Князь лжи Смирнов Андрей
— Да, возможно. Я учту эту версию. К сожалению только, она не объясняет других фактов.
— Каких же?
— Вы знаете о том, что на капрала, занимавшегося расследованием, было оказано магическое воздействие? Безаппеляционный приказ, который и до сих пор в силе?
Аронгобан кивнул.
— Знаете? — Эдрик приподнял бровь. — Так значит, это вы сделали ему внушение?
— Нет. Что вы! — Городской волшебник махнул руками, как бы отгоняя подальше от себя повисшее в воздухе нелепое подозрение. — Зачем мне это?..
— Если не вы, то кто?
— Вероятнее всего, Ёнко Нарвериш. Он был в гостинице незадолго до моего прихода. Если вам известно, что сознание капрала было обработано, вероятно, вы знаете и содержание приказа. Ёнко заставил стражника отпустить его, не допрашивая.
— Вы не пытались выследить Нарвериша?
— Признаться, нет.
— Почему?
— Это человек Фремберга Либергхама, бессмертного Пепельного Мага, Хозяина Обсидиановой Башни. Я совсем не исключал того, что убить Маскриба мог и он. Мало ли по каким причинам. Или послать демона. А Нарвериш должен был проверить утром, сумел ли демон справиться со своей работой.
— Маловероятно, — сказал Эдрик.
— Да, — кивнул Аронгобан. — Ваше прибытие лишний раз подтверждает, что эта версия — между прочим, весьма правдоподобная — неверна. Если за смертью Маскриба стоял Фремберг, зачем ему расследование?.. Вот только два месяца назад я этого не знал. И поэтому не стал прилагать больших усилий к тому, чтобы обнаружить Нарвериша. Конечно, как городской чародей, я обязан следить за порядком в Рендексе, но я ещё не настолько выжил из ума, чтобы переходить дорогу бессмертному.
— Значит, до моего появления вы были убеждены в том, что Фремберг сам же и организовал убийство…
— Нет, вы меня не поняли. Я ни в чём не был уверен. Но я не мог не учитывать и такую возможность. Я отправил письмо Фрембергу, где подробно излагал все обстоятельства дела. Через две недели — очевидно, сразу после получения письма — он навестил меня. Появился прямо в доме, миновав все защитные чары, которыми окружено моё скромное жилище… Он был встревожен и разозлён. Ничего нового я сообщить ему не мог. Он же сказал, что обязательно разберётся с этим делом, но не сейчас — кажется, он был чем-то занят.
— И больше не появлялся?
— Нет. И не давал о себе знать. До вашего прибытия.
— Ясно. По поводу Ёнко Нарвериша вам больше ничего не удалось выяснить?
— Увы. Когда появился Фремберг, уже поздно было его выслеживать.
— А где он жил?
— За Малой рыночной площадью, в гостинице «Ослиный хвост».
— Ну и названьице… — хмыкнул Эдрик.
— Да нет, вполне себе приличная гостиница. У них над входом когда-то была фигурная вывеска, изображавшая некое фантастическое существо. Потом вывеску сломали, остался только хвост. Непонятно чей, но похож на ослиный. Отсюда и название.
— Вывеску не могли новую повесить?
— Могли. И повесили. Но название уже закрепилось.
— Хм… Ёнко уехал в тот же самый день, когда погиб Маскриб?
— Да. Сразу после того, как побывал в его доме.
Эдрик задумался.
— Есть ещё что-то, что вы хотели бы рассказать мне по этому делу?..
— Пожалуй, нет.
— Мне будет открыт доступ в княжескую библиотеку?
— Конечно, конечно…
Надраенный до зеркального блеска паркет слегка поскрипывал под сапогами Эдрика. Его проводник, молоденький паж, скользил по полу совершенно бесшумно.
Княжеская библиотека впечатлила Эдрика: огромный светлый зал с двумя десятками высоченных стеллажей, заполненных свитками и книгами. Столы, стулья, подставки для пергамента… В углу, нахохлившись, сидел сутулый человек в рясе гешского жреца и кисточкой для письма что-то старательно выводил на листе мягкой бумаги.
— Где он работал? — посмотрев по сторонам, вполголоса спросил Эдрик.
Паж кивнул на столик, диаметрально противоположный тому, что занимал священнослужитель:
— Обычно — вот здесь. Если, конечно, не сидел в книгохранилище.
— Где это?
— Внизу, в подвале… Здесь, наверху, находятся только самые лучшие книги — по большей части те, что были собраны князем Арзеришем и его семьёй. Внизу — те, что достались нам от предыдущего правителя, — паж поджал губы: о «предыдущем правителе» он явно придерживался невысокого мнения.
— Книги-то в чём провинились? — хмыкнул Эдрик.
— Простите?..
— Сменилась власть, но книги зачем в подвал относить?
— Как раз наоборот. При предыдущем, малообразованном князе, предпочитавшем гулянки и кутежи наукам и искусствам вся литература, до того собираемая родом Эс-Телэ в течение трёх столетий, была варварски снесена в подвал, как явление вредное и много места занимающее…
— Да ну? — Эдрик улыбнулся ещё шире. Напыщенная, «учёная» манера, в которой старался говорить юноша, его изрядно позабавила.
