Гиллеспи и я Харрис Джейн
В ту ночь я закопал тело. Я нанял повозку и подождал, пока будет темно, положил девочку в повозку и поехал по Карнтайн-роуд. Я закопал ее в лесу, далеко от дороги. Да простит меня Господь!
Леди, которая мне платила, ее зовут Гарриет Бакстер. Не помню, откуда я ее знаю. Я ее где-то встретил. Теперь помню, что на Выставке два года назад. Мы тогда говорили. Потом я ее несколько раз видел в городе. В прошлом апреле я видел ее, и она сказала, что хочет о чем-то просить. Она сказала, что хочет сыграть шутку с другом, чтобы друг поверил, что его дочь пропала. Девочка знает мисс Бакстер, и ее должен украсть чужой человек. Поэтому она просила меня. Она сказала, что девочку надо украсть на одну ночь, а потом вернуть домой, целой и невредимой. Мы будем давать ей хорошую еду и игрушки — что она захочет. Мисс Бакстер будет за все платить. Мы снимем хорошие комнаты, чтобы держать девочку, и наймем закрытую карету, чтобы легко ее увезти и привезти обратно. Мисс Бакстер сказала, нужны хорошие тихие комнаты, чтобы девочка не боялась и чтобы ее не видели наши соседи.
Когда я говорю «мы», это значит мисс Бакстер и я. Не моя жена. Она невиновна.
Когда мисс Бакстер просила меня помочь в первый раз, я сказал нет, потому что это против закона. Но она сказала, я не нарушаю закон, это просто шутка. И я соглашался помочь. Потом я встречал ее три или четыре раза по субботам, когда я работаю полдня. Мы встречались в кафе «Локхарт» на Аргайл-стрит. Там всегда много людей, и нас не замечали. Мисс Бакстер ничего не писала и много раз рассказывала план, что нужно сделать. Она все приготовила, про все подумала.
Она сказала, я должен узнать девочек, и в одну субботу я ждал их на вокзале Чаринг-Кросс, чтобы она прошла мимо с девочками. В другой день она показала мне парк, где они играют, и угол улицы, куда я должен вернуть ребенка. Она не ходила со мной рядом. Она ходила впереди, и если хотела что-то показать, то наклонялась завязать шнурок и говорила мне тихо, когда я проходил мимо. Она сказала осмотреть район несколько раз по субботам и найти, по каким улицам лучше убежать с ребенком. Я должен был смотреть, когда полиция ходит по улицам, в какое время и так далее. Я не помню число, но мы всегда виделись по субботам.
Мне показали календарь, и я могу подтвердить, что мы встречались в «Локхарте» тринадцатого, двадцатого и двадцать седьмого апреля. Двадцатого она водила меня в Вудсайд показать район. Двадцать седьмого она ходила с девочками на прогулку мимо Чаринг-Кросс, чтобы я их узнал. Она хотела, чтобы я забрал девочку в середине мая или позже, когда будет тепло. Она была уверена, что девочки будут в парке по субботам. Это просто совпадение, что когда я пошел осмотреть район в тот день, было уже тепло, и они играли в парке.
Последний раз я видел мисс Бакстер в кафе через несколько дней, когда закопал тело. Мисс Бакстер дала мне еще двадцать пять фунтов. Всего мы получили от нее сто фунтов. Но это было полгода назад. Теперь денег не так много. Я хотел просить у нее еще денег.
Не знаю, зачем мисс Бакстер хотела это сделать. Я никогда не спрашивал. Это было ничего плохого, мы собирались заботиться о Роуз и вернуть ее на следующий день. Если бы не мое плохое здоровье, я бы никогда это не сделал. Во всем виновата мисс Бакстер. А с девочкой был несчастный случай. Лошади бежали слишком быстро. Думаю, виноват кучер.
Вместе с девочкой я закопал коричневую куртку. Я носил ее много лет. У меня осталось двадцать фунтов, которые нашла полиция у нас в шкафу. Мы не поехали в Америку, потому что как тогда получить деньги у мисс Бакстер? Я встречался с ней всегда в три часа и всегда в субботу. Ничего бы не случилось, если бы не она. Лучше бы я никогда не видел ее. Это был ее план. Она виновата. Я был только наложником. Я был наложником ее планов. С тех пор я каждый день думал сдаться полиции. Для протокола, она дала мне двадцать пять фунтов тринадцатого апреля и пятьдесят фунтов двадцатого апреля. А одиннадцатого мая, когда девочка уже умерла, она дала мне еще двадцать пять фунтов.
