Шахидка с голубыми глазами Дышев Андрей

Глава 16

НОЧЛЕГ У ГЛУХОНЕМОГО

Мажорное впечатление от ужина было несколько смазано неожиданным аскетизмом профессора. Такси привезло нас куда-то к черту на кулички, на самую-самую окраину города, где теснились, зябко прижимались друг к дружке, старые, сложенные из крупных замшелых камней особняки с массивными черепичными крышами. Они выстроились в ряд, словно рыцари в шеренгу, нацелив мелкие, глубоко притопленные окна в сторону бесконечных сланцевых террас, покрытых виноградником и низкорослыми растрепанными кустами. Из узких, тесных кварталов рвались к полной затуманенной луне комковатые кроны пробковых дубов, влажные листья которых отсвечивали монетным серебром.

Таксист торопливо выставил на блестящую брусчатку чемодан профессора, переноску с котом и без промедления умчался, словно этот погруженный в тишину район славился разбойными нападениями на таксистов.

– Я всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Мадрид, – ответил профессор на мое молчаливое недоумение. – До центра, конечно, далеко, зато здесь тихо. А я люблю тишину. По утрам торговцы развозят молоко и овечий сыр. Из маленьких ресторанчиков пахнет ароматным дымком кофе и «наварро кочифрито». Ты знаешь, что такое «наварро кочифрито»?.. О-о-о! Да ты, оказывается, совсем не знаешь Испанию!

Мы пошли по узкой улочке, настолько узкой, что в нее вряд ли бы смогла въехать легковая машина. На выбеленных стенах висели фонари, но светили они скупо, и я несколько раз споткнулся на неровной брусчатке. Окна первых этажей были наглухо закрыты резными ставнями. На вторых этажах кое-где можно было увидеть свет, просачивающийся сквозь тяжелые и плотные шторы.

Профессор остановился у мощной дубовой двери с кованым ободком по периметру и дважды стукнул отполированным медным кольцом. Вскоре заскрежетал засов, дверь со скрипом отворилась, выглянул мальчуган лет десяти и снова спрятался за дверью. Через минуту к нам выбежал мелкий темнолицый человечек в белой одежде, чем-то напоминающей спортивное кимоно. Он ни о чем не спросил, молча подхватил наш багаж и едва ли не вприпрыжку устремился по улочке вверх.

– Хозяин гостиницы, – пояснил профессор.

Мы прошли еще немного.

– Отсюда далеко до вашего поэтического клуба? – спросил я.

– Далеко, – односложно ответил профессор.

Маленький человечек остановился у двери, как две капли воды похожей на десятки или, быть может, сотни других дверей, окружающих нас со всех сторон. Они напоминали бесконечный ряд деревянных пуговиц на белом халате. Гостиница, у которой мы стояли, не имела ни таблички, ни каких-либо других признаков отличия; как и остальные дома, она была плотно, без швов и стыков, приращена к другим домам, что напоминало единый крепостной бастион. Я обратил внимание, что нигде не было даже табличек с номерами.

– И как вы здесь ориентируетесь? – спросил я по-испански у хозяина гостиницы.

– Он глухонемой, – ответил профессор за хозяина и добавил: – Кстати, о-о-очень полезное качество.

Хозяин отворил дверь и пошарил рукой по внутренней стене в поисках включателя. Вспыхнул свет. Перед нами предстала маленькая комнатушка с выбеленными известью стенами, лишенная какой бы то ни было мебели. В дальней стене чернел закопченный квадратный проем жаровни. Перед ним лежала стопка сухой лозы, а вдоль стен, на выступах, стояли широкие плетенки, наполненные луковицами.

Хозяин поставил багаж на пол, поклонился и вышел. Профессор тотчас запер за ним дверь на засов и по грубо сколоченной деревянной лестнице стал подниматься наверх.

– М-да, – задумчиво произнес он. – Ничего не изменилось. Все по-прежнему…

На втором этаже находилась гостиная – если можно было так назвать необыкновенно аскетичное помещение, больше напоминающее монашескую келью. Все те же белые стены, узкая дубовая кровать, грубый стол, один стул и настенная вешалка с множеством крючков. Если бы не видеодвойка, стоящая на кронштейне в углу, то можно было бы подумать, что мы переместились в далекое Средневековье. Я мысленно упрекнул профессора: при своих солидных доходах он мог бы позволить себе роскошный отель в центре Мадрида.

Профессор с блаженным вздохом сел на кровать. Я обошел комнату, сдвинул в сторону белые накрахмаленные занавески, посмотрел в маленькое окно, из которого плевком можно было достать до дома напротив, и проверил, надежно ли заперты рамы.

– А кто живет в соседнем доме? – спросил я, аккуратно задергивая шторы.

– Понятия не имею, – ответил профессор и зевнул.

– Кроме хозяина кто-нибудь еще знает, что вы остановились здесь?

Профессор задумался, почесал лоб.

– Ну, ты задаешь мне задачки на ночь глядя, – хмыкнул он. – Пожалуй, нет. Никто не знает.

– Постарайтесь не стоять напротив окна. И не раздвигайте занавески… Двор есть в этом доме?

– А как же! Там душ, туалет, летняя кухня.

– Спокойной ночи! – сказал я и вышел на лестницу.

Комната, отведенная мне, оказалась совсем крохотной, что, впрочем, меня не расстроило. Во весь рост я мог выпрямиться только у одной стены; к противоположной стене под большим углом спускался потолок. Там стояла кровать с пузатым пружинным матрацем. Ложиться следовало аккуратно и, тем паче, вставать – был риск пробить темечком потолок. Из моего арочного окошка можно было увидеть лишь нагромождение угловатых крыш, чем-то напоминающих кучку засохших апельсиновых корок. Дверь в комнату запиралась большим, сточенным по краям ключом.

Я выпустил из переноски кота, который после недолгого обследования комнаты запрыгнул на кровать и разлегся в ногах.

– Туалет во дворе, – строго сказал я ему и погрозил пальцем. Кот лениво шлепнул по пальцу лапой и прикрыл глаза.

Стараясь не производить много шума, я спустился во двор. Это была площадка трапециевидной формы с цветочными клумбами, ее по периметру окружали стены соседних домов с мрачными темными окнами, узкими, в полстопы, балкончиками, со свисающим, как языки, разноцветным бельем.

Небо затягивали тучи, и луна суетливо выглядывала сквозь редкие бреши, словно хотела проследить за мной, да с каждой минутой это было все труднее делать…

«Чтобы я еще когда-нибудь подвизался телохранителем!» – подумал я, возвращаясь в дом и до упора задвигая тяжелый дверной засов.

Глава 17

ЗЕЛЕНЫЙ ПЕГАС

Спал я чутко, урывками, то ненадолго погружаясь в глубокий сон, и мое заторможенное, утомленное сознание рождало неоформленные видения и звуки, то возвращаясь в легкую полудрему, и начинал думать про Яну, профессора и затуманенную луну… Ночь казалась мне нескончаемо длинной, я ждал рассвета, как конца долгого и неприятного пути. Но всякий раз, когда я подносил светящийся циферблат часов к глазам, убеждался, что проспал каких-нибудь двадцать минут. И тогда я нервными ударами взбивал подушку, прижимался к ней и настраивался на глубокий и крепкий сон. Но у меня опять ничего не получалось, и я качался по волнам, то слегка погружаясь в пучину, то всплывая наверх.

Наконец, мои нервы расслабились, сердце унялось, и мне представилось, что я сжался до размеров кулака, а потом и вовсе перестал существовать в этом мире. Не знаю, сколько времени я проспал. Это было полное, здоровое отключение от жизни и ее проблем. И как тяжело и неприятно было возвращаться к ним!

Я выползал из глубины сна мучительно долго, словно выкапывался, подобно жуку. Внешний мир давал о себе знать все сильнее – то физическим восприятием неровностей матраца, то легким ознобом, то навязчивым тихим скрежетом. Наконец, я окончательно осознал, что уже не сплю, а лежу под скомканным одеялом, а подушка забилась в щель между кроватью и стеной, и у меня занемела рука. Было по-прежнему темно, и я не сразу понял, что меня разбудило.

И вдруг я отчетливо услышал осторожный скрип ступеней за дверью. Привстал на кровати, оглядывая залитую лунным светом комнатушку, взглянул на часы. Шел пятый час ночи. «Чего это профессору не спится?» – подумал я, перевернулся на спину, подложил руки под голову и уставился на косой потолок, с которого, как со снежной горки, скатывались призрачные тени.

И тут я уловил звук, который заставил меня снова приподнять голову. Дверная ручка заскрипела. Кто-то надавливал на нее снаружи, проверяя, заперта ли дверь. Я беззвучно опустил ноги на пол, шагнул к двери и затаил дыхание. Ручка вернулась в исходное положение. Несколько мгновений стояла гробовая тишина, и я понял, что человек, стоящий по ту сторону двери, тоже замер и затаил дыхание, прислушиваясь. Может быть, он даже приложился ухом к замочной скважине… Но кто же это, как не профессор? Посторонний не мог проникнуть в дом. Это профессор, без всяких сомнений, но почему он ведет себя так странно? Можно было бы, конечно, громким голосом спросить, что его беспокоит, открыть дверь, зажечь свет. Но меня что-то удерживало. Сейчас я познавал то, что профессор пытался скрыть от меня. Вороватые, замедленные движения. Стремление не потревожить мой сон…

Вот снова заскрипела лестница под осторожными шагами. Он спускался на второй этаж. Я слышал, как профессор открыл свою дверь. Старый дом аккумулировал, не выпускал наружу все звуки, и по ним я представлял, что сейчас делает профессор. Вот раздался протяжный гул – похоже, чемодан прошелся волоком по полу. Клацнули замки. Потом некоторое время было тихо. Я зевнул. Старческая бессонница? Или привычка вставать ни свет ни заря?

Тут до меня донесся отчетливый щелчок шпингалета. Кажется, профессор не послушался меня и распахнул створки окна. Так ли это, можно было легко проверить. Я подошел к окну, осторожно оттянул запорную задвижку. Рама на английский манер поднялась вверх. Я сел на подоконник, высунулся в проем и посмотрел вниз. Словно белый флаг, из профессорского окна показался край занавески; он трепыхался на сквозняке, елозил по мокрой стене… Должно быть, профессору стало душно. Комната маленькая, давно не проветривалась.

Я посмотрел по сторонам, на темный спящий поселок, послушал тихий шелест дождя, погладил кота, который беззвучно материализовался из темноты и сел со мной рядом, и уже хотел было вернуться к прерванному сну, как услышал голос профессора. В первое мгновение мне показалось, что он увидел меня из своего окна и пожелал доброй ночи, и я чуть было не отозвался. Но из нижнего окна по-прежнему виднелся только край занавески, и говорил профессор по-испански. Я свесил голову и прислушался. Голос его был приглушенным, невнятным, и все-таки мне удалось кое-что разобрать.

– …скажи им, что товар совершенно безотказный, будет работать как часы… Нет-нет, никаких сбоев, дай им полную гарантию! Напомни, что мы договаривались на четыре единицы… Убеди, чтобы взяли четвертую. Если сумеешь, то треть выручки от нее твоя. Не торопи их с ответом, пусть хорошо подумают, но не слишком долго, потому как товар скоропортящийся… Звони мне в любое время дня и ночи… Что? Расчет по результатам? Это они так сказали? Это уже, как говорят у нас, перебирание харчами… Я сам не знаю, что они имеют в виду под результатом. Передай, что я настаиваю на прежней схеме: получили товар – отдали деньги… Хорошо, Сандро… Доброй ночи!

Профессор замолчал. Я увидел, как на секунду высунулась из окна его рука, потом захлопнулись створки окна. И наступила прежняя, самая глубокая предрассветная тишина.

Я лег на кровать, медленно, чтобы не скрипнули пружины, расслабляя тело. Мое предположение нашло подтверждение. В Испании профессор не только читает лекции в поэтическом клубе. Он занимается бизнесом, что-то кому-то продает и за это получает деньги «по результатам». Засыпая, я подумал, что должен обязательно расспросить профессора о его коммерческих делах, но сделать это надобно так, чтобы он не догадался, что я подслушивал.

Утро было тяжелым и ленивым. Рваные куски тумана нависли над виноградниками. Террасы, подпирая одна другую, поднимались в серое мучнистое небо. Старик в черном плаще и с посохом в руке гнал дюжину бойких козочек по каменистой тропе. Мелодично позвякивали колокольчики. Я любовался этим пейзажем через вентиляционное окошко в душевой, где плескался под струей холодной воды. С профессором мы встретились во дворе. Я растирался полотенцем, а он выполнял приседания, вытягивая руки вперед, «по науке», вдыхая и выдыхая.

– Как спалось? – спросил он меня, и я заметил его быстрый и внимательный взгляд: по тому, как я отвечу и какое у меня будет выражение на лице, профессор намеревался выяснить степень моей искренности.

– Так себе, – честно признался я.

– Я тоже неважно спал.

Завтракали мы в простенькой харчевне, обустроенной на открытой веранде жилого дома. Профессор показал пример правильного питания и заказал козьего сыра и творога с изюмом. Я же привык по утрам потреблять углеводную пищу, чтобы потом было где взяться силам для подвигов, и с аппетитом умял тарелку паэльи, этакий испанский вариант узбекского плова.

– Возьмешь в аренду машину, – поставил мне задачу профессор.

Нацепив очки и пристроив органайзер между тарелок и чашек, он изучал список дел и телефонных номеров. Я рассматривал его цельный профиль и представлял его за кафедрой в лекционном зале. Для кого-то этот человек – вредный и дотошный «препод», от которого зависит успеваемость, диплом и, возможно, будущая карьера; к нему надо подбирать «ключик», знать особенности его характера, улавливать изменения в настроении, когда он «добрый», а когда «не в духе», заучивать наизусть произнесенные им сакраментальные фразы, и лицемерить, и лебезить перед ним. А для меня он – своенравный и скрытный старик, которого я опекаю как маленького ребенка на опасных аттракционах, придерживаю его за руку, слежу, чтобы не упал в канализационный люк, не схватил за хвост собаку, не полез на дерево и не попал под машину. Интересно получается: я и студенты смотрим на одного и того же человека, а видим разное. Каждый выбирает из многогранного образа то, что его задевает лично.

– Мы поедем в клуб? – спросил я.

– Обязательно…

Не отрываясь, он читал свои записи.

– Меня давно беспокоит вопрос, – сказал я. – Богатых чудаков, вроде ваших старушек с фарфоровыми зубами, на свете не так уж и много. А вот специалистов в области литературы и лингвистики… (Профессор взглянул на меня с высокомерным удивлением, мол, кто это там посмел судить о специалистах в области лингвистики?) Неужели у вас нет конкурентов, желающих тоже читать миллионершам лекции и получать за это большие деньги?

– Нет, – коротко ответил профессор.

– Странно, – ответил я. – Ведь это, по-моему, нехлопотное и прибыльное дело.

– Кесарю – кесарево, – сказал профессор. – Лингвистов моего уровня на планете – единицы. А богатые старушки все же не окончательно выжили из ума, чтобы ходить на лекции к шарлатанам.

– Я вовсе не хотел умалить ваших достоинств, – поспешил объясниться я. – Я пытаюсь выяснить мотивы, которые вынуждают преступников желать вашей смерти.

– Что за человек! – вздохнул профессор, снял очки и посмотрел в туманную даль. – Возьмет да испортит настроение с самого утра… Ты не хочешь сегодня вылететь обратно?

– Нет, не хочу. У меня тут еще много работы.

Профессор долго смотрел мне в глаза, и я почувствовал себя так, словно в меня прицелились из двустволки.

– Уж не запала ли тебе в душу моя бывшая соседка? – спросил он голосом врача, подозревающего у пациента венерическую болезнь.

– Возможно, – уклончиво ответил я.

Профессор поцокал языком и покачал головой.

– Ой, Кирилл! Слепой ты, что ли? Разве не понял до сих пор, кто такая эта Яна Ненаглядкина? Наглая, необразованная, вульгарная…

– Извините, профессор, – перебил я его, – но позвольте мне самому сделать выводы об этой девушке.

– Ну-ну, – ответил профессор и снова погрузился в свои дела.

Водить машину по мадридским улицам стало для меня настоящим наказанием. Профессор поторапливал, заставляя меня нервничать, но чем больше он поторапливал, тем чаще мы залипали в пробках, в которых даже нашей маленькой итальянской «Уно» было тесно. Вдобавок шел промозглый мелкий дождь, щетки работали плохо, и сквозь мутное стекло я видел только красные пятна габаритных огней, обступивших нас повсюду; эти огни напоминали мне волчью стаю, сжимающую кольцо окружения.

Клуб любителей восточной поэзии находился где-то в старой части города, в довольно мрачном бедном квартале, где тесно лепились друг к другу серые обветшалые дома с обвалившейся штукатуркой, с темными окнами, среди которых не было двух одинаковых, с подъездами и арками, из которых тянуло сырым сквозняком, пахнущим бедностью и старостью.

Профессор попросил остановиться у тяжелой металлической двери с лаконичной табличкой, на которой был нарисован зеленый пегас. Крылатая лошадь была единственным признаком того, что за дверью, оснащенной кодовым замком, обитает поэтический дух.

– Жди меня в машине и никуда не отлучайся! – распорядился профессор, выходя наружу.

– Надеюсь, в клубе достаточно безопасно? – спросил я.

– Достаточно.

Профессор поднял воротник плаща, шагнул к двери и ввел код. Клацнул электрозамок. Я успел увидеть крутую лестницу, ведущую в подвал.

Тут мне посигналили сзади. Улочка была настолько узкой, что обогнать меня можно было лишь наехав на тротуар, но там громоздились мусорные баки. Я убедился, что профессор благополучно скрылся за дверью, и на малой скорости покатил дальше в поисках паркинга.

Очень скоро я нашел свободное место напротив кондитерской лавки. Едва я заехал передними колесами на тротуарный бордюр, как увидел прямо перед собой синий микроавтобус – тот самый, который увез Яну. Сердце мое заколотилось в предвкушении важного и значительного события, которое обязательно должно было изменить вялый ход моего расследования. Я припарковался вплотную к микроавтобусу. Похоже, он уже давно мокнул под дождем, и его крыша и стекла были покрыты капельными пупырышками. Внутри, похоже, не было никого.

Я вышел наружу и взглянул на номер микроавтобуса. Не ошибся, это тот самый. Прильнул к ветровому стеклу. На одном из сидений я разглядел стопку тонких брошюр, обложку которых украшал рисунок девушки в длинном шелковом платке и с кувшином на плече. Больше ничего интересного. Я разглядывал потертые сиденья, гадая, на каком из них сидела Яна в своем малиновом пальто… Мне очень хотелось забраться внутрь микроавтобуса и недолго побыть там одному, представляя себе худенькое лицо с запавшими щеками…

Я вернулся в «Уно», дал задний ход, выкручивая руль до упора. Остановился, потуже затянул ручник. Теперь моя машина перегораживала микроавтобусу выезд задним ходом. Вперед он тоже не сможет проехать, так как капот упирается в стену дома. Сколько уничижительных испанских слов и выражений полетит в мой адрес! Какие сочные, пробирающие до дрожи эпитеты! Зато я взял его на короткий поводок – хоть и может лаять, но никуда не денется.

Вода, льющаяся с крыши, образовала водяную штору, и мне приходилось продвигаться к металлической двери, прижимаясь спиной к стене. Отвратительная погода! Она словно подталкивает меня к выводу о том, что мое расследование увязло в непроглядной серой мгле. Что я выяснил? Какие тайны постиг? Гоняюсь за какой-то девчонкой в надежде на то, что она даст мне исчерпывающую информацию по преступникам. А если не даст? Если она ни черта не знает?

Мне даже страшно было думать о том, что я, как слепой, потерявший поводыря, уже долгое время шел совсем не туда, куда надо было. Я дошел до двери клуба и последовательно нажал пять цифр, как это делал профессор. Сработал замок. Я перешагнул порог, тихо прикрыл дверь за собой. Каменная лестница под сводчатым потолком вела вниз. На стенах горели светильники, похожие на древние факелы.

Я спустился в коридор. Меня настораживало отсутствие людей. Как я понимаю, в литературном клубе всегда должны находиться очарованные поэзией фанаты, которые знакомятся с книжными новинками, беседуют, спорят друг с другом, пьют кофе, курят ароматные сигареты в длинных мундштуках. Тем паче в такую дрянную погоду… В коридоре было сумрачно, и я едва не снес стоящий у стены раздвижной агитационный щит с большой фотографией молодого человека. Над его головой, словно венец, блестела золотистая надпись: «Социалистическая рабочая партия».

Вовсе не желая оскорбить политические пристрастия членов клуба, я бережно поправил щит и пошел дальше. Коридор заканчивался небольшим актовым залом мест на тридцать, со сценой и кафедрой. На стенах в творческом беспорядке были развешаны портреты мужчин и женщин, преимущественно пожилого возраста, без пояснительных текстов и автографов. Это помещение здорово смахивало на красный уголок в каком-нибудь провинциальном Доме культуры. Тут даже запах стоял соответствующий – пахло сырой плесенью, старой мебелью и побитым молью бархатным занавесом. Я подумал о том, что миллионерши с брюликами, повернутые на восточной поэзии, могли бы арендовать для своих литературных оргий более приличное помещение.

Убедившись, что профессор не выступает здесь перед благодарной публикой и, по-видимому, в ближайшие часы не будет выступать, я вернулся в коридор и устремился в его противоположный конец. Там я нашел туалет с неисправным бачком, из которого с шумом Ниагарского водопада хлестала вода, и маленький кабинет, задыхающийся от высоких, под потолок, стеллажей, заваленных старыми книгами и журналами.

За столом сидела старушка и, методично слюнявя кончик указательного пальца, перелистывала замасленные страницы какой-то книжки. Ее фиолетовые волосы были коротко пострижены и на темечке стояли дыбом; на тонком, загнутом книзу носу сидели тяжеловесные очки с толстыми линзами.

Увидев меня, старушка воткнула высохший палец в страницу и необыкновенно звонким голосом затараторила:

– Никого нет, клуб закрыт, идет работа с архивами!

От архивной пыли у меня со страшной силой засвербело в носу, и я громко чихнул. Старушка вздрогнула и замолчала.

– А где профессор Веллс? – спросил я, заглядывая за стеллажи.

– Его нет, – отрывисто ответила старушка, плюя на кончик пальца. – Он не собирался сегодня приезжать. Он читает лекцию завтра.

– Вы что-то путаете, – произнес я, криво улыбаясь, как если бы старушка позволила себе какую-нибудь непристойную шутку. – Он зашел сюда пятнадцать минут назад.

– Если бы зашел, то я бы его увидела, – безапелляционно ответила старушка. – Я же не слепая!

И, словно желая подтвердить бесспорность этого изречения, она подняла лицо и продемонстрировала мне свои огромные глазища, неимоверно увеличенные толстыми линзами очков. Впрочем, меня больше поразило то, что глаза смотрели в разные стороны: один на мое правое плечо, а другой – на левое. Не берусь судить, в каком жутком перекошенно-полископическом виде я представлялся ей. Так чего удивляться, что она не узнала профессора?

Глава 18

ИНИЦИАТИВА ВО ВРЕД

Старушка вернулась к своему занятию, продолжая слюнявить букинистический шедевр, а я выскочил в коридор и громко позвал профессора. Ничего, кроме низвергающейся из туалетного бачка воды, я в ответ не услышал. Недоумевая, я еще раз заглянул в актовый зал, не поленился подняться на сцену и протрясти запыленный занавес. Вернулся к лестнице, затем снова заглянул в туалет и только после этого обратил внимание на малоприметную дверь со стеклянными вставками. На двери был английский замок, который запирается самостоятельно. Я оттянул его язык и открыл дверь.

Скрип двери вспугнул стаю голубей. Птицы вспорхнули и, закручиваясь в спираль, стали подниматься в дождливое небо. Передо мной был грязный двор, похожий на дно каменного колодца, крест-накрест перечеркнутого бельевыми веревками. Я обошел его, заглянул в арку и увидел оживленную, запруженную автомобилями улицу.

Профессор улизнул от меня, как от надоевшего попутчика. Он не хотел, чтобы мне стало известно о неких тайных сторонах его испанской жизни. Это мог быть бизнес, в суть которого он не хотел меня посвящать. Это могла быть женщина, о которой я не должен был знать. Это могло быть все, что угодно.

Я вернулся обратно через застекленную дверь. Я вспомнил об утреннем предложении профессора вылететь сегодня же домой и, на свое удивление, не увидел в нем ничего крамольного или невозможного. Если профессору начхать на собственную жизнь, если он не внял моим требованиям, если он запросто обходится без меня, то зачем я ему нужен? За себя я как-нибудь сумею постоять – и здесь, в Мадриде, и уж, конечно, у себя дома. Впрочем, если кому-то будет охота связываться со мной.

Клянусь, не жгло бы мне душу необоримое желание увидеть Яну, то плюнул бы на все и улетел домой.

Старушка по-прежнему штудировала архивы и снова при моем появлении оглушительно звонко объявила:

– Клуб закрыт, инвентаризация архивов, никого нет!!

Она мне напомнила прикормленную дворняжку, обязанность которой состояла в том, чтобы лаять на всякого встречного.

– Я ищу русскую девушку, – сказал я старушке. – Ее зовут Яна. Она прилетела вчера вечером, и ее, по-видимому, привезли сюда.

Старушка вскинула на меня свои фантасмагорические глаза.

– Здесь никогда не было девушек, – сказала она внятно и строго, как если бы произносила библейский постулат.

Я вынул из кармана банкноту номиналом десять евро, протянул ей и повторил свой вопрос.

– Так сколько ей, вы говорите? Двадцать пять лет? Каштановые волосы? – уточнила старушка, заталкивая купюру в потрепанный кошелек с золотистой защелкой, и поскребла ноготочком с облупленным лаком кончик носа. – Не видела. Здесь самая молодая – это я. Современные девушки поэзией не интересуются. Они думают только о сексе. Они занимались бы сексом сутки напролет, если бы им не надо было есть и пить… Секс заменяет им все. Мне иногда кажется, что они запасаются им впрок, как медведи запасаются едой перед зимней спячкой… Я сполна отработала ваши мерзкие деньги?

От архивной пыли (или от слов старушки?) у меня запершило в горле. И вообще мне казалось, что пыль пропитала меня насквозь, что она вошла в поры моей кожи, проникла в мозг и теперь внутри меня буйно разрастается плесень, и мне стало так скучно и тоскливо, что захотелось лечь на стеллажную полку, накрыться ветхой газетной подшивкой и немедленно мумифицироваться.

Даже не попрощавшись, я реактивным снарядом взбежал по лестнице и выскочил на улицу. Только когда за моей спиной клацнул электрозамок и за ворот рубашки попала тонкая дождевая струйка, мне стало немного легче, и я по-детски возрадовался жизни.

Тут мои уши уловили нудный протяжный вой автомобильного сигнала. Я повернул голову в сторону кондитерской лавки и увидел толстого мужика в потертой кожаной куртке, накинутой поверх засаленной майки. Он стоял рядом с распахнутой настежь дверью синего микроавтобуса и со злостью давил на сигнальную кнопку. Ага! Особенности русского национального паркинга возымели действие!

Не слишком усердствуя в торопливости, я приблизился к своей «Уно». На моем указательном пальце, весело позвякивая, крутилась связка автомобильных ключей. Увидев, что я собираюсь открыть дверь легковушки, толстяк перестал сигналить и бешеным слоном попер на меня. В другой обстановке я бы пригасил конфликт лучезарной улыбкой и предложением пропустить по стаканчику андалусского хереса. Но сейчас я намеревался использовать гнев водителя микроавтобуса во благо своего замысла. Глядя на верзилу независимо и даже с презрением, я продолжал ковыряться ключом в замке двери.

– Какого черта?! – заорал он, приближая ко мне свое богатое тело, источающее тепловозный жар. – Я уже полчаса торчу здесь по твоей воле!! Только полный дегенерат мог так припарковать эту ублюдочную машину!! Ты о чем думал своими пустыми мозгами?!

Он так натужно работал голосовыми связками, что привлек внимание пешеходов. Несколько человек остановились поодаль. Любопытство перебороло в них страх попасть под горячую руку верзилы. На глазах публики разворачивалась настоящая уличная драма. Я продолжал смотреть на водителя безгрешным взглядом, а когда он приблизился ко мне достаточно близко, сказал тихо, чтобы слышал только он:

– Пошел вон, скотина.

Мелкие, заплывшие глазки водителя налились кровью и стали похожи на две лососевые икринки. Он сделал судорожный вздох и словно подавился воздухом.

– Мешок с дерьмом, – добавил я, приятно улыбаясь.

Ядерная бомба, заложенная в толстяке, пришла в действие. Он сделал неуклюжее движение рукой, замахиваясь, но я не стал дожидаться встречи с его кулаком. Словно сбитая кегля, я упал на брусчатку и притворился покойником. Горячий пар из верзилы вышел намного быстрее, чем я мог предположить. Я услышал, как он негромко выругался, а после почувствовал его руки на своей спине.

– Эй, парень, – пробормотал он, пытаясь перевернуть меня лицом вверх. – Хватит дурака валять…

– Что, убил? – прозвучал где-то в стороне женский голос.

– Какое убил! – испуганно возмутился верзила. – Я даже его пальцем не тронул.

– Ага, не тронул, – скептически произнесла женщина. – А с какой стати он упал, если его никто не трогал?

– Да богом клянусь, не трогал я его! – голосом обиженного ребенка ответил верзила и стал ласково поглаживать меня по спине. – Эй, парень, вставай! Поругались и будет… Слышь? Не дури, вставай!

Я затаил дыхание. Верзила громко сопел надо мной и что-то неразборчиво бубнил. Я услышал, как он подобрал ключи от «Уно» и взял меня под мышки, пытаясь поставить на ноги. Я вообразил себя человечком, вылепленным из теста. Ноги мои подгибались, голова безвольно каталась по груди. У верзилы не хватало сил долго держать меня на весу.

– В больницу вези его! – подсказал какой-то мужчина. – Может, успеешь.

– Да я тут при чем? – всхлипнул верзила. – Свалился ж он на мою голову… Как начались с утра беды… Я даже пальцем к нему не прикоснулся…

Он поволок меня к своему микроавтобусу. Мои пятки скользили по мокрой брусчатке, бороздили лужи. Верзила поднялся на ступеньку салона, отдышался и взревел, совершая физический подвиг. Я слегка разомкнул веки и увидел его лицо, красное, в оспинках, с широкими черными бровями. С протяжным стоном, состоящим наполовину из проклятий, он затащил меня в салон и свалил на сиденье. Я почувствовал под головой стопку брошюр, пахнущих свежей типографской краской, и когда верзила, потирая исстрадавшиеся руки, вышел из машины, скинул книжки на пол, чтобы не давили на затылок.

До меня донесся звук стартера. Верзила сел за руль «Уно» и отогнал ее на противоположную сторону улицы. Пряча взгляд за ширмой ресниц, я наблюдал за боковым окном: с наружной стороны к нему прилипли незнакомые мне старые и молодые лица, они смотрели на меня с состраданием, и стекло, согретое их дыханием, быстро запотевало, и контуры лиц становились размытыми…

По тому, с какой силой качнулся на рессорах микроавтобус, я понял, что верзила водрузился на водительское сиденье. Продолжая бормотать что-то несвязное и упоминая при этом «Санта-Барбару», «Санта-Агату» и «Санта-Монику», он запустил мотор и резкими толчками, выдающими его настроение, погнал машину по улицам.

Я нащупал в кармане свой талисман – губную помаду – и незаметно вынул ее. Затем сложил из правой руки кукиш, только на место большого пальца пристроил пластмассовый футлярчик, и всю эту незамысловатую конструкцию решительным движением ткнул в затылок водителю.

– Не надо в больницу, – сказал я, делая вид, что с трудом сдерживаюсь, чтобы не выстрелить.

Верзила от неожиданности надавил на педаль тормоза и чуть не разбил лоб о ветровое стекло. Я посоветовал ему пристегнуть ремень безопасности и снова ткнул футлярчиком в широкий, пахнущий мокрой псиной затылок. Водитель весь скукожился, напрягся, втянул голову в плечи. Он уже не мог думать об управлении машиной; он наверняка рисовал в воображении свои мозги, разбрызганные по приборной панели.

– Вчера вечером в аэропорту Барахас ты подсадил девушку, – зашипел я прямо в ухо верзиле. – Это врач, обладающий божественным даром, ученица потомков Авиценны и Пирогова, и только она меня спасет. Едем к ней, живо, пока я не впал в неконтролируемую кому!

– Но-о… я… – забормотал водитель, правой рукой хватаясь то за руль, то за рычаг скоростей. – Я не знаю…

– У тебя осталось мало времени, – предупредил я, чувствуя, как футлярчик в моих горячих пальцах становится скользким. – Я скоро потеряю рассудок, и тогда… Ты представляешь себе калибр, равный одной трети дюйма? Пуля со стальным наконечником войдет в твой затылок, как в ствол пальмы, разжидит твои мозги и выдавит наружу лобовую кость вместе с глазами и носовым хрящом. Если ты очень успеешь, то сможешь увидеть внутренность своей собственной черепной коробки…

– Я не знаю, куда именно ее отвели!! – завопил водитель, и дрожь от его рук перешла на рулевое колесо, и задрожал весь микроавтобус.

– А отвез ты ее куда?

– За город… На север, в сторону Кордильер…

– Точнее!

– У подножия Пеньялары есть небольшой горный поселок…

– Еще точнее!

– Я остановился около школы. Ее встретили и увели! – взмолился водитель, с перепугу проехав перекресток на красный свет. Со всех сторон раздались пронзительные автомобильные гудки. Нас плотно обложили испанским матом.

– Кто ее увел?

– Какой-то парень. Я его не знаю.

– Кто приказал тебе встретить в аэропорту девушку?

– Администратор клуба.

Я чуть с сиденья не свалился. Администратор клуба! Круг замыкается! Кому подчиняется администратор, чью волю выполняет, как не хозяина клуба профессора Веллса!!

– Где он живет?! Адрес?! Живо!!

– Я этого не знаю…

– Калибр в треть дюйма!! – рявкнул я, едва удерживая между пальцев футлярчик от помады. – Собственными мозгами любоваться будешь!!

– Клянусь!! – завопил водитель и совсем перестал давить на педаль газа. Микроавтобус едва катился. Сзади сигналили, мигали фарами, обгоняли со всех сторон. – Я говорю правду, – облизывая пересохшие губы, скулил он. – Никто из сотрудников клуба его в глаза не видел. Все указания он раздает только по телефону…

– И зарплату раздает по телефону?

– Нет, деньги на зарплату и нужды клуба он оставляет в банковском сейфе. Он называет себя Сандро.

– Как?! Сандро?!

Конечно же, я вспомнил это имя! Профессор упомянул его, когда разговаривал ночью по телефону. Значит, о «безотказном товаре», о «расчете по результатам» и «четвертой единице» Веллс говорил с администратором клуба. Даже сомневаться не надо: именно Веллс приказал Сандро организовать встречу Яны в аэропорту!

Пот градом катился по моему лбу от столь неожиданной информации.

– С кем из ваших сотрудников этот Сандро созванивается? – спросил я голосом, внезапно утратившим твердость и агрессивность.

– С хранительницей архива.

– Ладно, – пробормотал я, опуская «пистолет». – Следи за дорогой и не нарушай правил. Позже еще поговорим. Но смотри: если остановит полиция, не вздумай жаловаться. Я найду кучу свидетелей, которые видели, как ты меня пытался убить.

Я сел так, чтобы видеть и дорогу, и затылок водителя. Машина мчалась по широкой трассе к границам города. Я перетирал в уме все услышанное от водителя. То, о чем я догадывался всего лишь интуитивно, оказалось правдой. Профессор Веллс, мой драгоценный, капризный клиент, распорядился, чтобы Яну увезли к черту на кулички, куда-то к подножию горы Пеньялары. Какого лешего он проявил инициативу в моем деле? Почему утаил от меня это? Зачем он изолировал от меня единственный источник важной информации?

Я терзал в пальцах скользкую, как смазанный патрон, губную помаду. Яна, хрупкая загадка моя! Никак нам с тобой не встретиться! То один мешает, то другой, то Его Величество Случай. А теперь вдруг выяснилось, что и профессор в этом списке.

Все увязло в мутно-серой дождливой мгле. Ничего не видать, ничего не понять. События не поддаются логическому объяснению. Так бывает в глубоком и тяжелом сне, который после пробуждения хочется поскорее забыть.

Глава 19

ОТДЫХАЙТЕ ОТ ЦИВИЛИЗАЦИИ!

Машина забиралась по серпантину в горы, увязала в облаках. Через некоторое время асфальт закончился, и мы поехали по грунтовке, присыпанной белым известковым гравием. Даже мощные противотуманные фары с трудом пробивали клочья серых облаков, налипших к дороге и склонам альпийских лугов. Машина дрожала, вибрировала, все в ней скрипело и пищало, и я трясся вместе с ней, и вскоре мне стало казаться, что мои мозги превратились в омлет.

Наконец сквозь матовую пелену стали проступать контуры домов и столбы виноградников. Въехав в большую лужу, микроавтобус остановился.

– Приехали, – сказал водитель, осторожно поворачивая голову, чтобы посмотреть на меня. – Вчера я остановился здесь же. За девушкой пришел парень и увел ее куда-то туда…

Он махнул рукой в сторону серых, сложенных из грубого гранита двухэтажных домов, напоминающих рассыпанные по склону игральные кости. Между ними в хаотичном беспорядке были натянуты бельевые веревки, отчего казалось, что дома овиты паутиной. Нигде я не видел ни машин, ни какой-либо другой техники. На пологих крышах не было даже антенн и спутниковых «тарелок». Можно было подумать, что я попал во времена Дон Кихота.

– Как выглядел этот парень? – спросил я.

– Темнокожий! Волосы короткие, курчавые. Может, араб.

– Он говорил по-испански?