Князь лжи Смирнов Андрей
Хм… а не лицемерно ли убийце просить прощения у ещё тёплого трупа? Конечно, лицемерно. Но так уж меня воспитали: сделал вред — попроси прощения… Правда, мои воспитатели имели в виду деревья, а не людей, но ведь привычка — вторая натура.
Но вообще-то (только что осознал это) я невежлив.
Ведь при всяком знакомстве следует сначала представиться, а только затем пускаться в воспоминания и отвлечённые рассуждения.
Меня зовут Льюис Телмарид. Я родился в Хальстальфаре около сорока лет назад (точно не помню, может и больше), большую часть своей жизни занимался колдовством, а с ума сошёл совсем недавно, буквально в прошлом месяце… хотя вполне возможно, что и раньше. Не помню.
Иногда я начинаю думать, будто в моей голове живёт кто-то другой, но сколь могу, упорно борюсь с собственной шизофренией. Собственно, только чувство юмора и позволяет мне сохранять хоть какой-то рассудок в сложившейся ситуации.
Чуть погодя я расскажу о своём извилистом жизненном пути немного подробнее… Но не сейчас. Сейчас мне нужно забрать свои деньги, спуститься вниз и спокойно выйти на улицу. Трактирщик — без сомнения, бывший в доле с убиенной красавицей, — а также скучающие вышибалы не должны заподозрить ничего плохого до тех пор, пока я не покину этот район.
Короткий заговор на обнаружение металла показал, что свои сбережения танцовщица прятала в особом кармашке, пришитом к внутренней стороне нижней юбки. Я пересыпал серебро и медь в собственный кошелёк. Ей всё это больше уже не понадобится, зато, возможно, сохранит жизнь кому-нибудь в будущем… например, тому, кого я не убью, когда мне понадобятся деньги.
Итак, я спустился вниз, постоял немного, демонстрируя всем своим видом напряжённый мыслительный процесс — не заказать ли чего-нибудь выпить? — потом решил, что не стоит, отлил на заднем дворе и спокойно ушёл. Добрался до гостиницы, заплатил по счёту, сел на лошадь и уехал из города. Всё как по нотам.
Дорого б дал, чтобы моя жизнь всегда была такой скучной…
И вот я за воротами, еду на северо-запад, пытаюсь думать — осторожно, осторожно, не затрагивая мысленным усилием тех областей разума и памяти, которые воспалены и сводят меня с ума, — пытаюсь понять, когда и как всё это началось, найти хоть какой-то выход из лабиринта, в который меня загнала жизнь…
Я родился…
Нет, ну что за глупое начало?
Если я — это как бы уже не совсем я, а местами даже и мы (почему так — объясню позже), то какое отношение я (мы) имею (имеем) к рождению, состоявшемуся сорок лет назад в крошечном посёлке в восточной части Хальстальфара? Не большее отношение, чем к ещё полусотне рождений и смертей, которые некоторым образом воспринимаю (воспринимаем) теперь, как свои собственные…
Нет, нет…
Так нельзя.
Надо выделить главное.
Сформулировать приоритеты.
Если этого не сделать — единство, которого удалось достичь с таким трудом, опять распадётся на множество кишащих, враждующих друг с другом «я». Не настоящих «я», только теней ушедших. Настоящего «я» не будет.
Выход заманчивый, поскольку тут же исчезнут и все мои проблемы: у окончательно спятивших проблем нет. Выход заманчивый, и всё же мы отложим его про запас… да-да, попробуем ещё посопротивляться.
Итак, ещё одна попытка. Надо говорить быстро, но не скороговоркой. Втянуться в собственный рассказ, чтобы хотя бы на время оградить себя от того, что стало мною…
Нет-нет-нет. Не думать об этом.
…Я родился сорок лет назад в восточной части Хальстальфара. Я был седьмым сыном в семье, и, хотя и не имел соответствующих таким случаям отметин вроде седого локона на макушке или выпуклости посреди лба, похожей на спрятанный под кожей глаз — как и положено, стал колдуном. До десяти лет меня и ещё двух оболтусов обучала деревенская ведьма. Счастливое было время! Ведьма прекрасно понимала, что особого толку она от нас не добьётся. И, вместо того чтобы делить своё внимание на четверых, предпочитала его концентрировать на единственной своей ученице и преемнице. Нас же она старалась каждый раз побыстрее куда-нибудь спровадить. Мы были только рады. Освобождённые от большей части хозяйственных работ под предлогом «учения», мы не особенно рвались к знаниям. Так и проводили весь день — шлялись по лесу, купались, загорали, ловили крыс-попрыгунчиков или просто с наслаждением, устав от ничегонеделанья, валялись в душистой траве.
Оба моих товарища ценили нашу привольную жизнь не меньше, чем я. Один, такое же седьмое чадо мужеского пола (и тоже без божественных отметин), был младше меня на год и считался негласной совестью нашей компании. Он придерживал нас, когда мы расходились совсем уж чересчур, не позволял наводить порчу на наших деревенских обидчиков (такие, конечно же, находились среди остальных детей, считавших нас бездельниками и тунеядцами). Ещё Оллегри (так звали моего друга) возмущался, когда мы грабили птичьи гнёзда. Это почти всё, что я помню о нём. Из моей памяти вырваны куски, и один из них — лицо Оллегри, его голос и смех. Пятно чего-то мягкого, кроткого и доверчивого — всё, что осталось в моей душе от того, кого я считал когда-то лучшим своим другом.
Второго, Марка, я помню лучше. Старше меня на три года, он был самым тупым из нас троих. Его можно было без труда убедить (стоило лишь говорить уверенным тоном), что поджог сарая — шутка, смешная до коликов. Поначалу я побаивался его кулаков, но затем нашёл правильный подход к этому тупице и часто ставил с тех пор Марка в такое дурацкое положение, что мне оставалось только выть от смеха, наблюдая за его нелепыми попытками из этого положения выкарабкаться, а Оллегри хотелось плакать от обиды и досады — чужой стыд, чужую боль он воспринимал как свои собственные.
Знахарка почти ничему нас не научила. Приворожить обитателей пруда или рощи, побеседовать с цветочной феей или домовым, отвести взгляд, усыпить, найти колдовские цветы в ночь летнего солнцестояния — всё это в Хальстальфаре может чуть ли не каждый третий. Бесполезное в общем-то знание: знать как, что и где искать в самую короткую ночь в году — и не знать настоящих, истинных свойств этих трав. Кое-чему с тех времён я всё-таки научился, но подлинная древесная магия мне до сих пор недоступна. Хотя я знаю одно зелье… Но об этом — в своё время.
Я не помню, как её звали, мою первую детскую любовь, но помню её лицо и огромные, васильковые глаза. Они могли заворожить, могли заставить плясать медведя и ластиться матёрого волка ещё когда их обладательнице было всего девять лет. Ведьма готовила её себе в преемницы, а потому и учила, и спрашивала больше. А какой проливной дождь однажды по ошибке устроила её ученица!..
А вот ещё одно воспоминание, уже менее для меня приятное. Как-то ради забавы я завязал ноги одному пареньку. Заговор был плохонький — из тех, что могут и сработать, но скорее всего никакого действия не окажут: я вырвал из его штанов две нитки и, завязав их узлом, обмотал вокруг подобранной на дороге палки, сказав, что пока нитки связаны, так же будут связаны его ноги. И выкинул палку.
Парнишка долго мучился, просил меня снять заговор, стискивал зубы, а под конец расплакался от обиды. Больно ему не было, ноги свои он чувствовал, только вот ходить не мог… Но кто заставлял его верить в действенность моих слов? Он сам, не осознавая того, наделил силой моё неумелое заклятье…
Моя драгоценная любовь, которой я приносил лучшие цветы и ягоды, для которой рвал яблоки из соседских садов, которой я подарил зелёную раковину (такие диковинки иногда — но очень редко — появлялись на берегах нашей речушки), прознав о той забаве, смеяться не стала. Узнав о происшествии, она разыскала меня и без долгих разговоров прилепила к ближайшему дереву. Истуканом я простоял весь вечер, всю ночь и весь следующий день — пока юная ведьма наконец надо мной не сжалилась. Мой заговор с того паренька она сняла шутя.
В десять лет меня и Оллегри забрали друиды. Лесные чародеи появлялись в деревнях и городах редко, предпочитая людскому обществу бескрайние зелёные просторы — спокойствию и гармонии их внутреннего мира претила суета. Но окончательно с людьми они всё же не порывали, и могли неожиданно появиться там, где требовалось остановить эпидемию, оградить волшебством проклятое место, изгнать демона, очистить землю от порчи… Кроме того, каждые пять лет они забирали с собой детей, имевших склонности к волшбе и нигде ещё не пристроенных — если, конечно, родители тех детей были не против. Обучали их по-разному: кого год, кого два, кого три, а кого и насовсем у себя оставляли.
Поначалу было трудно. Незнакомо всё, непривычно. Друидская община состояла из семидесяти человек: старцев, зрелых кудесников, подмастерьев да таких же, как мы, учеников. Утром мы собирали грибы, ягоды и лесные орехи, или помогали тем, кто работал на огородах, днём — изучали свойства трав под сводами древних лесов, а на закате разучивали Искажённое Наречье.