— Да-да, именно так. И только с возвращением законной династии свет разума вновь воссиял в этих стенах. К сожалению только, многие книги отсырели и успели испортиться — и потому, хотя библиотеке и было возвращено её законное место, заполнять её приходится постепенно, реставрируя или даже переписывая заново те книги и свитки, что достались нам в наследство от…
— Ладно-ладно, — оборвал Эдрик распевшегося юношу. — Я понял. Покажи теперь, где этот подвал — и можешь быть свободен.
В подвале «литературы» обнаружилось ещё больше, чем наверху: несколько комнат было забито ею под завязку. Здесь же постоянно трудилось несколько переписчиков и переплётчиков, однако, хотя за минувшие годы они и успели обогатить княжескую библиотеку тремя-четырьмя сотнями перелицованных — или переписанных заново — томов, работы при таких темпах им должно было хватить ещё на несколько десятилетий. Переписчики, даже в ущерб собственному зрению, предпочитали работать в подвале ввиду отсутствия здесь какого бы то ни было начальства — в то время как библиотеку в любую минуту мог посетить князь или кто-нибудь из его сановников: пришлось бы вскакивать, кланяться, отчитываться о проделанной работе и прочее в том же духе. Переписчики предпочитали подвальную тишину всей этой суете. К появлению Эдрика отнеслись настороженно и постарались отвязаться от него как можно быстрее; на вопросы относительно Маскриба едва ли не хором ответили, что сей господин знакомств ни с кем не водил, сидел за своим столиком, работал увлечённо, однако с окружающими результатами своих трудов делиться не спешил. Показали комнату, из которой Маскриб в последние месяцы перед смертью брал книги. В указанном помещении — пожалуй, наиболее тёмном и сыром из всех — пахло плесенью, книжной пылью и крысиным помётом. Одного взгляда на груду — нет, целую гору — кое-как связанных книжных стопок, присыпанных сверху пергаментными свитками — Эдрику хватило для того, чтобы вновь ощутить страстное нежелание заниматься делом, которым нагрузил его Пепельный Маг. Эдрик слишком ценил своё время, чтобы тратить его на унылую, однообразную, кропотливую и совершенно неинтересную ему работу.
Поэтому он в тот день — четвёртый от пребывания в городе и первый, когда ему был открыт доступ во дворец — ничего не стал делать, вернулся в гостиницу, поужинал, поднялся к себе и, расположившись на кровати, вынул из кошелька два одинаковых обсидиановых шарика. Один, полученный от Аронгобана, некогда принадлежал Маскрибу. «Интересно… — подумал Эдрик, неторопливо перекатывая шарики в ладони. — Почему Аронгобан не отдал его Фрембергу при личной встрече?.. Должно быть, так перепугался, обнаружив бессмертного в своём доме, что обо всём позабыл…»
Второй шар Фремберг вручил Мардельту собственноручно. Эта вещица являлась своеобразной волшебной нитью, с помощью которой можно было мгновенно установить связь с хозяином Обсидиановой Башни. Фремберг сказал, что на шар наложено заклятье, которое начнёт работать само, без каких-либо усилий со стороны агента; нужна лишь определённая последовательность действий для того, чтобы запустить волшебный механизм. Эдрик поудобнее устроился на кровати, сосредоточился на шаре, слегка расфокусировав взгляд — так, как будто бы смотрел не на него, а за него. Изгнал из головы все мысли, оставив только одну, которую стал бубнить, как ритуальную молитву: «Фремберг, я хочу с тобой поговорить. Фремберг, надо пообщаться. Фремберг…» — не останавливаясь, до тех пор, пока комната не расплылась и не возникло ощущения движения. Шарик, зажатый в руке, стал трубой, в которую сознание Эдрика влетело на бешеной скорости и понеслось… серо-стальной вспышкой над пустыней, синим блеском над распахнутыми ртами подземелий, туманной струёй между лучами твёрдого света… Возникшая впереди прямая, как стрела, башня из чёрного обсидиана захватила его, приняла в себя и выбросила в месте, которое не могло существовать в реальном мире. Место было похоже на переливающуюся зеленоватую сферу, границы которой растворялись в бесконечности. Это была целая вселенная — но пустая, однообразная; и центром её являлся Эдрик. Потянулись минуты… Ничего не происходило. Эдрик — вернее, его призрачный двойник — не мог двинуться с места: здесь некуда было идти. Всё это слишком напоминало колдовскую ловушку. Усилием воли он попытался вырваться, вернуться обратно в своё тело — и ощутил только, что центр этого карманного мира смещается вместе с ним. Всё осталось как было. Злость от чувства собственной беспомощности едва не затопила его разум, но стоило эмоциям достичь определённой черты, как сработал психический механизм, выработанный за годы обучения в Школе. Рассудок вновь стал ясным, ярость сменилась спокойствием, граничащим с отчуждённостью. Его внутренний мир словно заледенел; в этом состоянии он не переживал и не о чем не беспокоился, он мог прождать вечность… а мог, смеясь, плюнуть в лицо собственной смерти. Не было ни страха, ни надежд, ни сомнений. Не было и времени.
