Тайное венчание Картленд Барбара
— Пусть делает, что ей говорят, или я её уволю! — отрезала принцесса.
— Ты, кажется, хотела спросить у меня совета.
— Верно, — ответила принцесса, — но, как видишь, я все придумала сама! Наверно, один твой вид вызывает у меня вдохновение!
Улыбнувшись, она продолжала:
— А теперь поговорим о чём-нибудь другом. Что интересного в разговоре о слугах? Ты ещё не сказал мне, что я сегодня прекрасно выгляжу!
— Твоя красота не нуждается в подтверждениях, — ответил граф. — Ты и сама знаешь, что всегда выглядишь прекрасно.
Это было чистой правдой, но Полина потребовала:
— Продолжай!
— Что же ты хочешь услышать? — спросил граф. — Что кожа у тебя — словно жемчуг, рассыпанный по Млечному Пути?
Полина рассмеялась.
— Ты, Аксель, умеешь говорить комплименты! Тебя не сравнить с французами, которые повторяют всем женщинам подряд одни и те же казённо-льстивые фразы!
Граф улыбнулся.
— Кажется, тебя возмущают не столько сами своеобразные комплименты, а то, что их повторяют всем женщинам подряд!
— Разумеется! — подтвердила Полина. — Как можно обращать внимание на других женщин, когда есть я?
— Мне кажется, — задумчиво произнёс граф Аксель, — чтобы выглядеть ещё прекраснее, чем сейчас, тебе не хватает неглиже.
Полина с любопытством взглянула на него. Об одежде она могла говорить без конца — и всегда с живейшим интересом.
— Белого неглиже, — продолжал граф, — с розоватой каймой — под цвет твоей кожи, — и украшенного серебристым шитьём.
Полина села в ванне, и из белой пены показались изящно закруглённые груди.
— Аксель, ты гений! — воскликнула она. — Чудесно-пречудесно! Почему я сама до этого не додумалась?
— Ты не видишь себя со стороны — так, как вижу я, — ответил граф.
— Как только выйду из ванной, немедленно закажу такое! — воскликнула принцесса. — Белое с розовым и с серебряным шитьём! И к нему я, конечно, украшать голову серебристыми лентами!.. Поль, — громко приказала она, и Аксель услышал наверху тяжёлые шаги великана-негра.
— И кому ты поручишь этот заказ? — спросил граф, когда принцесса встала в ванной — прямо под дырой в потолке, откуда должна была литься вода.
— Разумеется, той же девушке, что уже сшила мне одно великолепное неглиже, — ответила принцесса. — Пошли за ней слугу. И немедленно! Она нужна мне как можно скорее!
— Могут возникнуть трудности, — с сомнением заметил граф.
— Трудности? — переспросила принцесса. — Какие?
Говоря это, она поправляла шёлковую купальную шапочку.
— Швея, вчера принёсшая это неглиже, — ответил граф, — едва выйдя из будуара, упала в обморок — очевидно, от недоедания. Мне стало жаль её, и я отправил её домой в своём фаэтоне.
— Ну, теперь-то она уже наверняка оправилась, — равнодушно заметила принцесса.
— Кучер сообщил мне, что, вернувшись домой, девушка узнала, что её мать умерла, — продолжал граф. — Возможно, в подобных обстоятельствах ей придётся прекратить работу и переехать к родственникам в провинцию.
Полина взвизгнула от ярости.
— Pardi! — выругалась она. — Этого не должно случиться! Она мне нужна! Только она, и никто больше! Так шить никто не умеет! Привези её сюда немедленно, и я уговорю её остаться в Париже!
— А если она не согласится? — спросил граф.
— Тогда я похищу её, заточу в подвал — что угодно!
Принцесса топнула ногой, расплескав воду, и добавила:
— Не спорь со мной, Аксель, и пошли за ней слугу! Ты же знаешь, я всегда добиваюсь своего!
Граф медленно поднялся с кресла.
Он хотел сказать что-то ещё — но в этот миг из дыры в потолке с шумом хлынула вода, и граф понял, что принцесса всё равно ничего не услышит.
Лёгкая улыбка промелькнула на губах графа. ОН слетел вниз и велел подать свой фаэтон.
…Вернита вбежала в дом, и на улице осталась лишь Луиза, не сводящая потрясённых глаз с роскошного фаэтона и лошадей.
— Что случилось? — спросил Аксель.
— Мадам Бернье умерла, — ответила девушка. — Лама пошла наверх, чтобы угостить её чашкой кофе, и вдруг видит — она уже лежит мёртвая.
— Какая трагедия! — пробормотал граф тихо, как будто про себя. — Что я могу для неё сделать?
Он отдал кучеру поводья и пошёл к дверям.
— На каком этаже живёт мадемуазель? — спросил он Луизу, которая следовала за ним по пятам.
— На самом верху, месье. Четыре этажа вверх по лестнице!
— Как-нибудь поднимусь, — пробормотал Аксель. Он поднялся наверх по узкой лестнице. До третьего этажа лестница была покрыта выцветшим ковром; дальше ковёр кончался, и начинались голые доски.
Чердачная дверь была распахнута; граф увидел Верниту, припавшую к неподвижному телу матери.
У окна сморкалась в носовой платочек мадам Данжу.
Граф вгляделся в измождённое лицо умершей женщины, хранящее следы былой красоты. Глаза мадам Бернье были закрыты; казалось, она уснула тихим, счастливым сном.
Вернита стояла перед матерью на коленях и, словно ребёнок, тихо, беспомощно всхлипывала.
Не желая её тревожить, граф поманил из комнаты мадам Данжу: та вышла, прикрыв за собой дверь.
— Могу ли я чем-нибудь помочь? — тихо спросил Аксель.
— Ах, месье, такое горе! Бедная женщина! Она просто истаяла от голода! — проговорила мадам Данжу. По щекам её текли слезы.
— Они очень бедны? — спросил граф, вспоминая неприкрытую нищету чердачной комнаты.
— Tres pauvres, monsieur[3], — ответила мадам Данжу. — Мы с мужем помогали им, чем могли — им-то самим часто и на хлеб не хватало!
— Я уверен, что вы были очень добры, — заметил граф. — Но теперь предстоят ещё расходы на похороны!
Мадам Данжу выразительно пожала плечами. Граф достал из кармана несколько золотых монет.
— Заплатите за всё, что нужно, — произнёс он. — Я вернусь завтра и узнаю, не могу ли помочь чем-либо ещё. Не позволяйте мадемуазель Бернье уехать, не повидавшись со мной.
— Да куда она поедет, месье? — горестно воскликнула мадам Данжу. — Бедняжке и ехать-то некуда!
— У неё нет ни друзей, ни родных?
— Я ничего о них не слышала, — ответила мадам Данжу.
— Я приду завтра, — повторил граф и пошёл вниз, оставив мадам Данжу в глубоком изумлении.
Всю обратную дорогу он продолжал размышлять о том, как бы помочь несчастной белошвейке, которая тронула его душу.
Это было вчера: сегодня же граф ехал к Верните с конкретным предложением.
Он не стал, как предложила принцесса, посылать к Верните лакея; вместо этого он отправился на рю дез-Арбр сам.
Граф не беспокоился, что Полина будет по нему скучать: он знал, что после ванны принцесса обыкновенно садится перед зеркалом в спальне и с помощью двух служанок начинает укладывать волосы.
Не в силах остановиться на чём-то конкретном, она меняет четыре или пять причёсок, пока наконец не выберет то, что ей по нраву.
Закончив с волосами, принцесса займётся лицом — это тоже продолжится как минимум час.
Для масок и притираний принцесса использовала миндальную пасту, огуречный рассол и розовое молочко, не говоря уж о восточных средствах для чернения ресниц и бровей.
После этого горничная спрыскивала все тело своей госпожи розовым маслом, принцесса выбирала утреннее дезабилье — и только после этого готова была принимать визитёров.
Граф не сомневался, что успеет доехать до рю дез-Арбр и вернуться обратно, прежде чем Полина пустится в Фиалковый будуар, где обычно ожидали е продавцы со своими товарами.
Затем принцесса перейдёт в свой любимый салон, что рядом с Имперским будуаром.
Графу представилась главная спальня принцессы и её изящная резная кровать под балдахином, с вензелем в виде короны, увенчанной орлом и окружённой двадцатью шестью страусовыми перьями.
Занавеси над кроватью были голубыми, бельё — белым с золотыми розетками.
На обитых голубым шёлком стенах спальни светились тусклым золотом миртовые листья — символ Венеры.
Полина редко спала в этой комнате, но часто использовала её для страстных и романтичных любовных игр, как нельзя более отвечающих её своевольной натуре.
Поистине трагично, думал граф, что принц Камилло, прекрасный человек, всем сердцем обожающий жену, оказался в отличие от большинства итальянцев никуда не годным любовником!
С женой он был ласков и внимателен, беспрекословно выполнял все её самые невероятные прихоти, но глаза его загорались страстью лишь при виде породистой лошади или великолепного экипажа.
Полина не скрывала от друзей, что муж наводит на неё невыносимую скуку.
Лора Жюно, жена генерала Жюно, в двадцать пять лет ставшего губернатором Парижа, под большим секретом рассказывала всем и каждому, что сразу после свадьбы Полина пригласила её с собой в Сен-Клу.
— Но у вас же медовый месяц! — отвечала ей Лора. — Не буду ли я лишней?
— Медовый месяц с этим идиотом? — насмешливо воскликнула Полина. — Да Бог с тобой!
Поглощённый своими размышлениями, граф не заметил, как фаэтон свернул на Бульвар Капуцинов.
Весна пришла в Париж и сияла здесь всеми цветами радуги. По обе стороны мостовой цветочницы расставили свой товар: розы, фиалки, пармские нарциссы и особенно лилии, которыми парижане украшали свои дома на Пасху.
По сравнению с сияющим и праздничным бульваром улочка рю дез-Арбр показалась графу ещё более грязной и убогой, чем вчера.
Мрачные дома, нависающие над узкой улочкой, загораживали солнечный свет. Граф с отвращением смотрел на грязную мостовую.
Он остановил фаэтон у знакомого дома и, толкнув дверь, вошёл.
На лестнице стоял крепкий кухонный запах, заставивший его поморщиться. Никого не было видно. Граф огляделся вокруг и начал подниматься по лестнице.
Он уже достиг третьего этажа, как вдруг столкнулся лицом к лицу с Вернитой.
— Доброе утро, мадемуазель, — поздоровался он, снимая с темноволосой головы шляпу с высокой тульёй.
Вернита присела в реверансе и подняла на графа огромные тревожные глаза.
Она была ещё бледнее, чем вчера, а в глазах девушки застыло такое отчаяние, что в сердце графа вольно зашевелилась жалость.
Сегодня на Верните было не чёрное, а бледно-лиловое платье, напомнившее герцогу о фиалках, продающихся на Бульваре Капуцинов.
Платье выглядело совсем простеньким, но граф, знавший толк в подобных вещах, заметил, что оно сшито хорошим портным из дорогого материала и когда-то, должно быть, стоило немало.
— Мадам Данжу говорила, что вы… что вы хотели прийти, — проговорила Вернита дрожащим голосом.
— Я очень сожалею о смерти вашей матушки, — промолвил граф.
Слезы выступили на глазах Верниты, и она поспешно отвернулась.
— Мама умерла от голода, — тихо и горько ответила она.
— Мне очень жаль, — негромко повторил граф.
— Зимой она очень страдала. Но сейчас, я думаю, она встретилась с папой на небесах и снова стала счастлива.
Эти слова Вернита проговорила тихо, как будто обращаясь к самой себе.
— Вчера, когда я увидел вашу матушку, — мягко заметил граф, — мне подумалось, что она выглядит счастливой, как будто нашла то, что так долго искала.
Вернита удивлённо взглянула на него, и граф объяснил:
— Я пошёл вслед за вами. Девушка, впустившая вас в дом, объяснила, что ваша мать умерла.
— Мадам Данжу рассказала мне, что вы были так добры и взяли на себя расходы по похоронам. Мы похоронили маму сегодня утром. Месье и мадам Данжу не хотели… не хотели долго держать в доме мёртвое тело.
— Понятно, — ответил граф. — Что же вы теперь думаете делать?
Наступило молчание. Граф понял, что Вернита и сама не знает, как ответить на этот вопрос.
— Буду работать, — сказала она наконец.
— Здесь?
— Я надеюсь, мадам Данжу не откажется сохранить комнату за мной, — тихо сказала девушка.
— Без матери вам здесь будет очень одиноко.
— Знаю, — ответила Вернита, — но что же мне остаётся?
— Я могу вам кое-что предложить.
Вернита вскинула глаза, и графу показалось, что за вся напряглась. Сообразив, что девушка могла его неправильно понять, он поспешно добавил:
— Думаю, я смогу найти вам место в особняке Шаро.
Вернита непонимающе смотрела на него, и граф продолжал:
— Принцесса восхищена вашей работой и готова дать вам новые заказы. Думаю, я смогу уладить дело так, что вы станете личной портнихой принцессы и будете жить у неё во дворце.
Вернита не отвечала. Сцепив руки на груди, она уставилась в пол, словно там могла увидеть подсказку: принимать или не принимать предложения графа?
Граф догадался, что такая мысль ей никогда и в голову не приходила: теперь Вернита была взволнована, почти испугана.
Граф молча ждал. В модных панталонах цвета шампанского и облегающем сюртуке с длинными фалдами, с элегантно завязанным под подбородком белоснежным шейным платком он казался удивительно чужим на этой узкой, тёмной и грязной лестнице.
Наконец Вернита, съёжившись, произнесла нерешительно:
— Вы очень добры… но я думаю, мне лучше будет ютиться здесь.
— Вы полагаете, это разумное решение? — спросил граф. — Здесь холодно, мрачно, и не с кем поговорить, кроме той женщины, с которой я разговаривал вчера, и её дочери.
Граф заметил, что при этих словах Вернита сникла.
Она сама понимала, как тяжко будет ей жить в этом унылом месте одной.
Луиза, несомненно, будет ещё с большей настойчивостью звать её на прогулки в поисках приключений.
Вернита знала, что мама, будь она жива, никогда не позволила бы дочери гулять по улицам или, тем более, знакомиться с мужчинами в дешёвых кафе; и Вернита никогда не сделала бы того, чего не одобряла мама. Однако она понимала, что рано или поздно скука и тоска одинокой безрадостной жизни сделают своё дело.
— Поверьте, это для вас лучший выход, — прервал её размышления проникновенный голос графа.
— Зачем вы это делаете, месье? — спросила Вернита. — Почему вы так заботитесь обо мне?
Она старалась говорить гордо и независимо, но голос её дрожал, словно у испуганного ребёнка.
— Вчера мне стало жаль вас, — ответил граф, — и я подумал, что ваши наниматели бессовестно используют ваш труд. Что мне отвратительно во французах — это их мелочная, бездушная жадность!
— Но французы бывают и очень добры, — ответила Вернита, вспомнив о мадам Данжу.
— Возможно, к одинокой молодой девушке некоторые из них будут слишком добры, — сумрачно ответил граф.
Вернита вскинула глаза и тут же отвела взгляд, и Аксель понял, что задел за больное место.
Девушка вспомнила, как несколько раз в магазинах с ней заговаривали мужчины. Они отпускали двусмысленные комплименты, а некоторые даже пытались добиться свидания.
Вернита никогда не рассказывала об ЭТИХ случаях матери. В такие минуты она чувствовала ужас: ведь рядом не было никого, кто смог бы её защитить.
В огромном доме, думала Вернита, у неё по крайней мере появятся товарки-служанки; она будет уже не одна.
Да все лучше, чем прозябать в одиночестве на чердаке, где все напоминает ей о мученической смерти матери!
— Это предложила сама принцесса? — спросила графа.
— Ещё нет, — ответил граф, — но она послала за вами, чтобы немедленно дать вам заказ на ещё одно неглиже.
— Я должна ехать с вами?
— Да, и немедленно! Вы ещё узнаете, что её императорское высочество, когда чего-то хочет, не умеет ждать ни секунды!
Вернита слабо улыбнулась в ответ.
— Не будете ли вы так добры подождать меня внизу? — попросила она. — Я только надену чепчик.
— Поторопитесь, — посоветовал граф.
Он вышел на улицу, сел в фаэтон и принял вожжи у кучера.
Через несколько минут в дверях показалась Вернита.
Сегодняшний её наряд был совсем не похож на вчерашний.
Вместо простенькой чёрной соломенной шляпки, обычной для парижских белошвеек, на голове её был изящный и дорогой, хотя и вышедший из моды, чик.
В этой вещице, украшенной бледно-сиреневыми цветами в тон платью, Вернита, как внезапно осознал граф, выглядела настоящей благородной дамой. Словно угадав его мысли, Вернита заметила:
— У меня не было времени переодеваться. — Помолчав, она добавила, чтобы быть совсем честной: — Вчерашнее платье и шляпку я одолжила у дочери мадам Данжу. Мне неудобно просить её об этом два раза подряд. А это — всё, что у меня есть.
Она не добавила, что платье это принадлежало её матери, любившей сиреневый цвет. У Верниты не было чёрных платьев, и она решила, что лиловый цвет больше всего подходит для траура.
Все стоящее — как, например, меха и драгоценности — Уолтемы давно продали, но старые платья, не имевшие никакой ценности, до сих пор хранились на чердаке в двух сундуках.
Продать их не представлялось возможным; но носить эту одежду Вернита могла.
Впрочем, Вернита уже не надеялась, что когда-нибудь у неё представится возможность вновь надеть вечерний бальный наряд.
Сейчас она понимала, что не похожа на обычную швею, но ничего не могла поделать: других платьев у неё не было.
Если принцесса откажется нанять её на службу из-за неподобающего внешнего вида — что ж, Вернита вернётся к себе на чердак.
— Расскажите мне о себе, — вдруг попросил граф.
Внезапно Верниту охватило острое желание открыться ему — поведать, какая ужасная судьба постигла её семью, когда Наполеон приказал заточить в тюрьму всех английских путешественников, оказавшихся в те злосчастные дни во Франции.
Но нет! Она никому-никому не должна об этом рассказывать!
Пусть граф и не француз — но он дружит со злейшими врагами Англии. Вернита не сомневалась, что он встанет на сторону императора.
— Я уже говорила вам вчера, — ответила Вернита, — что мой отец приехал из Нормандии, и последние два-три года мы прожили в Париже.
— Чем занимался ваш отец?
Вернита отчаянно пыталась быстро выдумать какую-нибудь правдоподобную историю.
— Он интересовался самыми различными вещами, — проговорила она наконец, — но, боюсь, папа я неудачлив в делах из-за того, что предпочитал каюте удовольствия.
«Последнее — почти правда», — сказала она себе.
— И после его смерти вы с матерью остались почти без средств?
Вернита вздохнула.
— Мой отец… он был несчастлив в картах.
«Для Парижа, где играют все от мала до велика, совсем неплохое объяснение», — подумала Вернита.
Богачи в Париже проигрывали целые состояния в карты или на рулетке, а бедняки спускали скудный заработок в разного рода лотереях, и те и другие то верили, что судьба может в один миг сделать счастливцами с помощью пары карт или номера на засаленной бумажке.
— Так он был игроком! — негромко заметил граф.
— Да… боюсь, что да.
Отец рассказывал ей, какие карточные баталии ведутся каждую ночь в Пале-Рояле, где годовые доходы с огромных поместий переходят из рук в руки за зелёными столами.
И сама Вернита на балах и приёмах не раз видела джентльменов, которые почти сразу исчезали из танцевальной залы: блеск золота был для этих людей привлекательней женской красоты.
— Итак, он ничего не оставил вам с матерью, — подытожил Аксель. — И у вас нет ни родственников, ни друзей, у которых вы могли бы жить?
— Живя в Париже, мы… мы потеряли связь с теми, кого знали в Нормандии, — ответила Вернита.
Мысленно она поздравила себя с удачным ответом. Когда же наконец покажется особняк Шаро и граф прекратит свои расспросы?!
— Впрочем, куда бы вы ни поехали, — тихо, как будто про себя, заметил граф, — молодость, красота и одиночество принесут вам немало проблем.
— Надеюсь, что нет, — быстро ответила Вернита.
— Вы прекрасно знаете, что это правда, — настаивал граф. — Я хотел бы помочь вам, но в основном все зависит от вас.
— Да, конечно. Я понимаю.
— Так будьте осторожны, — произнёс граф. — Следите за тем, что говорите и что делаете. И ещё: постарайтесь не выглядеть так обворожительно.
Вернита повернулась к графу и в изумлении уставилась на него. Таких речей она от него никак не ожидала!
— Я говорю серьёзно, — продолжал граф. — Вы находитесь в Париже, где мужчины умеют ценить женскую красоту. Но для вас хвалёная парижская галантность может обернуться бедой.
Теперь Вернита поняла, что граф предостерегает её — но против кого?
Фаэтон свернул на улицу Фобур-Сент-Оноре.
Оставшуюся дорогу граф молчал. Но Вернита почувствовала, что он говорил серьёзно, даже мрачно, и решила, что должна прислушаться к его словам.
Вернита вышла из фаэтона. Вчерашний привратник не узнал её в новом наряде и с поклоном, словно перед настоящей леди, распахнул дверь.
Граф отдал лакею шляпу и перчатки и повёл Верниту в холл. Через открытую дверь Вернита увидела будуар, где вчера принимала её принцесса. Там по обыкновению толпились портные и мостки. Не обращая на них внимания, граф подвёл Верниту к диванчику в дальнем углу холла и усадил.
— Подождите здесь! — приказал он и поднялся наверх по лестнице, оставив Верниту одну.
Вернита робко присела на краешек дивана, сложив руки на коленях.
Четыре лакея с напудренными косичками, в роскошных зелено-золотых ливреях, с любопытством уставились на неё.
Им явно хотелось узнать, кто она такая и зачем пришла, но хорошая выучка не позволяла приставать к посетителям с вопросами.
Граф, как и ожидал, нашёл принцессу ещё в спальне.
Она уже облачалась в новое неглиже, принесённое Вернитой накануне.
Розовый муслин и кружева удивительно шли принцессе. Заметив графа, она повернулась к нему всегдашней обольстительной улыбкой.
— Где ты был, Аксель? — спросила она. — Я хотела поболтать с тобой, пока одевалась.
— Я выполнял твой приказ! — с наигранной обидой воскликнул граф.
Полина радостно вскрикнула.