Гиллеспи и я Харрис Джейн

19

Поскольку в ранее упомянутой серии «Знаменитые судебные процессы» приводится дословная стенограмма заседания, я опущу некоторые подробности и изложу самую суть, а также проясню некоторые спорные заявления, которые не имела возможности опровергнуть в то время.

Неизгладимое впечатление на зрителей произвели показания первого свидетеля, Джеймса О’Коннела — того самого посыльного, который обнаружил тело Роуз в лесу. Этот краснолицый напыщенный верзила чрезвычайно гордился своей ролью. Когда Эйчисон попросил его рассказать о событиях того дня, О’Коннел заявил, что обнаружил мешок, наполовину присыпанный рыхлой землей, на некотором расстоянии от дороги.

— Когда я его вытащил, оказалось, что внутри лежит ребенок… детское тело… В общем, кости ребенка. Думаю, мясо съели лисы или собаки, но скелет остался.

Его речь прервала поднявшаяся в зале неразбериха: послышался плач, надрывные крики, а женщина в верхнем ярусе потеряла сознание, и ее пришлось вынести.

Какой бы кошмарной ни была участь маленькой девочки, всеобщая истерика выглядела неуместной, ведь все без исключения присутствующие тысячу раз прочли об этих подробностях в газетах. Насколько я знала, никто из рыдающих не был лично знаком с Роуз или семьей Гиллеспи. Как позже заметил Каски, такой надрыв был крайне подозрителен. Некоторые юристы вполне способны подкупить некоторых зрителей, чтобы те во время выступления свидетелей изображали необходимые чувства — ужас, ярость или горе. Каски ни в коем случае не утверждал, что прокурор прибегнул к подобной тактике, однако отнесся с недоверием к бурной реакции зала.

Пока выносили женщину, упавшую без сознания, Эйчисон встал и, уперев пухлые руки в бока, обвел зал скорбным взглядом, понимающе кивая.

Когда порядок был восстановлен и прокурор закончил слушать О’Коннела, мистер Прингль приступил к перекрестному допросу. У него была несколько рассеянная манера говорить — не исключено, что притворная, но порой и впрямь казалось, что его мысли витают где-то далеко, а несколько раз он перепутал правовые нормы, дискредитировав себя еще сильнее. Видимо, к концу своей карьеры Прингль постепенно утрачивал живость ума. Однако довольно о нем; он не выяснил у О’Коннела ничего нового, и настала очередь моего защитника.

Когда Прингль поднялся, я сжала ладони, до боли в пальцах: только так мне удавалось сохранять самообладание. Макдональд сделал несколько шагов и застыл, поглаживая подбородок, как будто обдумывал нечто очень важное. Разговоры в зале стихли; публика терпеливо ждала. Вскоре я заволновалась, что коротышка-адвокат растерялся перед огромной аудиторией, но тут он сурово посмотрел на свидетеля и спросил почти обвинительным тоном:

— Мистер О’Коннел, что именно вы делали в лесу в тот день?

— Как я уже сказал, — несколько уязвленно ответил посыльный, — я… повиновался зову природы.

Макдональд с чуть заметным удивлением взглянул на присяжных.

— Разве не проще было удовлетворить зов природы у обочины? Ведь вы порядком прошагали от своего фургона до места погребения?

— Ну, вообще да. — О’Коннел натянул брюки повыше на обширный живот.

— Зачем же вы углубились в лес? Такое ощущение, что вы направились прямиком к яме — как будто знали, где она находится.

В зале повисла напряженная тишина; все до единого замерли в ожидании ответа. Интересно, к чему клонил Макдональд? Неужели он предполагал, что О’Коннел как-то причастен к смерти Роуз?

Посыльный порозовел.

— Что… что вы имеете в виду?

— Просто хочу узнать, зачем вы забрались так глубоко в лес, если легко могли облегчить свой мочевой пузырь за ближайшим деревом.

Свидетель что-то неразборчиво пробормотал.

— Простите? — Адвокат поднес руку к уху. — Пожалуйста, громче, сэр.

