Гиллеспи и я Харрис Джейн
— В квартире ее не нашли, — сообщила она. — Я просидела там не один час, и не думайте, что я упустила возможность хорошенько все осмотреть, на всякий случай.
Признание поразило меня, поскольку менее любопытных людей, чем моя хозяйка, я не встречала. Заметив мое изумление, она добавила:
— О, вы же знаете детей. Роуз могла заиграться сама с собой в прятки. Я заглянула во все комнаты, кроме той, наверху, которая была заперта, но девочки нигде не было — ни в шкафах, ни где-либо еще.
Но я уже думала о другом.
— А что с женщиной, которая отправила Сибил в лавку, — полиция ее нашла?
— Насколько я знаю, нет. Это загадка. Если Роуз до завтра не объявится, организуют поисковые отряды.
— Поисковые отряды. — От одних этих слов меня передернуло. — Надеюсь, до этого не дойдет. Как выглядели Нед и Энни, когда вы уходили?
Хозяйка мрачно покачала головой.
— Бедные, они так измучились.
— По крайней мере, они могут положиться друг на друга.
— Да, правда…
— Что?
— Между нами, мне показалось, что они не разговаривают друг с другом. Она обращалась к нему несколько раз, но в ответ он не проронил ни слова.
Вскоре я пожелала миссис Александер доброй ночи и отправилась наверх, в спальню. До утра я не могла уснуть, беспокойно ворочаясь и горюя о своих несчастных друзьях. Энни наверняка мучило тошнотворное чувство вины. Хотя Нед держал жестокие слова при себе, несомненно, в его глазах жена была в ответе за пропажу Роуз, ведь он всегда возражал, когда девочек отпускали гулять одних: я лично не раз это слышала. Обычно я склонна надеяться на лучшее, но сейчас никакие усилия не помогали поверить в счастливую развязку. В моей голове блуждали страшные мысли, сердце ныло от предчувствия беды.
В тот вечер доктор покинул Стэнли-стрит в половине одиннадцатого, пообещав утром вернуться. Элспет благоразумно ушла вместе с ним, чувствуя неприязнь Энни. Она проводила Уильямса и детектива вниз, оставив родителей Роуз наедине со своим горем. Стерлинг посоветовал Гиллеспи оставаться дома, на случай возвращения Роуз, и убедил их не идти на поиски ночью. И действительно, бродить по темному безлюдному городу небезопасно.
Когда квартира опустела, Энни с новой силой ощутила напряжение между ней и мужем, и (как она позднее рассказывала) атмосфера стала бездушной и неестественной. Вечером, вновь объясняя детективу, как отправила девочек гулять одних, она почувствовала на себе мрачный взгляд мужа, а когда попыталась заглянуть ему в глаза, прося сочувствия, он отвернулся. Теперь, если она обращалась к нему, он отвечал холодно и резко. Ей стало легче, когда Нед, прекратив расхаживать по комнате в безмолвной ярости, набросил пальто и заявил, что скорее выколет себе глаз, чем будет сидеть сложа руки, и потому уходит искать Роуз. Он велел Энни зажечь фонарь в окне гостиной в случае новостей и умчался вниз, не прощаясь и не пытаясь утешить и поддержать ее в страшном испытании судьбы. Минуту спустя бедняжка выглянула на улицу и увидела мужа на углу Карнарвон-стрит. Через мгновение он растворился в темноте.
Оставшись одна, несчастная до рассвета ходила из комнаты в комнату, вглядываясь в ночную мглу, и ждала возвращения Роуз или известий — но так и не дождалась.
Нед вернулся только с восходом солнца. Входная дверь была по-прежнему приоткрыта. Войдя в подъезд, он застыл как вкопанный. На полу лежал конверт, на котором кто-то коряво нацарапал «Гиллеспи». Внутри был лист бумаги, исписанный тем же грубым почерком. Нед с трудом разобрал чудовищные каракули.
УВАЖАЕМЫЙ СЭР
НЕБОЙТЕС ВАША ДОЧ ЖЫВА. МЫ ЕЕ ПАХИТИЛИ. ПРИГОТОВТЕ ПЯТСОТ ФУНТ И МЫ СКАЖЕМ КУДА НЕСТИ ДЕНГИ. НЕГОВОРИТЕ ПОЛИЦЫИ И ВОБЩЕ НИКОМУ! СКАЖИТЕ ЖЕНЕ ВАША ДОЧ В НАДЕШНЫХ РУКАХ.
Спустя несколько часов Энни пересказала мне записку слово в слово. Конечно, я не собиралась идти к ней в такую рань, но миссис Александер испекла для Гиллеспи булочек, и я взялась отнести их, пока не остыли, даже не рассчитывая, что меня впустят. К моему удивлению, Энни затащила меня посидеть с ней в кухне. Сибил все еще спала под действием успокоительного, а Нед ушел в полицию, чтобы показать записку детективу Стерлингу. Энни не переоделась со вчерашнего дня, выглядела бледной и изможденной и разговаривала странным потухшим голосом.
— Кошмарное письмо. Крупный рваный почерк, ошибки почти в каждом слове…
У меня по спине пробежал холодок. От неграмотной корявой писанины веяло чем-то жутким. Впрочем, меньше всего мне хотелось пугать Энни.
— Похоже на чью-то глупую шутку.
В ее глазах блеснула надежда.
— Правда?
— Посудите сами! Конверт принес почтальон?
— Нет, его подбросили ночью.
— И поблизости не видели никого постороннего?
Энни покачала головой.
— А Нед — он воспринял письмо всерьез?
— Не знаю, — еле слышно отозвалась она. — Я умоляла его не сообщать в полицию, но…
Нахмурившись, она подняла с коврика деревянную лошадку Роуз. Кто-то недавно соскреб с нее обугленную полоску, и в боку осталась странная выбоина, как от удара молотком. Энни прижала истерзанную игрушку к груди и с холодной настороженностью стала смотреть на огонь в камине. За ночь она сгрызла себе ногти почти до основания и резко постарела. Я выглянула из кухни в сторону распахнутой входной двери.
— А где Элспет?
— В церкви. — Она вздохнула. — Говорит, кто-то должен молиться за Роуз.
Слыша отчаяние в голосе Энни, я бросилась ее утешать.
— Энни, милая, если уж люди решаются на похищение ребенка, сначала они убеждаются, что его родители богаты. Наверняка эта записка — всего лишь неумный злой розыгрыш. Роуз вернется, вот увидите.
Она печально кивнула.
— И Нед так говорит. Она вернется и…
Надо сказать, что обычно я не склонна к слезам. Взрослые женщины плачут гораздо реже, чем уверяют нас авторы романов; как правило, мы сделаны из более твердого теста. Тем не менее сейчас был тот редкий случай, когда от переживаний у меня защипало в носу. Возможно, накопилась вчерашняя усталость или страхи — как бы то ни было, я не хотела расплакаться в присутствии Энни. Даже перепуганная до тошноты, она не проронила ни слезинки, а я вот-вот могла разреветься, как последняя дурочка. Извинившись, я вышла в уборную и побрызгала в лицо водой. Но стоило мне вернуться в кухню, как к горлу вновь подступил предательский комок, и я решила удалиться, пока не возьму себя в руки. Я знала, что Энни не будет одна, — пока я прощалась, в квартиру забежала Колтроп, якобы вернуть одолженное яйцо. На самом деле ей не терпелось узнать новости.
Через несколько часов я вполне взяла себя в руки и снова отправилась на Стэнли-стрит. За это время события развивались стремительно. Нед вернулся с детективом Стерлингом, и они повели Сибил на угол Квинс-Кресент, в надежде, что она опознает дом незнакомки под вуалью. Однако выяснилось, что женщина просто махала рукой в сторону Уэст-Принцес-стрит, и Сибил не смогла определить конкретный адрес. Не в силах помочь, девочка распереживалась, что снова всех подвела. Бедняжка Сибил… К тому времени она начала осознавать, что груз вины за исчезновение сестры ляжет на ее плечи.
