для самой раны.

Циско кивнул, будто понял, но протянул мне марлю, глядя куда-то далеко не мне в лицо. На самом деле он очень старался вообще на меня не смотреть, и я поняла часть его проблем. У меня куда сильнее была видна грудь, чем в начале всего этого. Когда Реквием пил, халат сбился на сторону. Не вся грудь, просто ниже линии шеи, но Циско это сильно отвлекало. Он старался не смотреть и все же таращился, боролся с собой.

Я приложила марлю к ране и запахнула халат другой рукой. Чтобы завязать его снова, мне нужны были две руки, так что сейчас я только держала его запахнутым. Это дало Циско понять, что я заметила, куда он смотрит. Внезапно мы встретились глазами, и он смутился, чуть ли не панический страх мелькнул у него в глазах, и краска поползла вверх от шеи по лицу. Страх сменился злостью, и он отвернулся, будто я слишком глубоко заглянула ему в душу.

Римус взял у него аптечку первой помощи.

– Иди в зал гробов и скажи Назарету, чтобы кого-нибудь вместо тебя прислал.

– Почему? – возмутился Циско.

– Ты таращишься на ее грудь. Детка, тут тебе не стриптиз. Ты на работе, понял? На работе. Можешь отметить, что она хорошенькая, но не пялиться, потому что это отвлекает.

– Виноват, Римус. Второй раз не повторится.

– Не повторится, – согласился Римус. – Давай в зал гробов.

– Римус, можно…

– Я тебе дал приказ, Циско. Выполняй.

Циско опустил голову – не в поклоне, а от чувства вины. Сам по себе этот жест – по не самому крупному поводу – показал, насколько мальчишка молод. Но спорить он не стал и пошел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, Римус обернулся ко мне.

– Кровь еще идет?

Я отпустила марлю – она осталась на месте, прилипла.

– Не пойму.

Он попытался тронуть марлю, остановился, опустил руку. Я даже глянула вниз – проверить, что грудь у меня прикрыта полностью. Ничего не было видно. Так чего же Римусу так же не хотелось ко мне прикасаться, как и Циско?

– Можешь снять марлю? – спросил он.

Я не стала спорить, просто убрала ее. Это было не больно, и кровь уже так не шла. Отлично.

– Поверни голову в сторону, чтобы я посмотрел. Пожалуйста, – добавил он.

Я выполнила его просьбу, и у меня перед глазами оказался Жан-Клод. И слишком у него мрачный был вид.

– Что теперь не так? – спросила я.

– Ты так нас стыдишься, что спрячешь наш почетный знак под бинтами и пластырем?

– О чем ты? – нахмурилась я.

Римус приложил еще кусок марли мне к шее.

– Можешь подержать, пока я возьму пластырь?

Я автоматически прижала марлю к ране.

Жан-Клод показал на мою руку, на Римуса, который повернулся к нему почти спиной.

Римус повернулся приклеить марлю пластырем. Я остановила его, положив руку ему на бицепс. Он тут же отступил на шаг, все еще держа пластырь в пальцах. Я глянула ему в лицо, но он не смотрел на меня прямо, и я не знала, что выражают его глаза. Но шагнул он так, будто я сделала ему больно. А этого не было.

Я отвернулась от охранника к Жан-Клоду. Проблемы Римуса – не мои проблемы, у меня и так хватает.

– Ты спрашиваешь, почему я перевязываю укус?

Он кивнул.

– Я всегда их перевязываю.

– Pourquoi? – спросил он. – Почему?

Я открыла рот, потом подумала, что сказать.

– Это рана. Обычно с проколом вены или артерии. На рану наносят антисептик, потом наклеивают марлю, чтобы не попала инфекция.