Амнезия Чехонадская Светлана
– У нее легкий характер, она не любит конфликтовать. Она мне и раньше звонила, но не часто – раза два за год.
– И о чем она хотела посоветоваться?
– Она сказала, что у Марины ухудшение, что она может умереть каждый день. Она назвала это «завихрения в башке», ну там анализы были какие-то сумасшедшие…
– Так.
– А ее Миша пугал, что если Марина умрет, ей ничего не достанется. Для нее это трагедия, она привыкла широко жить. Да и любовник ее привык… Короче, она меня спросила: «Ты как думаешь, он пугал или серьезно мне ничего не оставил?»
– А почему она это спрашивала у вас?
– Она считала, что я его лучше знаю. Видимо, он хорошо обо мне отзывался. Ее впечатлило, что он сам мне позвонил тогда, он вообще-то был гордый, для него это нехарактерный поступок.
– И что вы ей сказали?
– Что не знаю.
– Вы действительно не знали? Или думали, что Королев ей ничего не оставил?
– Я не думал, что там есть какие-то шансы. Впрочем, она сказала: «Ты с ним был в таких плохих отношениях, а он тебе деньги на машину завещал. Может, и мне завещал?», а потом добавила: «Скорее всего, нет. Такая скотина».
– Она была искренняя девушка, – сказал Турчанинов.
– Почему вы говорите: была?
Они оба замолчали, глядя в глаза друг другу.
– Вы от меня ничего не скрываете? – спросил Степан.
– Нет. Почти ничего.
– А что вы вообще ищете?
– В Испании убили первую жену Королева. Кроме того, есть нераскрытое покушение на Марину.
Ему показалось, что Степан не удивился.
– Разве эти дела связаны? – спросил он.
– Не знаю. Я стараюсь выяснить. Кстати, Королев вам что-нибудь рассказывал о покушении на дочь?
– Он сказал только, что покушение было, что ее облили кислотой. Дурацкая история, правда?
Теперь Турчанинов смотрел на него прямо, не скрывая своего внимания.
– Дурацкая? – медленно повторил он. – Не очень удачное слово.
Было видно, что Горбачев смутился. И даже испугался.
– Я неправильно выразился, извините.
Спустя полчаса Турчанинов уже ехал по кольцевой дороге. Дома закончились, дымили трубы ТЭЦ, впереди горели факелы нефтеперерабатывающего завода.
«Что ж, теперь ясно, кто подбросил газету, – бормотал он себе под нос. – Теперь известна почти каждая минута того дня, и есть куча доказательств, что Марину подменили. Но правда при этом так же далека, как и раньше!"Кому мешает нынешняя ситуация?" – спросил адвокат Крючков, и было не известно, что ответить. Но ведь ответ есть: дело не только в спокойствии директоров фонда. Есть еще убитая Елена Королева, есть убитый Сергеев, возможно, есть убитая Марина. Разве безобиден тот монстр, что ходит сейчас под маской амнезии? Три трупа – это минимум. А если этот монстр невменяем?»
Его машина шла в крайнем левом ряду. Как обычно, он был самый забитый. Турчанинов чертыхнулся и начал перестраиваться.
Машины шли ровными потоками на разной скорости. Иногда они менялись местами, и снова по дороге текли ровные полосы бесконечного кругового конвейера.
Неожиданно одна из машин зажгла поворотники.
Начала перестраиваться, чего-то испугалась, чуть-чуть притормозила.
И в ту же секунду, как по мановению злой и могущественной руки, правильность ряда нарушилась, сбилась, кто-то не рассчитал скорости, вот уже завизжали тормоза…
В последнюю секунду он вывернул руль.
Пролетел в образовавшийся промежуток.
Руки покрылись ледяным потом, ноги стали ватными.
Он ожидал страшного скрежета, даже втянул голову в плечи, но машина протиснулась в щель, никого не задев.
Другие автомобили продолжали биться друг о друга, он оторвался от аварии и только после этого перевел дыхание.
В зеркале заднего вида во всех подробностях развернулась миновавшая его чаша. Авария перегородила дорогу, он удалялся от нее, оставляя за собой пустое асфальтовое поле.
«Один дурак – и столько проблем! Еще только задумал перестроиться, а уже авария на пять машин».
И вдруг ему показалось, что в голове забрезжила догадка.
Он нахмурился, глядя перед собой, и теперь почти не видел дороги…
«Только задумал перестроиться, – бормотал он. – А уже столько проблем».
По сердцу снова прошел холодок, но теперь он был другой – приятный.
Как же он обманывал себя все эти годы!
Выходил в парк санатория, шумно вдыхал, говорил: «Счастье-то какое! Дышится-то как!», гордо оглядывал сосны, задирал голову, выискивая дождевые облака…
Это сейчас он был счастлив. Только сейчас – впервые за пять лет.
Он занимался любимым делом.
24
Мир, который открывается лишенному памяти человеку, в общем-то ничем не отличается от того мира, который открывается человеку при рождении.
Как только в ребенке пробуждается сознание, он в подарок получает Вселенную, о которой ему сразу будет многое известно. Почти все в этом знании принимается на веру. То есть ребенок верит, что мир таков, каким его описывают родители, учителя, книги, фильмы – и очень редко впоследствии размышляет, истинны ли эти знания.
Если же возникают какие-то сомнения, то он начинает собственное расследование, ничем, по сути, не отличающееся от того, которое ведет сейчас лишенная памяти Марина.
Когда она задумалась об этом, ей стало намного легче.
Что она знала о мире до потери памяти? Примерно то же, что и сейчас. Она и сейчас помнила, что Земля круглая, а Вселенная бесконечная, но эти факты, по большому счету, были очень условными. Наверное, ей об этом впервые сказали, когда она стала что-то соображать, скорее всего, лет в шесть или в семь (никто не помнит, когда ему это впервые рассказывают, и амнезия здесь ни при чем!); с тех пор она помнила: Земля круглая, Вселенная бесконечная, помнила даже после комы – но что это были за факты?
Очнись она на триста лет раньше, ей бы сказали совсем другие вещи.
Если бы Марина проснулась, скажем, Коперником, то она подвергла бы несомненный факт сомнению, стала докапываться до правды, и ее объявили бы сумасшедшей. Если бы она очнулась Джордано Бруно, ее бы даже сожгли. При этом Земля оставалась бы круглой, а Вселенная бесконечной.
Или нет? Как это возможно: быть бесконечным? Какая глупость, граничащая с амнезией – верить в бесконечность чего бы то ни было! Люди прячут от себя собственное неверие в настоящие размеры Вселенной (а некоторые сомневаются в форме Земли), они делают вид, что не помнят о смерти, а Бог есть. Разве это их собственные открытия? Да они просто очнулись – один Лолой, другой Мариной, третий следователем Турчаниновым – и не желают копаться в подаренных им историях. Вот и все их отличие от нее.
Забытое после комы было отсечено от оставшегося в памяти какой-то зыбкой и неверной линией. То есть это было не так: «Досюда помню, а дальше – нет». Это было совсем по-другому. В основании ее личности лежал огромный пласт несомненных знаний. В этом пласте зияли разнообразные пробелы, определить происхождение которых было невозможно. Она помнила улицы Москвы и географию России, помнила столицы европейских государств, но не знала столицу Гвинеи-Бисау Она помнила Пушкина, Фета, Чайковского, Вагнера, но не помнила, кто написал: «Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Когда она забыла это? До комы или после нее? Ее не очень волновал ответ на этот вопрос. Скорее всего, до. А если даже и после, то какая разница, что за столица у Гвинеи-Бисау? Хорошо бы, чтобы и прочие, такие же ненужные факты забылись за компанию.
Собственно, неприятна была не сама амнезия, а эта невозможность определить, какие вещи она забыла до, а какие после. То есть, что она сможет вспомнить, если выздоровеет, а чего не сможет, поскольку никогда не знала.
Марина теперь по многу часов лежала в кровати с закрытыми глазами. Она думала о том, что внутри нее должны появиться пейзажи, лица – они-то и помогут определить, кто она на самом деле. Но когда они действительно стали появляться, она внезапно поняла, какие похожие вещи должны были видеть дочь и жена Михаила Королева.
Воспоминания, которые начали приходить к ней, не были из разряда забытых – она с ними, видимо, проснулась, просто не тревожила до поры до времени. Например, она видела сосны, мощеную дорожку, искусственную речушку с двумя круглыми мостиками. Шофер уже рассказал, при каких обстоятельствах впервые познакомился с ней, описал и эти мостики. Это был дом в Жуковке, проданный два года назад. Часть суммы пошла на ее лечение, часть – на покупку другого дома, более скромного, на Киевском шоссе.
Итак, это был загородный дом Михаила Королева. В нем жила Марина и жила Лола. Они обе теперь могли вспоминать эти круглые мостики.
Еще она вспоминала какой-то солнечный сад. Что за солнце освещало его? Солнце Украины или солнце Свердловска? И там и там была милая, уютная провинция, а также чьи-то теплые колени в ситцевом сарафане (колени матери? бабушки?).
Даже больничный коридор, даже медицинский институт (его она не помнила и не надеялась, что вспомнит: слишком близко к трагедии он подходил) – даже они могли всплывать и перед глазами падчерицы, и перед глазами мачехи.
С невнятным и тягостным страхом она ожидала увидеть лицо того, кто позвал ее из коридора после пробуждения и назвал «Лёлик». Ей рассказывали, что любовник Лолы – красивый мужчина; очевидно, его лицо должно появиться перед ее глазами как последнее доказательство: оно проступит близко-близко, оно будет прекрасным и любимым… Но потом она поняла, что и это не будет доказательством. Ведь этот мужчина был врачом и в течение пяти лет наклонялся над спящей Мариной, и, если она действительно Марина, то она не умирала эти годы, а копила силы для пробуждения, и значит – могла видеть его лицо сквозь ресницы. И даже могла любить его. Пациенты любят своих врачей, да…
«Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Это, кажется, Ахматова… Ахматова – это высокая, худая, горбоносая и красивая женщина. Разве ты знала ее, Марина? Почему же ты называешь ее высокой, худой, горбоносой и красивой, да еще так безапелляционно называешь?
Именно тогда ей стала приоткрываться и еще одна удивительная особенность памяти – ее навязанный другими характер.
Шофер рассказал Марине о речушке с двумя круглыми мостиками, и сразу же со дна ее памяти всплыла соответствующая картинка. Но что, если это не память, а воображение? Вдруг она просто представила то, что рассказал шофер, подобно тому, как писатель рождает несуществующие миры, а мир настоящий потом в них верит, и Анна Каренина прямо-таки ложится на рельсы и из-под них брызжет настоящая кровь? Да и кто реальнее, если разобраться? Сосед с третьего этажа, этот тихий незаметный жулик, пришедший в мир на какую-то секунду и умерший от инсульта, или Анна Каренина?
Она видела, как на дне памяти колышется ил воспоминаний; ей начинало казаться, что этот ил – теплый, мягкий, осклизлый – намного реальнее всего, что она знала в своей прошлой жизни.
Она видела детскую ножку, болтающую в иле, она даже слышала довольный смех, вслед за которым кто-то сказал: «Там могут быть пиявки!», но совсем не ощутила страха, как не ощутил его, наверное, маленький хозяин ноги.
Она не знала, придумала ли эту ножку, видела ли ее когда-то наяву, но только сейчас эта ножка существовала – не с большим и не с меньшим основанием, чем сама Марина.
Да и была ли Марина собой? Вне зависимости от того, кем она была – была ли она собой?!
Если она когда-то была Мариной, то что в ней осталось от той девочки – после пяти лет, проведенных в коме?
Если она когда-то была Лолой, что в ней осталось от той беззаботной и веселой красотки – после страшного решения, принятого из-за денег и любви?
Если она Марина, в ней даже полностью сменились все клетки. Если же она Лола… То и ее клетки сменятся через пару лет.
Зазвонил телефон. Она неохотно открыла глаза, понаблюдала за мухой на потолке, вздохнула. Телефон был настойчивым, словно звонивший знал, что она колеблется – подходить ли. Опять угрозы? Ей было все равно.
– Да, – тихо сказала она в трубку.
– Марина? – это оказался Турчанинов. – Как ваши дела?
– Благодаря вам прекрасно.
– Обижаетесь? Я не дал ход делу…
– Я так поняла, что вам и не дадут его дать. Извините за корявую фразу… Фонду это не нужно. Да и вам, по большому счету, истина не нужна. Что вам с ней делать? Передавать дело в суд? Вам-то зачем? И потом, вы вряд ли платили налоги с тех денег, которые получили от фонда. Не очень бы хотелось отдавать государству даже малую часть, правда?
Он молчал.
– Что вы молчите?
– Я думаю, – еще немного помолчав, произнес он. – Вот эта фраза про налоги, она кому больше подходит: Лоле или Марине? В принципе, и той и другой. Лоле палец в рот не клади, а Марина могла пойти в отца… Обеим подходит! Удивительно.
– Так вы отдали государству положенное?
– Нет.
– И не отдадите?
– Государство обойдется.
– Вы стали понимать Михаила Королева?
– А я всегда его понимал, – неожиданно сказал он. – Но это ничего не меняет.
– Что вам от меня надо?
– Вы, может, думаете, что я хочу выяснить правду, чтобы разоблачить вас? – По голосу было слышно, что он улыбается. – Нет, Марина. Единственное, что меня мучает – это мысль, что вы притворяетесь. Точнее, мне-то кажется, что это невозможно, но все факты доказывают обратное. Вот я и думаю, неужели я такой неопытный дурак? Вроде, раньше не был.
– Потеряли квалификацию. Кажется, он рассмеялся.
– А какие факты? – повеселев от его смеха, спросила Марина.
– Знакомый вашего отца Степан Горбачев утверждает, что в тот день, когда приехали Иртеньевы, бывший главврач разговаривал через приоткрытую дверь с вашей мачехой. Судя по всему, она была в вашей палате. Но я зашел туда буквально через пару минут…
– Он разговаривал со мной, – перебила Марина. – Он не видел моего лица, я закрывалась от света одеялом.
– А с чего это бывший главврач решил, что мачеха может лежать в Марининой кровати, даже если учесть, что он не видел вашего лица?
– Я не знаю. Он назвал меня Лёликом.
– Многие ее так называли.
– Я вам сразу об этом сказала.
– Нет, Марина, не сказали. Вы просто спросили, может ли пройти в клинику чужой.
– Я тогда вообще не знала своего имени. А что, это доказательство?
– Того, что меня мучает? Нет. Это может быть доказательством лишь того, что вы – Лола.
– А это не одно и то же?
– Конечно, нет… Марина, я повторяю еще раз: я не собираюсь доказывать, что произошла подмена. Но мне, конечно, очень любопытно, потеряли ли вы память.
– Ну, это просто! – сказала она. – Потеряла, можете мне поверить.
Он снова засмеялся.
– Ведь могло быть как, – весело произнес он, – увидев, что состояние Марины критическое, Сергеев и Лола решили произвести подмену. Возможно, глупая идея, но эта глупость на их совести. Во всяком случае, они понимали, что заступников у Марины нет, а фонд заинтересован в том, чтобы все было шито-крыто. На всякий случай они забрали документы, уволили старых сотрудников, чтобы не мешали на первых порах, сделали пластическую операцию. Потом, очевидно, нужно было сделать что-то такое, что сымитировало бы кому. Хотя бы приблизительно. И вот тут, после какой-то медицинской процедуры, может, укола – сейчас уже не определишь, – Лола на самом деле потеряла память! Что вам говорил Сергеев в тот день?
– Что он почти месяц не спит, и что она его о чем-то не предупредила. Я уже не помню.
– Почти месяц? Он говорил это двадцать второго мая. Получается, он переживал с конца апреля.
– Получается. А вам не кажется, что он должен был продолжать попытки связаться со мной?
Турчанинов молчал. «Врет? Не врет?» – думал он. С охранником беседовали, и тот утверждал, что к Марине никто не приезжал. Правда, она его несколько дней не вызывала, куда-то ездила без него. И еще был странный звонок, после которого пришлось вызвать «скорую». Это вполне мог быть Сергеев…
– А кто вам звонил, Марина? – спросил он. – Ну, когда вы потеряли сознание.
– Мне звонили с угрозами.
– С угрозами? Какими?
– Кто-то сказал: «Думаешь, денежки тебя защитят? Я все равно узнаю правду. Я убью тебя».
– Убью? За что?
– Для того чтобы понять это, надо хотя бы узнать, кому звонили.
– Слушайте, – он неуверенно откашлялся, там, на другом конце провода. – На самом деле, я звоню вот по какому поводу. Я не знаю, кто вы, но вы можете быть Мариной. А если это так, то… Я ведь принял предложение вашего отца. И даже получил за работу деньги. Короче, если вам нужна помощь, сразу звоните. На мобильный или на домашний.
Поразительно, сколько сил дали ей эти простые слова! Положив трубку, она улыбалась.
«Если вы Марина, то…»
Да это целых пятьдесят процентов! Очень неплохие шансы! Надо только продолжать двигаться. Нельзя сдаваться, что бы ни случилось.
«Кто бы мог сказать такие слова? – подумала она. – Которая из двух? Она заслуживает уважения, эта дамочка».
25
Лола Максимовна Королева очень гордилась своим именем, придуманным ею в семилетнем возрасте, и даже в Москве не пожелала называться так, как звали ее по паспорту – Лилией. Она видела, что многим москвичам имя «Лола» кажется вычурным, но это ее не задевало.
Ее вообще было трудно задеть чем бы то ни было. Она не стеснялась громко смеяться, не обижалась, когда ее называли «глупой», – она была доброй женщиной. Она, конечно, могла огрызнуться, но только в том случае, если считала, что обидчик перешел все границы.
Лола родилась в маленьком городке Восточной Украины, находящемся на стыке между угольными районами и даже слегка закопченном угольной пылью, но все-таки стоящем в стороне от шахт. Шахтеров в городке не было, с работой было трудно еще до всяких кризисов.
Нравы в городе царили противные. Здесь было принято, например, схватить на танцплощадке понравившуюся девушку и потащить ее в кусты. С ней произошло так же. Тот, кто тащил, сказал: «Будешь рыпаться, зубы выбью!», а зубы у нее были самые красивые в городе, их было жалко. Таким и был ее первый любовный опыт.
«Ты, доча, сама виновата! – сказала ей мать. – Чего ты шляешься по этим танцулькам? Еще, упаси Господь, отец узнает! И хорошо хоть не беременная!»
Обратиться в милицию казалось им глупостью несусветной. Во-первых, в милиции только посмеются, во-вторых, это позору-то сколько!
Третья причина была и вовсе поразительной. Ее обидчик вдруг заявился к ним домой и еще в коридоре начал краснеть, пыхтеть, запинаться. Только по выражению его лица они догадались, что он делает ей предложение.
Оказывается, это был акт любви! Оказывается, «он давно за ней наблюдал, и она самая красивая девчонка».
– Что ж, бывает, – философски заметила мать. – У черномазых вообще девок крадут. А любят потом как, золото покупают, я на курорте видела: обвешанные прямо с ног до головы…
(Лолина мать всю жизнь мечтала иметь много золотых украшений, но было их у нее чуть-чуть: обручальное кольцо, две цепочки и сережки с сапфирами – последние хранились Лоле на свадьбу).
Лола долго смотрела на этого человека, полускрытого сумраком тесного коридора, и вдруг осознала, что ничего не помнит! Была ли боль? Был ли стыд? Или, может, ненависть? Все это ушло из ее памяти навсегда.
Потом она узнала, что такова особенность ее организма. Она забывает все неприятное ровно через неделю, и у нее снова хорошее настроение.
Поняла она и другое: женщина сильна. Конечно, бывают ситуации, когда женщину хватают за волосы и тащат в кусты, ей причиняют боль и даже топчут ногами, но по большому счету мужчина всегда стоит в темном коридоре и что-то лепечет, а женщина стоит напротив и решает.
Если она, конечно, настоящая женщина.
Впрямую она парню не отказала. Лола только сообщила, что у нее серьезные травмы, что надо долго, упорно и дорого лечиться, и уж потом… Это оказалось выгодным делом: он таскал ей фрукты, давал деньги. А когда она на эти деньги приоделась, уже появился другой мужчина.
Ему было сорок пять, он был влиятельный в городе человек. Лола могла бы сильно отомстить своему обидчику, но поскольку она все давно забыла, он избежал наказания. Ну, может, помучился слегка, когда узнал, кто стал Лолиным покровителем, ждал, наверное, удара по башке в темной подворотне, может, уже умер от рака, выросшего на тех его страхах… Лоле было не интересно, как сложилась его дальнейшая судьба.
Мать была от нового покровителя в восторге, а отец, наоборот, сердился. Любовник был его ровесником, да еще и бандитом.
Вот из-за этой невыносимой обстановки, из-за собственной гордости, которую Лоли-на мать считала совершенно дебильной, отец начал ездить в Москву на заработки, а потом и пропал. Они даже обрадовались.
Покровитель был женатым человеком. Лола часто встречала его жену в универмаге: та смотрела искоса и что-то шипела себе под нос, а люди, находившиеся в универмаге в этот момент, замолкали и начинали жадно наблюдать. Это было одно из главных городских развлечений.
Жена была толстая и старая. Ее ножки были похожи на бутылочки, а глазки заплыли жиром. В норковой шубе она выглядела смешно. И особенно смешно было то, что покровитель подарил жене шубу из кусочков, а Лоле – цельную. Универмаг просто писался от восторга, когда они в этих шубах встретились – еще бы, такая комедия! «Ирония судьбы, или новые приключения Шурика», как любили у них говорить.
Ну, а потом этого человека посадили. Шубу пришлось продать – надо было на что-то жить, пришлось также устроиться на работу в больницу. Она слышала, что жена ездит к нему на свидания и верно ждет – ну а как еще? Жена есть жена.
Спустя год Лола поехала в Москву к отцу. Мать дала ей такой наказ: «Найди этого говнюка и скажи, чтобы он тебе помог зацепиться». Легко сказать! Как это – найти человека в Москве?
Но она даже не успела об этом задуматься – встретила Степана…
Турчанинов держал в руках фотографию Лолы и внимательно смотрел ей в глаза. Эта женщина не казалась ему очень красивой. Ему вообще не нравились яркие красотки, особенно хохлушки. У нее были большие глаза, а он предпочитал чуть раскосые. Она была блондинкой, а ему нравились шатенки. Впрочем, яркие люди на фотографиях получаются хуже, чем в жизни. Ведь и Сергеев так: ни одна фотография не смогла бы передать лунный свет, исходивший от его глаз. О Лоле говорили: редкостная красавица – значит, так и было.
Путь этой женщины был ему известен и понятен. Она вышла замуж за Королева в девяносто седьмом году, а в две тысячи третьем овдовела. Ее дальнейшие передвижения по жизни были буквально запротоколированы охранниками клиники – она приходила сюда каждые два дня (не только к падчерице, как теперь понимал Турчанинов, но и к любовнику). А в конце апреля исчезла.
К этому моменту она уже мало напоминала ту Лолу, которая вышла с Киевского вокзала с одной легкой сумочкой в руках. Она сильно изменилась. У нее теперь не было акцента, она не говорила свое обычное «Ой, да глянь», означавшее, как он догадался, «Перестань», «Да ты что?!», и «Не говори глупости». Лолины вкусы давно стали вполне столичными. Она очень модно одевалась, иногда выдавала себя за женщину с высшим образованием (врача) и, когда надо, казалась неприступной.
Турчанинов объездил ее знакомых. Это были одинокие дамы полусвета. Ему показалось, что они относятся к Лоле с легким презрением. Возможно, из-за ее любви – здесь, как и положено в свете и полусвете, было не принято сильно влюбляться, тем более в жиголо. То, что она сильно влюблена, сомнению не подвергалось.
– Она отдает ему половину всех денег! – с ужасом говорили ему. – Но они оба такие непрактичные, они столько тратят! Ей всегда хотелось подарить ему квартиру – она собирается разменять свою – но у них даже не хватает времени этим заняться. Они как два подростка!
– Почему он не женился на ней?
– Андрюша и семья?! Ха-ха-ха! Хорошая шутка!
Перед ним сидела потрепанная и очень загорелая дама с открытым тощим животом. У нее была тонкая-претонкая кожа, под кожей ходили сухие старые мышцы. Дама была похожа на кошку той породы, что не имеет шерсти. На ней висело много ярко-желтого золота, на каждом пальце было чуть ли не по три кольца – Турчанинов догадался, что так сейчас модно. Все вещи дамы были яркие, сверкающие, от нее сильно пахло духами, а лицо было странно неподвижно, словно парализовано.
Он оглянулся – квартира состояла из одной огромной комнаты и называлась «студия» – вернул взгляд на женщину и подумал: если он сейчас скажет, что Лола теперь покрыта оспинами и строит из себя потерявшую память, эта женщина запросто грохнется на пол.
Ему и самому это казалось невероятным.
Но как тогда объяснять многочисленные факты?
В апреле Лола дважды посетила косметологическую клинику и перевела туда пять тысяч долларов. Таких цен нет в прейскуранте, но такие деньги этой клинике уже платились – за незаконную операцию по перемене внешности. Это было несколько лет назад, доказать ничего не смогли, но подозрения остались.
С двадцатого по двадцать девятое апреля Лола была в Испании. Отдыхала? В четырехзвездочном отеле? Скорее, воспользовалась им как местом для ночевки. Взяла машину напрокат и поехала в Марбеллу.
Покойный Сергеев утверждал, что Лола звонила ему из Испании уже в июне. Скорее всего, он, как и во всех других случаях, врал. Дело даже не в том, что ее фамилия не была зарегистрирована на границе (она могла выехать под другой), а в том, что никакого нового нефтяного мужа у нее не было. В этом были уверены все ее подруги, в том числе и самая близкая – хозяйка «студии».
– Да нет! – энергично воскликнула она, разгоняя рукой сигаретный дым, так что золотые искры с браслетов разлетелись по студии фейерверком. – И никого она никогда не искала, кто это вам такую чушь сказал? Такой банальный штамп – мол, если красавица, значит, ищет богатого мужа.
– А Лола не банальная?
– Она простая, но не банальная. – Женщина остро взглянула на него, и он понял, что и она не банальная и к тому же не простая. Перед ним сидела умная мадам. Возможно, она и не заработала на квартиру и золотые кольца – в общепринятом смысле не заработала – но даже если она получила все это от какого-то мужчины, то ведь для этого нужно не меньше ума и характера. Во всяком случае, не всем такое дарят.
Ему показалось, она поняла, о чем он думает. Он внутренне поежился, поскольку не любил, когда женщина все понимает. Проницательный взгляд на женском лице – первый признак старости.
– Может, единственное банальное, что в ней есть, – это имя, – добавила женщина. – Но и то. Держаться за идеалы юности получается только у сильных людей.
– Вы шутите?
– Я абсолютно серьезно! Между прочим, я ее уважаю. За то, что она никогда не старается казаться кем-то. У нас это принято, но она стоит на своем. Может, поэтому она и не стала очень богатой.
– А вы знали Королева?
– Видела пару раз. Мерзкий тип.
– Почему?
– Такой вседержитель, Зевс-громовержец, тьфу! Он искренне верил, что только ему понятно, как надо жить. Мол, он всего добился потому, что он лучше всех. Не потому, что государство умыло руки или другие оказались более порядочными, а потому, что он такой супер-пупер гениальный.
– Странная точка зрения для женщины вашего круга.
– А какого моего круга? Что вы знаете о моем круге?
«Если рассуждать логически, то ее спонсор – такое же говно, как и Королев, – добродушно подумал он. – Она с ним намучилась, зарабатывая на квартиру и золото. Такой тип мужчин она должна ненавидеть».
– Значит, вы не верите, что Лола вышла замуж?
– Не верю.
– А вы давно ее видели?
– Когда она вернулась из Испании.
– А точнее?
– Точнее не помню. Помню, что она была очень черная. Она быстро загорает.
«Значит, после двадцать девятого апреля».
– Может, уже были майские праздники?
– Майские праздники для меня ничем не отличаются от других дней. Не старайтесь, я не вспомню.
– Ясно. В каком настроении она была?
– В каком? Да пожалуй, в плохом. Что-то ее тревожило. Часто задумывалась, а это ей было несвойственно. Я предложила вечером сходить в ресторан, но она сказала, что уезжает к каким-то врачам. Мол, далеко ехать, она не успеет.
– К врачам?
– Она сказала что-то вроде: «Не могу, меня ждут врачи».
– Не уточнила, что эти врачи – косметологи?
– Сейчас новая мода – хвастаться своими процедурами и пластическими операциями, – неожиданно сообщила дама. – Раньше все говорили: моя красота врожденная, теперь говорят: я сама себя сделала. Такой шик. Но Лола – провинциалка. Она никогда не скажет, что делает себе уколы ботокса. А вот я делаю, например!
«А мне-то зачем знать про твои уколы?» – начиная раздражаться, подумал он.
– Больше вы Лолу не видели?
– Нет.
– И не разговаривали с ней?
– Нет.
– И не интересовались, где она?
– Я в одном ресторане встретила Андрюшу…
– Сергеева?
– Да. Я спросила, где Лола, он ответил, что она продолжает отдыхать. На Сардинию, кажется, умотала.
«Патологически лживый покойник!»