Я отрицаю, что был пьяный, когда украл девочку или когда переходил дорогу. Перед этим я был в трактире на Сент-Джордж-роуд, но я выпил немного. Не помню название трактира. Я был там недолго, несколько часов. Я был не пьяный. Белль говорит, я был пьяный? Сама она была пьяная. Если бы она не ушла и не оставила меня это сделать, меня бы не сбила конка. Думаю, она говорит, что пыталась помешать мне украсть девочку? Да, она была там. Она была со мной. Она виновата, как я. Можете сказать ей… (зачеркнуто). (Заключенный перешел на немецкий и отказался продолжать.)
Пока секретарь читал заявление Шлуттерхозе, я изо всех сил стискивала зубы и прижималась спиной к стенке, чтобы не вскочить со скамьи с воплями протеста. Каждое фальшивое обвинение, каждый домысел словно жалом пронзал все мое существо. Мне хотелось кричать: «Не верьте ему! Это ложь! Каждое его слово — наглая ложь!» Тем временем я украдкой наблюдала за присяжными. То и дело кто-то из них оборачивался ко мне. Я не решалась поднять глаза, избегая подозрительных или осуждающих взглядов. Шлуттерхозе сидел рядом, с умиротворенным выражением лица. Какая наглость!
Наконец секретарь закончил. Лорд Кинберви сообщил присяжным, что признание вины в заявлении не является достаточным основанием для обвинительного приговора; также заявление мистера Шлуттерхозе не может считаться свидетельством против кого-либо, кроме его самого. Бесспорно, полезный, но запоздалый совет; наверняка присяжные уже нарисовали в уме множество картин с моим участием. От тоски мне хотелось свернуться клубочком и спрятаться в самом дальнем углу.
Тем временем безжалостная судебная махина двигалась вперед, не давая мне ни малейшей передышки. Следующим Макдональд вызвал младшего инспектора Стерлинга. В ожидании я посмотрела направо и обнаружила, что похитители украдкой пялятся на меня. Белль отвернулась, изображая безразличие, а Шлуттерхозе потряс в мою сторону кулаком: нарочитый жест на публику, призванный продемонстрировать вражду между нами.
Я считала детектива Стерлинга умным человеком, способным к самостоятельному мышлению, но, вероятно, его вынудили придерживаться линии обвинения. Обидно, что в своих показаниях он выделил один ничтожный факт. Что касается происшествия в кэбе на пути в полицию, поверьте, я была чрезвычайно встревожена и огорошена арестом. Я действительно издала смешок после долгого молчания, потому что волновалась и не верила своим глазам. Это был горький смех — не злой, и, уж конечно, не зловещий, как заявил Стерлинг после подсказки Эйчисона. Увы, Макдональд снова решил не протестовать.
Когда Стерлинг покинул кафедру, времени оставалось немного, и Кинберви предложил прокурору вызвать последнего на сегодня свидетеля. Судя по тому, как Эйчисон шевелил пальцами, он приготовил эффектный финал и после короткой паузы вызвал Хелен Странг. Мисс Странг, официантка из кафе «Локхарт», оказалась пухлощекой женщиной с густыми темными бровями, кривыми зубами и нездоровой кожей лица. После небольшого вступления прокурор спросил, была ли она на работе двадцатого апреля прошлого года. Странг ответила утвердительно.
— Что вы помните об этом дне? — спросил Эйчисон. — Вы запомнили каких-нибудь посетителей?
— Да, в закутке у камина сидели трое — иностранец и две дамы. Они пришли около трех.
— Эти люди пришли вместе?
— Мужчина пришел с одной из женщин — похоже, с женой. А вторая дама явилась минут через пять.
— Почему вы их запомнили?
— Они были совсем разные. Пара выглядела, так сказать, попроще. А женщина, которая пришла одна, была настоящая леди и к тому же англичанка.
— Откуда вы узнали, что она англичанка?
