Князь лжи Смирнов Андрей

— Уходи, если хочешь. Ты всё равно мой.

Я бежал. Тень забрала почти всё, что ей было нужно. А то, что осталось, достанется ей после моей смерти. Счёт шёл на месяцы и на дни. Изменения, которые я произвёл в своём естестве для того, чтобы стать «невкусной едой», необратимы. Шэ и Тэннак распадались, тело выгнивало изнутри, и лишь заклятья могли заморозить, приостановить неизбежный распад. Но эта отсрочка была такой ничтожной, а кошмар слияния с соборной сущностью мёртвых колдунов — столь ясным и неизбежным, что я совсем потерял голову. Даже имел глупость явиться к правителю Яртальского Княжества, который нанял меня на эту работу и рассказать о своей неудаче. Я надеялся, что он захочет помочь мне, разошлёт гонцов с тем, чтобы пригласить других колдунов, более могущественных и мудрых, которые каким-то чудом сумеют исцелить меня и победить Тень. Я был дураком. Столь вопиющая глупость граничит с безумием, а уж в последнем-то нет ничего удивительного. Я полагал в те дни, что извращены, отравлены только мои Шэ и Тэннак — жизнь и волшебство — а личность не повреждена, сохранена ещё в своей целостности. Всё было совсем не так. Келат распадался, и даже быстрее, чем другие части моего естества, но в те, самые первые дни своей «послежизни» я ещё не понимал этого простого факта. Болезнь развивалась во мне, но пока ещё не прорвалась наружу.

Итак, я вернулся в Яртальское Княжество, забыв о том, что людям не свойственно быть благодарными, а неудачников и вовсе никто не любит. Война с Яалом, едва не поглотившая все Алмазные Княжества, когда-то прославила меня, и яртальский князь знал об этом — но теперь предпочёл забыть: так было проще. Прошлые заслуги — в прошлом, сказал он мне, а настоящее положение дел — в настоящем. Ты умираешь, ты бесполезен и слаб. Ты говоришь, Тень отравила тебя чем-то или ты сам отравил себя — не важно; важно то, что ты не смог выполнить взятых на себя обязательств и более того — сам стал источником чумы, с которой отправился бороться… Да, так или примерно так сказал князь — только другими, более обтекаемыми словами, используя целый каскад иносказаний и поэтических выражений, как требовали того придворные обычаи Алмазных Княжеств. Меня схватили и бросили за решётку. Я не мог поверить, что всё это происходит со мной, вёл себя как душевнобольной, кричал и вырывался из рук стражников, порывался что-то доказывать. Мир мутился, всё распадалось на части, и в этом состоянии я был принуждён объяснять, что же произошло в Бэрверском холме. Неудивительно, что я не справился с этой задачей…

Первые дни в клетке слились в размытое пятно…

Тюрьмы в наших Княжествах, по обыкновению не имеют отдельных камер… Камеры — это северная придумка, глупость полнейшая, по моему мнению. За стенами тюремщику не видно, чем занимается заключённый, как же он будет следить за ним?.. У нас — не так: большое помещение разделяется железной решёткой на отдельные части, куда и помещают людишек. Само собой, в клетки засовывают самых важных персон, прочих, как и везде — в общую яму. Из ямы не сбежишь…

Я, Нельбрис Лакри Ламкор, ученик некроманта, знаю об устройстве тюрем не понаслышке. Мой отец был тюремщиком в Херпеле, прежде — свободном городе на границе трёх княжеств, а теперь…

Вон отсюда!..

Вон… Знай своё место.

Пролез всё-таки. Так, спокойно. Взять себя в руки. Обуздать гнев. Я — Льюис Телмарид. Не какой-то вшивый Нельбрис, ученик некроманта, неумёха, не сумевший даже добраться до зала с огнями и выпитый Ночной Тенью в полглотка. Льюис Телмарид. Тот, кто ходил путями жизни и смерти, учился у друидов и бессмертного скайфера ваги, кто командовал тысячей всадников на Сепкразском поле, в той битве, где была сокрушена военная мощь Яала… Я, Я, Я. Не Нельбрис… не все остальные. Их память — моя, но они — не я. Нельзя забывать об этом.

Никогда нельзя забывать.

Поэтому — пусть сидят на своём месте и помалкивают, пока их не спросят.

Я продолжаю…

Первые дни в клетке слились в размытое пятно. Какое-то безвременье: слова, движения, чьи-то крики… кажется, меня били… или пытались кормить?.. События слепились в один ком, и теперь уже не разобрать, что же происходило.

Потом…

Потом наступило прояснение. Я осознал — пока ещё очень смутно, интуитивно — что со мной творится что-то нехорошее, неправильное. Умирает не только тело, разлагается не только жизненная сущность, искажается не только волшебство. Повреждён и разум, быть может — необратимо. Какая-то часть ещё может думать, осознавать себя, но другие… Хм. Другие тоже осознают себя. Каждая из частей по отдельности.

Там, в тюрьме, пока дни текли, как песок между пальцев, я пытался обуздать собственное безумие. Та часть моего разума, которая и была «настоящим мной», потихоньку оправлялась от шока, вызванного незавершённым слиянием с Ночной Тенью. Хозяин проснулся в собственном доме… и увидел, что дом заполнен сумасшедшими и калеками.

В Бэрверском холме я потерял часть себя, но успел набраться осколков чужих «я». Часть соборной сущности, волевой «осью» которой являлась сама Тень, была разрушена моим последним самоубийственным заклятьем. Но поскольку я и сам в этот момент вливался в объединённое сознание, часть разрушенной сущности прилепилась ко мне, другая — осталась в сфере ментального притяжения Ночной Тени.

И теперь осколки чужих Келат жили во мне, неполные, повреждённые, полубезумные. И каждый из осколков желал занять центральное место, утвердить своё «я». Призраки желали сбежать от собственного небытия.

Я не мог просто подавить их, вышвырнуть вон — мы слишком тесно слились друг с другом. Не трудно смешать разные краски — но попробуйте затем разделить их!.. Пытаясь обуздать своих новых «жильцов», я понял, что все эти попытки обречены: они всё равно останутся жить во мне, и более того — постоянная борьба с ними парализует моё собственное «я», займёт все силы разумной души и в конечном итоге закроет от меня окружающую действительность. Жить мне оставалось совсем недолго, и что же — убить последние недели на эту бесплодную борьбу?..

Я решил, что это не выход. Я хотел жить и совершенно не желал присоединяться к Тени. Но чтобы изыскать средства противодействовать ей, мне требовалось вернуть себе утраченную способность здраво рассуждать… хотя бы в какой-то степени.

Я пошёл на сделку с призраками, рвавшими на части мой разум. Я дал им долю в себе, навсегда отказавшись от того себя, каким я себя знал уже несколько десятков лет. Я попытался собрать разрозненную мозаику чужих сознаний в единое целое. Я притягивал осколки, включал их в себя и менялся сам. Процесс объединения увенчался успехом лишь отчасти, и не закончен до сих пор. Они всё ещё живут во мне, и часто рвутся к узлу воли, желая занять главное место. Но уже не так яростно, как раньше. По крайней мере, мне удалось освободить какую-то часть разума для повседневных нужд. За пределами этого маленького очага сознания — хаос и мрак, отчаянье и смерть. Я чувствую их, словно голодных зверей, раздражённо кружащихся у моего порога. Я не мог сразу приручить их всех, и не могу до сих пор. Но я пытаюсь. Иногда пряником, иногда — плетью.

Я собираю человека (забавно говорить о себе в третьем лице, но выглядит это именно так), не жившего никогда прежде, но обладающего неполной памятью двух десятков самых разных людей. Я обнаружил, что в мозаике не хватает нескольких деталей, принадлежавших когда-то Льюису Телмариду. Некоторые события из моего прошлого — белые пятна. Куда делись эти воспоминания?.. Не знаю. Возможно, утеряны в ходе «сборки» нового человека. Возможно, я утратил их ещё раньше, в момент духовного контакта с Тенью. Часть того колдовского яда, в который я себя превратил, могла разъесть и мой собственный Келат, так же, как была разъедена и соборная сущность мёртвых колдунов, подвластных демонической бестии. Если верно последнее, то этими, недоступными мне воспоминаниями, сейчас может владеть Тень… Нет, не хочу думать об этом. Эта мысль отчего-то пугает меня, она как-то особенно омерзительна…

Надо смотреть в будущее, а не думать о том, что потерял в прошлом.

Я умер, и не один раз, а много. Умер — и вот теперь рождаюсь заново — но как же мучительно и ненавистно мне это рождение!

Более-менее разобравшись с самим собой, следовало разобраться со своим окружением. Для начала — покинуть тюрьму.

Тут обнаружились новые трудности. Вся или почти вся магия, которой я владел прежде, теперь мне отказала. Тэннак был истощён, колдовские способности — повреждены, сама их основа — извращена. Чудовищная порция яда, влитая в меня Тенью и ещё более усиленная моим собственным заклятьем, не только сократила мою жизнь до считанных недель, но и раздавила, практически уничтожила Тэннак. Я метался по клетке, как пойманный зверь. Я не мог ждать и не мог вырваться отсюда. И вот тогда-то у меня и обнаружилась одна очень странная способность…

Хоть вага и научил меня красть жизненную силу, я никогда прежде не пользовался этим умением. Друидское воспитание надёжно ограждало от подобных поступков — да и необходимости в них не возникало. Теперь необходимость появилась, а многое из того, что прежде определяло поведение Льюиса Телмарида, в «новом» Льюисе сошло на нет. Тень исковеркала меня. Есть ли что-либо на свете, чего я не сделаю для того, чтобы не присоединиться к соборной душе, собранной Тенью, и оставаться под её властью, питая собой источник смертельных болезней столь долгое время, которое живёт душа? Не знаю. Не уверен. Наверное, нет.

Моим соседом, сидевшим в соседней клетке, был придворный сановник, осуждённый князем за воровство и растрату. Я был плохим собеседником и больше молчал (иногда — с рёвом и воем метался по клетке) в ответ на его попытки завязать разговор. Потом враждующие друг с другом обломки душ начали приходить в какое-то, ещё очень неустойчивое равновесие, и наступавшее просветление достигало временами такой степени, при которой я уже мог отвечать нечто однообразно-утвердительное в ответ на реплики моего соседа. Или хотя бы кивать головой. Если у меня вообще возникало желание общаться, а такое случалось нечасто, поскольку в периоды перманентно наступающей ясности я мало интересовался окружающим миром, больше сосредотачиваясь на собственных проблемах. Тем не менее мой плавный переход из разряда «буйнопомешанных» в разряд «тихопомешанных», а также редкие ответы и кивки немного приободрили соседа, и он стал часами беседовать со мной. Тема была неважна, он мог обсуждать что угодно, начиная от качества еды, которой нас потчевали тюремщики, и заканчивая подробнейшим изложением собственной биографии. Кроме меня, поговорить ему больше было не с кем, а сидел он тут уже довольно давно. Его бесконечное тарахтение поначалу воспринималось мною просто как шум, затем, по мере того, как разум оправлялся от шока, не слушать этого полудурка становилось всё труднее и труднее. Против воли я принуждён был узнавать сообщения относительно прошлой жизни моего соседа, его привычек, пристрастий, его мнений по поводу мнений других сановников князя, его воззрений относительно политики и общественной жизни. Меня утомляли эти бесконечные многоглаголанья, но я не мог — не понимаю, почему — приказать ему заткнуться, или, протянув руки через решётку, просто придушить его. Последнее не составило бы труда: до встречи с Тенью я был не только колдуном, но и воином, и не самым худшим, этот же придворный взяточник и женолюб вряд ли когда-либо держал в своих руках оружие тяжелее кошелька или кисточки для письма. Тем не менее я его не убил. Что-то заставляло меня внимать всему этому бреду, не давая толком сосредоточиться на собственных мыслях… В один из дней (хотя там, в тюрьме, сложно было отличить день от ночи), когда этот полудурок — в который раз! — рассказывал мне о своих женщинах, это самое «что-то» проявило себя чуть более определённо. Сосед говорил о женщинах, с которыми имел близость; особенно он выделял одну из них, роскошную придворную даму. Если и было в этом слизняке нечто, отдалённо похожее на подлинные чувства и страсти — те, которое выворачивают наши души наизнанку, ради которых мы совершаем немыслимое, не жалеем и самой жизни, принося её на алтарь ненависти или любви — то оно, это «нечто», относилось именно к этой женщине. Нет, не настоящее чувство, а именно тень его, что-то отдалённо (очень отдалённо) похожее. Что-то живое проскальзывало в нём, когда он говорил о своей Майгре Хеклек Сайпегра. Она была женой одного из дальних родственников князя, но жила раздельно с мужем и часто меняла любовников. Мой сосед был в их числе, но его Майгра, кажется, выделяла особо, потому как, даже получив формальную отставку, он не перестал быть частым гостем в её доме, а иногда — и тем, кто в промежутках между смазливыми юнцами по-прежнему делил с Майгрой ложе.

И вот тут «что-то» и проснулось во мне. Я ощутил странную связь с этим человеком, будто бы коснулся чего-то, что, пока ещё, не мог взять. Я не понимал, что происходит, но в тот момент я и не стал подвергать логическому анализу происходящее. Я ценю Келат, разумное начало в человеке, но никогда бы не смог стать колдуном, если бы не научился останавливать мышление, отодвигать Келат в сторону в тот момент, когда во мне начинает действовать Тэннак, начало интуитивное, внеразумное, колдовское. Я был поражён уже и тем, что магическая часть моего естества вообще оказалась способной на какое-то трепыхание после того, что с ней сотворили, чтобы ещё и теперь, при первом намёке на оживление, тут же рассекать её мечом логического анализа.

Не осознавая ещё, зачем и для чего я так поступаю, я повернул голову к своему соседу и произнёс:

— Завтра меня выпускают.

Он удивился:

— Откуда ты знаешь?

— Князь посадил меня сюда до тех, пока не оправлюсь, — я постучал себя по виску. — Теперь, кажется, всё в порядке, но лучше подождать ещё день или два. Это старое проклятье, оно порабощает меня на неделю или больше, всегда в одно и то же время года.

Мой сосед изумился настолько, что даже открыл рот. За последнюю минуту я произнёс больше слов, чем за весь предыдущий период пребывания в клетке.

— Кто ты? — поражённо спросил он.

Я честно представился, не забыв упомянуть Яальскую войну, и собственную — отнюдь не последнюю — роль в ней.

Он уважительно качнул головой. Меня он не знал, но почувствовал, что я говорю правду. Я же говорил ему правду только для того, что скрыть ложь. Надо было брать его, пока он не оправился от изумления. Я сказал:

— Могу замолвить и за тебя словечко.

У него отвисла челюсть. Дёрнулся кадык. Даже глазки влажно заблестели. Он уже похоронил себя — а тут…

— Конечно, не за просто так, — продолжал я всё тем же сухим, спокойным голосом человека, не привыкшего разбрасываться словами, но и не нарушающего данных обещаний.

— Что угодно… — поспешил он заверить меня.

— Отдай мне Майгру Хеклек Сайпегру, — произнёс я, посмотрев ему в глаза без тени смущения или сомнения.

Он не понял. Вымученно улыбнулся:

— Что?..

Я повторил. Он снова ничего не понял — моё предложение представлялось ему полным вздором. Да и как он мог отдать Майгру, если запретить или разрешить ей что-либо не мог никто, даже её законный муж?..

Сосед попросил меня объясниться. Я и не подумал это сделать. Я сказал:

— Отдашь — я распоряжусь, чтобы тебя выпустили.

«Я распоряжусь»!.. Как будто я не сидел в клетке по соседству с ним. Но надо было слышать, как это прозвучало. Сосед поверил сразу же. Да что там — в этот момент поверили бы и тюремщики, если бы только могли меня слышать…

— Но я не могу…

— Как хочешь.

Я пожал плечами и отвернулся. Никаких обсуждений, переговоров, объяснений. Предложение сделано — предложение отвергнуто. Более ты мне не интересен.

Он заволновался. Подполз к решётке, что-то ещё пытался спрашивать, предлагать, просить — я не отвечал. Да я и не вслушивался в этот словесный шум.

А потом он выдавил, натянуто смеясь:

— Да забирай, если хочешь…

Он думал, что его согласие ничего не значит. Ну как, в самом деле, я могу забрать Майгру? Куда забрать?.. Если я настолько могуществен, что могу распоряжаться в Яртальском Княжестве наравне с князем (а учинить насилие над столь влиятельной придворной дамой мог разве что сам правитель), что изменит согласие или несогласие низложенного, заключённого в тюрьму сановника? Так он рассуждал, и, полагая, что его личное согласие ничего не значит, «отдал» мне Майгру. С таким же успехом он мог бы подарить Луну или Солнце. Да забирай, если хочешь. Мне не жалко.

Улыбаясь, я повернулся к нему и отнял у него душу.

Мне не нужна была придворная дама Майгра Хеклек Сайпегра. Да и что бы я стал делать с этой заносчивой шлюхой? Мне нужна была Майгра, которая жила в его душе, потому что и сама его душа жила Майгрой. Говоря о различных душах или действующих началах в человеке (я, по примеру древних авторов, склонен разделять их на Холок, Шэ, Тэннак, Келат и иные, более высшие начала), никогда нельзя забывать об их внутреннем единстве, совмещении — но без окончательного слияния. Любовь может жить во всех душах человека, она и живёт во всех, но во всех — по-разному. Любовь есть стремление, тяготение к чему-либо, и в этом смысле всё живое в семисоставном естестве человека есть любовь. В этом смысле и ненависть, и желание вкуснее пожрать, и скупость, и прочее — всё это любовь, лишь обращённая к разным предметам. В отношении к Майгре проходил один из «жизненных нервов» моего соседа, потому что в этом чувстве заключалось то немногое настоящее, нефальшивое, что он ещё не успел утратить. Почти во всём остальном он был мёртв, хотя и не подозревал этого — как, впрочем, не подозревает о своей смерти и множество других людей. Его жизнь состояла из привычек и бестолковых перемещений — ведь, в самом деле, никак нельзя назвать «действиями» или «поступками» жизнь моего соседа и до заключения в клетку, и после. Он жил по инерции, как и большинство людей, купался в тёплом супчике телесных удовольствий, хотел устроиться поудобнее и жить поприятнее — и тем был доволен. К сорока годам всё, что ещё оставалось в нём настоящего, заключалось в отношении к Майгре, да и то, было размыто, распылено всем остальным бесцельным, пустым существованием. В остальном он был куклой, устроенной так, чтобы совершать определённые действия, произносить те или иные слова — и только.

Конечно, он не осознавал этого. Он полагал, что у него всё в порядке, вот только в тюрьме он оказался совершенно напрасно, по собственной глупости и княжескому жестокосердному произволу. Ему не нравилась обстановка, но в себе самом его, в общем и целом, устраивало всё, что есть. Да и как мертвеца может что-то в себе не устраивать?.. Полностью мёртвым он ещё не был, но уже почти.

И уж конечно, он не понимал, что я ему предлагаю. Я собирался забрать у него всё, а он полагал, что ничего не теряет, произнося несколько ничего не значащих слов. Объяснять своей жертве правила Игры я не собирался. Впрочем, я и сам их тогда толком ещё не понимал.

Я зацепил его через Келат, потому что именно там, в разумном, упорядочивающем начале человеческого естества, и возможно создать идеальное пространство для Игры, и провести на игровом поле одну из тех блестящих, молниеносных комбинаций, после которых поставленное на кон неизбежно переходит в мои руки. Зацепив, я могу взять всё, но всё мне не надо: к примеру, к чему мне Холок этого болвана? Его ущербный Келат с бесполезными воспоминаниями и жиденькими эмоциями также не особенно нужен. Тэннака у него и вовсе не обнаружилось, чего, в общем-то, и следовало ожидать: зачаток магической души давно иссох, так ни во что и не развившись, ибо ни разу за всю жизнь моего соседа не был им востребован. Человеческие души развиваются от действия; даже и самая плотная из них, Холок, растёт и крепнет от того, что мы каждый день едим и двигаемся. Без еды и движения Холок не будет жить, и то же самое относится к другим, незримым частям человеческого естества. Келат моего соседа я назвал «ущербным» в самом точном смысле: он мало пользовался этой душой в течение сорока лет, да и кормил её чем попало. Представьте, во что может превратиться ребёнок, если запереть его в тесном ящике и изредка подкармливать через трубку какими-нибудь помоями. Если и выживет, вряд ли можно будет назвать его «нормальным». Таковым был Келат моего соседа, но вот зато Шэ, даже при некоторой ослабленности и недоразвитости, у него имелось, и даже вполне себе сочное, и я вытянул её всю, до капли.

Практическим следствием единства человеческого естества — при всей разности составляющих его начал — является возможность перевода энергии одного типа в другой, более высокий или низкий. К примеру, испытывая злость, можно с особенной силой ударить кого-либо, в обычном же расположении духа нанести такой удар невозможно. Так же и наоборот: укрепляя упражнениями и здоровой пищей своё тело, укрепляешь и дух. Всё это общеизвестно, я упоминаю об этом лишь для того, чтобы объяснить (усиленно воображая при том, будто рассказываю историю жизни не самому себе, а стороннему слушателю) каким образом, отняв жизненную силу у своей первой жертвы, я оказался способен повернуть вспять разложение своего тела, и, перелив часть приобретённой энергии в Тэннак, реанимировать — к сожалению, только временно — часть своих прежних колдовских способностей…

Освоившись с полученной порцией силы, я подошёл к решётке, просунул руки через прутья, и, установив кисти напротив замка, прошептал короткий заговор. Услышав щелчок, я толкнул дверь и вышел из клетки.

Стражники, скучавшие за столиком у дверей большого помещения, услышали скрип петель и бросились мне навстречу по коридору, образованному двумя рядами клеток. Очевидно, они полагали, что легко справятся с помешанным заключённым даже без применения оружия, поскольку ни первый, ни второй коротких мечей из ножен не извлекли. Похоже, бедняг забыли проинформировать о том, кого им поручено охранять. Первый солдат был массивнее меня в полтора раза; наверное, он очень удивился, когда кулак, направленный мне в лицо, ушёл в сторону, в то время как его собственный кадык столь же неожиданно оказался раздроблен костяшками моих пальцев. Увалень рухнул не сразу: несколько секунд он ещё пытался дышать, вцепившись руками в горло и выпучив глаза. Я взялся за рукоять его меча и отступил назад, тем самым вытягивая клинок из ножен. Под руку первому сунулся второй, увидел блеск стали и тут же отпрыгнул назад, зовя на помощь и извлекая из ножен собственное оружие. Я догнал его и после короткого обмена ударами прикончил.

Можно было не сомневаться, что сейчас сюда набегут остальные. Они натасканы не лучше, чем положено обыкновенному солдату, и я без труда отправлю на тот свет ещё двух-трёх-четырёх. Но что дальше?.. Можно начать резню, но рано или поздно меня сомнут массой.

Шэ, позаимствованной у моего соседа, оставалось немного, но небольшой запас ещё был, и я полностью истратил его на то, чтобы выбраться из тюрьмы. Интересно, о чём думал князь, бросая за решётку чародея?.. С другой стороны, он не мог знать, что я вообще был в Бэрверском холме. С его точки зрения, события могли выглядеть так, что я, заключив договор, вернулся через пару недель слегка помешанным и начал предъявлять двору в целом и князю лично какие-то невнятные требования. При этом от меня, вероятно, ещё и воняло, как от помойки — результат замедленного, но не остановленного разложения плоти — однако я в тот момент запаха не ощущал. Только теперь, полакомившись чужим Шэ и восстановив часть телесных функций, я начал понимать, как же от меня смердит.

Я отвёл глаза тюремщикам и солдатам, выбрался за ворота с группкой женщин, приходивших навестить заключённых, на первой улице стащил с седла какого-то всадника и занял его место. Бывший владелец лошади был недоволен и даже пытался напасть на меня, поэтому пришлось раскроить ему череп. Я выбрался из города чуть раньше, чем до стражников, охранявших ворота, донеслась весть о побеге. Как водится, началось преследование, оповещение соседей и прочее в том же духе — всё в точности так, как в юности. Только на этот раз я не был перепуганным мальчишкой, в ужасе удирающем от загонщиков. Местные власти, так невовремя ополчившиеся на меня, воспринимались, скорее, как досадная помеха, ещё одна головная боль — в довершение ко всем прочим. Первой по значимости, конечно, оставалась Ночная Тень, второй — множественность обитающих во мне «я», постоянно нарушавших условия перемирия, третьей — невозможность помыться и привести себя в порядок, пока на плечах висела погоня. Вскоре я выпил жизненную силу крестьянина, которому не повезло со мной повстречаться — и оказался способен сотворить ещё несколько фокусов, поставивших в тупик яртальских солдат. Крестьянин слишком многого боялся, я напугал его и тем подобрал к нему ключ. Уже позже, анализируя и испытывая на деле свою новую способность, я понял, что могу забрать душу далеко не всегда и не сразу. Наличие посторонних также осложняло Игру, заставляя моего «партнёра» (а точнее — жертву) отвлекаться от собственно игрового процесса на всякие несущественные мелочи.

Естественно, я не мог не задуматься о том, как такая способность вообще могла у меня появиться. Самым параноидальным (и потому, в определённом смысле — самым привлекательным) было предположение о том, что во мне каким-то образом поселилась Тень, и теперь через меня действует в мире. Покойники — имею в виду мёртвых колдунов, чья память потихоньку становилась «нашей общей» — пришли в ужас от этой идеи. Их паника едва не разорвала мой разум, и пришлось приложить уйму усилий, чтобы хоть немного их утихомирить.

Нет, это не Ночная Тень. Я помню ужасающий миг слияния наших Келат в Бэрверском холме и ясно осознаю, что теперь этой связи нет, она разорвана. Я дорого заплатил за разрыв, но взять мою душу там, в Бэрверском холме, Тень не смогла, и отложила эту процедуру «немножечко на потом». Сумей она заполучить меня ещё при нашей первой встрече, она бы так и сделала. Она искалечила меня, но то, что происходит теперь — не её работа. Это нечто иное. Тень вряд ли бы обрадовалась, узнав, какую способность я приобрёл: ведь пользуясь ею, я всё дальше и дальше откладывал час нашего окончательного соединения.

Покидая Яртальское Княжество, я чётко осознавал открывающиеся передо мной перспективы. Бесконечно убегать от Тени я не мог. Но я буду бежать, буду красть души до тех пор, пока не изыщу способа вернуть обратно то, что у меня отняли. Без новоприобретённой способности я не протяну долго; пользуясь же ею, я буду копить заимствованную силу, чтобы преобразовать себя и освободиться от влияния демоницы, а возможно, и вовсе уничтожить её.

Так откуда же взялась эта странная способность?.. Прежде я мог красть души так, как меня учил вага, но для этого требовались инструменты и длительные колдовские процедуры. Игра занимала некоторое время, но в её ходе я не творил заклинаний и не нуждался ни в каких инструментах. Полагаю, что приобретённый ещё в пустыне навык сильнейшим образом исказился в тот момент, когда и мой Тэннак погибал под воздействием смертельного заклятья. Всё остальное в Тэннаке омертвело, но эта часть — алчущая, хищная — наоборот, усилилась. В Тэннаке погибло всё, кроме того, что в нём, хотя бы отчасти, не было родственно самой Тени. И именно таковой оказалась вампирская способность, которой некогда обучил меня вага.

Это предположение выглядело очень убедительно, и я принял его за неимением лучшего. А что, если я ошибаюсь?.. Тогда всё равно уже ничего не изменить. Но мне противна сама мысль о том, что всё предрешено и отчаянная борьба, которую я веду за свою жизнь, обречена изначально. Нет, нет… Я буду сражаться и с Тенью, и с собственными страхами, и с роем призрачных голосов в голове, и с теми, кто осмелится встать на моём пути до тех пор, пока не отвоюю свою свободу или не погибну на этом пути.

Искупавшись в лесном озере, я задумался о том, куда двигаться дальше. Было сильное искушение обратиться к кому-нибудь за помощью, но мысль о том, какой «помощи» я дождался от своего нанимателя, быстро меня отрезвила. Можно ли рассчитывать на лучший приём у друидов? Трезво оценив свои шансы, я пришёл к выводу, что в Хальстальфаре мне ничего не светит. Не знаю, хватит ли друидам сил для того, чтобы уничтожить Ночную Тень, но меня они точно убьют. Мне придётся выбирать, рассказывать ли им о том, каким я стал, или пытаться скрыть это. Последнее вряд ли удастся, но даже если и повезёт — зачем тогда вообще обращаться к друидам?.. Если же они узнают, меня не пощадят.

Может быть, снова вернуться в пустыню? Попросить о помощи вагу?.. Нет, тут тоже не стоило обманывать себя. Вага — скайфер, а скайферы не любят слабых. Никто из этого народа не станет помогать мне. Да, я был принят в один из скайферских кланов, но потом что-то произошло — что именно, как ни стараюсь, я не могу вспомнить — и я ушёл от них. Меня изгнали?.. Может быть, я убил одного из них?.. Неверно повёл себя во время набега на посёлок людей, отказался убивать своих соплеменников?.. Могло быть что угодно, но ясно одно: я лишь короткое время был «своим» обитателям пустыни. Это время давно прошло.

Я мог рассчитывать только на самого себя. И тогда я обратился к чужим, а ныне принадлежавшим мне, воспоминаниям. Они были ещё более отрывочны, чем память Льюиса Телмарида, но я искал, искал…

Ни один из моих предшественников не знал, кем или чем является Ночная Тень на самом деле. Про город им было известно — про адский город Морфъёгульд, превращённый в руины в Войне Остывших Светил, когда Князья Света, нынешние боги — и Князья Тьмы сражались за власть над миром.

Первая волна эпидемий пронеслась над страной более четырёх столетий тому назад, и тогда же волшебником Яртальского Княжества был вскрыт прежде запертый вход в адский город. Тот волшебник стал первой жертвой Тени. Сначала эпидемии были редки, но чем дальше, тем меньшими становились промежутки между ними. Тень набирала силу.

Продвигаясь по сумбурным и почти всегда бесполезным воспоминаниям моих предшественников, я наткнулся на сведения о странном месте под названием Слепая Гора, вход на которую из определённых мест земной поверхности мог быть открыт, при соблюдении некоего ритуала, ночью, от заката до рассвета. Входящий на рассвете, в ту половину года, когда Солнце возрастает и день увеличивается, идёт путём людей, входящий на закате, в полугодие, когда увеличивается ночь и Солнце теряет силу, идёт путём демонов. Сумевший миновать Игольчатый Мост за время, пока появившееся Солнце покидает горизонт (либо, наоборот, опускается за него) меняет своё естество. Человек становится демоном, демон навсегда остаётся в той плоти, в которой закончил прохождение Моста.

Я понял, что это мой шанс.

Как человек, я почти мёртв. Воровство душ — лишь отсрочка приговора, но даже если мне удастся бегать от смерти вечно, я не хочу вечно жить как вампир.

Если изменить естество, можно начать всё заново. Земля перестанет быть моим домом, но один из Нижних Миров примет меня, и в нём я смогу продолжить свой жизненный путь. Преображение закроет для меня возможности, доступные только людям, упростит сферу чувств — но и подарит способности и силы, присущие только демонам. А когда-нибудь, возможно, я обрету бессмертие, и границы между демонами и людьми потеряют своё значение.

К сожалению, из памяти колдуна я смог извлечь только самую общую информацию. Как и где проводить ритуал перехода — неизвестно. Возможно, при жизни он знал больше, однако эта часть воспоминаний полностью отсутствовала. Всё, что удалось «выжать» из моего альтер-эго — тусклое воспоминание о том, где он сам получил сведения о Слепой Горе. Это случилось на западе Речного Королевства, в Рендексе. Существовала какая-то книга, в которой было записано всё необходимое.

Неизвестно, сохранилась ли она, и если да, совсем не факт, что я сумею её найти. Но я, по крайней мере, попытаюсь это сделать.

По пути я крал души людей — те, которыми мог завладеть быстро. Проститутки, нищие, стражники, торговцы… Детей я не трогал. Их души ещё не успели омертветь, мышление и восприятие мира не механизированы. Пришлось приложить бы слишком много усилий, чтобы уловить их в Игре.

Одна из сложностей заключалась в том, что я не мог длительное время сохранять силу, выкачанную из чужих Шэ. Я мог поглощать, но не мог сохранить почти ничего из приобретённого. «Почти ничего» — потому что какие-то крупицы всё-таки удавалось откладывать, переводя их в особые формы энергии, которыми оперирует Тэннак. К сожалению, очень мало. Большую часть похищенной силы я терял в процессе перевода, но если я оставлял её у себя в изначальном состоянии, через короткое время чужая Шэ разлагалась и испарялась полностью, оставляя меня ни с чем.

Помимо колдовских проблем, приходилось решать и житейские. У меня не было ни денег, ни снаряжения. Приходилось заимствовать и то, и другое у тех, кому ни деньги, ни снаряжение теперь всё равно уже не понадобятся. У оруженосца, соблазнившего супругу своего господина и удиравшего из Речного Королевства на юг, я забрал одежду и дорогие ножны для меча. У курьера с двумя сумками писем позаимствовал лошадь: ту, которую «приобрёл» ещё в Яртальском Княжестве, я к этому времени уже совсем загнал. Торговец снабдил меня деньгами, свою лепту внесла и уличная танцовщица, душу которой я похитил в Миррабате — первом из городов Речного Королевства, гостеприимно распахнувшем для меня городские ворота.

Глава пятая

— Сказал, что его приятель, — повторил усатый стражник. — И зашёл по случаю.

— Выяснили, где он живёт?

— Конечно. За рыночной площадью.

— А именно?

— Что «именно»? — Нахмурился стражник.

— «За рыночной площадью» — это не адрес. Если это гостиница — то как она называется? Если частный дом — кому принадлежит?.. Да, и о каком именно рынке речь. Город не маленький. Я видел уже три рынка, а я, между прочим, в городе нахожусь всего пару дней.

— Их семь, — буркнул капрал. — Восемь вместе с лошадиным.

— И?

Стражник ответил молчанием. Похоже, он не понимал, что от него хотят. Эдрик погасил раздражение. Если заговорил с тупицей, умей быть терпеливым.

— Так как мне найти дом Ёнко Нарвериша?

— За рыночной площадью.

— Это всё, что вы выяснили? — недоверчиво уточник Мардельт.

— Нет.

— Ну слава тебе, Солнце!.. Что ещё он сказал?

— Сказал, что его приятель, — монотонно повторил усатый стражник, — никакого отношения к делу не имеет. И зашёл по случаю.

С пробудившимся интересом Эдрик посмотрел на своего собеседника. Нет, это не обычная тупость. Два месяца назад разум капрала явно был подвергнут ментальному воздействию. Эдрик очень живо представил себе, как это было: невысокий, похожий на южанина, Нарвериш касается руки здоровенного детины и тихо так, проникновенно, говорит: «Я приятель Маскриба. Зашёл по случаю. К убийству никакого отношения не имею. А теперь выпусти меня отсюда».

Эдрик мотнул головой, сбрасывая наваждение.

— На полу или на стенах комнаты не было каких-нибудь знаков? Кругов, многолучевых звёзд, надписей на непонятных языках?.. Было вообще в комнате хоть что-нибудь необычное… помимо крови и мозгов на всей мебели?

— Ещё? — хмыкнул капрал. — А вам что, этого мало?

Эдрик устало прикрыл глаза. У него не было настроения острить.

— Ответьте на вопрос.

— Ничего там не было.

— Спасибо. Кто ещё был с вами?

Капрал назвал имена. Из трёх названных один солдат был переведён в соседний город, второй сейчас находился в увольнении. Эдрик переговорил с последним, не особенно надеясь услышать что-нибудь новое. Солдат — совсем ещё молоденький парнишка, был взят на место гибели Маскриба лишь в качестве мальчика на побегушках, никаких самостоятельных решений не принимал и поэтому, похоже, сумел избежать промывки мозгов. То, что Нарвериша отпустили так легко, его удивило, но не слишком: «шибко умным» он быть не старался, понимая, что мозги успешной карьере стражника не способствуют, а только вредят.

В целом его рассказ совпал с тем, что Эдрик узнал от трактирщика. Интересным была вот какая деталь: как и трактирщик, паренёк упомянул, что Нарвериш едва не потерял сознание на пороге комнаты убитого. Правда, чуть позже он совершенно спокойно смотрел на окровавленные стены. И по поводу смерти своего друга не очень-то переживал. Приступ длился минуту или две (Нарвериша усадили в коридоре прямо на пол) и прекратился так же внезапно, как и начался.

— Полагаешь, плохо ему стало не от того, что он увидел? — задумчиво спросил Эдрик.

Паренёк кивнул.

— Может, живот прихватило. Или сердце. А может, это… эпилептик. Кто его знает…

— Он бился в припадке?

— Нет. Ну… почти. Трясся так, что я думал — вот-вот начнётся. Не началось.

Эдрик мысленно повертел эту непонятную деталь головоломки так и сяк, не нашёл куда приложить и отложил в памяти. Необходимость проведения беседы с городским волшебником вырисовывалась всё более отчётливо. К сожалению, вчера они не смогли пообщаться: Аронгобан был вызван за город по срочному делу. Аудиенцию перенесли на сегодня.

Перед тем как уйти, Эдрик ещё раз заглянул к дежурному офицеру.

— Узнали, что хотели? — поинтересовался лейтенант Диориз, поднимая глаза от бумаг на столе.

— В общем, да, — Эдрик не стал рассказывать о том, что, как минимум, одному из подчинённых Диориза промыли мозги. Ещё он не стал излагать свои мысли относительно уровня работы городской стражи. Это не его проблемы, а города. — Кроме капрала Риблака и трёх солдат там кто-нибудь ещё был?

— Об этом вам нужно спрашивать не у меня, а у Риблака. Он…

— В том-то и дело. Он сказал, что больше никого не было. Даже сыщиков. Пришли четыре солдата, посмотрели на комнату и ушли. Вам не кажется это странным?

— Вовсе нет, — спокойно ответил Диориз. — У нас мало людей. Особенно не хватает профессионалов. Финансирование… эээ… ограничено. Два месяца назад был полный завал. Что ни день, то труп. Как будто все с ума посходили. А тут ещё и обокрали графа Гелвира. Хорошо обнесли — бумаги, фамильные драгоценности… А он, между прочим, состоит в городском совете. Можно сказать, правая рука князя. Скандал. Все резервы были брошены на расследование этого дела.

— И убийством Маскриба заниматься было уже некому?

— Совершенно верно. Только это не убийство.

— А что?

— Несчастный случай, — глядя Эдрику в глаза, самым нейтральным тоном произнёс Диориз.

— Вы что, издеваетесь?

— Нет, нисколько. Не смотрите на меня так.

— У вас тут часто люди сами по себе взрываются?

— До сих пор ни разу, — признал Диориз. — Именно поэтому и был вызван волшебник.

— И что он сказал?

— Ничего определённого. Ну, мол, замешана магия. Но это все и без него понимали.

— И именно поэтому списали всё на «несчастный случай»?

— Нет, не поэтому. У Маскриба не нашлось родственников.

— Да, потому что в Рендексе он был пришельцем.

Диориз кивнул.

— Именно. Позвольте, я вам кое-что объясню. Мы не можем заниматься всеми происшествиями. У нас просто не хватит на это ни сил, ни средств. Я вам уже… эээ… объяснял про финансирование. Приходится выбирать, какие именно дела расследовать. Член городского совета граф Гелвир — или никому не известный одинокий книгочей?.. ну, вы понимаете.

— Понимаю. Адреса, где жил Нарвериш, у вас, наверное, тоже нет?

— А кто это?

Эдрику пришлось объяснять. Очень хотелось ввернуть что-нибудь насчёт того, что он за два дня, особенных трудов не прилагая, сумел раздобыть информации больше, чем городская стража за два месяца. Но Эдрик не стал язвить. Ничто не раздражает окружающих сильнее, чем правда.

— Нет, у меня нет, — покачал головой Диориз, когда Эдрик закончил рассказ. — Вы спрашивали у Риблака? У него должен быть…

— У него нет.

— В таком случае ничем не могу помочь. Я этим делом не занимался. Архив вы читали.

— Те пять строчек на промасленной бумаге, которые вы показывали мне сегодня утром? Да, читал. Есть ли ещё записи? Изымалось ли что-нибудь из комнаты Маскриба?

— Если в деле об этом ничего не сказано — значит нет.

— «Не изымалось» или «официально не изымалось»?

— Вы что, подозреваете городскую стражу в… — начал было возмущаться Диориз — довольно лениво, надо заметить.

— Бросьте, — отмахнулся Эдрик. — Я не предъявляю никаких претензий. Просто хочу знать. Если такие вещи были, я мог бы их выкупить.

— Повторяю ещё раз: меня там не было, — на этот раз в голосе Диориза промелькнуло лёгкое сожаление. — Вам стоит поговорить с Риблаком или с городским волшебником. Но я сомневаюсь, что они могли польститься на барахло Маскриба. Учитывая, в каком состоянии находилась комната и все вещи…

Эдрик кивнул и поднялся из-за стола, рассудив, что больше ничего полезного лейтенант ему не сообщит. Не знает или не хочет говорить.

— Ну что ж, похоже мне и вправду стоит пообщаться с Аронгобаном. До свидания.

— Всего доброго.

Аронгобан жил в высоком трёхэтажном доме с частично застеклённой (колдун, что с него взять?) крышей, сквозь которую можно было различить смутные очертания телескопа. Сбоку к дому примыкал небольшой садик — свидетельство достатка и преуспевания, ибо позволить себе отдыхать под тенью деревьев, не выходя за пределы внутренних городских стен, могли лишь очень богатые люди. Рендекс находился на краю пустыни, и от того скайферские рейды здесь не были редкостью. Город окружали две крепостные стены. Внешняя, попроще и пониже, когда-то представляла собой два деревянных частокола, между которыми была насыпана земля. По прошествии времени, однако, в связи с постоянной вырубкой лесов вокруг города, хорошее дерево стало стоить не меньше, чем камень. Там, где деревянные части стены сгнивали или рассыхались, их стали закладывать глиняными кирпичами — материалом, приходившим в негодность ещё быстрее, чем дерево. Внешняя стена давно обветшала и находилась в постоянном ремонте; кое-где она развалилась и, в общем, не представляла серьёзного препятствия для скайферских коней. «Безопасной» в городе считалась лишь территория в самом его центре, за внутренними стенами, сложенными из камня — так называемый «верхний город». Чтобы купить здесь дом, а тем более — с садом, надо было обладать немалыми средствами и влиянием.

Из-за ценности земли дома плотно прижимались друг к другу, нависая над улицами бесчисленными балкончиками. Некоторые балконы были соединены между собой, образуя внизу арки и даже целые туннели. Так были соединены между собой вторые этажи домов Аронгобана и его соседа напротив. На общем балконе (также укрытым стеклом от непогоды) располагалась оранжерея.

Эдрик подумал, что если продать то количество стекла, которым щеголяло жилище волшебника, можно было бы купить целый квартал в нижнем городе.

На двери висел красивый деревянный молоток. Эдрик постучал, ему открыли, осведомились об имени и повели наверх.

Изнутри дом выглядел уютным, чувствовалось, что за порядком следит штат вышколенных, хорошо оплачиваемых слуг. Всё очень аккуратно, вымыто, вычищено. На стенах, столах и полках развешаны, расставлены всякие диковинки — хрустальные птицы, маски, чучела животных, странные музыкальные инструменты.

Шли бесшумно — ноги по щиколотку утопали в мягком ковре. Слуга распахнул перед Эдриком дверь кабинета, дождался, пока гость войдёт и, затворив дверь за его спиной, удалился.

Такой же густой ковёр на полу. Стенные шкафы, от пола до потолка набитые книгами. Стол у окна. Одно из кресел пустовало, во втором сидел старик, который идеально соответствовал образу умудрённого жизнью чародея: седые мягкие волосы, длинная седая борода, проницательные глаза на заострённом лице. Одет в серебристо-голубую, расшитую золотом, мантию, пальцы украшены перстнями, поверх одежды — несколько дорогих амулетов.

Эдрик поздоровался, волшебник кивнул. Пробежал взглядом протянутый свиток.

— У вас высокий покровитель.

Хорошее настроение Эдрика вмиг испортилось.

— Могу я узнать, чем обязан чести вас видеть?

Эдрик объяснил. И вот что услышал в ответ…

— Маскриб Рапхабельт пришёл ко мне четыре года тому назад. Ходили слухи, что в Обсидиановую Башню вернулся её прежний хозяин, но ничего определённого не было известно… у бессмертных свои пути, у смертных — свои. Обычно мы малоинтересны друг другу. Можете представить, как я был удивлён, ознакомившись с рекомендательным письмом Маскриба — точно таким же, как ваше, — Аронгобан кивнул на листок пергамента. — Княжеская библиотека закрыта для посторонних, но отказывать бессмертному… Я использовал своё влияние, чтобы обеспечить Маскрибу доступ к книгам, и лишь попросил, чтобы книги не выносили из хранилища, а снимали копии. Маскриб работал один — его интересовали преимущественно записи, сделанные на Искажённом Наречье, а найти переписчика, который бы знал этот язык, не так-то легко. Маскриб находил и копировал книги, ещё один человек, Ёнко Нарвериш, отвозил их Фрембергу. Княжеская библиотека огромна, у меня не было ни времени, ни желания выяснять, что именно копирует Маскриб — к тому же, признаться, покойный гораздо лучше меня разбирался в древних языках, в том числе — и в некоторых архаичных формах Искажённого Наречья. Хотелось бы мне знать, где Фремберг нашёл такого специалиста… Но, похоже, Маскриб слишком увлёкся той лёгкостью, с которой давались ему древние тексты. В нашем же деле… — Эдрик пропустил мимо ушей две-три фразы, которые, почти дословно, уже слышал от Фремберга. Походило на то, что версии о «несчастном случае» в результате небрежности или нелепой случайности склонны придерживаться не только ленивые стражники, но и колдуны.

Аронгобан между тем продолжал:

— …Это подтверждается тем, что я обнаружил в комнате следы демонического присутствия, совсем недавнего. Выяснить, занимался ли Маскриб в ту ночь магией или нет, довольно затруднительно по вполне понятным причинам, но я склонен утверждать, что да. Но это моё личное мнение.

— Вы что-нибудь брали из его комнаты?

— Ах да. Чуть не забыл, — волшебник поднялся. — Подождите меня, пожалуйста.

В отсутствие хозяина Эдрик внимательно осмотрел комнату. Не обыскал (хотя ему очень хотелось это сделать), а именно осмотрел — глазами. Перелистал пару книг. Поэзия Алмазных Княжеств. Астрономический справочник. Какое-то произведение на непонятном языке. Эдрик услышал звук открывающейся двери и положил чужую вещь на место.

Волшебник принёс два предмета: чёрный нож с вычурной рукояткой, украшенной завитками цветочных узоров и полупрозрачный чёрный шарик с фигуркой феникса, выгравированной на его поверхности.

— Единственные два предмета, в которых мне удалось обнаружить хоть какую-то магию… Нож ничего особенного из себя не представляет. Вероятнее всего, он использовался в ритуальных целях и несёт на себе лишь остаточную, отражённую магию. Обсидиановый шарик — полноценный артефакт, но мне так и не удалось разобраться в том, что он из себя представляет. Фигурка феникса заставила меня предположить, что он мог принадлежать вашему работодателю…

Эдрик кивнул и достал из кошелька точно такой же шарик.

— Тайный знак?.. — полушёпотом спросил Аронгобан.

— Средство связи.

— Ваш хозяин слышит, о чём мы говорим?..

— Он мне не хозяин, — отрезал Эдрик. — Нет, не слышит. Для установления связи необходимо время.

— А воспользоваться им…

— …может лишь тот, кому Фремберг его дал. Давайте вернёмся к делу. Вы сказали: в комнате были следы демонического присутствия. Поподробнее, пожалуйста, об этом.

— У меня есть… специальный амулет, способный… ммм… обнаруживать такие вещи. Даже если демона поблизости уже нет, амулет может уловить его эфирный след. Со временем, конечно, след исчезает… но не сразу.

— А по какому принципу работает этот амулет?

— Вы разбираетесь в Искусстве?

— Немного.

— Тогда я могу вам показать…

— Не надо. Лучше объясните.

— Ну… — Аронгобан задумался. — Вероятно, вы знаете, что каждая из человеческих душ по-своему взаимодействует с окружающей средой. Поглощает одно, выделяет другое. Состав воздуха, которым дышит ваше тело, меняется, проходя через вас. Точно таким же образом дело обстоит с жизненной сущностью. Шэ дышит энергией, но её состав на вдохе и выдохе различён. Люди и демоны по-разному оперируют энергией и оттого по-разному насыщают её, пропуская через себя. Зная это, можно обнаружить присутствие демона. По запаху, так сказать.

— И в комнате Маскриба он был?

— Верно. Слабенький совсем запах, но ещё различимый.

— А сколько времени должно пройти, чтобы ваш амулет перестал чувствовать этот запах?

— Увы, не могу точно ответить на ваш вопрос. Всё зависит от того, насколько сильна жизненная сущность демона. Обычно — через два-три часа амулет перестаёт что-либо чувствовать, но тут…

— Когда вы прибыли в гостиницу?

— В середине дня… ну, может быть, чуть раньше.

— Хмм… Если Маскриб вызвал какую-то тварь в середине ночи… — Эдрик замолчал.

— Именно, — кивнул Аронгобан. — Это было что-то очень, очень могущественное.

— И никаких беспорядков, которые можно было бы связать с этим происшествием?..

— Нет, ничего.

— Странный демон. Огромной силы, но ограничился убийством вызывающего. И никого больше не тронул. И таинственно исчез сразу после вызова.

— Ну… — Аронгобан задумался. — Возможно, ему было сложно длительное время пребывать на поверхности земли. У демонов, из-за нестабильности их плотского естества, такое часто бывает. Он мог разорвать Маскриба, а затем провалился обратно — туда, откуда его вызвали.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»