О’Коннел залился краской.

— Мой зов природы был посерьезнее, сэр. Поэтому я и ушел подальше от дороги. Мне хотелось покакать, извините за выражение.

Послышались сдавленные смешки. Некоторые дамы возмущенно поджали губы.

— Вот как? Приношу свои извинения. — Макдональд сделал шаг назад и добавил: — Копаться в этом я точно не намерен.

Смешки переросли в бесстыдный хохот, и Кинберви пришлось призвать зал к порядку.

Макдональд ничего не доказал и не опроверг, однако своим дебютным ходом развеселил безыскусную публику и, пожалуй, вызвал ее расположение. Благодаря ему многие почувствовали себя увереннее в суровой атмосфере Верховного суда и теперь ждали от молодого адвоката новых развлечений. Я надеялась, что такое начало пойдет нам на пользу.

Однако мое облегчение было недолгим. Кинберви с раздраженным видом смотрел в камин: ему не понравилось, что Макдональд играет на публику. Что до присяжных, кое-то из них улыбался, но остальные, подражая судье, сохраняли непроницаемое выражение лица. Внезапно я ощутила, что моя судьба целиком и полностью находится в руках этих мужчин.

После леденящего кровь рассказа О’Коннела, послужившего драматической завязкой, Эйчисон вызвал второго свидетеля, инспектора сыскной полиции Гранта, который изложил трагическую историю от начала до конца: исчезновение Роуз, бесплодные поиски, письмо с требованием выкупа, могила в лесу, окровавленная куртка с расчетным листком в кармане, героическое задержание Ганса и Белль, камень, найденный у них под окнами, признания обвиняемых, родственная связь между бывшей горничной Гиллеспи и Белль, сведения о моих расходах из банковской учетной книги и мой арест. Инспектор умудрился представить все так, словно каждый успешный шаг в расследовании был на его счету, и якобы со знанием дела рассуждал о событиях, в которых большую роль сыграл его коллега Стерлинг. Собственно, основное вмешательство Гранта состояло в том, чтобы прибрать к рукам это дело. Инспектор всегда казался мне самодовольным пронырой, и я была неприятно удивлена его авторитетом в глазах Эйчисона. К несчастью, благодаря уважительному отношению прокурора, показания Гранта выглядели правдоподобно, хотя кое в чем он солгал. К моему разочарованию, ни Прингль, ни Макдональд не изъявили желания подвергнуть его перекрестному допросу. За все это время инспектор даже не взглянул в мою сторону: полагаю, хотел, чтобы я почувствовала себя ничтожеством, не заслуживающим внимания. Покидая кафедру, он демонстративно ухмыльнулся.

Разумеется, суду предстояло еще заслушать заявления Шлуттерхозе и Белль. От мысли о том, какая омерзительная клевета там содержится, меня передернуло.

Между тем почти все утро первого дня заняла пикировка Эйчисона и Прингля. Прокурор утверждал, что Шлуттерхозе следует считать главным похитителем. Эйчисон вызвал множество свидетелей, которые видели немца в районе Вудлендс в день исчезновения Роуз. Например, миссис Мэри Артур с Уэст-Принцес-стрит наблюдала, как он, с девочкой на руках, бежал по дороге. По ее словам, Шлуттерхозе был пьян.

— Говорите, он был пьян? — напомнил Прингль, когда ему дали слово. — Почему вы так решили?

У миссис Артур сделалось такое лицо, словно она все познала в этой жизни.

— Я трижды была замужем, сэр, и трижды овдовела. Пьяного я отличаю с первого взгляда.

— Вы сказали, он плохо держался на ногах. Наблюдая за ним, вы беспокоились за ребенка?

— Мне было жаль малышку.

— Из-за того, что он может ее уронить?

— Да, но больше из-за того, что у нее плохой отец — мертвецки пьян средь бела дня. Какой позор!