— Она заговорила со мной — заказала кофе. Кофе с молоком. А те двое заказали чай. Ну вообще-то, пока не появилась леди, мужчина спрашивал, подаем ли мы эль, но жена велела ему не валять дурака.
— Но эти люди были знакомы между собой?
— Думаю, да. Они наклонились друг к другу и битый час болтали.
— Наклонились друг к другу? Они разговаривали тихо или громко?
— Тихо, сэр.
— Вы слышали, о чем они говорили?
— Нет, сэр, только когда они что-то заказывали.
— Что-нибудь еще можете вспомнить?
— Да, сэр. Через час я подошла спросить, не желают ли они чего-нибудь еще. Когда подходишь к столику, видно закуток у камина. Посетителей не видно, и они вас не видят, зато видно стол. И я заметила, как англичанка что-то передавала мужчине через стол.
— Что это было?
— Что-то вроде пакета.
— Вроде пакета? Он был толстый или тонкий?
— Тонкий, сэр.
— И что мужчина сделал с тонким пакетом?
— Положил в карман. Когда я подошла, пакета уже не было.
— Итак, мисс Странг, — сказал Эйчисон. — Ответьте мне, эти посетители присутствуют сейчас в суде?
Официантка стала рассматривать лица людей, медленно, как будто целую вечность, и, наконец, перевела взгляд на Шлуттерхозе. Пригнувшись, она уставилась на него, затем медленно указала пальцем поочередно на Ганса, Белль, а затем — на меня.
— Эти трое очень похожи на тех, кого я видела в тот день.
Интересно, неужели сложно узнать в нас обвиняемых, если мы все трое сидим на скамье подсудимых? Я обернулась к присяжным в надежде, что они разделяют мое недоверие, но, судя по их лицам, господа присяжные были вполне удовлетворены опознанием. Происходящее казалось безумным фарсом. Подумать только, моя судьба зависела от этой чокнутой! Конечно, я отзываюсь о ней невежливо, но лишь ради того, чтобы передать свои чувства в ту минуту. На кону стояли человеческие жизни; пусть мне и было наплевать на Белль и ее мужа, все равно, как можно не понять, что официантка просто жаждет внимания и ее следует немедленно прогнать с кафедры?
Прингль не устоял перед соблазном допросить мисс Странг, но ничего не добавил к тому, что уже выяснил Эйчисон, и, к счастью, вскоре удалился. Интересно, как Макдональд намеревался опровергнуть столь явную клевету?
— Мисс Странг, вы говорите, что видели этих людей в субботу, двадцатого апреля прошлого года. Почему вы так точно запомнили день?
Официантка пожала плечами.
— Не знаю, просто запомнила.
— Вам называли эту дату во время предварительного допроса?
— Вроде бы нет.
Эйчисон вскочил, но тут же сел, повинуясь жесту судьи.
— Да, да, — сказал Кинберви.
Он предостерегающе посмотрел на моего адвоката и велел ему продолжать. Следующий вопрос Макдональда обескуражил меня.
— Однажды вы обслуживали некую знаменитость, не так ли, мисс Странг? Ваши товарки в кафе до сих пор это обсуждают. Кажется, это было в конце прошлого года.
Странг кивнула.
— Да, сэр, мисс Лофтус из Королевского театра. Я обслуживала ее, сэр. Мы все были в таком восторге.
— Ну разумеется. Вы ведь поклонница мисс Мари Лофтус? Наверное, видели ее на сцене, в «Робинзоне Крузо», например?
— Да, сэр, и не раз. Она одна из моих любимых актрис.
— Она часто бывает в вашем кафе?
— Нет, сэр, заходила только однажды.
— Вы помните, какого числа?
— В декабре, сэр, думаю, в начале декабря. У нас было столько народу.
— А вы помните дату или день недели?
Помолчав, официантка ответила:
— Нет, сэр. Кажется, была суббота.
— А что заказывала мисс Лофтус?
— Э-э… кажется, полдник, сэр.
— Что-нибудь еще?
— Вроде бы нет.
Макдональд заглянул в свои записи.
— Я говорил с мисс Лофтус, и она любезно предоставила мне чек из кафе «Локхарт». Не могли бы вы взглянуть на него?
Свидетельнице передали листик бумаги.
— Вы выдали ей этот чек? — спросил Макдональд. — Это ваша подпись?
— Да, сэр.
— И что она заказывала, согласно чеку?
— Газировку. Выходит, не полдник. Да, теперь припоминаю, что мисс Лофтус предпочитает полдничать дома.
— А какая дата указана на чеке?
— Понедельник, восемнадцатое ноября, сэр.
— Восемнадцатое ноября — не декабрь, и не суббота. Итак, мисс Странг, вы запомнили до мелочей каких-то неизвестных посетителей, которых обслуживали почти год назад, запомнили дату и время, а также их заказы. И при этом вы едва помните клиентку, которую обслуживали менее четырех месяцев назад, знаменитость, более того — своего кумира. И даже не помните, что она заказала. Вы можете объяснить эту странность?
— Я уже говорила, сэр, у нас тогда было много народу.
— У меня нет больше вопросов, ваша честь, — сообщил Макдональд, возвращаясь на место.
Разумеется, Эйчисон устроил повторный допрос свидетельницы. Под его руководством мисс Странг показала, что пришла в неописуемый восторг при виде мисс Лофтус и на радостях даже не заметила, что заказывала актриса. Однако аргумент выглядел неубедительно. В целом, хотя нам не удалось дискредитировать Странг полностью, присутствующие несомненно заподозрили, что ее ответы Эйчисону были заготовлены заранее.
Однако она указала на меня, помимо Шлуттерхозе и Белль. У присяжных впереди целая ночь, и мне страшно было думать, как они воспримут историю Странг. Вечером, сидя в камере, я невольно переживала наше преждевременное поражение. Когда на обратном пути меня навестил Каски, я попыталась не выдать отчаяния.
— Ну что ж, — сказала я. — Три четверти дня в нашу пользу.
— Да, — ответил Каски. — Но Эйчисон из кожи вон лезет, чтобы доказать ваше соучастие.
— А эта официантка? А это ужасное заявление Ганса?
— Забудьте о заявлении, мисс Бакстер. Как сказал судья, оно не является свидетельством против вас. Наш немецкий друг может сочинить что угодно о ком угодно, надеясь спасти свою жалкую шею, но это не повод верить его бредням.
Каски намеревался меня утешить, но его слова только заставили меня задуматься о собственной шее. Во всей моей внешности я больше всего была довольна шеей — стройной и грациозной. Единственной приличной части моего тела грозило уничтожение — что за горькая ирония судьбы? Интересно, что именно происходит с человеком при повешении? Шея ломается от падения или горло сдавливается до полного удушения? Я представила, как у меня на шее затягивается петля, веревка врезается в кожу. А может, меня осудят пожизненно? Не думаю, что я долго протяну на Дьюк-стрит.
Каски продолжал говорить.
— Итак, завтра мы должны опровергнуть выписки из банковской книги, иначе плохи наши дела.
— Но как?
Несмотря на помощь Агнес Дьюкерс и миссис Александер, ни им, ни агентам Каски не удалось разыскать ни одного пропавшего счета, который бы позволил мне оправдаться.
— По правде говоря, я пока не придумал, — сказал Каски. — Кстати, сестрица Белль наверняка будет болтать, что познакомила вас с этими негодяями. Словом, мы знаем, к чему готовиться. Многие адвокаты решили бы, что не видят аргументов в пользу защиты, и, признаюсь, я и сам их не особенно вижу. Но если разберемся с Кристиной Смит и банком, то… — Он умолк и, заметив мое встревоженное лицо, сменил тон. — По моему опыту, мисс Бакстер, обычно положение защиты слабее всего на второй день суда, но у нас, похоже, худшим оказался первый.
Должна сказать, что он не сильно меня утешил.
20
На следующее утро, прочитав газеты, я затосковала пуще прежнего. В «Скотсмене» вышла статья «Процесс по делу Роуз Гиллеспи». Обо мне писали так: «Мисс Бакстер была одета в серое шелковое платье, темные перчатки и черный капор без вуали. Внешне она производит впечатление типичной старой девы: стройная, держится прямо, с правильными чертами лица, но орлиным носом. Когда зачитывали заявление немца, она раз или два взглянула на него, ничем не выдавая волнения». «Мейл» опубликовала карикатуру: трое заключенных на скамье, заметнее всего я и Белль, и подпись: «Кто же эта загадочная дама под вуалью?». Похоже, карикатурист (на сей раз не Финдли) не испытывал ко мне симпатии.
Казалось, против меня ополчилась вся Шотландия. Заметив мое уныние, миссис Фи убрала газеты со стола и отчитала констебля Нейла за то, что он их принес, но этот бесчувственный чурбан только пожал плечами.
С началом слушаний легче не стало. Мейбл снова наблюдала за происходящим с балкона. Я понимала, что на второй день все выпады Эйчисона в основном будут направлены на меня, и хорошо осознавала, как беспокоит моих адвокатов предстоящий допрос главного свидетеля обвинения — Кристины Смит. Не меньшую угрозу представляла и банковская учетная книга. Я не сомневалась, что Эйчисон сразу выложит один из козырей, однако для начала он вызвал миссис Энни Гиллеспи. С ее появлением зал взволнованно загудел. Еще бы — мать погибшей девочки! Мне и самой стало не по себе от одного только звука ее имени. Настал момент, которого я так боялась. После нашей стычки на Дьюк-стрит было ясно, что Энни безо всяких оснований сомневается во мне, и неизвестно, образумилась ли она с тех пор. Мейбл наверняка пересказала ей вчерашнее заявление немца и чудовищную болтовню Хелен Странг. Я не решалась смотреть на Энни и почти не поднимала глаз, пока она не покинула кафедру.
По правде говоря, я не знаю, как расценивать ее показания. Конечно, скорбящая мать хрупка и уязвима. В известной мере она проявила редкую силу духа. Энни всегда была воздушным, неземным созданием и в тот день выглядела не просто рассеянной, но и беспомощной, а иногда немного не в себе. И тем не менее, она не проронила ни слезинки, хотя, как мать Роуз, имела для того все основания. Я часто пыталась встать на ее место, представляя, как ей месяцами нашептывали обо мне всевозможные ужасы. По-моему, она вообще перестала понимать, кому верить и на кого положиться. Вероятно, в такой ситуации я тоже бы подозревала всех подряд и даже повторяла бы чужой бред — именно так порой звучали ее слова.
Ее речь полностью приводится в книге «Знаменитые судебные процессы» и в опусе Кемпа. Если бы на суде мне дали возможность оправдаться, я бы непременно коснулась некоторых неточностей и заблуждений. Время — великий обманщик, а Энни никогда не отличалась хорошей памятью. Например, при перекрестном допросе Макдональд надеялся установить, что я была с ней на Стэнли-стрит, когда похищали Роуз. Точное время похищения оставалось неизвестным, однако, по расчетам полиции, оно произошло между тремя часами, когда мисс Джонстон видела злоумышленников в окно, и половиной четвертого, когда миссис Артур заметила Ганса, бегущего по Уэст-Принцес-стрит с Роуз на руках.
К несчастью, Энни не ответила внятно, когда именно я пришла в гости. Она подтвердила, что после обеда я почти неотлучно была с ней, но не смогла или не захотела уточнить время моего прибытия.
— Пожалуй, около трех. А может, и позже. Я не смотрела на часы.
— А может быть, в четыре часа? — спросил прокурор.
— Наверное, раньше — но я точно не знаю.
Она также плохо помнила наше знакомство: заявила, будто в день первой встречи я заказала у нее свой портрет. Разумеется, это было не так.
Эйчисон очень заинтересовался портретом. Выяснив, что его оплачивал мой отчим, он спросил, получила ли Энни деньги лично от мистера Далримпла.
— Нет, — ответила она. — Гарриет заплатила нам от его имени.
— Значит, он заказал и оплатил портрет, но вы никогда не видели заказчика?
— Да.
Хитро покосившись на меня, Эйчисон спросил:
— И где сейчас этот портрет?
— У мистера Далримпла, в Хеленсбурге. Кажется, он там живет.
— А откуда вы об этом знаете?
— От Гарриет. Вроде бы она упоминала, что мистер Далримпл повесил портрет в гостиной.
— Значит, в гостиной. А теперь расскажите мне о мисс Бакстер. Вы подружились с ней и испытывали к ней симпатию, верно?
— Ну, поначалу да.
— А потом ваше отношение изменилось?
— Да.
— Был ли какой-то определенный повод?
— Да нет, просто так случилось со временем. Она стала несколько… навязчивой. Однажды мы встретились на улице, и она спросила, куда я иду. Я сказала, что хочу купить бутылку светлого эля для Неда, а Гарриет спросила, какого сорта. Я ответила, что не знаю, может быть, «Мердок», а она засмеялась и сказала: «Нет, не берите «Мердок», Нед его не любит». Я растерялась, но невольно спросила, какой эль лучше, и она посоветовала «Гринхед». Гарриет оказалась права: позже Нед сказал, что предпочитает «Гринхед». Наверное, он ей когда-то говорил… не знаю. Но мне показалось странным, что она в курсе его вкусов.
— Странно, что мисс Бакстер лучше вас была осведомлена о предпочтениях вашего мужа?
— Да, по-моему, это не вполне… уместно.
— Итак, миссис Гиллеспи, могли бы вы вспомнить субботу, тринадцатого апреля прошлого года? Что произошло в тот день?
Несмотря на волнение, я едва не засмеялась: Энни вечно не помнила, какой сегодня день недели, не говоря уж о том, что было год назад. Однако она неожиданно ответила «да». Неужели они заранее отрепетировали этот вопрос?
— Да, мы поехали в Бардоуи — мой муж, дети и я — с Гарриет, в усадьбу ее отчима. Гарриет хотела показать нам особняк. Она планировала провести там лето и в одном из залов, в башне, устроила художественную мастерскую.
— Мастерскую? Для вашего мужа?
— Нет, она увлеклась живописью — по крайней мере, говорила так.
— Вы ей не верите?
Энни на миг задумалась.
— Мне показалось это странным. Она любила искусство, но никогда не собиралась писать картины сама. Пока мой муж не начал преподавать в Художественной школе.
— Так — и что же она тогда сделала?
— Записалась к нему на занятия.
— Вот как? И вам показалось это странным?
— Немного.
— Почему?
— Не знаю… Она часто бывала у нас в то время. Пожалуй, мы считали ее другом. Я просто удивилась, что она пошла к Неду в ученицы.
— Вернемся снова в тот день, в Бардоуи — что там происходило?
— Гарриет пригласила нас пожить у нее летом — сколько захотим. У нее была идея, что мы все займемся живописью. Нед будет работать в мастерской, а мы с ней в других комнатах.
— И вы приняли предложение?
— Не совсем. Мой муж — очень вежливый человек, и ему тяжело говорить «нет». Он сказал что-то вроде «отличная мысль», и, видимо, Гарриет решила, что мы согласны.
— А вы хотели принять предложение?
— Нет. Мы оба знали, что не поедем.
— Почему?
— Это было как-то неправильно. Чересчур. К тому же мы собирались провести лето на восточном побережье. Мы не сказали ни «да», ни «нет» и надеялись, что она забудет об этом.
— И что же было потом?
— В тот день мы вернулись домой, а через примерно неделю Гарриет снова заговорила о Бардоуи, в отсутствие Неда. Она спрашивала, надолго ли мы к ней собираемся. Я не хотела ее разочаровывать — подумала, что лучше отказаться сразу, чтобы не было напрасных ожиданий. Я сказала, что мы не поедем.
Даже сейчас, когда я об этом пишу, мне трудно сдержать негодование. Разумеется, я считала Энни вправе отказаться. Не могу назвать ее лгуньей, скорее она, выдавая желаемое за действительное, вообразила всю сцену и потом сама в нее поверила. Лично я не помню такого разговора, но Эйчисон вцепился в эту выдумку, как коршун в цыпленка.
— И как она отреагировала?
— Думаю, обиделась на меня. У нее был сердитый вид.
— Она вспылила?
— Нет, Гарриет никогда не теряет самообладания. Но чувствовалось, что она в ярости. Гарриет держала в руке чашку и так сильно сдавила ее пальцами, что та лопнула.
Энни снова все перепутала: я действительно разбила чашку, но совершенно случайно, и не сжимала ее в руке, а просто уронила.
— После этого она стала относиться к вам по-другому?
— Не то чтобы в открытую, но иногда казалось… Однажды я заметила, что она как-то необычно смотрит… Может, мне привиделось, но я стала ее немного опасаться.
— Вы сказали «необычно смотрит» — что вы имеете в виду?
— Не знаю. Как-то… не так.
Это туманное определение осталось неуточненным, хотя Энни могла подразумевать что угодно.
Я намерена опровергнуть каждую неточность в показаниях Энни, но отчего-то на меня навалилась ужасная усталость. Пожалуй, я вернусь к этому позже, когда отдохну. Нет нужды подробно описывать перекрестный допрос Прингля: его цель была проста — услышать от Энни, что я странно себя вела в день исчезновения Роуз и впоследствии. К несчастью для него, в тот роковой день у бедняжки на уме были совсем другие заботы, и она не обращала на меня внимания, не говоря уж о том, что, узнав о пропаже всеобщей любимицы, мы все стали вести себя странно.
Хотя Макдональд старался быть с Энни поделикатнее, его вопросы прояснили, что она несколько не в себе. Возможно, это трудно понять из текста, ведь он не отражает ни интонаций, ни выражения лица. Помню, как я украдкой наблюдала за Энни. По правде говоря, она походила на бесплотную тень, на несчастного страдающего призрака, который утратил связь с миром и существует в какой-то иной реальности.
Следующей Эйчисон вызвал миссис Эстер Уотсон из Лондона. Мы подружились с ней несколько лет назад, когда моя тетушка была еще жива, хотя и сильно болела. Эстер и ее муж Генри преподавали в Обществе неотложной помощи Ордена святого Иоанна, и я познакомилась с ними на курсах первой помощи, в женской группе. Супруги Уотсон едва сводили концы с концами, но, к счастью для себя, унаследовали чудесный особнячок в Челси. Помимо преподавания в Обществе неотложной помощи, Эстер пела в опере, а Генри, некогда изучавший право, был адвокатом без практики. Я любила бывать в их компании, по крайней мере, поначалу. Правда, Уотсоны были очень сосредоточены на себе и предпочитали говорить только о своих делах и нуждах, однако мне нравилось их остроумие. Мы проводили втроем много времени и вскоре стали закадычными друзьями.
Тем не менее при виде Эстер Уотсон на свидетельском месте я насторожилась. Дело в том, что мы не очень мирно разошлись за несколько лет до моего переезда в Глазго. Теперь я понимаю, что должна была заподозрить неладное, когда Генри пригласил меня к себе в кабинет, чтобы продемонстрировать коллекцию стереоскопов, а на самом деле принялся показывать непристойные фотографии пухлых полуодетых девиц. Вероятно, он ожидал, что снимки пробудят во мне страсть и станут прелюдией к бурному соитию на кушетке. Спустя несколько недель в отсутствие жены он попытался засунуть язык мне в ухо. Крайне смутившись, я была вынуждена ретироваться. Полагаю, Эстер о чем-то догадывалась, поскольку вскоре явилась выяснять, что происходит между мной и ее мужем. К сожалению, она свалила все на меня, тогда как виноват был этот похотливый жеребец Генри. Словом, я беспокоилась, что на допросе Эстер будет чернить мое имя — наверняка прокурор пригласил ее именно за этим.
Как бы мне ни было тяжело, я намерена подробно осветить этот эпизод. Будь моя совесть нечиста, я не стала бы приводить тут инсинуации Эстер Уотсон. Однако, как вы, несомненно, убедились, я стремлюсь к открытости и честности.
Эйчисон сразу взял быка за рога.
— Вы познакомились с Гарриет Бакстер в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году, верно?
— Да. Мы с мужем преподавали в Обществе неотложной помощи Ордена святого Иоанна. Я вела группу для женщин, и мисс Бакстер посещала мои уроки.
— А как развивались ваши отношения с мисс Бакстер помимо уроков?
— Мы виделись случайно, то в театре, то на улице. По окончании курса занятий мы продолжили общение. Обычно мисс Бакстер приходила к нам в Челси. Она очень интересовалась первой помощью. Со временем мы подружились — она была такой любезной и отзывчивой. Например, переделывала нам старые простыни: разрезала пополам и подрубала края. Однажды она пошла к нам в сад и подстригла кусты — по ее словам, из-за них в кабинете было слишком темно. Генри пришел в восторг.
— То есть она старалась вам услужить? — уточнил Эйчисон.
— Да.
— У вас есть дети, миссис Уотсон?
— Увы, Господь не дал нам такого счастья.
Все это было очень унизительно. Эстер наслаждалась своим звездным часом, охотно демонстрируя мягкий голос, безупречную дикцию, идеальную шляпку и перчатки, скромный потупившийся взгляд. Тогда ей было около сорока пяти; красота еще не померкла, но начала увядать, как тюльпан в конце мая. Насколько я знала, Эстер не добилась особых успехов в опере и выступала в легких мюзиклах, которые презирала, но терпела ради денег.
— Вы по-прежнему дружите с мисс Бакстер?
Эстер бросила на меня неприятный ледяной взгляд и замялась.
— Нет, нам с мужем пришлось разорвать с ней отношения.
— Объясните, пожалуйста.
Макдональд вскочил на ноги.
— Ваша честь, я вынужден протестовать. Показания свидетеля не связаны с обвинением, предъявленным мисс Бакстер.
Судья обернулся к Эйчисону.
— Прокурор?
— Уверяю, ваша честь, показания миссис Уотсон обещают пролить свет на важные для дела сведения.
— Пока что они остаются в глубокой тени, — саркастически заметил Кинберви. — Однако я позволю вам задать еще несколько вопросов, прокурор.
— Благодарю, ваша честь. Миссис Уотсон, пожалуйста, расскажите, почему вы прекратили отношения с мисс Бакстер.
Улыбнувшись судье, Эстер продолжала:
— Трудно объяснить, но нам… мне начало казаться, что она хочет внедриться в наш дом. А потом я заподозрила, что она пытается… вбить клинья между Генри и мной.
Эйчисон выдержал долгую паузу, чтобы присяжные осознали всю важность этих слов, и спросил:
— Каким образом?
— О, это проявлялось в мелочах. У меня было ощущение, что при каждой нашей размолвке с мужем она втайне радуется. Помню, как-то у Генри болела голова, и он сказал мне что-то резкое и недоброе — Гарриет засмеялась и потерла руки. Она все время отмечала мои недостатки в его присутствии. Я на несколько лет ее старше, и она постоянно подчеркивала мой возраст. Однажды при Генри она посмотрела мне в лицо и печально произнесла: «Как вы думаете, Эстер, когда-нибудь у меня тоже так ужасно обвиснут щеки, как у вас?» И все это она преподносила обходительно, с обезоруживающим очарованием и юмором.
— Как долго это продолжалось?
— О, месяцы. Несколько месяцев. Все развивалось постепенно. Гарриет очень обаятельна и умеет добиваться своего как бы исподволь, не сразу и поймешь, как она тобой вертит. Поначалу Генри меня не слушал.
— Но потом послушал?
— Да, после… э-э… случая с фотографиями он почуял неладное.
Далее Эстер изложила историю со стереографами — но представила все так, будто бы фото принесла я и сама стала показывать их Генри.
— Итак, миссис Уотсон, зная, что вас нет дома, мисс Бакстер принесла… скажем так, вульгарные фотографии женщин, чтобы показать вашему мужу?
— Да, и, как вы понимаете, ему было очень неловко. Позже он мне все рассказал. Мы заговорили о Гарриет и, припомнив прошлое, поняли, что в наших случайных встречах на улице было нечто странное. Она жила в Клеркенуэлле, на другом конце Лондона, но мы все время сталкивались в Челси. Она всегда бывала там по какому-нибудь поводу, но… слишком уж часто. Тогда мы заподозрили, что она нас подкарауливала.
— По-вашему, она вас выслеживала?
— Не совсем. Скорее, наблюдала за нами, заранее планировала или выясняла, куда мы идем, чтобы встретиться как бы ненароком.
— Вот как?! Что именно вызвало ваши подозрения?
— Совпадения происходили слишком часто.
— И вы прекратили с ней общаться?
— Мы написали ей, что уезжаем, делали вид, что нас нет дома, если она приходила. Не отвечали на ее открытки и письма. В конце концов она все поняла.
— Миссис Уотсон, можно ли предположить, что мисс Бакстер испытывала симпатию к вашему мужу?
— Не знаю, — ответила Эстер.