Вставали рано, за час до рассвета. Мяса не ели, а всё остальное употреблялось в таких мизерных количествах, что поначалу я думал — умру с голоду. Ничего, не умер, привык. И долго потом перепривыкал обратно.
Нас не учили изменять мир. Нас учили слушать его и отражать в себе, чувствовать и понимать. Оллегри проходил курс древесной магии, а я — магии души и тела человеческого. У нас с Оллегри склонности были к разному, и разному учили нас друиды. Они полагали, что познав страдание и боль чужой души, я уже не стану — не смогу — использовать это знание ей во вред. Никто не застрахован от ошибок, даже такие блестящие знатоки душ, какими были мои учителя. Хотя поначалу всё шло так, как они предполагали. И если бы не Ночная Тень, во мне осталось бы гораздо больше от друида, нежели одна привычка просить прощения, причинив вольный или невольный вред любому живому существу.
Ещё друиды учили нас каким-то своим обрядам, но эта часть воспоминаний отсутствует полностью.
Оллегри разрешили остаться, чего он и сам страстно желал, а я по возвращении в родную деревню, спустя три года, оказался не у дел. Знахарка у деревни была (успевшая за время моего отсутствия обзавестись ещё одной ученицей), семья меня успела подзабыть, из мальчишек моего возраста в друзьях у меня не было никого, а рожа Марка после спокойной жизни в общине показалась настолько противной, что я долго не мог понять: какие общие интересы нас могли связывать раньше? Я вернулся в деревню совсем не тем испорченным мальчишкой, которым из неё ушёл. Эти три года сильно изменили мой внутренний мир.
Я перезимовал, а весной отправился в город. Надеясь на удачу, но не совсем без цели и толку. Я хотел поступить на службу к какому-нибудь феодалу, а в перспективе — стать рыцарем или даже бароном. Тогда как раз готовился очередной поход на Ильсильвар — довольно обширную страну, лежащую на противоположном, западном берегу Выплаканного Моря. Для начала я надеялся навязаться кому-нибудь в оруженосцы или слуги, рассчитывая, что некоторые познания в целительстве на первое время заменят моё полное неумение обращаться с оружием — пока я не выучусь воинскому искусству.
Конечно, были и сомнения… Я не приносил тех клятв, которые дают друиды при посвящении внутреннего круга: не брать в руки оружие — только одна из них. Но всё-таки меня воспитали на идеях мира, гармонии, согласия и любви, и если бы не красивые легенды о благородных рыцарях и священных войнах, ни в какую армию записываться я бы не пошёл.
Три дня я ошивался у лагеря, где шла вербовка. На четвёртый день кто-то наконец согласился меня выслушать. Никакими оруженосцами и не пахло, а вот помощником лекаря меня взять согласились.
За неделю, которую мы простояли у города и ещё за две, пока добирались до побережья, я тысячу раз успел пожалеть о том, что ввязался в это предприятие. Люди, меня окружавшие, были совсем другими, чем те, к которым я привык, — они были грубыми, жёсткими, злыми. После тишины друидских лесов армия представлялась мне кошмарным винегретом из криков, команд и подзатыльников, которыми меня щедро награждали все, кому не лень. Штучки типа завязывания ног здесь не срабатывали, эта детская магия оказалась бессильна против воинов, проливавших не единожды и свою, и чужую кровь и видевших настоящих колдунов, не чета мне, недоучке.
Хотя многое в моём новом окружении отталкивало и вызывало стойкое отвращение, было и то, что влекло. Проведя четырнадцать лет в захолустьях — сначала в деревне, потом у друидов, я поражался всему — конским доспехам, высоким стенам Тольдмаса, городским рынкам, уличным танцовщицам и торговкам, циркачам и матросам… На побережье нас ждали корабли. Вслед за моими романтическими иллюзиями канули в небытие и надежды отдохнуть от постоянной работы, которой меня загружали, — чистки лошадей, оружия, стирки белья — во время плаванья. Оказалось, что корабли совершенно не предназначались для нашей комфортабельной перевозки. Мы — простые солдаты, слуги, оруженосцы — заняли трюм, спрессованные, как сельди в бочке. Мне не переставали поручать всякую грязную работу, из которой наиболее приятным занятием было мыть палубу — можно было заодно подышать свежим воздухом. В другое время таких, как я, редко пускали наверх: два раза в день справить нужду, прямо в море — и всё.
За погодой следил настоящий волшебник, так что буря, при иных обстоятельствах разбившая бы наш корабль в щепки, только слегка покачала его.
Помню, как я удивился, когда мы наконец доплыли: никогда раньше не мог себе представить, что в одном месте может быть собрано столько песка. Буря отнесла нас на юг, и нам пришлось несколько дней плыть на север вдоль побережья, за которым была видна необъятная Хэплитская Пустыня… место, где мне предстояло провести следующие шесть лет. Но во время плавания я, конечно, об этом ещё не подозревал.
Мы остановились в Листе, чтобы починить корабли, пострадавшие во время шторма, а заодно — запастись свежей водой и провиантом. Власти делали вид, будто не знают, куда и зачем мы направляемся: с Ильсильваром их связывал договор о союзничестве, но бросать вызов флоту, стоящему у морских ворот города, они не захотели. Со своей стороны мы не стали задерживаться в порту — получив всё необходимое, немедленно отчалили.
Лист я так и не увидел: простым солдатам было запрещено покидать суда во время этой короткой остановки.
К тому моменту я уже более-менее представлял — из слов своих более старших сотоварищей — кто и зачем затеял эту войну. За нами стояла вовсе не королевская власть Хальстальфара, в чём я был свято уверен в Тольдмасе, а воля Магистра одного из рыцарско-колдовских Орденов, до недавнего времени всецело поддерживавшего трон. Что они не поделили с королём, известно одной Белой Богине, только вот теперь Орден Крылатых Теней покидал Хальстальфар следом за остальными Изгнанными Орденами. Формально отношения между Орденом и властями Хальстальфара сохранялись вполне дружественными, ни о каком изгнании речи не велось, и даже было объявлено, что Орден покидает родную землю для того, чтобы, укротив наглых заморских варваров, донести до них свет истинной веры. Цель благородная, бесспорно, хотя и вызывающая лёгкое недоумение: отчего же, собравшись в поход, Крылатые Тени отправились не в Хэплитскую Пустыню распространять свои высокие идеалы среди кочевых племён скайферов, и по сей день возносящих свои молитвы Князьям Тьмы, а вместо того предпочли затеять войну с Ильсильваром — страной, во всём верной Солнечным Богам?.. Может быть, потому, что в Ильсильваре из-за внутренних свар в тот период творилась такая неразбериха, что земли эти показались Ордену лакомым кусочком?
Мы были лишь авангардом — для того, чтобы перевести весь Орден через Выплаканное Море, потребовалось бы втрое больше кораблей. Нам предстояло взять Льюхвил — могучую крепость, расположенную в юго-восточной части страны, между двумя заливами, ведущими в глубь Ильсильвара.
Штурм происходил ночью, при свете звёзд и Луны, изредка выныривавшей из-за той завесы облаков, что наколдовали волшебники Ордена. Предварительно часть рыцарей была высажена на берегу, в двух-трёх милях южнее Льюхвила… Не стоит обманываться словом «рыцарь» — хотя полноправные члены Ордена и называли себя так, к феодальной знати большинство из них не имело никакого отношения, да и военные действия вели совершенно иначе. Достаточно будет сказать, что ещё этот Орден именовали Орденом шпионов и убийц, и, вполне оправдывая свою сомнительную славу, Крылатые Тени незамеченными перебрались через стену и заняли форт, а в Льюхвиле — как в замке, так и в порту — ещё и не подозревали о том, что началось нападение. Они захватили бы и сам замок, и перерезали бы спящих в цитадели солдат так же скоро, как проделали это с защитниками форта, если бы не чары, наложенные на замок. Ночь прорезала вспышка света, истошно завизжали мертвецы, кости которых были положены в основание стен, в замке поднялась паника, замелькали факелы, на стенах начался бой с Крылатыми Тенями, лишившимися своей покровительницы — ночи.
В это же время корабли вошли в порт. Часть находившихся там судов мы захватили, вторую половину — сожгли. Сопротивление, оказываемое в порту и прилегавшем к нему городке, было по большей части беспорядочным и неорганизованным, и Магистр, не медля, отправил многочисленный отряд на помощь тем, кто сражался в замке. Последним, несмотря на значительное превосходство противника в числе, как раз удалось захватить ворота. Ворота были распахнуты, Крылатые Тени — уже не бездоспешные диверсанты, а тяжеловооружённые латники — вошли внутрь. К рассвету крепость была взята, и лишь молчаливая цитадель, в которой заперлись последние защитники, оставалась единственным очагом сопротивления.