Далее Эйчисон вызвал Роберта Диксона, бригадира с винокурни «Лох Катрин». Тот сообщил, что принял на работу Ганса Шлуттерхозе в первой половине тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, примерно на два месяца. В среду, восьмого мая, Ганс явился на винокурню и сообщил, что получил наследство и хочет уволиться. Диксон и сам собирался выгнать Шлуттерхозе за то, что тот подворовывал и прогуливал работу, ссылаясь на болезнь. Бригадир не помнил, как обычно одевался Ганс, и не узнал коричневую куртку. Однако Томас Холланд, старший мастер пекарни «Деннистун», был уверен, что часто видел Шлуттерхозе в похожей одежде. Холланд подтвердил, что Ганс действительно работал у него в период, совпадающий с датами на расчетном листе, обнаруженном в кармане куртки. По его словам, немец произвел благоприятное первое впечатление, однако вскоре проявил себя не лучшим образом и был уволен по истечении трех недель, когда явился на работу пьяным и с опозданием. В этот момент Шлуттерхозе что-то пробормотал и сделал неприличный жест в адрес бывшего хозяина. Подозреваю, этим он отнюдь не расположил к себе присяжных.

Во время перекрестного допроса Прингль установил, что мешки для муки с мельницы Скотстун встречались в Глазго на каждом шагу, и это была его единственная вылазка в лагерь Эйчисона.

Грейс Ламонт, владелица прачечной, сообщила суду, что прошлой весной Белль Шлуттерхозе несколько месяцев работала у нее младшей прачкой, а в мае, якобы получив наследство, попросила расчет. Ламонт и сама была готова уволить помощницу, поскольку до нее дошли слухи, что у той есть другая работа.

В ответ Эйчисон поднял бровь.

— И какая же другая работа?

Ламонт поджала губы.

— Не хочу говорить, сэр.

— Прошу вас, мэм, постарайтесь сказать. Другая работа какого рода?

— Аморального, сэр.

Затем несколько виноторговцев и трактирщиков подтвердили, что Ганс и Белль — их постоянные клиенты. Парочка любила выпить и частенько оставалась без гроша в кармане, однако весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года у Шлуттерхозе появились деньги, которые они тратили направо и налево, до самого ареста, причем, судя по всему, не заработанные честным трудом.

Далее Эйчисон вызвал Томаса Уилки, дантиста с Сент-Джордж-роуд. В день исчезновения Роуз дантист услышал на улице шум и выглянул в окно. На дороге перед остановившейся конкой лежал мужчина, а рядом с ним — ребенок.

— Какой вывод вы сделали из увиденного? — спросил Эйчисон.

— Что произошел несчастный случай. Мужчину с девочкой сбили лошади.

— Вы можете описать девочку? Ее волосы? Одежду?

— Кажется, каштановые волосы и зеленое платье.

— Каштановые волосы и зеленое платье, так? Вы уверены? Не светлые волосы и голубое платье?

— Возможно, волосы у нее были русые, но платье точно зеленое.

— Вы узнаете человека, которого видели в тот день, здесь в суде?

Уилки повернулся к скамье подсудимых и уставился на Шлуттерхозе. Примерно через минуту он покачал головой.

— Не уверен. Телосложение совпадает, но у того мужчины были усы и одежда похуже. Этот человек на него не похож.

Эйчисон указал на Ганса пальцем.

— Вы не можете поклясться, что видели этого человека?

— Нет, сэр.

— А вы не заметили, девочка была в крови?

— Нет, сэр, не заметил.

Лицо прокурора оставалось непроницаемым, но чувствовалось, что он доволен. Сначала я удивилась, но затем осознала, как присяжные воспримут показания дантиста. От Каски я знала, что Прингль собирался привлечь свидетелей несчастного случая, которые видели кровь у девочки на голове. Поскольку линия обвинения основывалась на том, что смертельную рану Роуз нанесли позже и преднамеренно, вероятно, Эйчисон хотел поставить под сомнения показания свидетелей Прингля.

Следующим был Питер Керр, кэбмен, который подвозил Ганса и Роуз. По его словам, на вид девочка была в порядке, разве что хныкала, как случается с уставшими детьми, но потом задремала и умолкла. Он тоже не заметил крови ни на голове Роуз, ни на куртке Шлуттерхозе.

— Ни капли крови? — настаивал Эйчисон. — Никаких признаков травмы?

— Нет, сэр.

Все было ясно, однако Прингль снова спутал карты во время перекрестного допроса, когда Керр упомянул, что Шлуттерхозе был в темной одежде.

— Значит, в темной… — пробормотал Прингль. — А напомните-ка, где была его куртка?

— Как я уже сказал, он укутал в нее девочку.

— Укутал, говорите. Что именно? Ноги? Туловище?

— Скорее голову.

— Итак, голова была обернута темной курткой. Вы не допускаете, мистер Карр…

— Керр, сэр.

— О, простите, мистер Керр… Не допускаете ли вы, что при таких обстоятельствах вы могли просто не заметить кровь на голове ребенка?

— Да, мог и не заметить.

Слава богу, Нед и Энни отсутствовали при обсуждении душераздирающих подробностей. Однако, оглядев зал, я неожиданно увидела знакомое лицо: в заднем ряду балкона сидела Мейбл. Должно быть, она незаметно пришла во время утреннего заседания и сейчас, подавшись вперед, внимательно слушала показания Керра. Мейбл была все так же стройна и хороша и, если не выпячивала подбородок, не выглядела упрямой и задиристой. Когда кэбмен покинул кафедру, Мейбл посмотрела на скамью подсудимых, и наши взгляды встретились. Я боялась, что она отвернется, но нет — девушка едва заметно кивнула мне. Окрыленная, я кивнула в ответ: ведь если сестра Неда не утратила веру в меня, значит, и вся семья думает так же?

Усилием воли я перевела взгляд на кафедру свидетелей. Томас Дауни, владелец бара на Сент-Джордж-роуд, опознал пару подсудимых и подтвердил, что обслуживал их чуть позже полудня. Он не был с ними знаком, но запомнил их по количеству выпитого виски и эля, а также по характерному акценту немца. По словам Дауни, супруги Шлуттерхозе вышли из заведения навеселе, при этом Ганс был одет в такую же куртку, как та, что лежала на столе с уликами. Также Дауни видел, что вуаль на шляпке Белль была опущена. В ответ Эйчисон выразил удивление.

— Почему же вы тогда уверены, что с мистером Шлуттерхозе была его жена?

— Вуаль была короткая и полупрозрачная. И фигура у нее такая же тощая.

Эйчисон как будто задумался, а затем вперился в меня взглядом. Я вся сжалась от ужаса. Выдержав театральную паузу, он обратился к свидетелю:

— Как бы вы охарактеризовали фигуру мисс Бакстер?

Внезапно осознав намерение прокурора, я похолодела. Дауни оглядел меня и пожал плечами.

— Пожалуй, она стройная.

— Такая же стройная, как миссис Шлуттерхозе? И если да, могли бы вы назвать мисс Бакстер тощей?

— Мог бы, наверное.

— Итак — подумайте хорошенько — возможно ли, что в тот день в компании мистера Шлуттерхозе вы видели мисс Бакстер?

Дауни поморщился, но кивнул.

— Возможно.

Боже милостивый! Даже я, далекая от юриспруденции, понимала, к чему клонит Эйчисон. Он не просто хотел представить меня главной злоумышленницей, но еще и намекал, что я физически помогала Шлуттерхозе похитить дочь моих друзей — при том, что Энни наверняка подтвердит, что я провела с ней весь день до вечера. Я в ужасе обернулась к своим адвокатам: не застал ли их врасплох новый поворот. Каски сгорбился на стуле, прижав руку к губам, но Макдональд невозмутимо смотрел вперед, почесывая подбородок и зевая.

Только бы ему удалось исправить положение при перекрестном допросе! Однако впоследствии выяснилось, что удар достиг цели. Эйчисон заставил усомниться Дауни и, вероятно, присяжных, и теперь владелец бара заявлял, что дамой под вуалью могла быть любая из нас.

Впервые со дня ареста я допустила мысль, что мы проиграем процесс и я закончу жизнь на виселице. Наверное, удивительно, что за долгие месяцы в тюрьме я не задумывалась, что меня могут повесить, но ведь невинным свойственно не верить в худшее, и я не была исключением.

Следующая свидетельница Эйчисона дала столь же неопределенные показания. Мисс Флоренс Джонстон, пожилая вдова, проживающая в доме номер шестьдесят три по Уэст-Принцес-стрит, сообщила суду, что по обыкновению сидела у окна гостиной и в тот самый день видела на восточном углу Квинс-Кресент мужчину и женщину. Судя по всему, они ссорились между собой. Мисс Джонстон сразу узнала в Шлуттерхозе упомянутого мужчину.

— Это точно он, только теперь сбрил усы.

Что касается женщины, тут вдова колебалась.

— Да, лицо закрывала вуаль — правда, совсем тоненькая и прозрачная. Но я почти уверена, что это была та дама на скамье подсудимых.

Эйчисон хищно осклабился.

— Мэм, на скамье подсудимых две дамы. Которая из них? Пожалуйста, укажите. — Он снова по непонятной причине желал представить меня непосредственной участницей. Мисс Джонстон подняла руку и, к моему величайшему облегчению, указала на Белль.

Прокурор не отступал:

— Вы абсолютно уверены, что это не могла быть вторая дама — мисс Бакстер? Присмотритесь к ней повнимательнее. Не спешите.

— Теперь, когда вы сказали… Может быть, и она…

— Итак, вы говорите, — прогремел голос Эйчисона, — что дама на скамье подсудимых, мисс Гарриет Бакстер, может быть женщиной, которая сопровождала мистера Шлуттерхозе в тот день на Уэст-Принцес-стрит?

— Ну, — робко сказала мисс Джонстон. — Возможно.

Это была катастрофа, тем более что во время перекрестного допроса Макдональд не смог развеять сомнения свидетельницы. К несчастью, именно на этом месте судья решил, что мы достаточно выслушали за утро, и объявил перерыв на обед.

Пока люди проталкивались к дверям, я взглянула на балкон, но Мейбл уже выскользнула из зала. Наверняка она спешила в комнату ожидания, чтобы пересказать Неду и Энни утренние события.

В перерыве мы с миссис Фи сидели в душной камере, под неусыпным надзором констебля Нейла. Каски где-то уединился с Макдональдом и ненадолго заглянул к нам, прежде чем вернуться в зал суда. Он был мрачен и обеспокоен стараниями прокурора представить меня непосредственной участницей похищения.

— Непонятно, к чему все это, мисс Бакстер. Скорее всего, чистой воды интриги: хочет заставить присяжных сомневаться, приписать вам все, что только возможно. Не могу вообразить, что у него еще на уме! Не волнуйтесь, мисс Бакстер. Мы-то знаем, что вы весь день провели с миссис Гиллеспи, и Эйчисон понимает, что мы это докажем при первом удобном случае.

— Надеюсь, Энни хорошо помнит, когда я пришла, — заметила я.

— Да, — сказал адвокат. По правде говоря, выглядел он еще угрюмее прежнего.

Послеобеденное заседание было в основном посвящено медицинской экспертизе. Доктор Фредерик Томсон изложил свою версию гибели Роуз. Томсон осматривал тело девочки дважды: в лесу у ямы и во время вскрытия. Нет необходимости приводить жуткие подробности, скажу только, что, по мнению эксперта, девочке проломили череп; смерть наступила если не мгновенно, то в скором времени после травмы. На теле не было других ран, переломов, вывихов и следов насилия. Вероятно, череп был проломлен одним ударом, твердым предметом с ровной поверхностью.

— Удар мог быть нанесен тупым предметом? Например, плоским камнем?

— Это возможно.

Доктору предъявили улику: плоский камень, который, по словам инспектора Гранта, обнаружили «прямо перед окном комнаты, в которой проживает Шлуттерхозе с женой». На одной из сторон виднелось темно-красное пятно, однако по неизвестной причине ни Эйчисон, ни Томсон о нем не упомянули. По мнению Томсона, Роуз могли ударить этим или подобным камнем — хотя доктор считал, что орудием убийства скорее послужило нечто более тяжелое. Раздраженный этой оговоркой, Эйчисон надавил на свидетеля:

— Давайте проясним — если рана была нанесена не камнем, возможно ли, что девочку намеренно стукнули головой о твердую поверхность — например, о стену, стол или каминную полку? Или об пол?

— Это также возможно.

Отвечая на вопросы Прингля, а затем и Макдональда, доктор подтвердил, что нет оснований предполагать, будто девочку несколько раз ударили камнем или другим тупым предметом. Все указывало на то, что удар был единственный.

— Гм, — промычал Прингль. — Могло ли случиться так, что голова девочки пострадала при других обстоятельствах? Допустим, если ее нес высокий мужчина, впоследствии сбитый на большой скорости — скажем, конкой. Мужчина падает на землю, выпускает девочку из рук, та падает и ударяется головой о булыжники. Словом, случайное падение.

— Не исключено.

— Иными словами, доктор Томсон, вы… гм… согласны, что травма могла быть результатом несчастного случая — да или нет?

— Да.

Далее Эйчисон попытался показать, что в трезвом состоянии Ганс сравнительно безобиден, но опасен, когда выпьет. Соседи часто слышали его ругань и потасовки с женой. В ночь, когда похитили Роуз, юный подмастерье из соседней квартиры слышал, что в семействе Шлуттерхозе происходит ссора. Он не разобрал слов, но, судя по всему, Белль бранила мужа, а тот грубо огрызался. Из-за стены доносился плач.

Эйчисон плачем не заинтересовался. Позднее к этой теме вернулся Прингль:

— Позвольте спросить, кто плакал — мужчина или женщина?

— Оба, сэр, — ответил подмастерье.

— Оба участника ссоры плакали? Мистер Шлуттерхозе и его жена?

— Да, сэр.

Прингль многозначительно посмотрел на присяжных и вернулся на место.

Владелица трактира «Макгвайр» показала, что обслуживала Ганса и Белль в тот вечер, а позднее они попросили у нее перо и бумагу и уединились в углу. Графолог, который сопоставил образцы почерка Ганса и письмо, обнаруженное на лестнице утром, после исчезновения Роуз, а также проанализировал стиль и характерные грамматические и орфографические ошибки немца, заключил, что с большой вероятностью послание с требованием выкупа написано рукой Шлуттерхозе. Джордж Грэм, владелец ломбарда в Гэллоугейте, опознал детские ботиночки на пуговицах и сообщил суду, что Белль — его постоянный клиент — заложила их, согласно учетной книге, седьмого мая тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, через три дня после пропажи Роуз.

— А как вела себя Белль Шлуттерхозе, когда отдавала ботиночки? — спросил Эйчисон. — Было ли что-нибудь странное в ее поведении?

— Как обычно, — ответил Грэм. — Мы даже о чем-то шутили.

Из толпы послышались неодобрительные возгласы.

Так все и продолжалось. Свидетель за свидетелем давал показания против Шлуттерхозе и его жены, изображая их не только никчемными, бесчестными и ненадежными, но также бессердечными и распущенными. Несмотря на попытки Прингля поправить положение при перекрестном допросе, Эйчисон блестяще гнул свою линию. Было бесспорно установлено, что, сговорившись с женой, Ганс Шлуттерхозе выкрал Роуз и убежал с ней. Наиболее противоречивые показания касались происшествия с конкой. Стремясь обосновать обвинение в убийстве, прокурор старательно подводил присяжных к мысли, что с конкой мог столкнуться и другой мужчина с девочкой. Он также заставил всех присутствующих задаться вопросом, кто именно был с Гансом у сквера на Квинс-Кресент четвертого мая: Белль или англичанка?

К концу дня Эйчисон попросил зачитать заявления Белль и Шлуттерхозе. Белль ограничилась тем, что подтвердила свою личность и ничего не сказала в ответ на обвинения. В отличие от нее, Ганс говорил много и охотно. Судья сообщил присяжным, что заявление содержит ответы на вопросы, заданные окружным прокурором или младшим шерифом, и что из текста удалены бранные слова. Чтобы пролить свет на последующие события в суде, я привожу документ полностью. Разумеется, я могла бы предварить эту клевету тысячей опровержений, однако решила процитировать ее без комментариев. Читатель с первого взгляда поймет, сколько там чепухи.

Заявление заключенного

Составлено в Глазго восемнадцатого ноября тысяча восемьсот восемьдесят девятого года в присутствии Уолтера Спенса, младшего шерифа ланкаширского. Заключенный, будучи должным образом предупрежден и допрошен, заявляет:

Меня зовут Ганс Шлуттерхозе. Я украл девочку, но не убивал ее. Был несчастный случай. Это не я придумал ее украсть. Мы бы позаботились о ней. Боже правый, мы собирались подержать ее у себя одну ночь.

Мне тридцать шесть лет. Я живу со своей женой Белль в доме номер восемь на Коулхилл-стрит, Глазго. Моя жена ни в чем не замешана, ни в чем.

Я родился в Германии, в Бремене, и живу в Глазго семь лет. Впервые я приехал в Лондон в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, в возрасте тридцати трех лет. В Глазго я переехал в тысяча восемьсот восемьдесят третьем. Сейчас я безработный. В последний раз я работал около полугода назад, на винокурне «Лох Катрин» в Камлахи. Я был разнорабочим, в основном таскал бочки. Ужасное занятие. Я работал там два или три месяца, точно не помню. Мне мало платили, и я часто болел.

Я забрал девочку в первую субботу мая. Не помню, какое было число. Мне показали календарь, и я могу подтвердить, что было четвертое мая. Для начала я пошел на Квинс-Кресент, чтобы осмотреться. Я имею в виду разведать обстановку. Мне велели сначала разведать обстановку, а девочку украсть через одну-две недели, когда все будет готово.

Я пришел в Вудсайд около половины третьего. Сестры Гиллеспи играли в парке. На дороге вокруг парка никого не было. Я понял, что настал удачный момент, можно забрать девочку, и никто не увидит. Мы могли украсть ее, донести на руках до «Гранд-отеля», а там взять кэб.

То есть это я мог ее забрать. Я был один. Моей жены там не было. Она была дома. Она ничего не знала. Я отказываюсь продолжать.

Я подошел к ограде и дал сестре денег. Я попросил ее что-то купить в лавке. Я дал ей шиллинг. Не помню, что я попросил купить. Может, чай. Она убежала. Тогда я сказал Роуз, что мать ждет ее в лавке и мы купим ей мороженое. Она взяла меня за руку и пошла за мной. Но она шла очень медленно. Тогда я взял ее на руки и понес по Уэст-Принцес-стрит.

Все было хорошо, пока я не вышел на большую улицу, Сент-Джордж. Я переходил дорогу и неожиданно упал. Меня сбила конка. Кучер ехал слишком быстро. Лошади налетели на меня внезапно. Я не виноват. Я не удержал девочку, и она упала. Отлетела недалеко, футов на десять, наверное. Я не желал ей зла, во всем виноват кучер. Он спрыгнул, и к нам бросились люди. Я схватил девочку и убежал с ней по улице.

Мне показали карту, и я подтверждаю, что побежал по Шемрок-стрит. Девочка была у меня на руках. Когда люди остались позади, я осмотрел ее и увидел кровь на голове и спине. Немного крови. Должно быть, она ударилась головой, когда упала. По-моему, там были булыжники. Я намотал ее голову курткой, чтобы остановить кровь, и пошел дальше, потом взял кэб на Кембридж-стрит. В кэбе она уснула.

Мы поехали ко мне домой на Коулхилл-стрит. Когда я зашел в дом, девочка еще спала. Белль не вернулась, и я положил девочку на постель. Куртку я подкладывал ей под голову, вместо подушки. У девочки немного текла кровь. Я сел, а потом уснул, потому что очень устал. Моя жена пришла примерно через час. Не знаю, где она была. У нее своя жизнь. Она вошла, посмотрела на Роуз и сказала мне, что девочка умерла. Сначала я не верил ей и пытался будить девочку. Но она умерла, бедная крошка. О боже, я не желал ей зла. Простите меня, я не могу больше говорить.

Я готов продолжать. Когда мы поняли, что девочка мертва, моя жена очень огорчилась. Я укрыл тело газетой, чтобы спрятать, но не мог успокоить Белль. Тогда я положил девочку в сундук, чтобы убрать из виду. Моя жена не хотела быть в комнате с телом, и мы ушли. Сначала мы ходили в «Домовину» на Уайтгрейв-стрит, но там тесно и нельзя поговорить наедине, и мы пошли в «Макгвайр». Это большой трактир, и нас там не очень знают, и можно поговорить.

Конечно, моя жена очень удивилась, потому что ничего не знала о девочке, потому что она ни в чем не виновата. Что она говорит? Что она сказала? Лучше пусть закроет рот. (Заключенный перешел на немецкий.)

Я готов продолжать. Мы немного выпили, чтобы успокоить нервы. Мы очень огорчались. Наверное, девочка разбила голову, когда упала, но я не мог ничего сделать. Я был в потрясении. Я сказал жене, что пойду в полицию и скажу правду, но она не хотела остаться одна. Тогда мы решили уехать в Америку. Я знал, что надо много денег, чтобы жить хорошо, и если девочка умерла, я решил требовать выкуп у ее отца художника. Я написал ему письмо и платил мальчику, чтобы он отнес его в Вудсайд. Просто мальчику с улицы. Я платил ему один шиллинг за письмо и два шиллинга, чтобы он молчал. Больше я его не видел.

Мне показали письмо, на нем номер один, и я узнаю свой почерк. Это я написал его и послал мистеру Гиллеспи.

Утром после того, как девочка умерла, моя жена уходила около десяти часов. Она не хотела быть дома с телом. Она уходила, пока тело здесь, но мне надо было ждать ночи, чтобы его спрятать. Когда моя жена ушла, я слышал стук и открыл дверь. Это была леди, которая заплатила мне, чтобы я украл девочку. Она знала, где я живу… не помню, откуда. Наверное, я ей сказал. Больше ей никто не говорил.

Она стояла на лестнице. Она отказалась зайти, потому что думала, что девочка у меня, и говорила шепотом. Она сказала, что Роуз пропала, и спросила, если я ее украл и написал письмо о выкупе. Я объяснил, что спешил, потому что на улице было тихо и была хорошая возможность. Леди стала грустная. Она сказала, что нельзя держать ребенка дома. Она хотела знать, зачем я ее не послушал и не снял хорошую комнату. Она сказала, я сделал плохо. Я должен был вернуть Роуз в Вудсайд сразу и оставить на углу, чтобы она пошла домой.

Тогда я сказал, что девочка умерла. Я объяснил про несчастный случай и что она ударилась головой о землю. Сначала леди мне не поверила. Тогда я позвал ее зайти и открыл сундук. Когда леди увидела девочку, у нее сделалось белое лицо, и она села на пол. Она держалась за голову вот так (заключенный показал жестом). Я думал, она упадала в обморок. Через несколько минут она встала. Я испугался, что она меня побьет. Она говорила ужасные грубые вещи, а потом ушла, но через двадцать минут вернулась. Она сердилась, хотя я сказал про несчастный случай. Она сказала мне убрать тело, закопать глубоко, где-то за городом. Она сказала никому не говорить ни слова. Я сказал, чтобы она не волновалась, мы с Белль поедем в Америку. Она сказала «Полагаю, вам нужны деньги», а я сказал, что мы получим выкуп. Тогда она опять сердилась, потому что не велела требовать выкуп. Ее план был не такой. Она сказала больше не писать мистеру Гиллеспи и что она даст мне деньги. Мы договорились встретиться через несколько дней, и она даст мне больше денег. Потом она ушла.

Страницы: «« « ... 910111213141516 » »»