Нед привел дочь домой совершенно безутешной. Она ничего не ела со вчерашнего дня, но ее так и не уговорили проглотить ни кусочка. Сердце у Сибил колотилось, она дрожала и покрывалась испариной, жалуясь, что не может вдохнуть, хотя отец усадил ее у открытого окна.
— Девочка моя, ты не виновата, — повторял он, гладя ее по спине. — Ты тут ни при чем.
Утром, через день после пропажи Роуз, два констебля начали опрашивать всех жителей Вудсайда. Младший инспектор Стерлинг организовал отряд добровольцев для обследования района. Обычно полиция выжидает несколько дней, прежде чем объявить официальный розыск, но было воскресенье, когда дома можно застать больше людей, чем в будни, и детектив решил не терять времени. К сожалению, день выдался дождливый и туманный, и поисковому отряду пришлось несладко. Кроме того, из-за срочности полиция не успела дать объявление в газету, и новость о наборе добровольцев передавалась только из уст в уста. Таким образом, к полудню на место сбора — у мемориального фонтана Стюарта в Уэст-Эндском парке — явились менее тридцати местных мужчин. Женщин и детей, желающих участвовать к операции, отправили домой — один ребенок и так уже пропал, не хватало еще кому-нибудь заблудиться в тумане на западной окраине города; важнее всего было осмотреть самые опасные места — берега реки, парки, каналы и свалки.
Чтобы охватить максимальную площадь, мужчины разделились на три группы. Первая, во главе со сторожем парка мистером Джеймисоном, сосредоточилась на парке Кельвингроув и территории университета; вторая, под управлением детектива Стерлинга и в сопровождении Неда, отправилась на север, по долине реки Кельвин, мимо старой шаровой мельницы и до акведука; третью сержант Макколл повел на восток по улицам Гарнетхилла, затем на север, через склады и фабрики к верфям порта Дандас.
На случай возвращения Роуз Энни оставалась дома, в обществе соседей и друзей, Элспет и ее разнообразных приятелей, которые весь день сновали в церковь на службу и обратно. К счастью, несмотря на дождь, было не очень холодно, потому что входная дверь в дом номер одиннадцать целый день была подперта камнем, а дверь в квартиру и вовсе держали открытой настежь. Когда я пришла туда к четырем часам дня, в гостиной сидела примерно дюжина женщин во главе с матерью Неда, которая, вновь заняв свое «законное» кресло-качалку, принимала соболезнования по поводу исчезновения внучки.
— О Герриет! — приветствовала она меня. — Чем я заслужила такую кару? Что за ужасный год!
Энни нигде не было — она пошла укладывать Сибил спать и еще не вернулась: на мой взгляд, весьма разумно. Лично у меня не было настроения потакать Элспет. Неудивительно, что она объявила себя главной жертвой, но, признаюсь, меня это сильно раздражало. Извинившись, я ушла в кухню, не убранную со вчерашнего дня, и, чтобы скоротать время в ожидании новостей, принялась наводить порядок.
Вскоре скрипнула лестница в мансарду, и на ступеньках показалась Энни. Она была бледна, и всего за несколько часов, минувших с нашей последней встречи, ее лоб прорезали две новые морщины. После шумного приветствия Элспет и компания оставили Энни в покое, и в следующий раз я увидела ее сидящей у окна отдельно от всех.
Постепенно день подходил к концу. В доме Гиллеспи заваривали и пили чай; делали тосты, мазали их маслом, но почти не притрагивались. Время от времени кто-то из мальчишек, которые взялись бегать между поисковыми отрядами, приносил известия. Однажды в гостиную спустилась Сибил, но вскоре так разволновалась, что Энни пришлось снова увести ее наверх. Постепенно женщины расходились — на вечернюю службу или ужинать с семьей.
Когда сгустились сумерки, на лестнице послышалась возня — на этот раз прибежали все пятеро соседских парнишек. Мы с Энни бросились в коридор им навстречу. Мальчики промокли и запыхались, и все говорили одновременно, перекрикивая друг друга, но смысл их слов был ясен: Роуз не обнаружили, и добровольцы из поисковых отрядов возвращались в пункт сбора в парке, расстроенные и подавленные.
Я обернулась к Энни: оцепенев, она смотрела перед собой невидящим взглядом. Что до меня, я пришла в крайнее смятение.
Оставалось надеяться, что Роуз кто-то приютил и она найдется целой и невредимой. Разумеется, очень жаль, что поиски до сих пор не увенчались успехом, но, по крайней мере, не выяснилось ничего ужасного.
— Спасибо за помощь, мальчики, — сказала Энни.
Она резко развернулась и ушла в спальню, захлопнув за собой дверь и не оглядываясь.
Элспет немедленно пригласила ребят в гостиную, где принялась пронзительным голосом задавать вопросы. Слушая, она то и дело взволнованно вскрикивала, и так увлеклась обсуждением подробностей, к удовольствию своей аудитории, что не заметила возвращения сына. Совершенно случайно я видела, как он пришел, поскольку не вернулась в гостиную вместе со всеми, а нерешительно задержалась в коридоре. Энни хотелось побыть одной, и я могла подать присутствующим хороший пример и незаметно удалиться, но мне не хотелось бросать ее на милость оставшихся гостей. Словом, пока я мешкала на пороге гостиной, на лестничной площадке послышались тихие шаги. Только я собралась к перилам посмотреть вниз, как в коридор вошел Нед — должно быть, он поднялся совсем бесшумно.
Неожиданно я подумала, что в последний раз видела его несколько дней назад, на уроке живописи. Я ожидала, что он будет бледным, как Энни, но — быть может, тому виной тени в холле — лицо Неда как будто потемнело, и весь его облик был мрачным и подавленным; шляпа промокла и блестела, как траурный атлас, макинтош почернел от дождя. Нед постоял на пороге, слушая разглагольствования матери о недостатках Стерлинга. Повинуясь интуиции, я молчала. Из гостиной меня не было видно, и движением я не могла выдать присутствие Неда.
Не говоря ни слова, я сжала руки и постаралась взглядом выразить искреннее сочувствие. Нед не реагировал, пока наконец не посмотрел на меня — впервые, словно только что заметил мое присутствие. Пораженная тем, как он осунулся и как будто высох от боли, я заглянула в его измученные, полные слез глаза. Он поднес к губам палец, затем молча повернулся и скрылся в кухне. Я собиралась на цыпочках пойти следом — радуясь, что мы хоть несколько мгновений побудем наедине, — но Нед мягко, без единого звука закрыл за собой дверь.
Неожиданно я почувствовала себя глупо. Собравшись с силами, я пожелала дамам хорошего вечера и взяла плащ. Путь к выходу лежал мимо кухни. Оттуда не доносилось ни шороха. Вероятно, прижав ухо к двери, можно было что-то услышать: дыхание, сдавленный всхлип, скрипящую о пол ножку стула — а может, и ничего. Бог знает, что бы я услышала. В действительности я лишь печально взглянула на дверь и вышла из квартиры.
12
В понедельник, шестого мая, на шестой странице «Глазго ивнинг ситизен» появилась заметка, озаглавленная «Таинственное исчезновение дочери художника». После краткого пересказа основных фактов автор вопрошал: «Что же случилось с маленькой Роуз Гиллеспи? Последний раз ее видели в субботу днем, и есть подозрение, что она похищена. Родственники и соседи девочки тщательно обследовали местность и планируют с удвоенным рвением продолжить поиски, если малышка не найдется».