Цитадель была великолепно укреплена — и в зримом мире, и в мире невидимом. Простая и строгая, представлявшая собой, по сути, четыре округлые башни, сросшиеся воедино, она возносилась над землёй на высоту более двухсот футов. Толстые каменные стены могли выдержать длительный обстрел из катапульт, а защитные чары — нейтрализовать магические воздействия высших адептов Ордена. Осада стоила бы больших усилий, а главное — времени. Это было неприемлемо, и потому утром в захваченную крепость прибыл Магистр, и начались переговоры. Осаждённым было предложено присягнуть Ордену и воевать отныне на его стороне. Они отказались. Магистр пригрозил, что возьмёт крепость во что бы то ни стало, и тогда ни один из упрямцев не дождётся пощады. Их мёртвые тела предадут не сожжению и не погребению, но подвесят вверх ногами с тем, чтобы они стали добычей птиц, — а души повешенных таким образом, как всем известно, достаются голодным демонам, прилетающим к покойникам под видом воронов и стервятников. На осаждённых это не произвело впечатления, однако Магистр обещал свободно отпустить их на все четыре стороны, если только они сложат оружие, и в их сердцах проросли первые семена сомнения. К ночи было собрано несколько баллист, а также развёрнуты те, что прежде защищали внешнюю стену замка. Обычные снаряды заменили железными крюками, к концам которых крепились длинные верёвки. Попасть в бойницу из баллисты, да ещё и ночью, можно разве что случайно, однако Крылатые Тени зачаровали крюки, и теперь они сами отыскивали цели. Штурм, настойчивый и яростный, был отбит с потерями для обеих сторон, однако утром цитадель выкинула белый флаг. Комендант, отнюдь не ощущавший себя героем, согласился на условия Ордена. Как только безоружные солдаты покинули цитадель, Магистр приказал вывести их за стены и там перебить.
К тому времени портовый городок уже был разграблен и подпалён: пока Орден грыз замок и цитадель, там хозяйничали наёмники и хальстальфарские феодалы, отправившиеся в этот поход вместе с Крылатыми Тенями.
Я не участвовал ни в штурме, ни в грабеже. Заваленный до сих пор всевозможной грязной работой, я и забыть успел, что взяли меня, собственно, помощником лекаря. Теперь мне об этом напомнили. Работы, естественно, оказалось по горло. Мы промывали и зашивали раны, накладывали повязки и смазывали ожоги тех, кому досталась порция кипящего масла, хлынувшего вдруг из неприметных отверстий в стенах цитадели во время ночного сражения…
Оставив в крепости небольшой гарнизон и всех раненых, отправив разгруженные корабли обратно в Хальстальфар, авангард Ордена и сопровождавшие его наёмники и феодалы двинулись в глубь государства, по широкому тракту, ведущему в конечном итоге прямиком к столице. Но Дангилата, расположенная на северо-западе на расстоянии более трёхсот миль от Льюхвила, пока не была нашей целью. До подхода основных сил нам предстояло захватить два ближайших к Льюхвилу города — Курбэйк и Лаглар, укрепиться в них, организовать запасы и снабжение — всё то, что понадобится нам в ходе разгорающейся войны.
Миля за милей мы мерили дороги Ильсильвара. Рыцари ехали на лошадях, следом катились повозки с провиантом, оружием, разобранными осадными машинами. Мы шли пешком.
Далее — снова провал в памяти… Я помню себя уже бредущим по пустыне. Кажется, Ордену всё-таки обломали зубы. Было сражение, и мы проиграли. Вместо подробностей — белое пятно. Я даже не помню, кто и при каких обстоятельствах нас разбил. Кажется, Магистр погиб, и с ним — его приближённые. Я не стал сдаваться на милость победителей и сбежал. Не зная ни языка, ни местных обычаев, я скитался по стране, добывая ту пищу, которую можно найти в лесу — ягоды, грибы, съедобные корни, птичьи яйца. Не брезговал и чужими огородами. На чём и попался. Беглых солдат из разбитой армии завоевателей особо не жаловали: если не забивали на месте, то сдавали местным властям, а те, в свою очередь, торжественно вздёргивали оккупанта на ближайшем суку. От хозяев огорода мне удалось удрать, но вдобавок ко всем прелестям бездомной жизни я получил ещё одну — погоню.
Лесничие графа Ёркнезского гнали меня, как дикого зверя, почти десять дней, пока их не сменили солдаты из ольктморского ополчения. Если б не друиды, научившие меня толике своей магии, вряд ли мне удалось бы избегнуть поимки. Я ушёл от погони, однако вскоре вновь попался на воровстве, привлёк внимание местных властей и всё началось по новой… Позже, измеряя пройденное расстояние по карте, я подсчитал, что во время своего бесконечного бегства на юг прошёл в общей сложности не менее трёхсот миль по бездорожью. В конечном итоге — была уже середина осени — меня загнали в пустыню и оставили наконец в покое. Впрочем, вполне возможно, что меня уже давно никто не преследовал, и последние недели я удирал не от лесников и солдат, а от собственных страхов…
В безлюдных пустошах, предшествующих пескам Хэплитской пустыни, меня выловили скайферы. Завидев чёрные точки на горизонте, я попытался спрятаться, но они почувствовали чужое присутствие, и, подъехав ближе, без труда обнаружили меня. Некоторое время они решали, убить меня сразу или оставить жить в качестве раба, причём большинство было за первый вариант, избавлявший их от дальнейших хлопот. Языка хэплитских кочевников я не понимал, но по красноречивым жестам догадывался, о чём идёт речь.
Скайферы — странное племя. Их магия совершенно отлична от магии друидов, от магии цветов, ручьёв, деревьев и камней, она связана с пустыней, со змеями и пауками, с иссушающими ветрами, приносящими пыль и засуху. Моё слабенькое, но совершенно чуждое пустыне колдовство они также почувствовали, и именно поэтому, полагаю, не убили меня, а только связали, бросили на запасную лошадь и увезли с собой. Спустя несколько дней я, совершенно измождённый путешествием через пустыню, предстал перед вагой, который должен был решить, кто я такой и что со мной делать.
Вагой скайферы называют настоящего колдуна из их народа. Как правило — отшельника. Скайферских племён в пустыне множество, а вот повстречать вагу — большая редкость. Они как бы незримо стоят над всеми племенами и их вождями, живут далеко друг от друга, а между собой общаются редко.
Тот вага, к которому меня привели, жил в развалинах древнего города. Под землёй, в катакомбах, он проводил большую часть времени, а если и выходил наружу, то предпочитал делать это ночью. Под землёй у него имелось что-то вроде небольшого храма — зловещей комнатки с чёрными свечами, стенами, разрисованными непонятными рисунками и надписями, с алтарём и дымящимся жертвенником.
Всё это довелось мне увидеть собственными глазами, ибо вага решил, что всё-таки стоит оставить меня жить — то ли в качестве слуги, то ли в качестве ученика. Настоящего ученика в тот период у ваги не было, а самому убираться в своих апартаментах ему не хотелось. Я к тому же заинтересовал его ещё и своей друидской магией.
Вага — значит колдун-жрец. Вызыватель демонов, умеющий подчинять, изменять и убивать. Магия друидов направлена не на подчинение предмета волшбы своей воле, а на сохранение его самобытности, на соблюдение гармонии мира, на уважении ко всему существующему; магия вага нацелена на изменение предмета волшбы так, чтобы было легко властвовать над ним. Согласно мировоззрению учивших меня друидов, нет противопоставления двух «я», одно из которых должно поглотить другое, но есть внутреннее единение, основанное на любви и сострадании. Вага же вовсе не пользовался подобными понятиями. Он не был зол, скорее — безразличен. Вага полагал, что стоит не приспосабливаться к миру, а приспосабливать мир под себя, не считаясь ни с чем, кроме расчёта и силы. В такой прагматичной философии не было ничего удивительного, поскольку скайферские колдуны черпали свою силу прямиком из Нижних Миров.
Как я уже упоминал, «мой» вага жил в катакомбах. За несколько лет я расширил его апартаменты ещё на дюжину комнат и коридоров, а также привёл в божеский вид помещения, в которых вага обитал прежде. Время от времени вага меня учил — ему было интересно смотреть, что получается из соединения волшебства друидов и магии змеиного яда.
Именно он научил меня красть души. Сам вага делал это на алтаре, во время ритуала. Расстояние не имело значения. Для совершения колдовства необходима была кровь или волосы, или кусочек кожи, или вещь предполагаемой жертвы. А для тех, кто не защищён никакими амулетами или заговорами, не нужно было даже ничего из вышеперечисленного. Вага искал их, незащищённых, через золотую чашу с тёмной водой, позволявшую ему видеть сквозь расстояния чужедальние города и страны, и, проводя ритуал, вылавливал человеческие души. Души вага хранил в прозрачных сосудах и находил им применение самое разнообразное: создавал новых демонов, выжимал жизненную энергию, которая этим душам уже была не нужна и поглощал, чтобы восстановить свои силы. Вага был невероятно стар — по моим предположениям, ему было лет восемьсот, не меньше, и умирать в ближайшее тысячелетие он не собирался. Он поглощал чужие жизни, чтобы не расстаться со своей.
Помогая ему, поднося инструменты во время ритуалов, выполняя роль «якоря», когда вага странствовал по Верхним или Нижним Мирам, я постепенно изучал тёмную сторону Искусства. Конечно, чтобы приблизиться к уровню вага, мне пришлось бы потратить не одно десятилетие на изучение магии пустыни и магии змеиного яда — с тем, чтобы совершенно овладев ими, перевоплотить себя в демона, ибо волшебство ваги почти во всём было волшебством демонов, а не смертных. От смешения двух магических школ я приобрёл способность забирать силу у тех, кто в момент совершения волшбы находился рядом со мной. И если человек становился по каким-то причинам «открытым» или же просто верил в собственное бессилие, получалось это, естественно, лучше. Но вера уже не играла того решающего значения, как раньше, когда я применял детское волшебство против таких же детей. Вага учил убивать при помощи магии.