Потом… что-то стало меняться. Однообразная сферическая вселенная будто чуть-чуть расширилась; её центр уже не соответствовал Эдрику, а сместился вперёд на несколько шагов. Эдрик понял, что в воображаемый мир, созданный колдовством хозяина Обсидиановой Башни, вошло ещё чьё-то сознание — именно оно и вызвало смещение баланса. Центр мира помещался теперь как бы между Эдриком и вошедшим; секунду спустя Мардельт ощутил присутствие Фремберга. Контакт был столь ясным, что сознание услужливо подсунуло и зрительный образ: вон он, в тёмной мантии, висит в зеленоватой пустоте совсем рядом. Эдрик понимал, что то, что он видит — иллюзия, вдобавок — вызванная его же собственным разумом, но не стал изгонять этот образ. «Видя» собеседника, было куда удобнее и привычнее общаться с ним.
— Привет, — сказал Эдрик. И ощутил волну раздражения, накатившую со стороны Пепельного Мага — последнему явно не нравилась фамильярность наёмника.
С трудом удержавшись от искушения позлить могущественного, самодовольного бессмертного разговором о погоде или качестве пива, Эдрик вкратце рассказал всё, что уже успел разузнать.
— Забрал амулет у Аронгобана?.. Хорошо. У самого руки никак не доходили это сделать.
— У меня такое чувство, — задумчиво произнёс Эдрик, — что ты не только об этом позабыл. Половина… а может, и всё, что я тут разузнал — тебе ведь и так известно, верно? Спрашивается: какого чёрта…
— Нет-нет, твой рассказ очень интересен, — поспешно заверил Эдрика Пепельный Маг. — Новые подробности.
— И что они меняют в общей картине?
— Хочу напомнить, что твоей главной задачей было не расследование, а поиск книги…
— Вот-вот. «Поиск книги». Будет проще, если ты сразу скажешь, как она называется и где лежит. Это сэкономит нам время.
— Увы, — Фремберг покачал головой. — Если бы я знал — не стал бы тебя посылать. Оригинал, вероятно, до сих пор пребывает в княжеских архивах. Ищи.
— А название? Автор? Хотя бы тематика?
— Понятия не имею. Мы это уже обсуждали. Вероятнее всего, книга написана на Искажённом… или, по крайней мере, включает в себя достаточно много слов этого языка. Маскриб должен был в первую очередь интересоваться именно такими произведениями.
— Что он вообще говорил о ней?
— Не говорил, а писал. Три месяца назад, отправляя очередную партию, в сопроводительном письме упомянул о книге, которая может меня по-настоящему заинтересовать. И всё, больше ни слова. Затем я узнал о его смерти…
— Из письма Аронгобана?
— Нет, оно пришло позже. Мне сообщил об этом один… одно существо, приставленное к Нарверишу.
— Какое ещё существо? — поинтересовался Эдрик.
— Ты скоро с ним познакомишься. До последнего времени он занимался другими делами, но как раз на днях вернулся в Башню. Я отправлю его к тебе.
— Но…
— Слушай и не перебивай. При Нарверише он выполнял обязанности гонца. Перед тем как исчезнуть, Ёнко послал его ко мне с совершенно идиотским поручением. А когда гонец вернулся, его уже не было.
— Может, ты всё-таки скажешь, что это за существо? — хмуро спросил Эдрик.
— Тайвэ. Особый вид песчаных демонов-ищеек.
— А что за поручение?
— Якобы очень важное и срочное письмо, содержания которого тайвэ, естественно, не мог знать. На деле — чистый лист. Я решил было, что это либо дурацкая шутка, либо Нарвериш, по рассеянности, перепутал бумаги. Тайвэ опять прибыл в Рендекс, не обнаружил Нарвериша и занялся его поисками. Ничего не найдя, он вернулся ко мне. Я опять послал его в Рендекс, на этот раз — к Маскрибу, полагая, что хоть он, возможно, что-то знает о странном поведении Ёнко и его нынешнем местоположении. Тут и выяснилось, что Маскриб — убит. В этом деле есть ещё несколько странных моментов, но о них пусть лучше расскажет демон, когда тебя найдёт.
— А он найдёт?
— Найдёт.
— Ему не надоело метаться между Рендексом и твоей Башней?
— Тайвэ могут перемещаться в Нижние Миры и таким образом сокращать себе путь.
— Хмм… Похоже, ты повесил на них хорошие подчиняющие заклятья.
— Они свободные существа, и я закрываю тему об их способностях и причинах, по которым они мне служат, — отрезал Фремберг. — Ты ещё что-то хотел узнать?
— В общем-то да. Что значит «искал, но не нашёл»? Как искал?
— Я же сказал: это демон-ищейка. Он способен учуять эфирный след любого существа и найти его в любом из доступных ему миров.
Эдрику вспомнились слова Аронгобана о том, что демоны и люди, перерабатывая энергию, наделяют её своим «запахом».
— Как я понимаю, след растворяется уже через несколько часов… — полувопросительно произнёс он.
— Это кто тебе такое сказал?
— Аронгобан.