Если вы слышали об этом деле, то наверняка знаете, что те дни были насыщены событиями. История исчезновения Роуз постепенно обрастала подробностями: слухи о мужчине, убегающем с ребенком под мышкой, таинственная дама под вуалью и записка с требованием выкупа. Тем временем расследование худо-бедно набирало обороты, и обычно я заглядывала за последними новостями на Стэнли-стрит, где царила безрадостная и в то же время суматошная атмосфера. Я бы многое отдала за то, чтобы поговорить с Недом или Энни с глазу на глаз, но никак не могла выбрать подходящий момент: в доме постоянно кто-то присутствовал, если не Элспет — которая, похоже, вновь утвердилась в гостиной, — то констебль или соседка.
По мере опроса жителей Вудсайда начала вырисовываться более ясная картина субботних событий. До сих пор не удалось обнаружить никого похожего на даму под вуалью, описанную Сибил, однако полиция разыскала служанку, с которой в тот день разговаривала Лили Александер. Марта Скотт работала горничной в многоэтажном доме на Квинс-террас — отрезке Уэст-Принцес-стрит, расположенном прямо напротив сквера. В субботу она выбегала за газетой для хозяйки и на обратном пути, примерно в середине Уэст-Принцес-стрит, заметила на другой стороне улицы мужчину, который направлялся к Сент-Джордж-роуд, — судя по нетвердой походке, пьяного. В руках он нес ребенка — скорее девочку, так как горничная мельком видела длинные светлые волосы. К сожалению, она не помнила, в какую сторону мужчина повернул в конце улицы.
Нашлась и еще одна свидетельница этой сцены. На втором этаже дома номер двадцать один по Уэст-Принцес-стрит миссис Мэри Артур, домовладелица, ждала посылку и постоянно подходила к окну гостиной, выглядывая почтальона. В очередной раз посмотрев в окно, она заметила высокого крепкого мужчину с девочкой на руках. Версия миссис Артур во многом совпадала с рассказом Марты Скотт. По ее словам, мужчина направлялся на восток и, судя по тому, что переходил улицу, собирался повернуть на Сент-Джордж-роуд. Он был в кепке и шатался, как пьяный. Девочка протягивала руки из-за спины «отца», как будто хотела вернуться туда, откуда ее принесли. На ней было голубое платье с узором в виде ромбов. От описания одежды становилось особенно жутко, поскольку в тот день Роуз была одета в одно из любимых платьев, именно такой расцветки.
Вскоре обнаружились новые свидетели. В среду вечером Питер Керр, кэбмен, явился в отделение полиции на Мейтленд-стрит и сообщил, что в субботу днем подвозил иностранца на Кембридж-стрит. Пассажир был в рубашке, а на руках держал ребенка, завернутого в пиджак. Он попросил Керра отвезти его на другой конец города — и больше не проронил ни слова. Поскольку в прошлом году Выставку посетили толпы людей со всего мира, кэбмен различал иностранные акценты и заподозрил в своем пассажире немца или австрийца — скорее иммигранта, нежели туриста. На протяжении всей поездки девочка не переставала хныкать, и что-то в пьяном иностранце показалось Керру странным. Кэбмен довез их до сталелитейного завода, где пассажир выкрикнул «Стоп». Расплатившись, мужчина вынес сонного ребенка и пошел в сторону Винегархилла — грязных торговых рядов в зловонной дыре среди кожевенных мастерских, живодерен и навозоперерабатывающих заводов.
По одной из версий полиции, пока дама под вуалью отвлекла Сибил, послав ее за сахаром, ее сообщник — мужчина, которого видели на Уэст-Принцес-стрит, — схватил Роуз. Вероятно, этот же мужчина сел в кэб к Питеру Керру на Кембридж-стрит. Однако оставалось неясным, почему похитили Роуз, а не Сибил, да и вообще, зачем похищать кого-то из девочек ради финансовой выгоды, ведь семью Гиллеспи нельзя было назвать состоятельной. Тем не менее полицию заинтересовало требование выкупа. По мнению детективов, человек, написавший записку, плохо владел английским. Судя по характерным орфографическим ошибкам, родным языком автора мог быть немецкий, что совпадало с предположением кэбмена, будто пассажир, которого он высадил в Ист-Энде, был родом из Германии или Австрии.
Ранним утром в четверг в Винегархилл отправилась большая группа детективов и констеблей. В ближайшие два дня она тщательно исследовала мастерские, сараи и кибитки; допрашивала местных жителей — главным образом странствующих лошадиных барышников, актеров и торговцев, а также рабочих из близлежащих заводов и фабрик. Обитатели Винегархилла — в основном ирландского или цыганского происхождения — клялись, что ничего не знают о пропавшем ребенке или иностранце. К сожалению, в кибитках подозреваемого не обнаружили, и, хотя вокруг носилось множество босоногих детишек, среди них не было никого похожего на Роуз Гиллеспи.
Едва ли удивительно, что Гиллеспи были охвачены ужасом, смятением и болью. Сибил ушла в себя, а Энни безутешно горевала, так что ее глаза покраснели от слез. Нед держался стоически и, не вынося собственной беспомощности, с головой ушел в поиски Роуз. Он ни минуты не сидел на месте, а когда оказывался рядом с женой, они почти не разговаривали. Энни по-прежнему казнила себя и думала, что Нед нарочно ее избегает.
В довершение всего семья страдала от назойливого внимания прессы. Спустя лишь несколько часов после публикации новости в «Ивнинг ситизен» дом начали осаждать журналисты, требуя интервью. Особенно их интересовал Нед — как художник и известная в городе фигура. Ежедневно на пороге дома номер одиннадцать его подкарауливала кучка писак, а затем таскалась за ним по пятам с блокнотами. Нед, сосредоточенный на поисках дочери, стал выходить через черный ход, но вскоре преследователи об этом пронюхали и подрядили одного-двух собратьев ждать за домом, со стороны Стэнли-лейн, чтобы подать сигнал остальным. Тогда Нед начал вставать до рассвета, пока репортеры еще не заняли свои наблюдательные посты. Несчастный изо дня в день рыскал по улицам, стирая туфли до дыр; полиция и отдельные сочувствующие тоже продолжали поиски. Отряды добровольцев во всем городе обследовали свои районы, но безрезультатно.
Горацио Гамильтон, владелец галереи изящных искусств, назначил вознаграждение в двадцать фунтов за любые сведения, которые могут помочь найти пропавшую девочку. Неда на всю неделю освободили от преподавания в Художественной школе, однако его ученицы собирались по вечерам, как обычно, и занимались версткой листовок с рассказом о Роуз. Отпечатанные сотни копий распространили между разными группами, включая церковь Элспет, чтобы раздавать на молитвенных и прочих собраниях, а компания местных мальчишек взялась вручать листовки прохожим в людных местах, от площади Сент-Джордж-Кросс до часовой башни Трон-Стипл.
К вечеру пятницы — спустя почти неделю после исчезновения — Роуз по-прежнему не обнаружили, и полиции ничего не оставалось, кроме как продолжать организованные поиски. В субботу одиннадцатого мая всех мужчин, кто не работал после обеда, призвали собраться в парке, у мемориального фонтана Стюарта. Благодаря листовкам и газетным заметкам историю обсуждали на каждом углу, и добровольцев становилось все больше. Загадочное исчезновение девочки взбудоражило город. К трем часам, несмотря на проливной дождь, в парк явилось полторы сотни мужчин. До захода солнца оставалось всего пять часов, но полиция надеялась, что приток новых людей позволит вести поиски тщательнее и всплывут хоть какие-нибудь улики. Добровольцы прочесали всю территорию, которую уже обследовала малочисленная группа в прошлое воскресенье, но к вечеру вернулись в парк ни с чем, разочарованные и подавленные.
На следующее утро был запланирован новый поход, поскольку воскресенье — выходной у большинства мужчин, и отряд добровольцев обещал пополниться. Нед участвовал в обеих операциях, рука об руку с младшим инспектором Стерлингом, который продолжал вести дело об исчезновении Роуз. Энни оставалась дома, изнемогая от неизвестности; при ней, сменяя друг друга, постоянно находились знакомые и соседки, в том числе и я. Еще до пропажи Роуз Элспет сотоварищи готовили для местных лодочников воскресный праздник, который был назначен как раз на сегодня. Однако сорок гребцов дружно променяли обещанные булочки с маслом и пение псалмов на участие в поисковой операции. С ними общее число добровольцев увеличилось почти до трех сотен; пожалуй, такой толпы в парке не видели со времен Выставки. Полиция рассчитывала прочесать несколько квадратных миль вокруг южного Вудсайда: от Рукхилла до набережной Клайдсайд на юге; от Королевской больницы на западе и до Сент-Роллокс на востоке. Дюжина больших отрядов приступила к заданию в девять утра и без устали трудилась до полуночи. Увы, усилия вновь не увенчались успехом.
В один погожий день, примерно неделю спустя, я направлялась в дом номер одиннадцать. У меня уже вошло в привычку отводить глаза от сквера в центре Квинс-Кресент. Поначалу, после той злосчастной субботы, проходя мимо, я каждый раз вглядывалась в деревья в напрасной надежде увидеть девочку, как язык невольно тянется нащупать во рту вырванный зуб. Однако в последнее время мне было больно смотреть на островок зелени за оградой.
До этих пор весна стояла дождливая, но в тот день солнцу удалось пробиться сквозь пропахшую дымом мглу, постоянно висящую над городом. В начале Стэнли-стрит я приложила руку козырьком ко лбу и огляделась, нет ли поблизости журналистов. Это была вторая новая привычка — проверять, сколько стервятников околачивается у порога дома номер одиннадцать. Один дерзкий газетчик из «Ивнинг ситизен» даже снял комнату рядом с квартирой Элспет, с видом на гостиную и спальню Неда и Энни. Этот писака по имени Брюс Кемп — желтушный и скользкий, как змея, с раскосыми глазами по бокам узкого сплюснутого черепа — целыми днями подстерегал Гиллеспи в своем логове, и его мерзкая физиономия беспрерывно маячила в окне дома напротив.
Теперь Неду и Энни даже днем приходилось задергивать занавески.
В тот день Кемп открыл окно и, высунувшись, бесцеремонно пялился на улицу. К счастью, время было обеденное, и бумагомаратели традиционно разбрелись по питейным заведениям, оставив двоих коллег наблюдать за домом номер одиннадцать. Я опустила голову, пряча лицо, но стоило мне приблизиться, как парочка немедленно увязалась за мной.
— День добрый, мисс Бакстер.
— Пришли повидаться с Гиллеспи, мисс Бакстер?
Как обычно, не обращая внимания, я двинулась дальше.
К счастью, внизу ждать не пришлось: входную дверь по-прежнему подпирал камень. Когда я поднялась на крыльцо, один из преследователей отстал, зато второй оказался настырнее и попытался загородить мне дорогу, спрашивая: «Как поживает миссис Гиллеспи?» Обойдя его, я подошла к лестнице, и — поскольку жители недвусмысленно дали понять, что газетчиков в доме не потерпят, — разговор был окончен.
Наверху я постучала в дверь квартиры Гиллеспи и стала ждать. Наконец в коридоре скрипнула половица. Я постучала снова. Вскоре послышался недовольный детский голос.
— Кто там?
— Сибил, милая, это я, Гарриет!
Однако мне не открыли — еще несколько раз скрипнула половица, и все стихло. Прошла минута. Я собиралась постучать снова, когда в коридоре послышались более тяжелые шаги, и дверь распахнулась. На пороге стояла Энни — босая, взлохмаченная и полуодетая, как будто ее только что разбудили. В коридоре образовался небольшой сквозняк, и потянуло чем-то затхлым и прокисшим — неизвестно, от Энни или от ее сорочки.
— Добрый день, дорогая. Простите, пожалуйста, я…
Она покачала головой и без единого слова удалилась в кухню, оставив дверь открытой. Я вошла в коридор. Сибил нигде не было. В углу стоял ящик «Петтигрю энд Стивенс» с обеденным сервизом — мой подарок, который в суматохе последних дней я все время забывала отослать в Мерлинсфилд. Да и сейчас было не до посуды; друзья и соседи приносили Гиллеспи поесть, но те разве что на бегу могли надкусить булочку с маслом, зачерпнуть пару ложек холодного рагу или отщипнуть краешек пирога.
Кухня покрылась слоем пыли и казалась заброшенной, хотя кое-где валялись грязные тарелки. Однако сегодня Энни готовила — нарезала остывший холодный картофель. Когда я вошла, в нос ударил запах разогретого смальца.
— Этот ужасный тип снова маячит у окна, — сказала я. Энни молча кивнула. — Как вы, дорогая? Как Нед, Сибил? Есть ли новости?
Она вздохнула.
— Приходил Стерлинг. Его босс снял с задания двоих человек.
— Но почему?!
— Нужно заниматься другими расследованиями.
— О боже!
Энни высыпала картофель на сковородку и повернулась ко мне. Глаза у нее по-прежнему были красные и опухшие.
— Гарриет, Роуз видели на конке в Гэллоугейте.
— Правда?
— Да, миссис Колтроп рассказала.
— Ну, Колтроп…
— Нет, в самом деле — видели маленькую светловолосую девочку. В трамвае у скотного рынка с иностранной парой. Девочку лет четырех, в коричневом платье — но, может, они ее переодели. — Она покусала сухие пересохшие губы, глядя в никуда, и еле слышно пробормотала: — Я думала поехать туда и посмотреть.
— В Ист-Энд?
Она кивнула, все так же глядя в пустоту. От странной решимости в ее глазах мне стало не по себе.
— А это разумно? Что сказал Нед? Кстати, где он?
Пожав плечами, Энни отвернулась и встряхнула сковородку.
— Наверху. Не спускался с тех пор, как ушел Стерлинг.
В ее голосе послышался надрыв, и, не рискуя расспрашивать, я сменила тему.
— Вчера утром я мельком видела Элспет.
— А, ну-ну, — с внезапной язвительностью отозвалась Энни и выскочила из кухни. Через миг она вернулась и протянула мне клочок бумаги — телеграмму от Мейбл, в которой та сообщала, что узнала ужасную новость и при необходимости готова немедленно вернуться в Шотландию.
Телеграмма оказалась для меня неожиданностью, ведь, насколько мне было известно, Гиллеспи решили ничего не говорить Мейбл. Пока мы рассчитывали, что Роуз вот-вот найдется, никто не хотел напрасно волновать их с Педеном. Казалось, вскоре все образуется, и мы напишем: «Представляете, Роуз пропадала на несколько дней. Но не волнуйтесь, она уже дома, в целости и сохранности». Хотя время шло, родители по-прежнему не спешили передавать печальные известия. Я их прекрасно понимаю: слова, написанные черным по белому, — это своего рода признание, что Роуз может и не найтись. Мы все условились, что Нед и Энни сами решат, когда ставить в известность Мейбл. Точнее, я так думала.
— Элспет послала ей телеграмму, — сказала Энни, пронзая картофель ножом. — Старая сплетница!
Она впервые обругала свекровь в моем присутствии.
— Вы уверены, что это она? — спросила я.
Энни кивнула.
— Она сама вчера призналась. Якобы не думала, что я буду против. Как вам это нравится? Потом вся раскипятилась и заявила, что Мейбл нужно сказать, потому что Роуз — ее племянница. А вы знали о телеграмме?
— Ни в коем случае! Для меня это тоже неожиданность.
— Вечно она сует нос в мои дела. С меня хватит. Я телеграфировала Мейбл в Танжер, чтобы она не приезжала. Об этом и речи быть не может! Вдруг мы найдем Роуз завтра или послезавтра, а они только зря потратятся на дорогу.
Ее трясло от волнения, словно она вот-вот взорвется. Я поспешила ее успокоить.
— Конечно, вы правы, дорогая. Смотрите — картошка подгорает. Может быть, вам помочь?
Покачав головой, Энни сняла сковородку с огня и подошла к двери звать Сибил. Пока она выкладывала еду на маленькую тарелку, я задумчиво наблюдала за пляшущими языками пламени в печи. Неожиданно совсем рядом кто-то кашлянул. Вздрогнув, я обернулась: на пороге стояла Сибил — как и Энни, в тонкой ночной сорочке без рукавов. Ее кожа казалась голубоватой, как испорченное молоко. Нервный кашель усилился, девочка стала сутулиться и втягивать голову в плечи, пряча глаза. Она и так всегда была стройной, но сейчас исхудала до крайности. Трудно было взглянуть без содрогания на острые лопатки на сгорбленной спине, тощие руки с несоразмерно большими локтями и выпирающие ключицы. Девочка с ужасом смотрела на жареную картошку на столе.
— Садись, — сказала Энни. Сибил не шелохнулась, недоверчиво косясь на тарелку. — Это твое любимое блюдо. Специально для тебя пожарила.
— Можно я позже поем?
— Нет, давай сейчас.
У Сибил задрожали губы.
— Можно я возьму это наверх. Я все съем.
Энни вздохнула.
— Ну, если ты обещаешь…
— Обещаю. Честное слово.
Метнувшись к столу, Сибил схватила тарелку и выскочила из кухни. Сквозь открытую дверь я видела, как она поспешно прошла по коридору и стала подниматься по лестнице, держа тарелку на вытянутых руках, словно блюдо для пожертвований. Энни тоже смотрела ей вслед, со слезами на глазах. Не оборачиваясь, она произнесла:
— Ничего она не съест. Голодает с тех самых пор.
Когда я уже собиралась прощаться, на лестнице послышался топот, и из мансарды появился Нед. Он скользнул мрачной тенью по коридору, взял с вешалки шляпу и направился к выходу, даже не взглянув в сторону кухни. Я обернулась к Энни; та скручивала бумагу, чтобы разжечь огонь, изображая, будто ничего не слышала. Нед наверняка видел нас обеих, ведь дверь в кухню была открыта настежь, однако удалился, не здороваясь, и плотно закрыл за собой входную дверь. Он торопливо спустился по лестнице, и звук шагов затих в отдалении. Энни старательно не замечала его внезапный уход.
— Нед куда-то убежал, — сказала я, но Энни не ответила.
Подойдя к раковине закрутить капающий кран, я выглянула в окно — Нед как раз пробегал через палисадник. У стены на Стэнли-лейн стояло двое журналистов, но он выскочил в калитку с такой скоростью, что они едва его не проворонили. Опомнившись, газетчики победно вскрикнули и бросились в погоню. Хотя я лишь мельком видела лицо Неда — в коридоре и сейчас, и когда он оглянулся через плечо, сворачивая на тропинку, — оно показалось мне крайне изможденным. Я снова обернулась к Энни.
— Он что, совсем не спит?
— Понятия не имею, — нарочито беззаботно отозвалась она.
Не желая допытываться, я умолкла. Энни со злостью скрутила еще одну газету в жгут.
— Если хотите знать, он спит в мастерской, на кушетке.
Я возилась с краном, в котором пора было менять прокладку. По правде говоря, я растерялась и не знала, что сказать. Энни продолжала — наверное, хотела выговориться.
— Дело в том, что мы не можем находиться в спальне, даже с задернутыми шторами — этот жуткий тип все время торчит в окне напротив. Поэтому Нед спит в мастерской, а я — в постели Роуз.
— Вот как, — кивнула я, чувствуя себя неловко. — Пожалуй, так… удобнее.
Мне не давал покоя вопрос — неужто их размолвка зашла так далеко, что брак уже не спасти?
К концу мая, почти за четыре недели поисков, полиция испробовала все возможные средства, но толком никуда не продвинулась. Требований о выкупе больше не поступало. Несчастная девочка как будто растворилась в воздухе. Были опрошены все свидетели, все соседи и друзья Гиллеспи, включая меня. Я надеялась, что со мной побеседует детектив Стерлинг, ведь нам до сих пор не довелось встретиться, а мне хотелось составить мнение о его способностях. Однако меня вместе с Александерами поручили рыжеусому констеблю Блэку, и он по очереди вызывал нас в маленькую столовую на Квинс-Кресент. Блэк угостил меня мятным леденцом, спросил, не заметила ли я чего-нибудь странного в день исчезновения Роуз, что-то нацарапал в блокноте и поблагодарил меня за участие. Похоже, мне не удалось принести пользу следствию.
Хотя детектив Стерлинг и уверял Неда, что вместе со своей командой не бросит расследование, было непонятно, как он намерен продолжать, если не появится новый свидетель или свежая улика. И оставался вопрос: что именно случилось с Роуз? По словам Энни, Стерлинг не верил, будто девочка заблудилась, и был твердо убежден, что ее похитили; он не знал или не хотел говорить о цели похищения и не мог объяснить, почему злоумышленник больше не объявлялся.
Само собой разумеется, ежедневные публикации в газетах о розыске пропавшего ребенка породили массу слухов, и легкомысленные читатели изо всех уголков города то и дело сообщали, что видели Роуз. Маленькие девочки, подходящие под ее описание, были замечены на вокзале Бридж-стрит, затем в рощице в восточном районе Глазго и в центре на Кэндлриггс-стрит. Кроме того, ее якобы видели в Килмарноке, Питтенвиме и Обане. Поскольку в первую очередь под подозрение попали обитатели Винегархилла, чаще всего подобные известия приходили из Ист-Энда: как-то вечером ее видели на Лондон-роуд, одетой с чужого плеча и идущей за руку с толстой ирландкой; на следующий день прохожие на Хай-стрит оборачивались на плач ребенка, которого тащил за собой высокий мужчина в твидовой кепке; а одна дама на пароме в Оутлендс заметила девочку в голубом платье, без конца задающую вопросы неизвестной женщине: «Мы едем к маме?» и «Где папа?».
Полиция тщательно расследовала каждое сообщение — но, к несчастью, пока безрезультатно.
Вскоре поползли слухи, будто Роуз увезли на континент (во Францию или Бельгию) и продали не то в заведение с дурной репутацией, не то богатому сластолюбцу. В газетах и пабах поговаривали о белом рабстве и о чудовищном подпольном мире, в котором толстосумы, с ведома полиции и власти, беззастенчиво покупают детей для удовлетворения мерзких похотливых желаний. Согласно другой версии, Роуз не увезли за границу, а держали в Ист-Энде, в каком-то борделе, где до поры до времени ее оставили бы девочкой на побегушках, а затем — спустя всего несколько лет — заставили работать.
Газетчики становились все изобретательнее в попытках добиться встречи с несчастными родителями. Почтовый ящик Гиллеспи заваливали просьбами и приглашениями. Согласен ли мистер Гиллеспи дать интервью? Желает ли он с супругой заполучить бесплатный фотопортрет? Соблаговолит ли принять билеты в театр? Выпьет ли чаю с редактором и его женой? Одна иллюстрированная газета напечатала большой и точный шарж на Неда (разумеется, авторства Мунго Финдли), и с тех пор Гиллеспи осаждали совершенно незнакомые люди: при виде его разговоры умолкали; прохожие провожали взглядом; а неизвестные мужчины при встрече поднимали шляпы, выражая соболезнования.
По непонятной причине, словно стараясь запутать и без того таинственную историю, автор записки о выкупе хранил упорное молчание. Изначально ожидалось, что за первым письмом вскоре последует второе, с инструкцией о передаче денег, однако похититель не давал о себе знать и спустя месяц после исчезновения Роуз так и не прислал второго письма.
Как-то в начале июня, в субботу, я шла по району Блайтсвуд — аккуратной сетке улиц в западной части города, увенчанной площадью на одноименном холме. Весь день я простояла на углу улиц Бьюкенен и Сент-Винсент, раздавая листовки, и теперь возвращалась домой, едва волоча ноги. Лишь несколько соучениц из Художественной школы составили мне компанию — со дня исчезновения прошло уже почти пять недель, и многие потеряли надежду. Казалось, большинство людей разделяют негласное мнение: чем дольше Роуз числится в розыске, тем меньше вероятность, что ее вообще когда-нибудь найдут.
Я все сильнее беспокоилась за Неда и Энни и была готова проведывать их каждый день. Однако Гиллеспи дали понять друзьям и соседям, что, проведя на людях целый месяц, нуждаются в некотором уединении, и я позволяла себе навещать их примерно раз в три дня, как бы мне ни хотелось видеться чаще. Разумеется, при этом я постоянно общалась с Элспет и была в курсе основных событий, но, как вы понимаете, время работало против нас.
Я взяла за обыкновение бродить по городу, заглядывая во все переулки в надежде хоть краем глаза увидеть малышку в голубом платье. Итак, в ту субботу я уже почти свернула на Уэст-Кэмпбелл-стрит, как вдруг заметила впереди небольшую толпу. Вблизи оказалось, что это очередь в галерею Гамильтона: там все еще продолжалась выставка Неда. Элспет говорила, что в мае посетителей стало больше, и Гамильтон отложил закрытие. В некоторых газетах писали, что отец Роуз — художник, иногда уточняя, что его полотна можно увидеть в известной галерее на Бат-стрит; газета «Ивнинг таймс», ни разу прежде не упомянувшая о выставке, внезапно отправила туда своего корреспондента и опубликовала соответствующую статью. Судя по всему, критика потрясли недавние картины из Кокбернспата, особенно та, где две девочки в лесу убегают от неизвестной опасности. «Быть может, художник изобразил собственных детей? — спрашивал он. — Остается только отметить, что жуткие сюжеты оказались в какой-то мере пророческими». В целом рецензия была благосклонной, и не исключено, что именно благодаря ей у галереи образовалась очередь.
Из любопытства я решила пройти мимо. Публика в очереди собралась разношерстная: кто-то курил, кто-то поплевывал на землю, а кто-то, сунув руки в карманы, привалился к ограде. Как ни странно, тут были даже целые семьи, хотя детей редко водят в частные галереи. Некоторые мальчики и девочки, скучая, расселись на крыльце, а другие играли на обочине. Полная румяная женщина грызла арахис, швыряя скорлупу под ноги, а ее подруга укачивала орущего младенца. В основном толпа состояла из людей, которых обычно не встретишь на таких мероприятиях; многие из них гораздо больше походили на завсегдатаев парковых паноптикумов и палаток с выпивкой.
Очередь тянулась вверх по ступенькам и исчезала за входной дверью. В окнах галереи появились написанные от руки объявления. Первое гласило «Выставка Гиллеспи продлевается», а во втором сообщалось о вознаграждении в двадцать фунтов за любые сведения, которые могут помочь в поисках дочери художника.
У крыльца беседовали две дружелюбные женщины примерно моего возраста. Ради интереса я решила спросить, куда выстроилась такая очередь. Одна из них — пухлая и розовощекая дама — указала на здание.
— Там выставка… Слыхали про малышку Роуз, которую разыскивает полиция?
Я кивнула.
— Так вот, у нее отец — художник, и вроде бы на его картинах даже есть та самая девчушка.
— О, надо же!
Я поблагодарила за ответ и двинулась дальше, ощущая странную тяжесть в груди. Похоже, всего за месяц картины Неда Гиллеспи стали сенсацией.
13
Весь июнь в галерее не было отбоя от посетителей. Благодаря Неду люди толпились и в соседнем, главном зале; в результате полотна из постоянной экспозиции продавались чаще. Сначала Гамильтон продлил выставку Гиллеспи на две недели, затем еще на несколько, устроив параллельный показ работ местных художников в главном зале. У мрачного стиля Неда появились свои ценители, и к концу месяца был продан даже самый зловещий пейзаж. В прессе регулярно появлялись новые рецензии. Журналист «Норт бритиш дейли мейл», посетивший выставку, назвал полотна Неда «плодом больного воображения талантливого, но одержимого человека». После выхода его статьи в галерею хлынули новые толпы — люди, в общем-то равнодушные к живописи, спешили посмаковать чужое горе, словно стервятники. Вероятно, некоторые рассчитывали увидеть Неда лично, но со дня пропажи Роуз он не показывался в галерее.
В июле Гамильтон, как истинный делец, написал Неду и, выразив очередные соболезнования, осторожно высказал пожелание снова продлить выставку. Нед дал понять, что ему совершенно безразлично. Я случайно видела его ответ Гамильтону на полочке у зеркала, нацарапанный наспех на обрывке обоев. В письме Нед сообщал, что у него нет ни времени, ни желания забирать картины и что полотна могут «висеть сколько угодно, пока не сгниют». Таким образом, закрытие выставки было отложено на неопределенный срок.
Гамильтон также вел переговоры от имени Неда о дюжине новых заказов, в основном речь шла о портретах; видимо, внезапная слава художника для публики оказалась весомее опасений, что он может изображать своих персонажей в нелестном свете. К сожалению, оставалось неясным, когда Нед будет в состоянии вновь взяться за кисть. Он неделями не подходил к мольберту и уступил место преподавателя в Художественной школе другому, пусть и весьма обходительному человеку, но совершенно иного уровня — и как преподаватель, и как художник. Стоит ли говорить, что я не была ни на одном занятии до конца семестра.
Все время, не занятое распространением листовок или поисками Роуз, Нед проводил, запершись в мастерской и затянув окно в потолке черной тканью, чтобы спрятаться от солнца. Несмотря на пристрастие к темноте, его одолевала бессонница и, как он позже признался, неделями преследовали видения пропавшей дочери. Однажды, когда он поднимался в мансарду, она явилась ему на лестничной площадке. Уже темнело, но от девочки исходило странное сияние. Она встала на цыпочки (как Роуз часто делала наяву), улыбнулась ему и исчезла.
Казалось, горе поглотило Неда с головой. Он медленно двигался и говорил, а однажды я с горьким удивлением заметила в его густой шевелюре одинокую белую нить — а через миг еще одну. Все лето число седых волосков прибавлялось, и вскоре их уже было не счесть.
Терзаясь мыслью, что лишь она одна виновна в случившемся несчастье, Энни взяла в привычку блуждать по отдаленным районам в поисках дочери. Мне не удалось убедить ее в тщетности этих скитаний. Они с Недом выходили из квартиры по очереди: пока один присматривал за Сибил, другой бегал по делам и продолжал обследовать улицы. Нед сосредоточился на своем районе, а Энни вбила себе в голову, что Роуз держат в заточении в Ист-Энде — явно не без помощи местных газет, публикующих сомнительные истории о «белом рабстве» и бесконечные свидетельства людей, якобы видевших белокурую девочку. Все лето, при любой погоде, Энни блуждала по переулкам Гэллоугейта, не пропуская ни одной подворотни. С почти маниакальным упорством она заглядывала в подъезды и даже обходила квартиры. Иногда ее встречали приветливо и сочувственно, а порой грубо прогоняли, но итог был неизменным: никто не знал, где искать ее дочь.
Пока несчастные родители предавались отчаянию, бедняжка Сибил продолжала морить себя голодом. Каждая попытка ее накормить проходила с боем: Нед и Энни умоляли дочь проглотить хотя бы кусочек, а Сибил придумывала все более изощренные способы отказа от еды. Уверившись, что пропажа сестренки на ее совести, она как будто пыталась похудеть до полного исчезновения.
Однажды в августе, спустившись ранним утром из мастерской после бессонной ночи, Нед заметил, что в квартире изменилось освещение. Спасаясь от любопытных глаз, Гиллеспи неделями занавешивали все окна, выходящие на улицу, но теперь в коридор падал луч света из гостиной. Нед в недоумении заглянул в комнату: шторы на одном из окон были открыты, а само окно — поднято вверх. Через миг он с ужасом осознал, что Сибил стоит на внешнем карнизе, как будто хочет броситься вниз. И действительно, только он перешагнул порог, как девочка наклонилась вперед, готовясь к прыжку.
К счастью, Неду удалось ее опередить. Метнувшись к окну, он схватил дочь за талию и втащил внутрь. Падение наверняка обернулось бы трагедией — кроме тротуара, внизу была чугунная ограда из частых остроконечных прутьев. Сибил так отчаянно извивалась в руках отца и рвалась к подоконнику с криком «Нет! Нет! Отпусти меня!», что Неду пришлось упасть вместе с ней и навалиться сверху, прижимая к полу.
На вопли прибежала перепуганная Энни, ночевавшая в комнате Роуз, и, застав Сибил и Неда в слезах на полу, воскликнула:
— Что случилось?
Пока Нед вкратце пересказывал жуткие события, девочка продолжала с рыданиями вырываться из его рук.
Вдвоем им удалось уложить ее на диван. Энни поспешила закрыть окно и задернуть шторы. Нед прижал Сибил к груди и стал легонько укачивать, что-то шепча ей на ухо. Девочка тихо всхлипывала, но понемногу успокаивалась. Энни опустилась в кресло, и в конце концов Сибил уснула. Нед осторожно поднялся и перенес ее к себе в спальню, которая к тому времени покрылась пылью и приобрела нежилой вид. Пока Энни охраняла сон дочери, Нед обошел квартиру и наглухо заколотил гвоздями все окна, так чтобы их невозможно было открыть.
После страшного происшествия Нед наконец признал, что Сибил нуждается в помощи, и в тот же вечер отправился на соседнюю улицу, к доктору Освальду. На приеме он рассказал о Сибил все без утайки — о ее чувстве вины, об отказе от еды и истощении, о нервном кашле и попытке выпрыгнуть из окна; перечислил все вредительские выходки за несколько месяцев — непристойные рисунки, кражу спичек, порчу и сжигание вещей, фекалии на стенах уборной и попытку отравить семью в Хогманай.
Внимательно выслушав рассказ, Освальд попросил разрешения поговорить с Сибил с глазу на глаз, и Нед пригласил его на Стэнли-стрит. На следующий день доктор прибыл в условленное время. Нед и Энни остались в гостиной, не находя себе места от волнения, пока Освальд минут десять беседовал с девочкой в соседней комнате. Затем Сибил отправили наверх, а доктор поделился с родителями своими выводами.
По его мнению, Сибил была крайне тревожным и неуравновешенным ребенком и отчаянно нуждалась в лечении, особенно ввиду попыток уморить себя голодом. Кроме того, судя по прежним выходкам, девочка представляла опасность не только для себя, но и для окружающих. Освальд предложил на несколько недель поместить ее в приют для умалишенных, чтобы наладить питание и содержать под более тщательным наблюдением, чем в доме номер одиннадцать.
К тому времени Энни так боялась за жизнь дочери, что была готова на все. Однако Неда мысль о приюте приводила в ужас, и он ни в какую не соглашался отдать туда дочь, несмотря на уверения Освальда, что в женском отделении с больными обращаются крайне бережно. Переговоры продолжались еще некоторое время, затем доктор ушел без Сибил, напоследок дав совет: если Гиллеспи не желают поручить девочку его заботам, то пусть немедленно ищут сиделку. Нед и Энни понимали, что без помощи не обойтись, но, измученные и уязвимые, не выдержали бы в доме посторонних и отвергли идею нанять прислугу.
Нед наотрез отказался вызывать Мейбл из Танжера. Энни пришлось поступиться гордостью и, забыв о размолвке со свекровью, после обеда оставлять Сибил под присмотром Элспет и ее горничной Джин в доме номер четырнадцать, где все комнаты располагались на нижних этажах.
Однажды, выполняя какое-то поручение для миссис Александер, я неожиданно для себя углубилась в восточную часть города, немного не доходя до площади Глазго-Кросс. День стоял прохладный, и ветер гонял по небу свинцовые облака. Кажется, была суббота — все вокруг куда-то спешили; улицы кишели кэбами и повозками, по Тронгейту сновали толпы людей. Я остановилась полюбоваться аркой над тропой, ведущей к подножию башни Трон-Стипл, и вдруг заметила одинокую женскую фигурку у противоположной стены башни, на краю тротуара. Женщина была растрепана; распоротый и заляпанный грязью подол ее пальто волочился по земле, из-под него выглядывали стоптанные сапоги. Сначала я приняла ее за уличную попрошайку, но, когда женщина повернула голову, я немедленно узнала Энни. Она раздавала листовки, бесконечно повторяя: «Помогите, пожалуйста! Вы не видели эту девочку? Помогите, пожалуйста!»
Мое сердце сжалось от тоски и уныния. К тому времени все надежды найти Роуз давно угасли. Даже Нед практически сдался и с середины августа редко выходил на поиски дочери, однако Энни не отступала, движимая не то отчаянием, не то безумием. От огорчения и неловкости мне не хотелось попадаться ей на глаза. Я отошла за какие-то ящики, а когда решилась выглянуть снова, к счастью, Энни уже отвернулась. Почему-то я не могла заставить себя уйти и долго наблюдала из своего укрытия за скорбной хрупкой фигуркой, протягивающей листовки прохожим и повторяющей, как заведенная: «Вы не видели мою дочь? Помогите, пожалуйста».
На Энни было больно смотреть, и я ушла, так и не заговорив с ней. Пройдя по Аргайл-стрит, я направилась на северо-запад, через Блайтсвуд. Смотря по сторонам, я в глубине души понимала, что поиски Роуз напрасны, однако по привычке заглядывала в лицо каждого встречного ребенка. Где-то на Сакихолл-стрит дребезжащая шарманка играла «Утраченную гармонию»[9], и, хотя исполнение было непривычно бойким, мелодия, парящая над крышами домов, звучала невыразимо печально.
14
Как ни трудно в это поверить, тем ужасным летом жизнь во всем мире текла своим чередом. По утрам люди вставали и приступали к работе. На юге Франции, в Сен-Реми, Винсент ван Гог писал на холсте стога сена и оливковые деревья. В Лондоне театр «Новелти» открыл сезон спектаклем «Кукольный дом» по пьесе Ибсена. Не отдыхали даже преступники: в Уайтчепеле произошло новое убийство, и семнадцатого июля началось расследование по делу очередной жертвы. В том же месяце на шотландском острове Арран пропал без вести английский турист Эдвин Роберт Роуз; спустя неделю полиция обнаружила его гниющий труп и бросилась на поиски убийцы. Тем временем, окончив рабочий день, британцы не забывали о досуге. Журнал «Блэквуд» напечатал новый рассказ мистера Оскара Уайльда. Национальная портретная галерея Шотландии гостеприимно распахнула двери перед публикой. В лондонском отеле «Савой» посетители выстроились в очередь в новый ресторан, чтобы отужинать при свете электрических лампочек. В августе королева совершила короткое турне по Уэльсу на пути в Шотландию. А в сентябре футболисты «Порт Глазго атлетик» победили «Гринок абстейнерс» с разгромным счетом «восемь — ноль»!
Тем временем в Вудсайде, Глазго, в доме номер одиннадцать на Стэнли-стрит царила удушающая атмосфера скорби и отчаяния. Прошлым летом семейство предавалось веселью на людной Международной выставке, а теперь, убитые горем, Нед и Энни отстранились от мира и друг от друга. Конечно, я изо всех сил старалась поддерживать их в беде; едва ли кто-то сможет это опровергнуть. Хотя мы общались не так тесно, как, например, в начале года, я уверена, что после недавних событий мы стали близки, как никогда.
Расследование так и не сдвинулось с мертвой точки. Новых свидетелей, якобы видевших Роуз, почти не появлялось; повторных требований выкупа не поступало. К середине лета журналисты заскучали и постепенно покинули Стэнли-стрит; даже Кемп из «Ситизена» собрал вещи и освободил «комнату с видом». В начале сентября газетчики переключились с истории Роуз на поимку и арест Джона Уотсона Лори — «арранского убийцы». Когда осень прочно утвердилась в своих правах, стало очевидно, что следствию не удалось обнаружить ни Роуз Гиллеспи, ни каких-либо улик, позволяющих выяснить ее местонахождение. Загадочный иностранец, которого видели в рабочем квартале с сонной девочкой на руках, исчез, словно кролик в шляпе фокусника.
Момент, которого мы все ждали с ужасом, наступил утром семнадцатого сентября. Детектив Стерлинг внезапно явился на Стэнли-стрит и сообщил, что по приказу своего начальника, инспектора сыскной полиции Гранта, закрывает дело.
Судя по всему, Сибил слышала, как пришел Стерлинг, и сидела в гостиной, когда он излагал цель своего визита. Должно быть, затем она незаметно выскользнула в коридор, но Энни обнаружила ее отсутствие только через полчаса, когда детектив собрался уходить. Стерлинг рассыпался в извинениях — мол, будь его воля, дело о пропаже Роуз ни за что бы не закрыли. Конечно, Нед и Энни огорчились, что полиция остановила поиски, однако новость едва ли была неожиданной: мы давно опасались, что расследование прекратят как безнадежное. Словом, Нед и Энни были готовы к такому развитию событий, чего нельзя сказать о Сибил.
После ухода Стерлинга Нед молча удалился в мастерскую. Энни отправилась искать Сибил и обнаружила ее в мансарде, свернувшуюся клубочком на кровати. По-видимому, новость из полиции повергла девочку в отчаяние. Когда Энни присела на матрас, та с жалобным плачем бросилась ей в объятия.
— Теперь мы никогда не найдем Роуз?
— Найдем, обязательно найдем. — Энни погладила дочь по мокрым от слез волосам. — Ну-ну, успокойся.
— Но он сказал, что полиция больше не будет ее искать.
— Да, дорогая, у них есть другие дела.
Услышав эти слова, Сибил горько разрыдалась. Она лежала в постели, жалкая и несчастная; ее тощая фигурка тонула в слишком просторной сорочке. Наконец слезы утихли; Энни подоткнула одеяло и сидела рядом, держа дочь за руку, пока девочка не забылась тяжелым беспокойным сном.
Спустя несколько часов заплаканная Сибил спустилась вниз. Несмотря на печальный вид, она настаивала, что в состоянии идти к бабушке, и Энни согласилась отвести ее в дом напротив. Они застали Элспет в цокольном этаже за мытьем полов; Джин по ее поручению отлучилась на почту. Обычно за Сибил присматривала именно Джин, поскольку мать Неда много времени отдавала церкви. Однако в тот день Энни оставила девочку свекрови и отправилась в Гэллоугейт с пачкой листовок.
Стоял погожий день, и Элспет открыла дверь на задний двор. Убедившись, что калитка заперта на засов, она пустила Сибил поиграть на траве и велела оставаться на виду. Однако девочка сказала, что хочет побыть дома, помочь бабушке по хозяйству, и они вдвоем уселись за стол в кухне.
Почему-то именно в тот злосчастный день Элспет решила почистить светильники из гостиной — пару стеклянных керосиновых ламп, которые она держала про запас, предпочитая современным газовым люстрам традиционное освещение. Первым делом она слила старый керосин в банку, затем попросила Сибил подать салфетку для пыли. Элспет толком не помнила, как так вышло, но банка перевернулась, и керосин вылился на стол. Не желая пачкать салфетку, Элспет пошла за тряпками, а вернувшись, увидела, что Сибил держит ладони над керосиновой лужей. Услышав бабушкины шаги, девочка отпрянула от стола. Хотя керосина было добрых полбанки, лужица неожиданно оказалась совсем маленькой, однако Элспет тут же забыла об этом и, наведя порядок, принялась натирать лампы. Тем временем Сибил кружила по кухне — от раковины к камину и шкафам — и наконец подобралась к двери.
— Можно мне выйти? — пролепетала она.
— Можно, — ответила Элспет, — но чтобы я тебя видела.
Сибил выскользнула за дверь и запрыгала по двору, что-то напевая себе под нос. Удовлетворившись тем, что девочку хорошо слышно, вдова вернулась к своему занятию. Вскоре пение стихло. Элспет увидела через окно, что внучка села на корточки и что-то разглядывает на траве. Решив, что Сибил спокойно играет, Элспет начала заливать в лампы керосин. Через мгновение за дверью раздались шаги — Джин поднялась по крыльцу и прошла мимо кухни к вешалке у черного хода, где обычно оставляла свою поношенную шерстяную накидку.
Далее, по словам Элспет, события развивались стремительно. За окном мелькнула яркая вспышка, и Джин громко выругалась, что ей обычно не свойственно. В другое время Элспет отчитала бы горничную за грубость, но тогда все ее внимание было обращено к страшной картине на заднем дворе.
Сибил была объята пламенем — по меньшей мере, частично: рукава ее платья неистово пылали, словно костер. Несмотря на горящую одежду, девочка спокойно шла по двору, воздев глаза к небу и расставив руки в стороны, будто сам Господь на кресте (как впоследствии рассказывала Элспет). Сибил не издала ни слова, ни крика. В одно мгновение огонь охватил юбку и взметнулся выше. Краем глаза Элспет заметила темный силуэт: Джин мчалась по траве, держа в руках развернутую накидку, как плащ матадора. Подбежав к Сибил, она одним движением завернула девочку в ткань, повалила и стала катать по земле, сбивая пламя.
Элспет схватила ведро воды, оставшееся после мытья пола, и со всех ног бросилась во двор. В воздухе пахло гарью. Горничная помогла девочке подняться. Опаленная ткань накидки дымилась. Сибил запрокинула голову; ее веки затрепетали и сомкнулись. На траве лежала коробка со спичками из кухни. Побелевшая Джин что-то говорила хозяйке, но та не разобрала ни единого слова из-за странного шума в ушах. Элспет выплеснула воду на Сибил, гася последние языки огня, затем с грохотом выронила ведро. Не то от потрясения, не то от непривычных физических усилий, а может, от всего сразу у нее потемнело в глазах. Вдова опустилась на колени и потеряла сознание, упав на кучу листьев посреди двора.