А потом вага дождался ученика — настоящего ученика — и я оказался не нужен. Он отдал меня в тот клан скайферов, который поручил ему юношу с зачатками истинного чародея. Скайферы приняли меня в свой клан. Мне казалось, что вага многому меня обучил, однако выяснилось, что немало необученных скайферов обладает схожими колдовскими дарами. Не зря в этой расе подозревают демоническую кровь. Сами скайферы считают себя потомками человека и Кобры с Раскрытым Капюшоном. Возможно, в их жилах действительно замешана кровь кого-то из Древа Змеи. А это значит, что все скайферы — потенциальные оборотни.
Четыре года я жил у ваги. Ещё два — скитался вместе с приютившим меня кланом по Хэплитской пустыне. За эти два года я наконец научился более-менее сносно держать в руках оружие и впервые узнал, что такое любовь.
…Она была скайфером. Женщиной-воином, но никто посторонний не различил бы в ней женщину. Как и у всех скайферов, нижнюю половину её лица скрывала широкая повязка, а фигуру — просторная накидка поверх одежды. И мечом с загнутым к концу лезвием — традиционным оружием этого народа — она владела великолепно. Звали её Зелкариш.
По обычаям скайферов, девушка или нерожавшая женщина может принимать участие в набегах наравне с мужчинами — если, конечно, сама того желает. После рождения ребёнка она переходит из числа сражающихся в число охраняемых.
Не знаю, почему Зелкариш выбрала меня, хотя желающих стать её «спутником» хватало и из её народа. Привлекло то, что я был чужеземцем и принадлежал другому народу, даже другой расе? Захотелось чего-то необычного?.. Не знаю и не хочу думать об этом. Тот год, что мы были вместе, я до сих пор считаю самым счастливым временем моей жизни.
Не помню, почему я покинул скайферов. Этой части воспоминаний тоже нет. Осталась истёршаяся, почти утихшая боль. Наверное, Зелкариш умерла, а мне стало тошно у кочевников без неё. Захотелось вернуться на родину.
Следующее воспоминание — спустя ещё год, который я провёл неизвестно где — я на корабле, отправляющемся в Хальстальфар. Пребываю в дурном настроении — чтобы оплатить проезд, пришлось продать коня. По виду я — типичный скайфер, от искривлённого меча до куска серой ткани, скрывающей волосы, и жёлтой повязки, закрывающей лицо. Обычаи скайферов мало кто знает, но всем известно, как легко они берутся за оружие по малейшему поводу. Об искусстве кочевников пользоваться этим оружием все тоже порядком наслышаны. Но меня не тяготит отсутствие общества — скорее наоборот.
Корабль шёл в Барт-Кенд, Город Короля, что занимает два острова на реке Диаве, через сорок лиг впадающей в Выплаканное Море.
В Барт-Кенде я задержался ещё на пять лет или шесть лет. Добился допуска в королевскую библиотеку. Стараниями друидов и скайферского колдуна, я уже знал основы Искажённого Наречья; для дальнейшего его изучения пришлось попутно выучить несколько других языков, но о потраченном времени не жалею — приобретённое знание оправдало себя не раз, когда я оказался в Алмазных Княжествах, где языков много, и корни у них совсем другие, чем те, которые роднят, к примеру, языки Ильсильвара и Хальстальфара.
Искажённое Наречье называется так потому, что является упрощённой формой Истинного Языка, которым творилось мироздание в первые его дни. Научиться Истинному Языку что человеку, что демону практически невозможно, а тот, кому удаётся выучить хотя бы несколько слов из него, или сходит с ума, или становится одним из величайших магов этого мира. Среди многочисленных легенд о Войне Остывших Светил есть одна — скорее даже не легенда, а притча — касающаяся подобного прецедента. Какой-то безымянный смертный согласился продать свою душу Крысолову, если тот даст ему на год такое же могущество, каким обладал сам Тёмный Князь. Естественно, человек, получив такую мощь, не собирался соблюдать условия сделки и первым делом надеялся прикончить того, с кем заключил договор. Но Крысолов оказался умнее и научил человека всему Истинному Языку за одну ночь. Несчастный сошёл с ума и натворил немало бед, прежде чем богам удалось его уничтожить. А Крысолов, довольный тем, что на какое-то время отвлёк внимание богов от своей собственной персоны, вскоре получил новую душу. Гешские священники любят тыкать колдунов носом в эту притчу — смотрите, до чего доводит ваша страсть к волшебству без оглядки на волю Солнечных Богов! Мнения же самих магов на эту притчу разделяются. Белые утверждают, что колдовать допустимо только при соблюдении духовной чистоты; надлежит следить за собой и не марать себя в грязи сделок с Последышем. Чёрные же уверены, что причина неудачи заключалась в самом человеке — бездарем оказался, слабаком, вот и сломался под подаренным могуществом. Можно охрипнуть, доказывая, кто тут прав, а кто нет, но факта не изменишь: каждый всё равно выберет путь согласно своим склонностям, и, так или иначе, пойдёт по нему — уверенно и твёрдо, или пошатываясь и запинаясь…
Ныне же не все бессмертные знают Истинный Язык, и никто — полностью.
В отличие от Истинного Языка, Искажённое Наречье не несёт в себе какой-то особенной силы, но применяется для балансировки и оформления энергии, которой уже владеет колдун. Это может быть как личная, так и заимствованная сила. Собственная сила человека слишком мала, чтобы сотворить хоть сколько-нибудь впечатляющее заклятье, и для того, чтобы возместить её недостаток, колдуны обращаются к стихиям, которые имеют свои области сосредоточения — источники — как в этой реальности, так и в Верхних и Нижних Мирах. Колдун, при должной подготовке, может черпать из них энергию для своих заклинаний. Я был настроен на два источника, но после Бэрверского Холма, о котором я расскажу позже, способности использовать лесную магию для наполнения своих заклинаний я лишился полностью.
Барт-Кенд я оставил из-за нужды в деньгах. Изыскивая средства к существованию, я добился приёма у короля, и даже убедил его профинансировать экспедицию за сокровищами. Это было не золото и не драгоценности — иначе я бы отправился за ними сам, и не подумав поставить в известность власти — целью наших поисков являлось что-то из легендарного оружия древности. Непатриотично продавать такие страшные игрушки кому попало, тем более — при возможности надолго упрятать их в тайных королевских арсеналах.
Следующие одиннадцать лет — снова провал. О том, что побывал за эти годы в Речном Королевстве, вспомнил совсем недавно, вновь в нём очутившись. Какие-то страны, сражения, колдовские поединки… Женщина, любившая меня, и двое детей, звавших меня отцом, хотя их кожа была гораздо темнее моей. Ночная Тень не оставила мне ни имён их, ни чувств, а ведь когда-то, наверное, они были дороже мне всего на свете… Они жили на краю горного села, где я однажды остановился. В горы меня привело поручение местного князька, желавшего выяснить, есть ли на его территории ценные месторождения. Я не был профессионалом в горном деле, меня сопровождали настоящие горняки, отмечавшие места, которые я указывал. Благодаря волшебству я мог ощущать скопления металлов; кроме того, большинство духов и демонов гор были против каких бы то ни было разработок внутри своих обиталищ и князю требовался кто-то, способный с ними договориться.
…Какое-то время мне казалось, что я нашёл своё счастье и свой дом, пока однажды, вернувшись в ту деревушку, не увидел на месте дома пепелище, а вместо моей любимой и её детей — обугленные тела.
Я участвовал в войне на стороне Алмазных Княжеств против объединившихся Яальских племён все три года, пока длилась война, и достиг под конец её ранга тысячника. Наши враги были плохо подготовлены к войне, но сражались отчаянно, и часто выбирали бесславную гибель даже тогда, когда имели возможность сдаться в плен или отступить. Что-то страшное ждало их на родине, страшнее стрел и мечей. Я начал понимать, что они не столько захватчики, сколько беглецы, но по-прежнему не ощущал к ним ничего, кроме ненависти и жажды мести.
Они так и не убрались в Яал. Мы истребили всех, отправившихся в этот поход.
Оставшись на военной службе, я мог бы зажить очень привольно, но всё, ценимое людьми — деньги, почести, земли — представлялось мне тогда блестящей, ничего не стоящей мишурой. Умывшись в крови своих врагов, отомстив, я не ощутил облегчения. Перед глазами вставало пепелище на месте дома и лицо любимой — то ласковое, улыбающееся, то обгоревшее, чёрное… Меня вновь потянуло в Хальстальфар, в те земли где я когда-то родился.
Лошадей, снаряжение, слуг и телохранителей я потерял у Озера Вверх Падающих Капель. Не знаю, что послужило тому причиной, но когда мы проезжали мимо Озера, границы между нашим миром и соседними распались. Сферы на короткое время соприкоснулись друг с другом, а нас растащило по разным мирам, где обитают духи, правящие водной стихией. Выбраться в Холок-гёльт — так в колдовских книгах именуется плотный мир, место, которое смертные воспринимают как единственно существующее — сумел я один и, хотя для меня самого прошло совсем немного времени, на земле минуло четыре года с тех пор, как сгинул наш отряд.
По рассказам местных я узнал, что подобные исчезновения происходили и раньше, и горько пожалел о том, что не прислушался к этим рассказам четыре года назад.
Лето, осень и зима прошли спокойно. Я не спешил; кроме того, следовало обзавестись имуществом, лошадьми и хоть какими-то средствами на дорогу. Пробавляясь случайными заработками, в одном из Алмазных княжеств я услышал о крупном вознаграждении, обещанном тому, что избавит страну от странных болезней, с угрожающей методичностью выкашивавших её население. Меня удивило, что ни при дворе князя, ни в столице нет ни одного более-менее приличного мага. Местные всячески старались обойти молчанием этот вопрос, но я выяснил, что мои предшественники исчезли не вдруг, а постепенно, один за другим, и было даже указано конкретное место, где — Бэрверский холм.
Я проверил — холм действительно являлся центром расходящегося вихря сил, вызывавших непонятные заболевания людей и животных. Внутренний голос предупреждал меня о совершаемой ошибке, но я всё же туда сунулся.
Глава третья
…Наказав подбежавшему слуге позаботиться о коне, Эдрик Мардельт распахнул двери трактира, сквозь клубы испарений и табачного дыма равнодушно оглядел прищурившихся от солнечного света завсегдатаев и шагнул в полумрак общего зала.
Масляные лампы коптили воздух, бросая тусклые блики света на столы, измазанные жиром и подливой, на грязные, местами заплесневевшие от влаги стены. Тусклый свет падал на людей, медленно поднимавших головы вслед проходившему к стойке Эдрику. Ленивый, полусонный интерес вскоре сменился привычной скукой. Казалось, эти люди прилипли к своим местам и так и живут здесь, меняя только время от времени пустые кружки с пивом или брагой на полные.
Эдрик заказал себе вина, выбрал более-менее чистый столик, за который сел так, чтобы была видна дверь, а спину защищала стена. Он не опасался нападения, но лучший способ избежать конфликта — быть к нему готовым. По крайней мере, так его учили.
При более внимательном рассмотрении сонное царство пьяниц перестало казаться таковым. Кто-то приходил, кто-то уходил. Двое вышибал выкинули за порог алкаша, вздумавшего заблевать и так не особенно чистый пол. Обнищавший кавалер клеил живописно одетую дамочку, которая согласилась бы на все его предложения, предложи он деньги сразу. В Рендексе, столице Ирисмальского Княжества, составляющего западную окраину Речного Королевства, царили более свободные нравы, чем в остальных землях этой страны.
Эдрик допил вино, поставил кружку и поднялся. Следовало проверить, как устроили Светляка. Трактирные конюхи никакого доверия у Эдрика не вызывали.
Долгий переход через пустыню завершился, не принеся ничего, кроме усталости. Они (Эдрик рассматривал Светляка не как животное для верховой езды, а как верного товарища) сворачивали с тракта лишь раз, когда повстречали песчаного демона. В остальном дорога не принесла ожидаемых приключений в виде разбойников, самумов или скайферов, всегда бывших не прочь перерезать горло что одинокому путнику, что целому каравану. Путешествие прошло мирно, спокойно и скучно до безобразия.
Передвигались осторожно, без спешки, не минуя ни одного оазиса по пути. Проложенная двести лет тому назад дорога через Хеплитскую Пустыню до сих пор оставалась единственной более-менее надёжной связью между Речным Королевством и многочисленными королевствами Велиморского Архипелага, в одно из которых входил Скальфальтар, хотя и располагался на материке.
Поручение, данное чародеем из Обсидиановой Башни, никакого восторга в душе Эдрика не вызвало. Семилетнее заточение также совсем не располагало к добрым чувствам в отношении хозяина темницы. Фремберг совершил настоящую глупость, выпустив его из Башни на таких условиях. Гордость Эдрика была задета. Эту гордость не смогла сломать даже Школа Железного Листа, которую Эдрик прошёл полностью, сквозь боль, отчаянье и ужас, сквозь кровавое посвящение в Разбитом Храме, которого нет в реальном мире.
Однако пока стоило вести себя по возможности благопристойно. Даже предпринять поиски, на которые он послан. Не исключено, что Фремберг следит за ним при помощи заклинаний или каких-нибудь колдовских приборов, которых у него полно. Возможно, стоило бы прикончить колдуна сразу же, как только тот выпустил Эдрика из темницы. Но Эдрик слишком ценил своё слово, чтобы нарушить его по мелочам. С другой стороны, когда задание будет выполнено, ничто уже не помешает ему добраться до Фремберга. Если ещё будет желание мстить. Кроме того, весьма вероятно, что в процессе расследования он натолкнётся на подлинных врагов Пепельного Мага, о которых тот либо не знал, либо не захотел рассказывать. Если таковые обнаружатся, можно попробовать договориться с ними. Возвращаться в Скальфальтар только для того, чтобы убить владельца Башни, Эдрику было лень, но вот если недоброжелатели Фремберга ему хорошо заплатят, тогда можно и пересечь пустыню ещё раз. Совместить полезное с приятным.
Аккуратно соскабливая и смывая грязь со Светляка, подкладывая сена в кормушку, расчёсывая гриву, Эдрик ещё раз обдумал свои дальнейшие шаги. Пообщаться с городским колдуном. Добиться аудиенции у князя либо у кого-то из его приближённых с целью получения доступа в библиотеку. Если удастся провернуть всё втихомолку — очень хорошо. Не удастся — тоже неплохо. Дело слишком остыло за минувшие два месяца, чтобы вести его по «горячим следам». Следовало хорошенько всё взбаламутить, чтобы заставить тех, кто был причастен к смерти Маскриба Рапхабельта, зашевелиться. Любопытно, кстати, что он был за человек? Зачем работал на Фремберга? Ради денег? Или ему Фремберг тоже обещал поделиться своими безмерными знаниями? Эдрика это предположение насторожило больше всего. Ни один колдун, если он только находится в более-менее здравом уме (а ни один колдун не может быть полностью нормальным), никогда и ни за что не станет делиться своими знаниями просто так. А тем более не с учеником, даже не с наёмником, а с человеком, которого он заставил служить себе по принуждению. Вывод из всего этого напрашивался самый простой: либо Фремберг не собирался сдерживать своего обещания, либо эти знания — барахло. И какое из этих двух предположений ни было б истиной, выходило, что Фремберг явно собирался его, Эдрика, нагло обмануть.
Эдрик нашёл в конюшне овёс, подсыпал в кормушку и его, набрал Светляку воды, постоял, размышляя, не забыл ли чего, и отправился обратно в трактир. Следовало позаботиться о собственном ужине и ночлеге.
Получить аудиенцию у волшебника стоило меньших хлопот, чем ожидал Эдрик. В приёмной его мурыжили недолго, а стоило упомянуть имя Пепельного Мага, как секретарь мигом отыскал свободный часок в расписании своего хозяина. Господин волшебник примет уважаемого господина Мардельта завтра, в середине дня. Или у господина Мардельта настолько срочное дело, что он желает увидеть господина Аронгобана сегодняшним же вечером?.. Да нет, что вы, хмыкнув, ответил Эдрик, господин Мардельт вполне может подождать и до завтрашнего дня.
Выспавшись, с утра он отправился на поиски гостиницы, в которой жил Маскриб. Найти её не составило труда. О престарелом чудаковатом книгочее, помешанном на книгах и манускриптах, знали многие, но ни близких друзей, ни родственников в Рендексе у него не имелось. В общем зале он появлялся только утром и вечером, а все дневные часы просиживал штаны в княжеской библиотеке. Стража, обходившая улицы утром, не раз наблюдала, как Маскриб, стараясь держаться стен, топал в сторону княжеского замка, осторожно, чтобы не рассыпать книг, маневрируя в толпе мелких лавочников, работников и слуг. Вечером можно было видеть обратную картину: он так же осторожно выходил из замковых ворот и тут же шмыгал в ближайший переулок.
Гостиница, дававшая приют книгочею, с первого взгляда приглянулась Эдрику. Здесь было куда чище, чем в той дыре, в которой остановился он сам.
В ходе разговора с трактирщиком у последнего возник законный вопрос: кем является Эдрик и отчего так настойчиво интересуется обстоятельствами смерти Маскриба?
— Я его дальний родственник, — ответил Мардельт, рассчитывая таким образом не только объяснить свой интерес, но и получить доступ к имуществу покойного. «А что, если нужная Фрембергу книга по-прежнему находится среди вещей Маскриба?» — Пришла шальная мысль. Рассчитывать на такую удачу не следовало, но не проверить этот вариант было попросту глупо.
Владелец гостиницы разом оживился. Из его последующей экспрессивной речи стало ясно, что он прямо-таки жаждет содрать с прибывшего родственника деньги за ремонт комнаты Маскриба.
— …за чей счёт её чинили? — Надрывался трактирщик. — Мясо со стен соскребали? Кто за мебель платил? Обратно я!..
— Милейший, — произнёс Эдрик таким тоном, что хозяин гостиницы подавился собственными словами, — если говорить о долгах, то должны мне вы, и немало. Ведь именно в вашем заведении погиб мой родственник. Вы готовы дать виру за его смерть?
— Нет, но ведь я не…
— Вы это допустили, — тоном судьи, зачитывающего смертный приговор, оборвал его Эдрик, угрожающе постучав пальцем по стойке.
Про деньги трактирщик больше не заикался и по первому требованию молча отвёл Эдрика в бывшую комнату книгочея.