— Аронгобан — смертный, пользуется амулетами и прочей ерундой, — в голосе Пепельного Мага отчётливо проскользнули снисходительные нотки. — Тайвэ может взять след даже несколько месяцев спустя.
— Почему же не взял?
Насмешливый тон, которым был задан вопрос, Фрембергу явно не понравился.
— Спросишь у него самого, — буркнул он. — Что-нибудь ещё?
— Пожалуй, всё. Будем ждать твою нечисть.
— Займись пока книгой. Да, и вот что…
— Что?
— Если ты найдёшь её… я надеюсь, у тебя хватит ума не пользоваться ею. Если Маскриба сгубило собственное колдовство, а не что-то ещё, то причиной смерти могло стать одно неверно сказанное слово в ходе ритуала. А Маскриб знал Наречье почти как свой родной язык. Он всю жизнь только им и занимался.
— Потрясающая забота. — Эдрик сделал удивлённое лицо. — А я-то думал, что всего лишь на тебя работаю.
Фремберг скрипнул зубами:
— Не зли меня.
— Как можно.
— …и прощай.
Образ расплылся, ощущение присутствия покинуло Эдрика. Его сознание устремилось по вытянутому пути, в скором времени сжавшемуся в крошечный обсидиановый шарик, лежащий на ладони. Увидев ладонь и шар, он обвёл взглядом свою комнату в гостинице и понял, что проснулся.
…В это же самое время далеко на западе, в башне из живого обсидиана бессмертный чародей Фремберг Либергхам устало откинулся в кресле. Разговор с Эдриком его утомил.
Глава шестая
Лассур Эридельт, второй сын барона Римбокского, капитан стражи Миррабата встречал гостя в своём новом кабинете. Стоило посмотреть, с какой заботой и любовью Лассур Эридельт устроил здесь всё. Здесь не было избыточной роскоши, но всё — мебель, ковры, обитые тканью панели на стенах, тяжёлые занавески, изящные металлические узоры, защищавшие окна вместо обыкновенных решёток, — решительно всё свидетельствовало о внимании Лассура к самым, казалось бы, незначительным мелочам. Всё так удачно подобрано, так соответствовало друг другу, создавало такую непринуждённую, гармоничную, и лишь самую чуточку роскошную обстановку, что, хоть однажды войдя в кабинет Лассура Эридельта, хотелось больше никогда его не покидать, избрав местом своего обитания одно из больших мягких кресел, а объектом исследования — один из переполненных книжных шкафов. На человека, относящегося к хозяину кабинета с опаской или даже настроенного враждебно, чары комнаты производили расслабляющее, успокаивающее воздействие, заставляя его, даже против воли, общаться в дружеском, непринуждённом тоне, выбалтывая по ходу то, о чём говорить пришелец изначально вовсе не собирался. На самого Лассура, а также на безусловно преданных ему людей, кабинет производил иное действие: здесь работалось лучше и комфортнее, чем где-либо ещё в Витхаллаберском княжестве, совершенное устранение тревог и беспокойств внешнего мира способствовало скорейшему сосредоточению мысли на исследуемом предмете. Толстые стены и тройной ряд оконных стёкол создавали в помещении совершенно изумительную звукоизоляцию.
Но гость, навестивший сегодня капитана стражи, остался, похоже, равнодушен к убранству кабинета. Гость — мужчина высокого роста, одетый богато, как и подобает благородному человеку. Сильное гибкое тело, выдающее умелого воина и танцора. Прямой взгляд, уверенность и непринуждённость. Чтобы завершить образ дворянина, ходящего в фаворитах Витхаллаберского князя, не хватало только одной мелочи — оружия. Да, клинка у него не было. Конечно, отсутствие клинка в ножнах на поясе гостя именно здесь и сейчас могло оказаться странной случайностью, но не похоже было, чтобы он вообще его носил. Гость не казался человеком, ощущающим себя «голым» без оружия — а для дворянина это, как минимум, странно. Впрочем, гость вообще переставал казаться обычным человеком, стоило только заглянуть ему в глаза. В спокойные и немного скучающие жёлтые глаза с вертикальными кошачьими зрачками.
Лассур Эридельт не стал предлагать Гилькару эс-Салькиру (именно так звали гостя) ни пищи, ни вина. Не потому, что капитан стражи считал ниже своего достоинства разделить с ним трапезу. Напротив. Гилькар принадлежал к числу тех немногих, чью дружбу Лассур Эридельт заполучить бы хотел, но по каким-то причинам не мог или ещё не успел это сделать. Однако он достаточно хорошо знал своего гостя, чтобы не оскорблять его предложением отведать жареного мяса. Вино Гилькар, может быть, и выпьет — из вежливости. Так же, как из вежливости вертит в руках полупустой кубок на княжеских пирах. Но вино — не способ установить с ним доверительные отношения. Вино — это то, что он, так уж и быть, готов перетерпеть. И делает это только в силу того, что официально Лассур Эридельт считался (после самого князя) его прямым начальником. Хотя и прекрасно осознаёт всю относительность и условность своей власти…
Но сегодня он позвал Гилькара как раз для того, чтобы этой властью воспользоваться. Использовать занимаемую должность для того, чтобы распорядиться временем и силами этого… этого существа.
Не раздражая оборотня ни суетливостью, ни лишней болтовнёй, Лассур Эридельт протянул ему несколько листов бумаги.
— Читать сейчас? — Гость вопросительно посмотрел на Лассура.
— Хотя бы просмотри.
Гилькар пробежал взглядом записи. Лассур исподтишка наблюдал за его лицом. Никаких изменений. Спустя минуту гость оторвался от чтения. Всё так же — сочетая внимание и равнодушие — взглянул на хозяина кабинета.
— По этому делу есть ещё кое-какие сведения, — Лассур дотронулся до кожаного тубуса, полученного несколько дней тому назад. Но открывать его не стал. — Прислали недавно из Алмазных Княжеств.
— Когда он уже прошёл? — уточнил гость.
Лассур кивнул.
— Да. Но они бы и не успели раньше. Послание шло за ним по пятам. А он не медлил.
— Установили, кто это? — лениво спросил Гилькар.
Лассур опять кивнул.
— Колдун. Достаточно известный на юге, особенно в связи с прошлой войной. Ну, с этой… с кочевниками.
— Да, я слышал.
— Северянин по происхождению… он, похоже, довольно долго жил в Княжествах. При отражении нашествия даже стал у них там кем-то вроде местного героя, — хмыкнул Лассур. Нынешние «подвиги» этого «героя» ничего, кроме омерзения, у него не вызывали. — Но сразу после войны пропал на несколько лет. И теперь вот объявился.
— И что произошло?
— Судя по всему, он спятил. О подробностях мои… ммм… коллеги не сообщают, вероятно, они им самим неизвестны, но суть в том, что теперь этот господин либо сошёл с ума, либо стал одержимым, либо то и другое сразу. Он оставил за собой длинный кровавый след ещё в княжествах и на Азеритских равнинах. Его пытались достать. Ничем хорошим для преследователей это не закончилось. Когда неуспех погони стал очевидным, они состряпали это письмишко, — Лассур похлопал по тубусу. — Умывают руки и извещают нас, какой «подарок» прибыл к нам с юга.
Гилькар негромко вздохнул. Он уже понял, зачем его пригласили.
— И у нас он, значит, продолжил свои безобразия?
— Именно. — Лассур показал глазами на бумажные листы в руках оборотня. — Прежде других поступило сообщение о шлюхе, которую он… — Лассур помедлил, размышляя, какое слово лучше подобрать для описания того, что было проделано с уличной танцовщицей, — …которую он выпил сразу после того, как объявился у нас. Потом стали поступать сообщения о других случаях. Кое-что произошло ещё на перевале… и новые жертвы, когда он уже ушёл из города. А потом пришло письмо от южан.
— Что-нибудь пытались предпринять? — спросил оборотень, возвращая бумаги на стол с таким видом, как будто бы ни ответ на вопрос, ни содержание текста его нисколько не волновали.
— Пытались. — Лассур болезненно поморщился. Это была самая неприятная — для него — часть разговора. — Выследить его, взять живым, а лучше — прибить на месте… ещё до того, как узнали обо всём этом, — он снова похлопал по тубусу. Помедлив, процедил: — Потеряли семь человек.
— Как?
— Двоих он убил каким-то заклятьем… когда их обнаружили, они раздулись чуть ли не в два раза и почернели… Как будто бы их накачали… влили в них пару вёдер какой-то отравы… ещё четверых — в разных местах — убил без помощи магии, оружием. Он по-прежнему очень хороший воин, сумасшествие в этом смысле ему никак не повредило… Ещё одного он выпил. Как и ту девицу в городе. Как двоих крестьян сразу за ним. Как жену и мужа, которым «повезло» остановиться с ним в одном трактире. Как…
— Пустынное колдовство, — задумчиво произнёс Гилькар.
— Что?..
— Яд. Змеиная магия. Такой пользуются в пустыне… Он точно человек? Не скайфер?
— По крайней мере, выглядит как человек… Но если он правда из пустыни… это всё усложняет.
— Почему? — Гилькар пожал плечами. — Всё равно, откуда он.
— Ты не понимаешь… Он пришёл с юга, пересёк горы. Миновав наш город, какое-то время двигался дальше на север, но потом, похоже, повернул… Невозможно сказать со всей уверенностью — мы всё-таки заставили побегать его по лесам, покружить там — но всё же, кажется, общее направление, куда он движется, очевидно. Он идёт на запад. Если он из пустыни, значит, туда и хочет вернуться.
— Возможно. — Гилькар зевнул. Спросил: — Мне нужно догнать его?
— Да. — Лассур протянул ему свиток — на этот раз не мягкой, легко портящейся бумаги, а более надёжного и дорогого пергамента. — Здесь все твои полномочия и прочее. Подписи — моя, князя и королевского судьи — уже стоят. Найди этого ублюдка и убей на месте. Никакого суда, предъявления обвинений, приговора и прочего. Всё уже сделано заочно.
Гилькар кивнул и взял свиток. Некромантов и демонологов редко брали живыми. Никто не ставил себе цели судить их по закону, выполняя все процессуальные требования. Колдуны, и особенно одержимые, были слишком опасны для того, чтобы обращаться с ними, как с обычными заключёнными. В Хальстальфаре для них была организована специальная тюрьма, гасящая магию. В прочих странах, как правило, преступников-чародеев предпочитали убивать быстро, внезапно и без всякого суда — этот способ позволял вообще хоть как-то совладать с ними.
На роль убийц колдунов другие колдуны подходили плохо. Городские волшебники, как правило, были слишком тяжелы на подъём, слишком привязаны к своим обиталищам.
Наилучшими кандидатами на роль убийц считались оборотни. Они плохо поддавались магии, а для обычного оружия были почти совсем неуязвимы. Они в несколько раз превосходили в скорости и силе даже самых лучших бойцов из рода людей. У оборотней была своя, родовая магия: в отличие от распространённой среди людей «классической» и стихиальной, она не могла принести им больших выгод, но вот зато, при должном уровне развития, могла служить весьма и весьма эффективным орудием убийства.
Поигрывая свитком, Гилькар спросил:
— Это всё?
— Всё.
Гилькар эс-Салькир, истинный оборотень из Древа Кошки, поднялся и вышел из комнаты. Предстояла охота на колдуна, и, предвкушая её, Гилькар ощущал в себе смутное томление, схожее с тем, что испытывают все кошки при мысли о птицах.
Глава седьмая
Эдрик спустился в книгохранилище поздним утром. Там всё было без изменений. Сновали по коридорам слуги, прилежно трудились в полутёмных залах переписчики и книгочеи. В середине дня принесли обед. Эдрик, захвативший с собой хлеб и мясо, решил, что тарелка горячего, да ещё и поданная прямо к рабочему месту, ему совсем не помешает. На этот раз, конечно, его никто не собирался кормить: князь обеспечивал пропитанием своих работников, а отнюдь не всех подряд, кто так или иначе оказался допущен к книгам. Слуги, сообщившие всё это Эдрику, намекнули также, что за отдельную — не такую уж большую — плату без проблем могут договориться с поварами о дополнительной порции для него лично. Сим предложением Мардельт и воспользовался.
Вечером вернулся в гостиницу, поужинал и лёг спать. С утра — опять во дворец…
Он сравнивал сохранившиеся остатки текстов с теми, что находились в подвале, в той его части, где работал Маскриб. Эдрик осознавал, что искать можно очень долго, поскольку не были известны ни наименования работ, ни имена авторов, ни то, чем они начинались и заканчивались. Безнадёжно испорченные, заляпанные кровью и мясным крошевом переплёты трактирщик вырвал и уничтожил, связки листов — распотрошил так, что теперь уже невозможно было понять, что и за чем следует. Многие страницы отсутствовали, оставшиеся — перемазаны кровью и золой до такой степени, что подчас уже невозможно разобрать, что было на них написано. Эдрик, ни по профессии, ни по внутренней предрасположенности книгочеем не являвшийся — ни грамма удовольствия от изучения мозаики букв и мятых бумаг не получал. Не известно даже, сохранилось ли вообще хоть что-то от книги, которой пользовался Маскриб перед смертью: ведь если именно её Маскриб употреблял для «вызова демона» то она, находясь ближе остальных к месту, где старикан «лопнул», вероятно, была разорвана на мелкие клочки и выкинута в таком виде вместе прочим мусором из комнаты Рапхабельта.
Просмотр тех страниц, которые всё-таки сохранились, ничего не дал. Там не обнаружилось ничего такого, из-за чего стоило бы специально оповещать Фремберга. Конечно, Рапхабельт мог ошибиться и придать огромное значение какому-нибудь совершенно несущественному тексту (например, принять мистические стихи со вставками из Искажённого Наречья за какие-то особые, необычные заклятья), однако в таком случае оставалось непонятным, почему книгочей так странно погиб. Кроме того, в своём деле, по словам Фремберга, он был профессионалом, и это значило, что «мистические стихи» и прочие заигрывания с Искажённым Наречьем, которым так любили предаваться излишне образованные обеспеченные горожане, вряд ли бы его обманули. По всему выходило, что искомая книга и в самом деле должна содержать в себе что-то особенное, выдающееся; кроме того, очень и очень вероятно, что в книге описана процедура вызова демона.
Прошла неделя. Кипа просмотренных книг росла, но ни конца, ни края работы не было видно. Манускрипты на Искажённом Эдрик просматривал особо тщательно, но среди ошмётков, оставшихся от рукописей Маскриба, имелось несколько текстов и на других языках, малоизвестных или вовсе забытых. Руны вились причудливой вязью, то, что могло показаться набором палочек или цепью завитков, являлось на самом деле какими-то словами, некогда значившими для авторов этих строк очень многое. Может быть, это были стихи, а может быть — история, как всегда, кровавая и безжалостная, может быть, чьё-то жизнеописание, а может — выдуманный рассказ или очередная притча из жизни богов, людей или бессмертных.
Временами, устав от подвальной сырости и темноты, Эдрик забирал стопку «особо подозрительных» книг на Искажённом и поднимался наверх, в библиотеку. Здесь было светло и чисто, и работалось куда легче, чем внизу. Временами в библиотеку заглядывали разные важные, богато одетые персоны. Эдрик не обращал на них никакого внимания, а они — на него. Не исключено, что среди посетителей был и сам князь Арзериш, но Эдрик, не зная его в лицо, не предпринимал попыток это выяснить. Во всяком случае, никто ни разу не потребовал от него немедленного оказания почестей правителю Рендекса, и Эдрик, отнюдь не горевший желанием их оказывать, был этим вполне доволен.
Жреца, замеченного во время первого посещения библиотеки, Эдрик здесь больше не видел. Да и вообще, присутствие в городе Гешского священства как-то особенно не ощущалось. Рендекс входил в состав Речного Королевства — страны, издревле признававшей религиозный авторитет Геша — но, похоже, конкретно в этой, самой западной области Королевства, Гешских жрецов не рассматривали как необходимейшую подпорку государственной власти. Они существовали, и их, конечно, никто не осмеливался преследовать, но никакими особенными благами жрецы в Рендексе наделены не были.
К концу недели Эдрик, неожиданно для себя, обзавёлся новым знакомством. Да и не с кем-нибудь, а с симпатичной девушкой.
Произошло это в один из тех часов, когда он работал в библиотеке. Оградившись от внешнего мира стопками книг, как неприступными стенами, и свитками, как валом вокруг них, Эдрик изучал произведение, написанное около восьми столетий тому назад, на одном из диалектов Искажённого. Диалекта Эдрик не знал, и потому продирался через текст с большим трудом. Язык колдунов весьма непрост; даже самая древняя, «ортодоксальная» его форма содержит в себе тысячу двадцать четыре знака. Каждый знак — иероглиф и буква одновременно: он имеет как смысловое значение, так и особое звучание. Запись на Искажённом больше похожа на сложную формулу, чем собственно на текст; воплощая эту формулу в жесте и слове колдун тем самым произносит заклятье, способное воздействовать как на умы других людей, так и на косную материю. Слово, как совершеннейший образ порядка, соединение внешней формы и внутреннего смысла, творит и разрушает мир. По крайней мере, так полагают колдуны, практикующие «классическую» магию.
Диалекты Искажённого добавляют к «ортодоксальной» версии ещё несколько тысяч редких или производных знаков, и миллионы комбинаций, которые в «классике» либо недопустимы, либо имеют совершенно иную интерпретацию. Все диалекты, вероятно, не знает никто, кроме Гайгевайса, Бога Мудрости; ведь каждый из них — плод многолетних трудов того или иного великого волшебника или целой заклинательной школы, с собственными традициями и определённым, отличным от других, вектором исследований. Появление диалектов — результат безуспешных попыток сделать Искажённое Наречье тем, чем оно не было и никогда не сможет стать — языком Истинным, универсальным, языком самого бытия, а не только проявленного, феноменального мира.
Конкретно этого диалекта Эдрик не знал, но всякая вариация Искажённого Наречья имеет в основе «ортодоксальную» версию, надстраивая над ней свою собственную знаково-смысловую конструкцию. Поэтому основной рисунок волшбы отследить было возможно — по крайней мере, теоретически.
Он услышал, как кто-то отодвигает кресло, чтобы занять место напротив. Поднял глаза и увидел молодую кареглазую девушку, с любопытством рассматривавшую его самого, а также — загромоздившие стол оборонительные рубежи из книг. Одета девушка была неброско, но со вкусом. Цвета тканей, фактура и вид подобраны умело и точно, однако никаких особенных украшений нет и драгоценностей — тоже.
«Камеристка какой-нибудь знатной дамы, — подумал Эдрик. — Или дочка небогатого дворянина. А вероятнее всего — и то, и другое сразу».
Девушка улыбнулась. Зубы у неё были ровные, белые, будто жемчуг.
— Здравствуйте, — сказала она. Эдрик кивнул. У него не было настроения изображать галантную суету. «Что ей от меня нужно?» — подумал он.
— Я уже не первый день вижу вас в библиотеке, — сказала девица. — Кто вы?
— Эдрик Мардельт. А вас как зовут?
— Вельнис.
— Просто Вельнис?
— Просто Вельнис. Вас это удивляет? Значит, вы нездешний. У нас не дают женщинам вторых имён до тех пор, пока они не выйдут замуж. А вы откуда? Из Хальстальфара?
Эдрик понимал, почему она так решила: высокий рост, прямые русые волосы и голубые глаза считались типичными для представителей этой страны. Правда, в последние века всё так перемешалось…
— Нет, — произнёс он. — Я ильсильварец.
— Вот как? Никогда бы не подумала.
Он равнодушно пожал плечами. Он не испытывал ни малейшего желания рассказывать о том, что собственная мать отказалась от него сразу после рождения. И вероятнее всего — потому, что зачат он был в результате насилия, совершённого над ней каким-нибудь хальстальфарским солдатом. Во всяком случае, знаменитый поход Изгнанных Орденов на Ильсильвар случился приблизительно за год до даты его предположительного рождения. Добавим русые волосы и голубые глаза против тёмных (или даже чёрных) глаз и волос, свойственных ильсильварцам, — и получим очень, очень правдоподобную версию событий, предшествовавших появлению на свет Эдрика Мардельта.
— Что ты читаешь? — спросила Вельнис. Навязчивое знакомство, переход на «ты» после нескольких фраз при других обстоятельствах заставили бы Эдрика предположить, что девица совсем не против где-нибудь в укромном местечке поупражняться с ним в любовной игре. Он знал, что нравится женщинам, и никогда не стеснялся пользоваться этим. Но сейчас… тут было что-то другое. Он не умел видеть души людей так же ясно, как Фремберг, но и того, что он чувствовал, хватало, чтобы понять: она не испытывает к нему влечения. Не было ни игры, ни кокетства. Чистый интерес, не замутнённый ничем посторонним. Как у ребёнка.
Он показал ей книгу.
— А-аа… — потянула Вельнис. — Абрут Ласкабри… никудышный некромант и ещё худший философ.
Он не удивился — хотя и мог бы. Камеристке не полагается знать таких вещей. Камеристке вообще не полагается знать Искажённое Наречье. Однако она знала и кто такой Абрут Ласкабри, и на каком языке написано на обложке его имя. И это могло свидетельствовать только о том, что…
— Ты колдунья? — спросил Эдрик, хотя и так был уверен, что нет.
Вельнис улыбнулась.
— Нет.
Он кивнул.
— Значит, ты сингайл.
Она уже не улыбалась — смеялась.
— Ну… немножко.
Сингайл — поэт-мистик. Развлечение, распространённое в среде томящейся от безделья знати. Искажённое Наречье предназначалось для записи колдовских формул, и даже для общения оно не годилось… сингайлы же использовали его для поэзии. Со «стихами» сингайлов Эдрик был знаком весьма поверхностно, но подозревал, и не без оснований, что основана эта «поэзия» на полном пренебрежении какими бы то ни было правилами колдовского языка. У всякого заклятья есть свой ритм, в котором оно произносится и творится — но почувствовать его может лишь тот, кто практикует волшбу. Сингайлы, в большинстве своём, практикой либо не занимались вовсе, либо знали о ней крайне мало. Для них был важен не ритм, а рифма, важна не внутренняя связность, а внешняя соразмерность. Никто не мог объяснить, зачем они пишут стихи на Искажённом. Наверное, прежде всего потому, что это было дьявольски сложно. Во-вторых, потому, что в самом языке колдунов заключена какая-то тайна. Сингайлы тянулись к ней, хотели постигнуть и превзойти… но в результате — только опошляли язык колдунов. Наблюдавшие их собрания рассказывали, как они с важным видом произносят всякую тарабарщину, несут невразумительную чушь, наполняющую сердца непосвящённых мистическим трепетом и заставляющую профессиональных магов в отчаянье хвататься за голову. У сингайлов был свой собственный интеллектуальный мирок, своя элитарная культура, свой язык и свои ценности, не понятные никому за пределами их круга.
…Эдрик не поддержал её веселья.
— Зря, — сказал он. — Идиотское развлечение.
Он думал, она обидится. И ошибся. Не переставая улыбаться, она поставила локоть на стол, положила на ладонь подбородок и с любопытством принялась разглядывать своего нелюбезного собеседника.
Иногда сингайлам, по случайности, в ходе своих литературных экспериментов удавалось составить настоящее заклятье. Последствия бывали самыми непредсказуемыми: от пожара в кабинете, вызванного неуправляемым огненным шаром до внезапного увеличения ушей у горе-поэта в момент прочтения им трогательной сингайловской лирики.
— Почему? — спросила Вельнис. У Эдрика возникло ощущение, что она прекрасно знает ответ и спрашивает лишь для того, чтобы поддержать беседу. А если повезёт — ещё и поспорить с «моралистом».
Поэтому он ограничился коротким замечанием:
— Ты сама знаешь.
— Мы осторожненько, — произнесла она с таким видом, как будто бы оправдывалась. Впрочем — и это было видно по её смеющимся глазам — она и не думала оправдываться.
— Недостаёт острых ощущений? — спросил Эдрик. Предложение прогуляться ночью в портовом районе он не стал озвучивать. Это было бы уже откровенным хамством.
— Ага. Во дворце так скучно. Так… безопасно. — Она наморщила носик с таким видом, как будто бы ей было противно даже произносить слово «безопасность». — Чему ты улыбаешься?
— Своим наблюдениям. Бродяги мечтают о доме, домоседы — о дороге…
— Наверное, человеку естественно стремиться к тому, чего ему недостаёт. О чём мечтаешь ты?
— Ни о чём.
— Совсем? — спросила она самым нейтральным тоном, стараясь не показать разочарования.
— Совсем. — Эдрик улыбнулся. — Я не мечтатель. Я прагматик. Я предпочитаю добиваться цели, а не думать о том, как было бы замечательно, если бы я её достиг.
Вельнис окинула его взглядом — как будто пыталась понять, насколько он соответствует тому, что о себе говорит. О сделанных выводах — в лучшую для Эдрика сторону или в худшую — сообщать не стала. Спросила, кивнув на заваленный стол:
— Что ты здесь ищешь?
— Книгу.
— Какую?
— Пока ещё и сам не знаю.
Читать бесплатно другие книги:
