Безатказнае арудие Бэнкс Иэн
Сессин хлопнул ее по плечу, потом ухватился за трап и полез вверх сквозь влажный запах пара, с шипением исходящего из перепускного клапана, минуя штоки и колеса в человеческий рост, минуя водородные трубки и гидравлическую систему, оплетающую основную емкость, – к искривленной вершине машины. Он подал знак вниз, и трап убрали.
Он обвел взглядом пятьдесят или около того машин участников – на трибунах и в заправочно-ремонтных пунктах царило настоящее столпотворение. Каждая из огромных машин изображала какую-нибудь конкретную модель паровоза Средних веков. У него была одна из лучших, принадлежащая к самому большому и мощному классу: копия паровоза «Малле» схемы 4-8-8-4, использовавшегося североамериканской компанией «Юнион пасифик» в XX веке.
Сессин забрался в тесную кабину, размещенную слева от центра в задней части огромного локомотива, над тем местом, где у оригинала была будка машиниста. Он пристегнулся, проверил приборный щиток. Затем, откинувшись к спинке, посидел какое-то время, глубоко дыша, обводя взглядом трибуны и обзорные башни, потом посмотрел туда, где должна была находиться его жена, – в собственной башне клана, потом подумал: а пришла ли его последняя любовница, смотрит ли на него из какого-нибудь старинного дирижабля? Засвистела переговорная трубка – он включил ее.
– Готовы, сэр? – услышал он приглушенный голос главного механика.
– Готов, – ответил он.
– Тогда все. Передаем управление вам.
– Принял управление, – подтвердил он и снова перекрыл переговорную трубку.
Сердце его забилось быстрее, он рукавом отер пот с верхней губы, потом снял перчатку и из нагрудного кармана вытащил заглушки для ушей.
Руки его слегка дрожали.
Судейский дирижабль важно парил над высокой, украшенной флагами аркой, отмечающей стартовую позицию. Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем флаги, висящие под дирижаблем, поменялись с красного на желтый, и толпа разразилась дикими восторженными криками.
Сессин отпустил тормоз и сдвинул с места регулятор, подавая вращение на колеса машины. Водородный двигатель с ревом выпустил огромное облако пара из выхлопной трубы (метрах в двадцати перед кабиной, где сидел Сессин, заходили вперед-назад гигантские поршни, исторгая новые клубы дыма, и с оглушительным лязгом огромная машина неторопливо поползла вперед, держась вровень с другими – все они были окутаны струями пара, испускали отчаянные свистки. Время от времени в эти хаотические шумы врывался бешеный солирующий звук колес, терявших сцепление с дорогой, когда резиновые покрышки попадали в лужицы масла, жидкости из гидравлической системы или воды.
Гонки начались полчаса спустя после многочисленных задержек (казалось, что каждая из них будет продолжаться бесконечно), на стартовой площадке тем временем потели участники, спускали пар машины, и вообще царила неразбериха.
«Паровозы» начали гонку по куртине Серефы – ровной поверхности полукилометровой ширины, расположенной за полуцилиндрическими башнями. Каждый круг составлял сто восемьдесят километров – дистанция, которую лучшие машины преодолевали за час; участники гонки должны были пройти по три круга. За машинами следовали судейский дирижабль и небольшое облачко платформ с камерами, напоминавшее рой насекомых. С камер картинка передавалась на импланты и на сеть экранов, а собравшиеся толпы наблюдали за происходящим с трибун и башен.
Когда лопнули покрышки у Бейер-Гарратта из клана генетиков (машина пошла юзом, на полной скорости заскребла бортом по внешнему ограждению, с чудовищным скрежетом окуталась облаком пара), Сессин, возглавивший гонку, спокойно подумал: «Ну вот, старина Уэррьет выбыл из компании, а ведь жизнь у него была последняя». Взрыв разметал по дороге куски конструкции, но Сессину удалось обойти их и провести свою трехсоттонную машину всего в нескольких метрах от тонкой внутренней стены.
Он шел впереди! Он кричал от восторга и был благодарен за то, что в кабине его болида шум не был слышен; широкая дорога простиралась перед ним, слегка искривляясь, – пустая, зовущая и грандиозная. Судейский дирижабль отстал от него, а облачко платформ с камерами держалось с ним на одном уровне. На каждой из вышек были камеры, зрители – обитатели замка и экстремадурцы – стояли группками на наружных стенах, но были как-то смазаны и не имели значения. Он был один; ликующий, свободный и один!
… Он вспомнил этот момент, и тогда у него появилась возможность уйти. Он оставил свое прежнее «я» за рулем и соскользнул с сиденья. Призраком пробрался он через люк в ревущее сердце подрагивающей машины, где стучали клапана, шипели газы и булькала вода, а жара от лязгающего, вибрирующего двигателя стояла такая, что его кожа покрылась потом.
Бредя среди грохота и звона, он начал понемногу вспоминать, что здесь оставил.
В тесном коридоре на ажурном металлическом полу между огромными поршнями и рычагами, совершающими возвратно-поступательные движения, как могучие металлические сухожилия, Сессин нашел свое прежнее «я», в тужурке машиниста: оно сидело ссутулившись за маленьким столиком, на котором стояла шахматная доска с партией в миттельшпиле.
Он тоже присел за столик. Его более молодое «я» даже не подняло головы, смотря на белые фигуры и посасывая кончик большого пальца.
– Силицианская защита, – сказал спустя некоторое время, кивнув на доску, молодой человек.
Сессин кивнул. Внешне он был спокоен, но мозг его напряженно работал. Он знал, что проходит своеобразное испытание, но у него не было заранее определенного кода для этой встречи, лишь тот факт, что он и этот молодой человек когда-то были одним лицом.
Силицианская? Не сицилианская?
Силицианская; Силиция, Цилиция, Киликия. Это что-то значило. Кто-то, о ком он слышал, был силицианцем. Древним.
Он порылся в своей памяти, пытаясь найти какую-нибудь связь. Тарзан? Тарсус? Потом он вспомнил строки из какого-то древнего стихотворения:
- Я Тарзан, ты – Иисус.
- А силицианец так никогда и не изменился.
Да, именно такой и была договоренность.
– Профессор Саули часто разыгрывал эту партию, – сказал он, – когда работал над принципом запрета.
Молодой человек поднял глаза, на его лице мелькнула улыбка. Он встал и протянул руку. Сессин пожал ее.
– Рад тебя видеть, Аландр, – сказал молодой человек.
– А ты, – неуверенно сказал Сессин, – ты тоже Аландр?
– Можешь называть меня Алан, – сказало его более молодое «я». – Я всего лишь усеченная версия твоего нынешнего «я», хотя и развивался здесь независимо.
– Я тебя понимаю, поскольку меня самого недавно усекли, Алан.
– Что ж, – сказал другой. – Прежде всего нужно вытащить тебя оттуда, где ты оказался. Давай-ка подумаем… – Он бросил взгляд на шахматную доску и перевернул обе белые ладьи.
Доска засветилась полупрозрачной голограммой Серефы. Алан несколько мгновений изучал ее, потом протянул руку, подвел ее в голограмму и под нее, и Сессин увидел, как проекция ткани замка обволокла руку молодого человека, который едва заметными движениями пальцев извлек что-то из чрева смоделированной крепости; у Сессина при этом на мгновение закружилась голова. Потом молодой человек опустил извлеченный им предмет на испещренную квадратиками поверхность и сложил доску. Проекция замка исчезла.
– Это был я? – небрежно спросил Сессин, бросая взгляд на доску.
– Да.
– И где же я теперь?
– Твой конструкт теперь обитает в «железе» внутри куртины.
– А это хорошо? Алан пожал плечами.
– Это безопаснее.
– Что ж, спасибо.
– Не за что, – сказало его другое «я». – Значит, ты моя последняя инкарнация. – Молодой человек похлопал себя по коленям.
Сессин заглянул в его глаза. Так оно и было. По мере старения «я» и накопления усталости, которая, фильтруясь, загружалась в новое тело, на протяжении всех жизней происходило метастарение – накопительное обретение зрелости, проявлявшееся на лице, если только ты не принимал специальных мер. Каким бы молодым и невинным ни выглядело его прежнее лицо, но юному Алану было под сорок, когда он записал этого конструкта и оставил на свободе (и почти забыл о нем, отныне практически недостижимом) посредником между его личными жизнями и интересами клана, в каковой роли тот вел наблюдение, проводил сопоставления, составлял обзоры и делал оценки.
– Да, я самый последний, – подтвердил Сессин. – А ты – призрак в машине.
Он улыбнулся и тут же спросил себя себя, какой теперь смысл в улыбке.
– Ну и что ты можешь мне сообщить?
– Ну, во-первых, граф, я знаю, кто пытается тебя убить, – сказал Алан.
4
Атсюда аткрываитца прикрасный вит на крепасть-башню. Йа полулежу, полусижу между витвей бабилии и сматрю в прастранство между листвой и ниизмеримай агромнастью центральнай башни замка.
Ты большую часть времини ни помнишь што башня находитца там потомушта а) обычна йесли ты смотришь от замка, то башня находитца сзади и б) больши пала-вины времини башня затянута аблаками.
Как гаварит мистер Золипария крепасть-башня стоит в том мести, где заякарен на Земле касмический лифт.
Паэтамута она и называитца крепасть. Паанглиски крепасть азначаит укрипленая места, а еще кагда вещи надежна скреплины друг с другам, пра них гаварят што они саидинены крепка, как касмичиский лифт крепка был саидинен с зимлей и в некатаром смысли ищо и связываит между сабой паверхность зимли и космас. Мистер Золипария думал што касмический лифт эта харошая идея и напрасна мы иво забросили и если бы мы ни сделали этай глупасти то типерь ни аказались бы ф таком нериплете, тоисть нам ни гразило бы эта паглащение втаржением.
Но йа думал што в космасе ничиво нет, сказал йа мистеру Золипарии. Какой смысл туда атправлятца?
Баскул, сказал он, ты инагда проста тупица.
Он сказал мне, што крепасть-башня вила к планетам и звездам. Если ты аказываишься в космаси то у тибя ниисчирнаимый запас инэргии и сырья, а значит силай мысли ты можишь перенестись куда угодна, но мы атказались ат касмическаво лифта.
Мистер Золипария сказал, што крепасть-башня придставляит сабо штота вроди загатки, патамушта мы никагда напрямуйу ни гаварим а том што на самам дели находитца в верхний ие части. Ие исследовали приблизительна до 10-ва или 11-ва уровней, но носли этава, гаварят, паднятца выши уже нильзя. Изнутри фсе заблакировано, а снаружи низачто ни схватитца и слишкам высако для ваздушнава шара или самалета. Знание о том, што же хранитпа там внутри, давно уже была патеряна в хаоси крипта, так гаварит мистер 3.
Ходят слухи што там навирху йесть люди, но эта навирняка глупасти. Как бы ани стали там дышать?
Мистер Золипария – ни идинственный, у каво есть сомнения нащет большой башни. Эргейтс муравьишка гаворила мне что раньши была 3 касмических лифта. Адин здесь, адин в Африки окала места, называимаво Киломанжаро, и адин на Калимантане, фсе ани канечна давно уже были димантированы, но у нас йесть вескии аснавания щитать што тамукто канструиравал космический лифт Американскава кантинента пришла в голаву страная идея зделать эта сааружение асобина впичатляющим а патаму он сканструировал его в види агромнава замка с бальшой-прибальшой башней (каторая как гаварит Эргейтс раньши называлась Акцет – опять наверна обривиатура).
Мне паказалась што фсе эта давольиа самнительна и йа спрасил мистера З. слышал ли он аб этам штонибудь – о других крепасть-башнях? И он атветил што нет, не слышал, и канечнаже кагда йа стал искать в крипти какуюнибуть инфармацию аб этам ничиво о других лифтах узнать ни удалось, а патом выиснилась што вроди вааище нигде так пряма ни сказано: «крепасть-башня была адним из каицоф касмическаво лифта», хатя эта ни для каво ни сикрет. Килиманджаро эта озиро а Калимантан – бальшой остраф (и там в кратире тожа йесть озиро), и йа думаю што ваабражсние унисло Эргейтс кудата нетуда.
Бидняшка Эргейтс. Йа фсе ищо спрашиваю сибя, што случилась с этай милай малинькай муравьишкай хатя у миня теперь фсяких других забот полан рот.
Йа вирчусь в малинькам гнездышки каторае саару-дил для сибя в ветках бабилы и сматрю вниз вдоль кривова ствала на стену. Никаво паблизасти нет. Пахоже йатаки улизнул ат этих тварий.
Пличо у миня фсе ищо балит. И кисти рук балят и шея.
Ну и влип же ты, йуный Баскул, гаварю йа сам сибе.
Йа знаю што рана или иозна мне снова придетца вирнутца в крипт и выиснить наканец што жи черт вазьми праисходит, хатя бальшая литучая мышь и сказала на пращанье штобы йа этава ни делал. Ни думаю что мой пахот будит увликательным.
Мне страшна.
Видити йа стал парией.
Должин сказать што йа очинь харашо пазафтракал с мистером Золипарией в его падвижнам ристарани за партией в го каторую он канечна выиграл (как и фсигда). Этат ристаран атходит от вертикальнай диревни в бабилиях пачти у виршины франтона бальшова зала и медлина спускаитца на два уравня в тичении пары чисоф. Харошая ида и прикрасныи виды. Йа очинь ниплоха правел время и пачти иолнастью забыл а Дартлине и гигантскам мозги ф птичьим прастранстви и а жуткай галаве с абодранай кожей и аба фсех этих гидидибигидидибигиги и фсякам таком.
Мы с мистером Золипарией а многам биседавали.
Но патом мне пара стала атправлятца патомушта у миня ищо были вичерние визиты для Малых Бальших Братьеф, а ани хатят штобы ты был при этам в манастыре и йа уже делал эта адин рас так сказать на хаду этим утрам в гидраватере а патаму ришил что вичерние визиты нада нанасить из манастыря.
Мистер 3. правадил миня до трубапоизда в западной стине.
Абищай што больши ни найдешь в крипт пака эта ни патребуитца. Пака ни вирнешься к братьям. Сказал мне мистер З., а йа сказал, Да канечна, мистер Золипария.
Хароший мальчик, сказал он.
Фсе шло нармальна, пака йа ни дабрался да другова канца, где пришлось долга ждать гидраватера. Кагда мне надаела ждать, йа сел на травелейтер черес галирею до фуникулера, а на нем наверх к контрфорсу штобы аттуда можна была спуститиа к манастырю.
В вагони фуникулера са мной аказалась иарачка паслушникоф ани были слихка пьяны и громка пели. Мне паказалась што адин из них миня узнал но йа атвирнулся и он сделал вит што не заметил миня.
Вагон уже медлена падхадил к кривой контрфорса а ани фсе прадалжали петь. Йа бы асоба ни вазражал, вот тока ани фальшивили.
- Малинький-Бальшой,
- Малинький-Бальшой,
- А мы посреди, ни хрена за душой!
Ну вот здесь как рас падхадящие места сказал йа сибе глядя в акно и старайась ни замичать шум и их пивной выхлап. Йа сматрел в акно. Уже стимнела и ф кабине фуникулера гарел свет а неба была очинь красивым и красачным.
- Как кончитца твой век,
- Как кончитца твой век,
- Как кончитца твой век,
- Поселимся мы в тваей галаве!
Что за чиртафщина такая, падумал йа.
В некатарам роди тошто йа сабирался сделать, удлинит паездку, а не укаратит, но па крайней мери йа палучу хоть какойта отдых от этава пьянава нения, и дажи йесли йа апять забуду свой кот вазвращения, эти шумные идиоты скоринька миня разбудят. Йа нырнул в крипт, намириваясь нрависти там можит быть полсикунды.
Дажи меньши было фпалне дастаточна.
Штота там праисхадила.
Выхадя ис транснарта ты прежди фсиво пападаишь на схему транспартнай системы замка – празрачную галаграму крепасти с линиями трубы, поизда и фуникулера, лифтавыми шахтами, дарогами, линиями гидраватера, стаянками клифтероф, где фсе эта светитца. А патом уже ты идешь туда в крипти, куда тибе нада. Бальшинство редик ни удиляют этай схеме дажи взгляда, но йесли вы штота вроди знатака састаяний крипта ну как йа то вы фсигда абращаите внимание на таки вещи и правиряити их и праводите быстрае сравнение с фактичискими движениями штобы панять фсе ли в парятке в транспарти или нет. А ризультат такоф: йесли штота атсутствует то ты замичаишь вот и йа сразу атметил што в транспартнай системи нелады.
Впичатление была такое бутта вакрук манастыря тваритца штото неабычнае – аттуда ничево ни выходит, а туда штота завозят. Очень страна, падумал йа. Йа не стал вхадить в крипт далыни. Йа праверил, как апстаят дила в крипте ищо днем. Йавный сдвик фазы в движении час назат. Ктота пытаитца сделать вит что фсе нармальна, хатя на самам дели эта ни так.
Где например обычнай визит брата Скалпониса в сериал «Марсианские дни»? Или паездка систры Экроуп на чай к сваиму любовнику в пасольство Уитландера? Вместа феиво этава про100 цифры расписания.
Йа знал што наверна нимнога приувиличиваю но фсе равно валнавался.
Фуникулер должин был сделать ищо адну астанофку перед той на каторай йа абычна выхажу. Йа сказал иму штобы он астанавился нимедлина.
Минуту спустя он астанавился и йа сашел на этай дурацкай астанофке в 3/4 пути к контрфорсу, астанофка эта служила гнездышкам для любовных утех нескальким важным чинам клана, здесь была такжи ферма 6абилии и клуп нланиристоф, фсе эта давно заброшено. Кагда йа вышил из вагона фуникулера двои братьиф смерили миня недаумеными взглядами но махнули рукой на пращаньи а кагда вагон тронулся дальши прадолжили свае пение.
Патом йа пачуфствовал удар внутри галавы. Вагон фуникулера астанавился, патом изминил направление, клацнул и стал вазвращатца ка мне.
Удар у миня в галаве азначал што какойта ублюдак стараитца вышибить миня из крипта с помащью абратнай связи. Тиаритически невираятна и тихничиски труднадастижима но сделать эта можна и тычок што йа токашто палучил для бальшинства людей был бы полный накаут тока у меня йесть штота вроди амортизатороф патамушто йа ходок а потому привык ка всяким неприятнастям из крипта.
Вагон фуникулера свиркая вазвращался па кривой, агни иво кабины атражались ат бабилавых зараслей украшающих широкий аркаабразный задник контрфорса. Два брата в кабини были у заднива акна и сматрели на миня. Типерь у них вит был уже ни такой пьяный а в руках ани держали какиета штуки – впалне вираят-на писталеты.
Черт падумал йа.
Йа пабижал внис па винтавой леснице вдоль стараны контрфорса. Йа услышал как вагон астанавился нада мной. Лесница шла фсе дальши и дальши и дальши и фсе винтом и винтом и йа падумал што кагда ана кончитпа йа фсе равно буду крутитца – миня найдут вращайущевося валчком не ф силах астанавитца. Йа в ужаси дабижал да канна и аказалась што плащатка внизу давольна ифективна выпрямляит курс. Йа бросился по парталу пат каменным сводам к ищо адной леснице приделанай к металлическай канструкции на дальней старане контрфорса. Следам за сабой йа слышал быструю поступь.
Йа выбижал на широкий балкон и нырнул в дверь, а там внис по ищо адной леснице в какоито сааружение пахожие на ангар где стаяли старый планеры – ани стаяли внаклонку как агромные призрачный птицы с жесткими крыльями а вокрук миня взвилась стайка литучих хмышей. Шаги навирху, патом сзади. Черт черт черт! Ат литучих мышей шум стаял невынасимый.
Йа увидил лесницу у адной ис стен видущую черес пол внис и бросился туда. Ктота у миня за спиной закричал громка зазвучали шаги. Штота шарахнуло – Трах! – и планир рядам со мной взарвался агнем и патирял крыло а миня абдало гарячим воздухам каторый чуть ни сбил миня с нок.
Йа митнулся к леснице схватился за бакавины и саскальзнул внис дажи ни памагая сибе нагами, ударился оппол и падвирнул сибе каленку.
Йа аказался на чемта вроди круглай платформы распаложиной над зданиим с планерами. Внизу ничиво кро-ми воздуха и некуда бижать. Йа взглянул вверх па леснице. Шаги уже были пряма надо мной.
Йа услышал шум пахожий на шум далекава быстрава прибоя и испат платформы паявилась агромная черная штука на крыльях больши чем мой рост. Она памедлила в воздухи на уровни са мной, патом ухватилась за тонкий металлические пирила вакрук платформы на дальним канце ат лесницы, кокти ее диржались за пирила а крылья быстра быстра и пачти бисшумна малатили воздух.
Йа слышал как ктота тижило дыша спускаитца на леснице.
Сюда! Закричала темная тварь на другой старане платформы. Йа думал эта птица, но аказалась што эта скарее гигантская литучая мышь, и ана била крыльями в воздухи.
Быстра! сказала ана.
Йа думаюу што йесли бы братья спускафшиеся сичас на леснице не стриляли бы в миня в ангари, то мне бы бижать ни удалось, но ани стриляли, а патаму мне и удалось бижать.
Йа бросился к бальшой литучий мышы. Ана вытянула ноги. Йа ухватился за ие каленки, а ана сваими кактями абвила май запястья, и йа закричал ат боли, а ана падняла миня с платформы, и йа стукнулся нагами ап пирила.
Мы рванулись и сразу пашли внис, словна этай мышы была миня ни удиржать, а патом она раскинула крылья, раздался хлапок и йа идва удержался на ней, а патом ана залажила крук и мы панислись проч. Йа увидил нат сабой фспышку и услышал как мыш фскрикнула, но йа был очинь занят – сматрел на темный паля в галирее в 500 или 600 метрах внизу и думал ну штош йесли йа умру у миня йесть ищо семь жизней. Вот тока йа ни думал што эта будит правильна, йесли неприятнасти в какие йа папал пирийдут в другуйу жизнь и у миня нет гарантий на другии семь жизней и дажи на адну.
Йа диржался иза фсех сил но тут снова ударила фспышка и мыш задражала в воздухи и аиять фскрикнула а йа пачуфствавал запах гари. Мы залажили вираш и ушли вбок к стине бальнова зала а патом рухнули внис са страшнай скорастью. Пад мой крик и визг воздуха мы ушли нижи галиреи и парапета и так лители пака не аказались далико на другом уравни где мыш так крута завирнула што ие чишуйчатыи ноги выскальзнули у миня из рук и тока ее стальная хватка за май запястья придатвратила мае падение на крышу башни втарова уровня внизу.
Йа думал у миня руки сичас атарвутца. Йа бы закричал, но у миня дажи дыхания ни асталась.
Воздух свистел у миня в ушах а мы нислись между бальшой башней и стиной фтарова уравня пряма ф слой аблакоф где йа ваапще ничиво не видил и была ужасна холадна а патом мы павирнули как йа падумал в сторану башни и ис тумана паявилась эта триклятая агромная стина. Йа закрыл глаза.
Мы крутанулись рас два и йа пришел ф сибя, но кагда снова аткрыл глаза мы фсе ищо неслись пряма на голуйу стену. Фсе, писец, падумал йа но ришил фстретить смерть с аткрытыми глазами. Ф паследний мамент мы ушли вверх йа увидил висячий ветки с листьями свешивающийся сверху а мгновении спустя мы врезались в бабилию. Пличо у миня вывихнулось и миня сбросило с мышы в бабилию и йа падайа вниз хватался за листья и ветки.
Мыш ва фсю била крыльями и кричала Держись! Держись! а йа тем временем и ф самам дели пытался ухватиться за штонибуть.
Диржись! снова прокричала мышь.
Да йа и так мать тваю диржусь! крикнул йа.
Ты в бизапаснасти?
Пачти, сказал йа абнимая бальшущую ветвь бабилии, словна эта мая давно патеряная мамочка или што-та в этам роди. Аглянутца йа ни мок но фсе ищо слышал хлаики крыльеф бальшой литучей мышы у сибя за спиной.
Извини больши ничем тибе не магу памоч, сказала мыш. Типерь спасайся сам. Ани ищут тибя. Буть астарожние в крипти. Никуда ни суйся! Йа должна литеть. Пращай, чиловече.
И ты пращай, пракричал йа паварачиваясь штобы пасматреть на ние. И спасиба!
И тут бальшая литучая мыш исчезла из вида в тумани – проста рухнула внис, аставив за сабой слет дыма но прежди чем ана софсем исчезла из вида ана ушла ф сторану абхадя полусферу башни. Крыльями она била со фсей силы, но выглядела слабай и ирадалжала падать.
Исчезла.
Йа наполз в тимнату зараслей бабилии нянча сваи балячки.
Бедный Баскул, сказал йа сам сибе. Бедный, бедный, бедный.
Ноч йа правел в листве и мне пастаяна снился сон будта йа личу па воздуху с Эргейтс в руке а патом раняю ие и ана иадаит и удаляитца ат миня а йа никак ни магу ие дагнать и крылья у миня на спине атрываютца и йа тоже начинаиу падать и кричу, а патом прасыпайусь и нанимаю что иза фсех сил диржусь за ветки, весь дражу и пакрыт потам.
И вот перидо мной крепость-башня йа сматрю на ние а какоито время этава утра пытался набратца мужиства штобы атправитца назат в крипт и выяснить што праисходит и паискать там бедную малютку Эргейтс и на сей рас ни дапустить никаких там глупастей… а ищо какоито время йа правел давая сибе клятву никагда больши дажи и ни думать а крипти и ришая ни принимать пака никаких ришени аб этам, но вот фсежи сижу здесь думая што жи мне делать ваапще и никак ни магу притти к ришению па этаму поваду.
Йа пириварачиваюсь в маем малинькам гнизде и сматрю внис сквось ветки и на сей рас йа замираю и вглядываюсь патамушта вижу как сквозь бабилии карабкаитца эта здаравеная живатина. Ана дьявальски агромная размерам с мидьведя и у ние черный мех с фкраплениями зиленава и у ние бальшие свиркающие черный кокти и ана смотрит на миня налитыми кровью глазами направляя в маю сторону заастреную голаву и палзет пряма на ту ветку где йа сижу, точна на миня.
Черт, слышу йа свой голас и аглядывайусь йесть ли куда бижать.
Но бижать некуда. Черт.
Животнае аткрываит сваю пасть. Зубы у ниво размерам с мой палиц.
… Аштавайшя где шидишь! шипит ано.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
– В те дни мир не был садом, и люди не бездельничали, как теперь. Тогда на лице земли были по-настоящему дикие места, куда не ступала нога человека, и дикие места, людьми созданные, дикие места, которые они населили собой и назвали «Город». Люди трудились, и люди бездельничали для себя и не для себя, и ленивые не работали или почти не работали, а то, что делали, они делали только для себя. Деньги тогда были всемогущи, и люди говорили, что заставляют деньги работать на себя, но деньги не могут работать, работать могут только люди и машины.
Асура слушала, зачарованная и недоумевающая. Говорившая – худая женщина средних лет – была одета в простое платье цвета слоновой кости. К кандалам на ее ногах был прикреплен полуметровый металлический стержень, другим концом связанный с наручниками, деревянная внутренняя поверхность которых до блеска отполировалась из-за трения о кожу. Она стояла в центре открытой гондолы и скорее распевала, чем говорила, уставившись на брюхо дирижабля, нависающее сверху. Она возвышала голос, чтобы перекричать шум двигателей и свист пара, обволакивавшего гондолу полупрозрачной стеной. Асура оглянулась, размышляя, как эта странная витийствующая женщина действует на своих спутников. И с удивлением обнаружила, что, кроме нее, никто не обращает на женщину никакого внимания.
Перед этим Асура стояла на палубе дирижабля, держась за перила и смотря на долину, проплывающую внизу, потом увидела в дымке первую линию голубых гор. Она ждала, когда мелькнут вдали очертания огромного замка, но бесстрастный голос женщины и странные слова заинтриговали ее.
Она отошла от перил, чтобы найти место вблизи женщины. Проходя мимо столиков и стульев, она смотрела вперед, где выдавался округлый прозрачный нос верхней палубы – часть огромного, освещенного солнцем круга, испещренного темными штрихами укосин, и внезапно она вспомнила кое о чем, приснившемся прошлой ночью.
Она села, голова у нее закружилась.
В бескрайнем темном пространстве находился огромный круг, разделенный на меньшие круги тонкими темными линиями – наподобие расходящейся по воде ряби – и вдобавок расчерченный такими же линиями, но радиальными. Этот круг представлял собой колоссальное окно, за которым сияли звезды.
Она слышала тиканье часов.
Что-то шевельнулось в одной из частей огромного круга. Приглядевшись, она увидела фигуру – кто-то шел по горизонтальному лучу от края к центру кругового окна. Она пригляделась еще внимательнее и увидела, что это она сама.
Она дошла до самого центра огромного отверстия. Посмотрела наружу через прозрачное вещество, которое – она знала – тверже и прозрачнее любого стекла. Далеко внизу открылся светящийся серый пейзаж – круглая впадина, ограниченная невысокими холмами и дальше – скалами и горами, освещенная с одной стороны, полная густых черных теней. Часы все тикали. Она постояла какое-то время, восхищаясь звездами, и подумала, что огромное окно повторяет форму круглой впадины внизу.
Потом тиканье участилось, убыстрилось, пока не превратилось в слитное жужжание у нее в ушах. Тени побежали по ландшафту, и яркий шар солнца разорвался в небесах, и солнце внезапно исчезло, а звук часов изменился, стал ритмичным, но потом снова начал ускоряться и, как и прежде, стал жужжанием. Теперь она еле видела пейзаж внизу. Ярко горели звезды в небесах.
Потом звезды стали исчезать. Поначалу они медленно гасли в одном краю неба справа от нее и около темного горизонта, потом быстрее, и наконец темное пятно поглотило четверть неба, похожее на огромный занавес, сброшенный с призрачно-серых гор. Потом треть неба погрузилась в полную темноту, звезды гасли по одной или группами. Сначала они сверкали, потом меркли, потом начинали мигать, а потом исчезали – темнота поглотила половину неба, потом две трети.
Она смотрела с раскрытым ртом, выбирая звезды поярче на пути черноты, и наблюдала, как они исчезают.
Наконец почти все небо погрузилось в черноту, осталось лишь несколько звезд вдалеке, над горами справа от нее, тогда как слева темнота коснулась горизонта, где прежде светило солнце.
Внезапно часы вернулись к нормальному ходу, и солнце снова засияло: теперь оно стояло под другим углом к земле, но в области темноты. Оно посылало холодный устойчивый свет вдоль поверхности кратера к серым скалам и утесам опоясывающей стены.
Земля. Колыбель. Очень старая. Есть много веков. Век в веке. Сначала наступает век пустоты, век ничего, потом век/мгновение бесконечности/бесконечный взрыв, потом век сияния, потом век тяжести, различных воздуха /жидкостей, потом маленькие, но протяженные века камня/жидкости и огня, потом век жизни, еще малый, еще живущий со всеми и во всех других веках, потом век/мгновение мысли-жизни; и вот вам пожалуйста, все происходит очень быстро и в то же время все другие типы/размеры веков не исчезают, но потом наступает следующий век/мгновение новой жизни, которую производит жизнь старая, и теперь все опять происходит гораздо быстрее, и в этом-то этапе мы теперь и пребываем. Пока еще.
Старый обезьяночеловек выглядел печальным. С седыми волосами и серой обвисшей кожей на тощем скелете, он был одет в странный клетчатый костюм из желтых и красных ромбов и носил колпак с колокольчиком. На заостренных кончиках мягких туфлей тоже имелись колокольчики. Неумолчный смех был единственным звуком, какой он умел издавать. Он был не больше ребенка, но с мудрыми и печальными глазами. Он сидел на ступеньках, которые вели к большому стулу. Большая комната была пуста, если не считать ее и обезьяночеловека, а одна стена комнаты представляла собой двойное окно округлой формы с мелкими прожилками темных линий, хотя и гораздо меньшее, чем круглое окно, виденное ею прежде. Из этого окна тоже открывался яркий серый пейзаж.
Красивый глобус, висевший в черном небе над сверкающими серыми холмами, был Землей – так сказал ей обезьяночеловек. Говорил он знаками, используя руки и пальцы. Она вдруг осознала, что понимает его, хотя и не может отвечать, разве что кивками, хмурясь или поднимая брови, – казалось, что именно так ей вполне удается выразить то, что ей надо.
Брови? – показала она.
Но обезьяночеловек вздохнул, по-прежнему глядя обреченно. Века находятся в конфликте между собой, сказал он ей. Каждый двигается в своем темпе, нередко они сталкиваются и конфликтуют. Но вот теперь: настает. Век воздуха/жидкостей и век борьбы за жизнь. Два века жизни. Для всех, кто грустит изредка, наступает пора постоянной грусти. Для всех тех, кто умирает изредка, возможно, теперь наступает смерть.
Она нахмурилась. Она – все еще в платье цвета ночи – стояла перед широким окном. Время от времени в паузах между вздохами обезьяночеловека она поглядывала на Землю, за ярким шаром которой висели неподвижные звезды. Ее платье было того же цвета, что и бесплодный, призрачный ландшафт снаружи.
Ее передернуло.
Люди/человек много чего наворотили; большие вещи на Земле. Большие и малые. Повсюду. А потом внутри этой вещи сражение. Потом мир, но не мир; мир на время, на короткое. Теперь наступает век воздуха/жидкостей, угроза для всех. Все должны действовать. Опаснее всего, если самая большая/самая малая вещь не действует. Самая большая/самая малая вещь сражается сама с собой, не может говорить со всеми «я»; плохо. Другие способы разговора; хорошо. Но лучше всего, если «я» говорит с «я».
На какое-то мгновение вид у обезьяночеловека стал почти счастливый; она улыбнулась ему, показывая, что поняла.
Ты.
Она указала на себя. Я?
Ты.
Она покачала головой, потом пожала плечами, развела руки.
Да, ты. Теперь я говорю тебе. Ты забудешь в будущем, но ты также все еще знаешь. Это хорошо. Возможно, все в безопасности.
Она неопределенно улыбнулась.
– А, вот вы где, – сказал Пьетер Велтесери, появившись со ступенек, ведущих на нижние палубы гондолы. Он развел фалды своего смокинга и сел рядом с Асурой, поставив трость с серебряным набалдашником между ног. Посмотрел на нее.
Несколько секунд она быстро моргала, потом тряхнула головой, словно прогоняя сон.
Пьетер посмотрел на женщину, которая стояла посреди гондолы и говорила не переставая. Он улыбнулся.
– Ну вот, наша Отшельница снова обрела голос. Я не думал, что она сможет долго молчать. – Он положил руки на набалдашник трости и уперся сверху подбородком.
– Ее зовут… Утшельница? – спросила Асура, взглянув на Пьетера и нахмурившись, – она пыталась снова уловить смысл речей женщины.
– Ее зовут Отшельница. Она та, кто уходит, отказывается, – тихо сказал он. – В некотором смысле мы все такие. По крайней мере такими, видимо, были наши предки, но она принадлежит к секте, которая считает, что надо уйти еще дальше.
– Никто ее не слушает, – прошептала Асура. Она обвела взглядом остальных на открытой палубе гондолы. Все они разговаривали между собой, разглядывали пейзаж, дремали, закрыв глаза, сидя или лежа, или грезили наяву.
– Они все это уже слышали, – тихо сказал Пьетер. – Не в точности это, но…
– Мы виноваты, – говорила Отшельница. – Мы дорожили нашими удобствами и нашим тщеславием, давая приют зверям хаоса, заселившим крипт, так что теперь человечество занимает едва ли одну сотую пространства крипта, да и эта малость расходуется впустую, отдана поклонению «я», тщеславию и мечтам о власти над тем, что мы отвергли, по нашим словам…
– И все, что она говорит, – правда? – прошептала Асура.
– Вот это-то и есть главный вопрос, – улыбнулся Пьетер. – Скажем так: в основе правда, но факты можно истолковать иначе, не так, как она.
– … Король – никакой не король, и это всем известно; что ж, замечательно. Но чего стоим и мы сами, что мы создали, кроме маски, чтобы скрывать свое глупое невежество и непригодность ни к чему.
– Король? – недоуменно спросила Асура.
– Наш правитель, – пояснил Пьетер. – Я всегда считал, что далай-лама – лучшее название, хотя у короля больше власти и меньше… святости. В любом случае монархия предпочтительнее. Это сложно.
– А почему она в кандалах?
– Это символ, – сказал Пьетер. На его лице появилось дразнящее, озорное выражение. Асура кивнула, серьезно глядя на Пьетера. Тот снова улыбнулся.
– Кажется, она говорит все это очень искренно, – сказала Асура Пьетеру.
– Слово со странно позитивными смыслами, – кивнул Пьетер. – По моему опыту, самые искренние подозрительнее всего в нравственном плане, а кроме того, лишены чувства юмора.
– Что случается, то случается, – продолжала Отшельница, – и изменить это уже нельзя. Мы – уравнение. Мы не можем отрицать алгебры Вселенной или результатов вычислений. Умрешь ты мирно или в истерике, в благодати или в отчаянии – не важно. Готовься или не замечай – не важно. Очень малое значит очень много, и почти все не слишком важно. Шанти.
– Я готов частично согласиться с последним заявлением, – сказал Пьетер Асуре, когда Отшельница села.
Поблизости находилась группка людей – они шутили и смеялись о чем-то своем, пока Отшельница произносила свои речи. Из этой группки поднялась рос-конто одетая женщина, подошла к Отшельнице и положила несколько леденцов в чашу рядом с ней. Отшельница поблагодарила и с неловким изяществом положила леденцы себе в рот. Она улыбнулась едва заметной улыбкой Асуре, а женщина тем временем, смеясь, походкой модели направилась к своим друзьям.
– Идемте, моя дорогая, – приятным голосом сказал Пьетер, поднимаясь и беря девушку иод локоток. – Подышим воздухом на нижней обзорной палубе. – Они поднялись. – Мадам, – сказал он, кивнув Отшельнице, когда они проходили мимо нее.
– Не беспокойтесь, – сказала Асура Отшельнице, направляясь вместе с Пьетером к ступеням. – Все будет в порядке, – подмигнула она.
На лице той появилось недоуменное выражение, потом женщина покачала головой и продолжила есть; металлический стержень, связывавший запястья, затруднял ее движения.
Когда Асура и Пьетер спускались по лестнице в главный вестибюль, брови ее нахмурились.
– Она ведь ест, – сказала Асура, оглядываясь. – Как же она приводит себя в порядок после туалета?
Пьетер весело рассмеялся.
– Знаете, я никогда об этом не думал. Любой вариант не очень приятен, правда?
Внизу с прогулочной палубы они увидели поросшие лесом холмы, раскинувшиеся под ними, а из кресел в нижней секции круглого прозрачного носа – первые неясные очертания башен и стен Серефы.
Асура захлопала в ладоши.
В то утро за завтраком она рассказала им кое-что из виденного в снах, и Пьетер поначалу встревожился, а потом успокоился. Всех подробностей она им не сообщила – только то, что видела туннель света и побывала в заколдованном экипаже, который ехал по пыльной долине к огромному замку за холмами.
– Ты счастливчик, – сказала ей Лючия Чаймберс. – Почти всем нам приходится сильно напрягаться ради интересного сна.
– Похоже, у нее все-таки есть импланты, – сказал Джил, попивая ортаниковый сок.
Пьетер покачал головой.
– Не думаю. – Он нахмурился. – И мне бы хотелось, чтобы люди перестали называть эти штуки имплан-тами. Какие это имнланты, если ты с ними рождаешься, если они – часть твоего генетического наследия, все равно, можно от него отказаться или нет.
Джил и Лючия улыбнулись ему с заученной снисходительностью.
Пьетер вытер салфеткой губы и откинулся к спинке стула, разглядывая молодую гостью, которая сидела прямо, положив руки на колени. В глазах ее мелькали искорки.
– Я правильно понял, что вы хотите уйти, молодая дама?
Пожалуйста, называйте меня Асурой, – сказала она и усиленно закивала. – Думаю, я должна попасть в замок.
– Довольно поспешно, – отозвалась Лючия. Пьетер устало посмотрел на нее.
– Серефу должен увидеть каждый. – Джил шумно отхлебнул из стакана.
– И вы хотите отправиться сегодня? – спросил Пьетер.
– Как можно скорее, прошу вас.
– Ну что ж, – сказал Пьетер, – я думаю, один из нас должен отправиться с вами…
– Только на меня не рассчитывайте… – начала Лючия.
– Я просто подумал, удастся ли убедить тебя одолжить этой молодой даме…