Комнату до сих пор никто не занял. Ремонт был давно закончен, и последствия нанесённого ущерба можно было оценить только по запаху извести, чистым, совсем недавно выбеленным стенам, новой мебели и обстановке.
— Никто теперь селиться здесь не хочет, — мрачно глядя в пол, пробурчал трактирщик. — А комната хорошая, с видом из окна…
— Ну, считайте, что постояльца вы уже нашли, — снисходительно бросил Эдрик. — Сегодня же перееду… А где вещи моего дорогого дядюшки?
Из вещей «дорогого дядюшки» мало что осталось. Всё, представлявшее хоть какую-то ценность, хозяин продал, чтобы возместить убытки. Наименее полезную часть имущества выкинули, а большую часть оставшегося — растащили.
Принесли книги — изодранные, окровавленные ворохи бумаг. Ничего не разобрать — тушь расплылась, страницы перепутаны, измазаны кровью и золой. Покопавшись немного в этой груде, Эдрик отложил пока бумажный мусор в сторону. Неизвестно, будет ли от него вообще хоть какой-то прок…
До встречи с городским волшебником оставалось ещё два часа; Эдрик потратил это время на то, чтобы выжать из хозяина гостиницы максимум информации о Маскрибе Рапхабельте.
К сожалению, ничего интересного так и не всплыло. Друзей, как и врагов, у покойного не было. Единственный «подозрительный» (с точки зрения трактирщика) персонаж, который заявлялся в гости к Маскрибу приблизительно раз в месяц, на проверку оказался Ёнко Нарверишем — посредником, отвечавшим за доставку книг.
— Такой темноволосый, с крючковатым носом, по виду похож на торговца из Алмазных Княжеств? — устало спросил Эдрик. В промежутке между обедом и выдачей денег на дорогу Пепельный Маг подвёл его к зеркалу и сотворил в нём два иллюзорных изображения: самого Маскриба и бесследно исчезнувшего Нарвериша.
— Во-во, точно. — Трактирщик со значением кивнул головой. — Это он, значица, Маскриба-то прикончил, как думаете?
Эдрик вздохнул. Объяснять, что никто Маскриба не убивал, что старикашечка решил самостоятельно попрактиковаться в магии, вызвал кого-то не того, за что и поплатился; что Нарвериш, с его крошечным колдовским даром, при всём желании не смог бы учинить с Маскрибом того, что произошло — объяснять всё это трактирщику Эдрик почёл совершенно излишним.
«Но, — подумал он затем, — Ёнко Нарвериш пропал сразу после смерти Маскриба. И спрятался так хорошо, что даже наш Великий и Могущественный Пепельный Мажонок не сумел его найти… Если Нарвериш не имеет никакого отношения к тому, что отправило на тот свет его приятеля, зачем ему исчезать?.. Хмм… А может, Нарвериша тоже убрали?.. Только без таких эффектов, как Маскриба, а тихо пришили и спрятали тело?..»
Эдрик снова вздохнул — на этот раз мысленно. Расследование начинало ему надоедать.
Так и не дождавшись ответа, трактирщик решил добавить ещё кое-что.
— Беспокойный он какой-то ходил в последние дни…
— Маскриб?
— Ну да. Поест быстро, и — шмыг к себе. Всё не терпелось за бумаги свои усесться. И пиво в последние дни пить перестал. Голова, говорит, ясная нужна. Вот до чего человека книжки доводят…
— Кошмар, — Эдрик насмешливо прицокнул языком. — А тот, второй… Когда он в последний раз здесь был?
— Который южанин? Да незадолго совсем до того дня… И на следующий день сразу. Ну так вот. В последний раз господин Маскриб даже не поужинал. Сразу к себе. И пришёл раньше обычного…
— У него не было каких-нибудь новых книг?
— Татайгу его знает. Может, и были… Ночь та была странная, — продолжал гнуть своё трактирщик. — Проснулся я… темно совсем… проснулся и чую: не то!.. Происходит что-то. Собаки дворовые брешут — страсть прям. Потом уже один из конюхов, который не спал, вспомнил, что грохнуло что-то наверху, будто бы упало… Но не громко, а так… Да… А в ту ночь, значит, не я один проснулся, и жена, и все в доме… Ну, обошли дом — вроде спокойно всё. Думали — воры. Так нет. Ну, походили-походили и обратно спать… А наутро чего-то не выходит он. Ну, Маскриб значит. Поначалу подумали: он раньше ушёл, засветло, не заметили… или, может, отдохнуть от бумажек своих решил… А потом служанка глядит: кошка у его двери лужу лижет. Присмотрелась — а лужа-то красная! — Трактирщик сделал большие глаза. — Ну, та орать!.. Прибегаю: что такое? Так и так. Стучусь — ответа нет. А дверь изнутри заперта. Позвал Тирка — вышибала наш — тот дверь снёс. Заходим. А там — мамочки мои родные!.. Всё в крови. Вся комната измазана, мебель переломана и измазана тоже, Маскриба нет, и ошмётки мяса повсюду… Что же это такое творится, думаю? Это ж во сколько ремонт-то мне влетит?.. Недавно совсем поганец какой-то в колодец кошку дохлую бросил, так как про это постояльцы узнали, так сразу съехало двое. А теперь ещё и это. Чем же мы богам-то светлым не угодили, думаю, чем провинились?.. Службы, может, и не всегда посещаем, но десятину-то исправно даём!.. Да и как не дать, когда указ королевский большое наказание за неуплату её определяет…
— Короче, — оборвал его Эдрик. — Вернёмся к комнате Маскриба.
— Ах да. Ну да. Как будто изнутри его разорвало. Клейга — ну, служанка наша — в обморок, да и я чуть умом не тронулся, когда прикинул, во сколько ентово дельце мне влетит. Как сейчас помню: кровь, значица, а в подсвечнике целое ухо с куском челюсти болтается — натюрморт вам такой. Только нам таких вот натюрмортов не надобно. Оттащил Клейгу в коридор, вызвал стражу… Сколько мы эту комнату потом мыли! Стены отскабливали… да что стены — и пол, и потолок также. Белили потом всё опять известью. И всё равно никто въезжать не хочет…
— Я въеду, — нетерпеливо поморщился Эдрик. — Сказал уже…
— Вот и хорошо, вот и славно… А то — смешно сказать — боятся некоторые…
— Чего боятся?
— Да ничего! Пустое всё! Нечего бояться… Глупость одна… И я говорю: с чего бы тут покойничку бродить, когда от него и куска целого не осталось?..
— А этот… приятель Маскриба, — Эдрик вновь постарался вернуть разговор в конструктивное русло. — Когда, говоришь, пришёл?..
— Который южанин?
— Который, который… Нарвериш его зовут. Ёнко Нарвериш.
— А вы, извиняюсь, откуда про это знаете?.. — До трактирщика дошла очевидная несостыковка. — Если приехали недавно, да ещё говорите, издалека…
— Дядюшка в своих письмах не раз упоминал про своего дорогого друга.
— А… понятно… А где он теперь, этот друг, не знаете?
— Не знаю, — процедил Эдрик, нацепив на своё лицо выражение «Ещё-Один-Вопрос-И-Я-Сломаю-Тебе-Челюсть». — Но очень хочу узнать. Итак. Когда он пришёл?
— Да… — Трактирщик растерянно почесал затылок. — В тот же день, с утра. Как пришёл, так и ушёл. Стража задержать его хотела, да отпустила потом… А народу в тот день много было. Только к вечеру разрешили убраться в комнате — до этого ходили, всё осматривали, будто искали что-то. Даже комендант приезжал. И волшебник.
— Нашли что-нибудь?
— Да я-то ж откуда знаю, — трактирщик развёл руками. — Рылись они у него целый день, а вот что нашли — про то мне не сказали.
Взяв на заметку, что надо будет пообщаться ещё и с теми стражниками, которые осматривали комнату Маскриба, Эдрик задал несколько вопросов про Ёнко. Выяснилось, что ничего он из комнаты не выносил, смертью Маскриба был ошарашен не меньше, чем остальные. Даже чуть сознание не потерял, когда увидел окровавленную комнату. После чего позволил страже себя допросить, а затем и был отпущен на все четыре стороны.
— Когда вы вошли в комнату в самый первый раз, на полу ничего не было? Никаких кругов, пентаграмм, всяких знаков и символов?
— Может и были, — трактирщик пожал плечами. — Только под кровью не больно-то их разглядишь. Говорю ж вам: пол был залит весь, полностью. Какие уж там знаки…
Эдрик поразмыслил, есть ли ещё вопросы, которые стоило бы задать; не обнаружил таких, поднялся и сказал:
— Ну хорошо. К твоему рассказу мы ещё вернёмся… а сейчас мне нужно идти. Всего доброго. Да… сколько, говорите, стоит эта комната?
— Сикталь в неделю.
Эдрик выложил на стойку четыре крошечные золотые монеты[2].
— За месяц.
Когда он вышел из трактира, рёв больших труб, установленных на башнях, возвестил о полудне. Быстрым шагом Эдрик направился в северо-восточную, наиболее благоустроенную часть города. Следовало поторопиться — он опаздывал на встречу с волшебником.
Всадник пересекал равнину. Шлейф пыли отмечал его путь; россыпи каменных брызг поднимались в воздух под ударами копыт его чудовищного коня. Бешеная скачка длилась уже вторые сутки, но существо в обличье коня, существо, на создание которого было потрачено более двух месяцев кропотливой работы, не умело уставать. Его создатель знал, что только такой конь способен преодолеть Игольчатый Мост за время, пока восходящее Солнце будет подниматься над горизонтом.
Всадник был похож на живого ещё меньше, чем его конь. Сухая кожа обтягивала череп. Там, где она была разорвана, белели обнажённые кости. На плечи сползали остатки высохших грязных волос — когда-то красивых, каштановых. Губ не было, иссохшие их ошмётки хлестали по жёлтым зубам, скалящимся в вечной ухмылке. Одежда, прежде добротная, расшитая серебром, была порвана и запылена.
В полдень он остановился. Осмотрелся, спрыгнул с лошади.
Место показалось всаднику подходящим. Осталось только дождаться следующего рассвета.
Сомнения вновь одолели всадника. Выбор — идти к Слепой Горе Путём Демонов или Путём Людей — по-прежнему стоял перед ним. За ошибку придётся платить дорого, а ошибиться очень легко… ведь в его теле сражались две души — демона и человека. Переходя Мост до летнего солнцестояния, демон становился человеком. Переходя Мост после солнцеворота, человек становился демоном.
«Я демон, — мысленно сказал прибывший самому себе. — И человек Ёнко Нарвериш — лишь моя оболочка. Значит, надлежит идти путём демонов, это неизбежно. И это хорошо… слишком хорошо, вот в чём причина моих сомнений. Я боюсь поверить в то, что — после всех лет мучений и тьмы — мне… подлинному мне… удастся вернуть себе человеческое естество».
Он повернул голову на запад — небосклон полыхал огнём заката. Отбросив сомнения, получеловек-полудемон начертил Круг Врат. Последняя черта, слово и жест — и будет открыт путь на вершину исполинской колонны, чьё основание тонет в Озере Грёз — кладбище богов и бессмертных.
Пришла ночь. Не шевелясь, полудемон-получеловек сидел на песке, равнодушно внимая воплям мучеников, бьющихся на шипах Игольчатого Моста. Реальность Моста была ещё скрыта от него, переход ещё не совершён, но страдание, насыщавшее это место, перехлёстывало через грань между мирами. К утру вопли стали стихать. Демон обнажил изломанный, пропитанный злым волшебством клинок… Пора! Солнце готовилось выглянуть из-за горизонта. Пришелец открыл Врата и растаял посреди неровно очерченного на песке круга.
Миг небытия, чувство падения вверх, во вне. Затем мир собирается заново — но уже в иную картинку. Мутное, гнилостно-зелёное небо, измазанное пульсирующими багровыми пятнами. Серые облака. Синий, серый, чёрный камень. Грандиозной величины плато. Если выглянуть за край — отвесная стена. У подножья Мирового Столба клубится туман.
Слепая Гора зияет глазницами подобно старому, полежавшему в земле черепу. К горе ведёт мост, свитый из агонизирующих тел, проткнутых серыми шипами. Под мостом бурлит кровавая река — движется, никуда не впадая и ни откуда не вытекая. Река собирается из крови, что набухает в телах, корчащихся на длинных иглах Моста. Кровь стекает вниз, поднимается вверх густыми испарениями, насыщая кровавые пятна на небе.
Конь, в которого демон перелил большую часть жизненной силы, позаимствованной у Нарвериша, вступил на Мост. Призрак пустыни, принадлежавшей миру смертных, сгинул, оставив последний блёклый образ — Солнце, восходящее над горизонтом.
Всадник бросил коня в галоп. Мечом он рубил тянущиеся к нему руки мёртвых и стальные шипы Моста. Конь, мчавшийся по телам умирающих, но каким-то образом продолжающих жить людей и демонов, дробил кости и черепа, протыкал копытами спины, но был бессилен подарить полумёртвым-полуживым, не знающим ничего, кроме адской боли, блаженное небытие. Когда-то Владыка Мёртвых дал клятву, что не вступит на Гору до тех пор, пока не будет выполнено его условие. Что это за условие, все давно забыли, но выполнено оно не было, и Владыка сдержал своё слово.
Всадник одолел Мост за отпущенное ему время. Сломанной куклой упал заколдованный конь — сила, данная ему всадником, иссякла… Упал, чтобы ожить. Чтобы присоединить своё ржание к воплям умирающих.
Человек с двумя душами отшатнулся от того, кто вышел из недр Горы ему навстречу — от своего двойника. Начался бой, который ему не суждено было выиграть. Отсекая руку своему двойнику… и видя, как падает в кровавую реку его собственная рука… он понял, что проиграл. Придя сюда в чужом обличье, он не сумел обмануть создателей этого места. Слепая Гора поймала его. Сначала он дрался с двойником смертного, в теле которого ныне находился, затем пришёл черёд нематериальных сущностей.
…Он бежал, скрывшись в той лазейке, которую использовал и прежде. И приготовился ждать годы, пока кто-нибудь наверху, на земле, не коснётся оставленного ключа и не вызволит его из добровольного заточения.
…А тело… Тело со второй, вопящей от ужаса человеческой душой, упало на Мост, пронзённое металлическим шипом. Мёртвому не место на Слепой Горе. Тело начало оживать… Натянулась высохшая кожа, налились кровью щёки, глаза наполнились болью, и в сто крат больше — отчаяньем. Кровью засочились разорванные губы. Человек закричал, смешивая вопли боли и проклятия. И не был одинок.
Демоны годового круговорота, прикованные к золотым часам на вершине Горы, безучастно внимали этому хору.
Глава четвёртая
Снаружи Бэрверский холм не казался особенно зловещим местом. Земля ещё была скрыта льдом, поверх которого, где-то по колено, где-то по щиколотку, стояла вода. Было прохладно, дул свежий весенний ветер.
На вершине холма располагались четыре каменные плиты, образовавшие четырёхугольник. Пятая, находившаяся в середине, была отодвинута, оставляя открытой каменную лестницу, уводившую вниз. В солнечном свете, падавшем на ступеньки, медленно кружились частицы пыли.
Я постоял над лестницей. По ней спускались, причём в последний раз — не так уж давно. Насколько позволяли судить следы, наверх из тех, кто спустился, не вернулся никто.
Я хорошо помню эту минуту сомнения. Мог ведь тогда повернуть назад! Ещё мог!.. Но лестница приглашала спуститься вниз — и поворачивать обратно, когда я стоял на пороге разгадки, совсем не хотелось.
Я поставил ногу на первую ступеньку. Проверил — держится. Следующий шаг… По мере погружения вниз становилось ясно, что некогда это место было полностью засыпано, потом его наспех расчистили — но не до конца. Временами, чтобы протиснуться дальше, приходилось проявлять чудеса ловкости. С потолка свисали нити плесени и корни деревьев, которых на поверхности не было. Это могло бы стать первым предупреждением, но я ему не внял. Я к этому времени уже основательно перемазался землёй, кашлял от пыли и клял всё на свете, всеми нехорошими словами, которые только знал.
Наконец лестница кончилась. Факел я не захватил, да он мне был и не нужен. Изменёнными глазами змеи я видел гораздо лучше.
Подземелье оказалось довольно обширным, и я долго бродил по нему, гадая, что это: подвалы какого-то древнего замка?.. а может быть, улицы давно забытого города?.. Время шло, и я постепенно убеждался в правоте последнего предположения. Настораживало то, что слишком уж много лестниц уводило наверх. Я попробовал подняться по одной, но не преуспел в этом: в верхней части лестница оказалась основательно засыпана землёй и обломками камней. И всё же я был уверен в том, что даже свободный от песка участок, пройденный мною, насчитывал, как минимум, вдвое больше ступенек, чем та лестница, по которой я сюда спустился. А наверху, между прочим, была равнина с одним-единственным холмом. Меня обеспокоило то, что перехода в соседнюю реальность, в одну из ближних к земле Сфер я не почувствовал совершенно. Неужели путь из одного мира в другой здесь был стабильным, постоянным?.. Если так, то это действительно очень странное место. А может быть, всё проще и только я околдован?..
Волны странной силы, выплёскивающейся на поверхность земли в виде смертей и болезней, пронизывали всё подземелье. Будто разлитая в воздухе призрачная радуга — расширяющаяся, выталкиваемая из глубин наружу… по крайней мере, так видели эту силу Глаза Змеи, через которые я смотрел. Если бы не песчаное колдовство, радуги убили бы меня очень быстро. Но я понимал, или мне казалось, что я понимал эту магию. Вага как-то раз демонстрировал нечто подобное…
Идя против течения, я постепенно приближался к источнику отравленных радуг. Трупы моих предшественников служили как бы указателями, свидетельствующими, что я продвигаюсь в верном направлении. Судя по положению тел, некоторые из них пытались бежать. От чего? Не сумели справиться с токами эфирного яда, пропитавшими подземелье?.. Да, похоже на то. Ран на мумифицированных телах я не обнаружил, одежда и кости сохранились в целости. Скорее всего (подумалось мне), они сунулись сюда, не представляя толком, с чем им придётся столкнуться и пытались, не понимая природы господствующей здесь силы, закрыться от её действия с помощью привычной им, традиционной волшбы. Я обнаружил массу бесполезных уже вещиц, на которые их прежние обладатели, видимо, возлагали большие надежды. Амулеты, обереги, браслеты, кольца, кулоны… Волны разлитой в воздухе силы давно смыли с них всю прежнюю магию.
Я строил свою защиту совсем по другому принципу. С помощью приёмов, освоенных в Хеплитской пустыне я сумел подобрать заклинательный ключ к ядовитым радугам. Я не закрывался от них, а перенаправляя энергетические токи, заставлял радужные волны проходить стороной, мимо меня. Если проводить аналогию с рукопашным боем, то можно сказать, что я не ставил жёсткий блок на пути сокрушительного удара противника, а мягко отводил его кулак в сторону.
Ещё больше покойников оказалось в зале, куда в конце концов вывел меня коридор. Я был уже морально подготовлен к тому, что увижу, а потому не испытал особого удивления. Скелеты, скелеты, скелеты… Не знаю, когда именно они скончались, но одежда и вещи у некоторых сохранились в полном порядке до сих пор. Я решил, что, выполнив работу, обязательно почту молитвами и делами демона Гишту, покровителя мародёров.
Ближе к центру зала мёртвые тела выгибались так, как будто кто-то сознательно выложил их по кругу. Или поднялся вихрь, закрутил лежащие тела в безумном хороводе, а затем внезапно пропал, но мёртвые, попадав на землю, всё-таки сохранили какое-то подобие порядка в своём положении. Там, в центре зала, тела подверглись деформации куда сильнее, чем в других частях подземелья. Чем дальше, тем меньше было целых костей, а плоть целиком превратилась в пыль и прах. Самый центр не был виден — его закрывало свечение, от которого исходили те самые призрачные волны, что губили людей на поверхности земли. Большой и тусклый сгусток света был окружён огнями поменьше, находившимися на расстоянии шести-семи шагов от него. Я насчитал восемь рыжевато-белых огней, но так и не смог понять, что же поддерживало их горение. В какой-то миг огни показались мне цветками, произрастающими из мёртвых тел, и я удивился: неужели Шэ, жизненная сила умерших, сохраняется здесь так долго, что даже спустя годы и десятилетия после разложения тел оказывается способна питать собой это странное волшебство? Куда естественнее было предположить, что топливом для огня служит не Шэ, а Тэннак, магическая сущность, но ничего, похожего на пойманную душу я не мог обнаружить. Тэннак колдуна ярок, его невозможно не заметить, он всегда имеет ту или иную форму, иногда — настолько чёткую и определённую, что её трудно отличить от материального тела. Тэннак — это магический облик, продолжение колдуна на другом плане реальности; он несёт в себе заряд совершенно особой силы и часто продолжает существовать и после смерти физической оболочки. Тэннак может расти в течение всей жизни, если, конечно, колдун прилагает усилия к тому, чтобы развивать его, в то время как Шэ истощается с годами и окончательно умирает лишь немногим позже Холока, самой плотной из человеческих душ — той души, которая видима для глаз и чаще всего называется просто «телом».
Отложив изучение огней на потом, я попытался — уже посредством обычного, немагического зрения — разглядеть что-нибудь внутри центрального свечения… Ничего. Похоже, там вообще не было пола.
Я подошёл, стараясь не наступать на кости.
За куполообразной мембраной света — обрыв. В черноте провала — крохотные светлячки. Я словно смотрел в ночное небо. Но поскольку небу у меня под ногами взяться было неоткуда, напрашивалось более прозаическое объяснение: демоны жгут огни глубоко в преисподней.
В некотором недоумении я обошёл провал. Возникло впечатление, что темнота не отступает под светом огней, расположенных вокруг колодца, а, собираясь над ним, висит под светящимся куполом плотным, непроницаемым сгустком, почти невидимым из-за скрывающего её света. Да, именно так. Этот свет не рассеивал темноту, а каким-то образом прятал её.
Я попытался прощупать сияющий купол и зерно тьмы, скрытое под ним, всеми колдовскими способами, которыми располагал, но мало чего добился… Полагаю, Тень начала бы действовать и без моих попыток изучить её. Не понимаю, почему она так долго выжидала… Собирала силы?.. Пробуждалась от сна?.. Или попросту развлекалась, наблюдая, как какой-то смертный пытается «изучить» её?..
В ходе предварительных исследований я пришёл к выводу, что растущие из мёртвых тел цветки огней питали своим светом сияющую мембрану, а та, в свою очередь, преобразовывая ещё и некий, пока невидимый для меня, ток энергии, поднимавшийся по колодцу из Нижних Миров. Свет создавал своего рода призму, искажающую, усиливающую и распространяющую вовне это подземное течение. Если погасить огни, призма исчезнет, и болезни, терзающие княжество, прекратятся. Поднимающийся из глубин ток будет накапливаться здесь в своём чистом, неискажённом виде. Вряд ли он вызовет к жизни что-либо доброе, но это зло будет локальным, смертельным лишь для того, кто по своей глупости решит спуститься в подземелье. А скорее всего здесь со временем образуется Источник Силы, связанный с Нижними Мирами — штука, опасная для неумёхи и очень полезная для опытного мага. Так я видел ситуацию в тот момент, и уже прикидывал, как бы половчее погасить призрачные огни, когда спрятанный под мембраной сгусток черноты внезапно расширился, выпустил Ночную Тень — словно вывернулся наизнанку — и исчез в ней же.
Я ожидал нападения. Собственно, я сражался с этим местом с того момента, как оказался в подземелье. Призрачные радуги убили бы незащищённого. Убили бы какой-нибудь быстротекущей заразой, ибо содержали в себе тысячи болезней. Мои предшественники защищали себя амулетами. Я сумел воспользоваться ядовитой аурой этого места, направляя её воздействие на себя саму, заставляя болезни бороться друг с другом, словно бешеных зверей. Я самоуверенно полагал, что контролирую ситуацию, но в первые же секунды столкновения Тень продемонстрировала мне, что всё совсем не так. Когда она собрала свет всех восьми светильников и направила их на меня, структура призрачных радуг изменилась, их внутренняя сложность, изощрённость возросли на порядок. Колдовские ключи, которыми я до сих пор сдерживал напор отравленной силы, вырвались из моих рук. Одни — стали бесполезны, другие — обратились против меня же. Я ничего не успевал, да и не мог сделать. Радуги, управляемые Тенью, влились в меня, мир помутился… Затем… Что-то начало происходить с моим телом. Оно словно… становилось каким-то вязким, текучим. Я сгнивал заживо. Сознание ещё тлело. Из ниоткуда пришло озарение: Тень намеренно удерживает сознание в теле, готовясь присоединить к остальным, захваченным ранее.
Захватив Келат, разумную душу, Тень получит контроль и над двумя другими — Тэннаком и Шэ. Последнее сохранит связь с уже мёртвым телом, агония распадающегося Шэ растянется на годы, давая энергию, необходимую для поддержания восьми огней. Их горение, в свою очередь, будет давать силу призрачной линзе над колодцем, а та — насыщать призрачную радугу. Для чего всё это нужно самой Тени?.. В моём нынешнем состоянии причины её поступков интересовали меня меньше всего, но знание вливалось в меня, несмотря на то, что я не желал его и не задавал никаких вопросов. Границы между «я» и «не-я» распадались, разрушалась целостность Келата, целостность моей личности. Тень медленно переваривала меня, соединяя с соборным сознанием моих предшественников. А ответ на вопрос… Тень что-то получала от массовых эпидемий, вызванных призрачным свечением. Какая-то совершенно особая форма энергии умирающих переходила к ней в момент смерти.
Я сопротивлялся — если можно назвать «сопротивлением» тот самоубийственный шаг, что был предпринят. Я погибал, но отчаянно не хотел вливаться в сообщество мёртвых волшебников, которые, несмотря на весь кошмар своего положения, всё ещё осознавали собственное бытие. Последним заклятьем, уже не обладая никакой магией, кроме той зловонной отравы, которую вливала в меня Тень, я исказил свой Тэннак и Шэ, превратив их в яд для той соборной сущности, к которой меня пытались присоединить. Возьми меня — и потеряешь всех.
Я ощутил эхо восторга, объявшего моих предшественников. Они ничем не могли помочь мне, они сами стали, если так можно выразиться, — тенями Тени, но и теперь, не имея никаких сил для собственных действий, ничего они не желали больше, чем вырваться из сферы влияния поработившей их демонической твари. Пусть даже освобождение означало бы их окончательную гибель.
Именно тогда, в момент частичного, ещё незавершённого слияния и пришло это имя — «Ночная Тень». Кто-то из моих предшественников назвал так свою будущую госпожу вскоре после того, как впервые увидел её — и незадолго до того, как она его поглотила. Собственного имени Тень не имела. Или же не хотела раскрывать его своим рабам. Поглощённые были открыты для неё, но она открыта для них лишь в той мере, в какой желала сама.
Кажется, своим последним заклятьем мне всё-таки удалось ранить её. Я ощутил её бешенство, когда собираемые веками Келат колдунов стали распадаться — не только как сообщество, но и как индивидуальности — до полного разложения Келат и торжества безумия.
Потом я потерял сознание.
Когда я очнулся, то плохо понимал происходящее, но, самое главное, я остался собой… По крайней мере, какой-то частью.
Тень возвращалась в сгусток чёрного свечения, унося что-то, ранее принадлежавшее мне. Что-то, похожее на сверкающий драгоценный камень.
Тень засмеялась:
Читать бесплатно другие книги:
