Безатказнае арудие Бэнкс Иэн
Ее взору предстал мягко освещенный бокс с занавесками замысловатого рисунка. Она сидела в глубоком кресле, которое твердо, но удобно удерживало ее шею и голову. Перед ней стояли двое – серьезного вида пожилая женщина в белом халате и прежняя молодая в красном.
– Еще раз ваше первое воспоминание, мадам, – сказала пожилая женщина.
– Я уже говорила, что это голубые качели, – отозвалась она (услышала собственный голос и подумала: да, верно, голубые качели, но как же насчет…), – новообще-то я думаю, что это должно относиться к тому времени, когда мой отец упал с лошади в реку. – (… с лошади? Ах…)
Женщина кивнула.
– Спасибо. И вы по-прежнему хотите, чтобы ваш конструкт был выпущен в криптовремя?
– Именно, – сказала Гадфий. Она попыталась кивнуть, но ничего не получилось.
Женщина в белом халате наклонилась и, протянув руку, прикоснулась к чему-то сбоку от устройства, державшего голову Гадфий.
Когда рука пожилой женщины исчезла из поля зрения Гадфий, в бокс, откинув занавески, проскользнул мужчина – высокий, худой, одетый в старомодный светлый костюм. У него было странное выражение лица.
В руке он держал что-то черное, внушительное, изогнутое. Не успела Гадфий понять, что это пистолет, как он навел оружие на нее.
Гадфий почувствовала, как распахиваются ее глаза, как начинает открываться ее рот. Девушка в красном купальном костюме начала поворачиваться. Мужчина быстро перевел пистолет с лица Гадфий на девушку. Он убил ее первой.
Шума почти не было. Голова девушки чуть дернулась, фонтанчик крови брызнул назад и вверх в покатый потолок. Гадфий видела все это в реальном времени.
/а во времени крипта, когда пожилая женщина начала поворачиваться, ее рука все еще оставалась вблизи шеи Гадфий.
Гадфий почувствовала, как другое «я», конструкт, отвалилось от нее, как бомба от самолета, и на миг закружилась голова – когда девушка упала на пол, а мужчина (с лицом слишком заурядным, слишком неподвижным) навел черную трубку на женщину в белом халате. Он выстрелил в висок, что придало ее телу вращательное движение, и, прежде чем упасть, она сделала пируэт сродни балетному. Гадфий почувствовала, как на нее снова брызнула кровь, попыталась шевельнуть головой, но не смогла: ее все еще что-то держало, словно шея и затылок были закреплены металлической скобой, пропущенной сквозь кость и заделанной в бетон.
Человек равнодушно повернулся к ней, рука с пистолетом поднялась. Она стукнула ногами по наклонной кушетке, схватилась руками за поверхность шлема, удерживающего ее, пытаясь в отчаянии нащупать какую-нибудь кнопку, которая ее освободит.
Он шагнул вперед и наставил пистолет ей в лоб.
Ожив, она, за мгновение до того, как мужчина пристрелил женщину в белом халате, рванулась прочь из салона грез.
Гадфий не раз бывала в крипте, делая это с помощью репепторных устройств в шлемах, креслах, подушках. Она хуже среднего человека ориентировалась во всех сложностях крипта (куда ей до этой природной легкости, идущей от погружений в крипт с самого детства), но отнюдь не была новичком в этой среде.
В криптовремени ее новому «я» потребовались считаные секунды, дабы понять, что она может действовать в системе самостоятельно – по крайней мере сейчас. Первоначально она существовала только в аппаратуре серой зоны салона грез и еще не успела получить официального крипт-статуса.
Она проверила ближайшую к ней среду: не обнаружится ли каких-либо подсказок, почему одна женщина была убита, другая вот-вот должна была умереть, а смерть – третьей – ее самой – была делом ближайшего будущего.
Все вроде было в полном порядке; на местную базу данных не был наброшен покров безопасности, в местном трафике не наблюдалось никаких очевидных пробоев, никаких закрытых сетей. Конечно, крипт-пространство Дворца не должно было иметь никаких ограничений, если уж вы туда попадали (а это-то и было самой трудной частью), но она бы не удивилась встрече с какой-либо крипт-сущностью, связанной с убийцей. Возможно, частные каналы Дворца и в самом деле были «дежно защищены. Может быть, именно поэтому наилучшим способом решения проблемы считалось послать человека с пистолетом. Она на короткое время задумалась: с какой целью делалось все это, что послужило поводом для жуткого убийства – но сразу же решила отложить расследование на потом.
Она проверила аппаратуру вокруг головы. Нужно отключить поле ограничения… так, вот оно… но тут она заколебалась. Может быть, ей удастся спасти собственное «я» в базовой реальности.
Она снова посмотрела вокруг глазами Гадфий. Вид все еще напоминал фотографию. Пройдясь собственным взором по картинке в мозгу Гадфий, она сразу же поняла слабости системы человеческого зрения и ее плюсы. Глядя с близкого расстояния изнутри, умея фокусировать взгляд и сосредотачиваться одновременно на различных частях картинки, вы видели недостаточную четкость и цветность но краям поля зрения; картинка была сероватой и размытой повсюду вокруг ясной центральной части! И так медленно! Какая это пытка смотреть, как кого-то убивают, и знать, что на очереди ты. Женщина в белом все еще поворачивалась, пистолет в руке человека продолжал двигаться к точке, из которой он через мгновение будет нацелен на ее голову…
Она заставила себя оторваться от этого зрелища. Сначала нужно было перепроверить защелку шлема, потом решить, что должно делать дальше ее физическое «я», потом продумать правильные шаги для выхода из ситуации, потом преобразовать их в план, который можно будет мгновенно впустить в голову ее «я» в базовой реальности, чтобы воплотить его в жизнь без промедлений и колебаний… у нее было меньше секунды реального времени, или два-три часа крипт-време-ни. Действовать следовало немедленно…
Пистолет остановился в точке посредине ее лба. Гадфий оставалась беспомощным зрителем.
А потом ей показалось, что бомба, которая отделилась от нее чуть раньше, каким-то образом вернулась в ее голову.
Шевелись!
Голова была свободна, и внезапно в ее мозгу появилась целая хореографическая диаграмма – полая четырехмерная скульптура, и ей нужно было всего лишь проследовать по туннелю, который ее тело проделало в этой скульптуре.
Свет в боксе должен погаснуть именно в этот момент. Так и случилось.
Ей казалось, что сама диаграмма направляет ее тело. Она опустила голову и сдвинула ее в сторону, когда выстрел разнес шлем. Оттолкнувшись локтями, она ринулась вперед, отводя назад правую ногу. Потом выбросила ногу вперед и вверх, точно куда полагалось…
Результат ее действий был двойным, поскольку обе кости в предплечье человека с пистолетом оказались сломаны. К инерции своей еще раскачивающейся ноги она добавила толчок двумя локтями и теперь приземлилась с разворотом на полу. Она нанесла удар рукой снизу вверх, но человек с пистолетом прореагировал не совсем так, как она предполагала, – она почувствовала скольжение материи по своему кулаку – мужчина упал, из его горла неожиданно донеслось какое-то булькание.
Что-то стукнуло по голове, и Гадфий даже подумала, что это он, но удар был несильным, а то, что отскочило от головы и стукнуло ее по бедру, оказалось пистолетом – она подхватила его с пола.
Снова загорелся свет. Она направила пистолет на человека. Тот лежал скрючившись и завернувшись в занавески, придерживая свою сломанную руку и глядя на нее. Потом глаза его закатились, и он упал на бок.
Она бросилась к нему.
– … Гадфий, – услышала она шепот.
Она повернулась и в ужасе уставилась на женщину в белом халате, лежащую на полу. Кровь все еще текла из черной дыры в виске, глаза были уставлены на Гадфий. Челюсть ее снова шевельнулась как-то по-мертвому, механически, словно у куклы.
– Гадфий! – сказал тот же надтреснутый голос.
Она бросила взгляд на лежащего без сознания человека, потом подошла к женщине и опустилась перед ней на корточки так, чтобы не упускать его из виду.
– Она еще не полностью мертва, – сказал тот же голос. – Она уже закриптована, но все еще жива. Это я с тобой говорю – ты, – сказал голос. – Слушай, он притворяется – этот тип. Он придуривается. Ты должна шарахнуть его по голове, и поскорее. Можешь взять пистолет, но если не хочешь его убивать, то сделай это сейчас.
Гадфий чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Комната перед ее глазами вращалась – или это вращался ее мозг.
– Я не могу, – сказала она женщине, в ужасе, как зачарованная, смотря на темно-красную, густую кровь, ток которой замедлялся с каждым мгновением; под открытыми, уставленными на Гадфий глазами двигались челюсти и язык.
– Сделай это. Сейчас же, – сказал тихий голос.
– Но может быть, он…
– Все, уже слишком поздно, – выдохнул голос. Человек перевернулся, завел за спину здоровую руку.
Гадфий выставила вперед пистолет и спустила курок, закрыв при этом глаза. Пистолет в ее руке вздрогнул.
Когда она открыла глаза, человек, раскинувшись, лежал перед ней ничком, его рука все еще сжимала маленький тонкий нож.
Она уверилась, что попала, лишь когда из-под его лица побежала струйка черноватой крови.
Она уронила пистолет, но тут вздрогнула, услышав голос женщины.
– … я теряю ее. Гребень девушки… быстро, Гадф…
Сразу сделать это Гадфий не могла. Она прислонилась к стене за занавеской и просидела так несколько минут, трясясь и глядя на три мертвых тела, наблюдая, как медленно сочится кровь по плиточному полу.
Когда кровь мужчины слилась с лужицей крови женщины, разговаривавшей после смерти, в Гадфий что-то сломалось и она заплакала.
В последний раз она плакала девчонкой.
Потом она шмыгнула носом, утерлась и подошла к девушке в красном. Она вытащила гребень из связанных в пучок волос убитой. На гребне были пятна крови. Она, словно не замечая их, сунула гребень в свои волосы на затылке.
«… ты меня слышишь?» – сказал ее собственный голос.
«Да», – ответила Гадфий. Ее голос дрожал.
«Ты просто думай, Гадфий, говорить не обязательно».
«Я тебя слышу. Ты – это я?»
«Да. Я твой конструкт».
«Это ты… спланировала все это?»
«Да. Ты в порядке?»
«Вот уж нет. Что делать теперь?»
«Возьми нож, ножны – они у него в кармане, возьми пистолет и все боеприпасы, что у него есть, а потом уходи. Если будешь делать все, как я говорю, то, думаю, мне удастся вывести тебя оттуда».
«Постой. Почему он пытался меня убить?»
«Потому что нас предали, заговор был раскрыт, а ты собиралась войти в крипт. Прошу тебя. Времени почти нет. Торопись».
Гадфий на трясущихся ногах подошла к убитому. Она подавила рвотный спазм, увидев лицо в темноватой лужице крови. Порылась в его карманах.
«Он что – из службы безопасности?» – спросила она у своего крипт-«я».
«Да».
«Откуда они узнали?»
«Я же тебе сказала – нас предали. Только я не знаю кто».
Гадфий замерла, нащупав магазин с патронами.
«Предали? А что с остальными?»
«Я не знаю, что с ними. Я не отважилась выйти на связь, потому что, вполне возможно, за мной наблюдают и все мои движения фиксируются. Поторопись. Ты меня слышишь?»
«Предали. – Гадфий смотрела на замысловатый рисунок на занавесках перед ней. – Предали».
«Да. Прошу тебя, скорее. Возьми что можешь и уходи. Когда выйдешь из помещения, поверни налево».
«Предали, – думала Гадфий, засовывая в карман нож, ножны и патроны. – Предали».
«Да, да, да – предали. Да шевелись же!»
3
Сессин был одет в простую, удобную одежду, на плече висел легкий рюкзак. Он стоял на последнем гребне холмов, откуда земля уходила вниз, словно огромная волна, скатывающаяся к берегу. Перед ним простиралась пыльная долина львиного цвета – не совсем однообразная, но почти. На горизонте виднелись контуры холмов, а подрагивающий воздух обещал воду, которой, вероятно, там не было. Деревья за спиной и сверху шумно шелестели.
Свет исходил с неба отовсюду, хотя солнца и не было. Сперва небо казалось голубым, но если смотреть долго, то оно становилось синим и лиловым, а пристальному взгляду представлялось абсолютно черным. На этой черноте одним лишь усилием воли возникала сеть светящихся линий, а за ними – нечто похожее на ярко расцвеченные звезды и жирные планеты в созвездиях и сочетаниях, которые невозможно увидеть с реальной Земли. Он понимал, что это значит, ему и вспоминать не нужно было. Он отвел взгляд от неба, которое вновь стало голубым.
Он вперился взглядом в плоское пространство перед собой, и через миг плато наполнилось сеткой путей, тропинок, дорог, такой густой и сложно переплетенной, что они создавали собственную единую поверхность, перекрывающую долину. Эта сеть уходила далеко за горизонт, являя взору неясное, мерцающее движение. На бескрайних, широких хайвеях сложные механизмы мчались, гудя и сверкая, с такой скоростью, что разглядеть отдельные элементы было невозможно, – но в то же время создавалось впечатление единого потока. В других частях, на путях поуже, мелькали длинные грузовые составы и, проносясь, исчезали, тогда как мириады невидимых тропинок светились точками единичных транспортных средств.
Он моргнул, и все это исчезло.
Он повернулся к своему другому «я».
– Ну вот мы и добрались, – сказал конструкт. – Здесь наши пути расходятся. Ты запомнишь все, что должен?
– А как я узнаю, если не запомню?
– Гм. А что ты помнишь?
– Я иду в пустыню, – сказал он, бросив взгляд назад в сторону долины.
– К святилищу?
– К святилищу. И искать, и быть объектом поиска. Чтобы стать контейнером, вместилищем для того, что я там найду.
– Ты изменишься. Я уже изменился.
– Ты изменишься необратимо и, возможно, умрешь.
– Я думаю, ты еще поймешь, что мы всегда жили с этим знанием. Никакие наши нововведения ничего не смогли изменить.
– Надеюсь, я дал тебе все, что может понадобиться.
– И я тоже надеюсь. – Он заглянул другому в глаза. – А ты куда теперь?
Алан отвернулся и посмотрел назад – вдаль, где между раскачивающихся деревьев виднелась одна из башен стены.
– Я вернусь туда, – сказал он. – Буду делать то, чем давно уже занимаюсь, – наблюдать. И ждать твоего возвращения. Готовиться.
– Ну, тогда до встречи. – Он протянул руку.
– До встречи.
Они обменялись рукопожатием и смущенно улыбнулись, физически ощутив прикосновение, уместное даже здесь, в этом перевоплощении базовой реальности.
Конструкт кивнул в сторону долины, где все еще, казалось, сохранялся призрачный след неистового движения.
– К сожалению, это будет очень медленно.
– Медленно в этом случае значит безопасно.
– Удачи.
– И тебе.
Потом оба они повернулись, и один направился назад – вверх по склону холма по тропинке между деревьями в сторону огромной стены, виднеющейся вдалеке, а другой – вниз по склону, к долине.
Он брел полупустыней. Тропинки здесь располагались такой густой сетью, что у него под ногами и в самом деле была единая поверхность. Он видел, как ветерок следом поднимает пыль, и спрашивал себя, какую сторону природы крипта отражает это явление. Он остановился и оглянулся, посмотрел туда, где поднимались холмы, поросшие деревьями. В небесах за холмами висела подернутая дымкой крепость.
Его следы в пыли вели назад к вершине холма.
Он оглянулся и увидел другие следы, разбросанные здесь и там на дорожках, пересекавших долину. Небо наверху оставалось голубым – ни облачка. Он пошел дальше и, впервые увидев участок земли, на котором плоские валуны лежали каменными страницами, направился туда, вскарабкался на камни и пошел по ним, несколько изменив направление своего движения в соответствии с ориентацией валунов. Когда они снова исчезли под слоем пыли, он изменил направление.
Найдя следующую группу камней, он сел и, согнув ногу, посмотрел на подошву одного из ботинок. Подошва от края до края была иссечена рубчиками. Он подумал о том, что рубчики изменяются, и они приняли форму шевронов. То же самое сделал он и с другой подошвой, испытывая удовольствие оттого, что здесь все еще возможны такие изменения. Он взвесил в руке рюкзак, спрашивая себя, что может находиться внутри, однако понимал, что заглядывать туда нельзя. Важно было лишь то (он смутно вспоминал, как ему говорили об этом), что в нем лежат полезные вещи.
Он поднялся и пошел дальше.
Несколько раз он слышал, как песок и камни вокруг него издают высокий плачущий звук, – значит, он находился вблизи одного из крупных хайвеев передачи данных. Он останавливался, смотрел и видел хайвей перед собой – огромная сверкающая труба на поверхности долины. Она ревела, как водопад, в ней наблюдалось пульсирующее, сверкающее движение, да и сама труба тяжело двигалась, извиваясь, как огромная змея, протянувшаяся от горизонта до горизонта, смещалась из стороны в сторону, свивалась в кольца, вздымалась волнами, поднимала свое полужидкое тело над землей и бросала его назад.
Столкнувшись в первый раз с одной из этих гигантских сверкающих труб, он сел и некоторое время смотрел на нее. В результате хитроумных движений труба постепенно отодвинулась от него, а потом снова начала к нему приближаться. Он осмотрел землю и увидел те места, где поверхность была выровнена дорожками, на которые ложился хайвей. Он подумал о дельте реки, где образуются рукава, двигаются потоки, заиливаются, смещаются, и кажется, что двигаются острова под воздействием неутомимых водяных лент.
Он выбрал точку и (скорее из желания проверить такую возможность, а не из желания двигаться в эту сторону) нырнул под выгнутую нижнюю поверхность хайвея, поднявшегося над песком, и внаклонку бросился к другой стороне – над ним нависала огромная тень ревущего хайвея.
Все прошло без сучка без задоринки, и он удовлетворенно оглянулся на трубчатое тело хайвея.
Он побрел дальше.
Спустя какое-то время подул прохладный ветерок, и Сессин, хотя ему и не было жарко, испытал чувство благодарности: просто ветерок был чем-то иным. Он не чувствовал ни голода, ни жажды, ни усталости; наконец он понял, что припустил бегом, а спустя какое-то время все же почувствовал усталость, дыхание участилось. Он перешел на неторопливый шаг, а когда дыхание нормализовалось, вернулся к прежней скорости.
Темнота понемногу заволакивала небо.
Когда свет почти совсем исчез, он сумел разглядеть призрачную серую картинку земли перед собой и продолжил свое движение. Он смотрел на черные небеса, которые снова заполнялись сетью огней и линий. Он смотрел, как эта решетка смещается, как меняются созвездия, смотрел просто с целью чем-нибудь занять себя. Он понимал: где-то в глубине души он знает, что означает этот безмолвно-сказочный вид, и его не беспокоило, что воздействие зрелища на него не сказывается немедленно, а размещается в какой-то тихой заводи памяти, которую он впоследствии сможет исследовать, если возникнет нужда.
Он бросил взгляд на долину и снова увидел огромные дороги, пути и хайвеи, хотя теперь они показались ему не такими густыми, как прежде.
Большую часть времени он просто шел, опустив голову и почти ни о чем не думая.
Но прошествии какого-то времени, когда вообще все мысли оставили его, ему показалось, что он слышит голоса, и он увидел какие-то формы, которых на самом деле там не было. Он стал спотыкаться на камнях или корнях, которых тоже не было, каждый раз чувствуя, что вернулся в свою прежнюю биологическую жизнь, что лежит в кровати и вот-вот заснет, но потом некий непроизвольный спазм заставлял его очнуться. Это происходило с ним снова и снова.
Наконец он решил, что нужно поспать. Он нашел выемку под скальным выходом, подложил под голову рюкзак и заснул.
4
Ты знаишь што йа зделаю йесли ты мне ни скажишь то што мне нужно знать? говорю йа стараму ворану, каторава диржу в кактях.
Йа атдыхаю ф сваем бальшом гнизде на каминам пальце выхадящим на пустыню; йа тут раселся удобнинька и свабоднай нагой выдергиваю па аднаму перья ис старава серачернава ворана напиваю пра сибя и пытаюсь вытащить из этай старай птици хоть адно разумнае слова.
Йа ничиво не знаю! кричит серачерный воран. Ты за эта ищо заплатит, дирьмо ты паршивае! Атниси миня туда аткуда взял нимедлина и тагда можит мы забудим фею эта историю. Ай.
Йа чутачку скручиваю иво клюф двумя сваими кактями.
Ты шкатина! бармочит он.
Йа ришаю што пара мне сирьезна заглянуть в глаза старика и патаму апускаю маю голаву с агромным клювам до иво уровня и заглядываю сквось ришотку маих кактей в иво малинькие черный гласки-бусинки. Он пытаитца атвернутца, но йа коктем диржу иво голову так, штобы он сматрел на миня и приближаю сваю голаву к ниму (хатя и не слишкам блиска – йа ни так глуп). Вораны ваашдета пачти ни могут двигать глазами, а типерь он ищо и галавой ни мок пащевелить. У них есть такая штука, каторая называитца третье века, и ани могут закрывать йею глас, и этат старичок пытаитца своим третьим векам заблакировать миня, и йесли бы йа ни был таким вот здаравеным экземплярам симурга, то у ниво бы эта палучилась (а то бы и ваапще миня надул, йесли бы папытался), но са мной этот номир ни прайдет, и йа астался где был.
Йа ира сибя ришил к таму времени, что симурги в радстве с барадачами-йагнятниками, а вам любой дурак скажит што барадачи-йагнятники фсем извесныи касталомы. И вот этат старый воран заглядываит мне в мазги и видит што йа сабираюсь сделать и тут жи абсираитца.
Йа сматрю на май замичательныи острый как бритва кокти каторыи теперь фсе в гавне сматрю на мае изгаженае гнездышка а потом апять иириважу взглят на ниво.
Шерт пабири, бармочит он. Ижвини. Голас иво дражит. Йа тибе шкажу вше што тибе нада знать, тока ты ни делай са мной этава.
Гмм, гаварю йа чуть припадымая иво штобы пасматреть вниматильнее на гавно в маем гнизде. Пасмотрим.
Што ты хочишь знать? взвизгиваит он. Ты мне тока скажи! Чиво ты ищешь?
Йа паварачиваю к ниму маю голаву. Муравья, гаварю йа.
Чиво?
Ты фсе слышал. Но давай начнем с барадачей-йагнятников.
Барадачей-йагнятников? Ани улители.
Улители?
Ис крипта. Улители.
И куда?
Этава никто не знаит! Какоито время они вили сибя страна и диржались ф старане, а типерь их здесь проста нет. Эта правда. Можишь сам праверить.
Праверю. Но до таво как йа тибя атиущу, такшта лучши тибе гаварить правду. А теперь што эта за крававакрасная морда са сваим гидибибидибигиби и прочая прочая? Што ты аб этам знаишь? Што она такое кагда у сибя дома?
Старый воран замираит на сикунду, патом начинаит трястись, а потом (я проста ни верю сваим глазам) начинаит смиятца!
Што? визжит он в истерики. Ты гаваришь аб этай штуки што у тибя за спиной? Да?
Йа трису галавой. Ты миня за какую птицу принимаишь? спрашиваю йа у ниво и трису иво так, что он грахочит как игральный кубик ф стакани. А? А? Ты миня сафсем за дурака держишь? Йа тибе што, голуиь какой?
Гидибидибигидигибиги! слышу йа крик у сибя за спиной.
(Йа чуствую как глаза вылизают у миня из арбит.)
Йа сматрю на патрепанова ворона в кактях маих правай наги.
Ф другой рас, гаварю йа и сминаю этава ворана до размера дразда.
Йа маварачиваюсь и кидаю мертвую птицу туда где как йа думаю находитца эта жуткая крававая галава и аднавримена спрыгиваю с гнизда.
Гидибибидибигиди, вижжит галава с содраиой кожей, и старый мертвый воран вспыхиваит пламинем и исчизаит, ударифшись в рваную красную дыру абодранова носа этай твари. Галава типерь больши чем прежди и типерь у ние сваи собственые крылья. Эти крылья пахожи на крылья абодраной литучий мыты – фсе мокрый, акрававлиные и блистящии. Этат сучара больши миня а зубы у ниво острый проста жуть. Йа бью крыльями ни паварачиваясь и личу прочь но начинаю парить навирху и сматрю на ниво как он смотрит на миня.
Гидибибидибигиди! снова кричит он, а патом начинает увиличиватиа и устримляитца ка мне, как распухшая планета как взарвафшиеся сонце. Но миня на мякине ни правидешь. Йа знаю што на самам дели он астался таво же размера и эта фсе адна илюзия. Йа сматрю на то настаящее што приближаитца ка мне, как кулак, устримляющийся сквос взрывающийся обрас.
Эта мае гниздо. Галова типерь находитца как рас над иво краем.
Йа быстра делаю хланок крыльями приближаюсь вытягиваю ногу и удараю йею па агромнаму выбеленаму палену, эта палено ствол дерива и он реска паднимается вспышкай ветак паменьше и хлещит пряма в лицо этай твари каторая тут устроила свае Гидибиди!
Ее крылья нипраизвольна схлопываютца вакрук ветак перед ней и ана падаит трипища в гниздо фея запутафшись и верища и стуча и хлопая и разрывая сваи крылья а йа знаю што мне и ада паскарее сматыватца пака йесть время, но можите называть эта как угодна – инстинкт, бизумие, но йа атакую.
Йа ище рас взмахиваю крыльями и чуть набираю высату и заминаю што неба стала йарчи. Тагда йа выпускаю кокти и начинаю пикиравать на эту жуткую голаву.
Неба становитца очииь белым и йарким.
Йа приастанавливаюсь и ищо рас бью крыльями паря над бьющейся кричащей запутавшийся галавой и паднимаю глаза к небу. Ано снова патимнела но типерь начинаит нимнога распухать.
О-о, думаю йа и праизнашу пра сибя слава маиво прабуждения.
Йесть некатарые вещи каторые будут влиять на вас, дажи йесли вы находитись в глубинах крипта и одна ис таких вищей – эта взрыф. Или очинь йаркая фспышка света или ударная вална и канечна обе вмести имена эта йа тут и палучал. Вам вофси ни абязательна прабуждатца йесли вы нагрузились дастатачна глубако, вы проста абъясняите эта сибе, дажи йесли вас разрываит на части, как вам кажитца, но йа вофси ни так глуп.
Взрыф швыряит миня пряма в маю комнату йа ударяясь о натянутую как струна стену, а от ние атскакиваю назат ф центр комнаты.
Йа выглядываю в дверь сквось дым и пламя и вижу людей, каторые спускаютца па канатам. Нескако человек на парапланах влитают внутрь черес акно и направляюща к лисам стриляя из писталетаф, пасылая молнии света сквось дым. Мима двирей маей комнаты падаит весь ахвачиный пламиним линивец, аставляя за сабой слет густова чернава дыма. Ище адин взрыф переварачиваит лиса рядам са мной, вздуваютца стены вакрук. Йа вижу, как свет сильнава пламени прабиваитца сквось стену справа ат миня. Снаружи парни в крылатых снарядах закрипляют иисталеты у сибя на баку и хватаютца за лиса и забираютца на них, и в этат же мамент их крылатые снаряды падают с них.
Йа аткатываюсь ф самый дальний угал маей комнаты и ципляюсь за ткань стины нат самым полам. Она рветца, а йа палзу и тащу ие и ана рветца ищо больши и тагда йа ныряю в эту дыру и аказываюсь в атнасительнай тимнате.
Йа за стенами этава сааружения што настроили слофы, перепрыгиваю как абизьяна с адной стяшки лисоф на другую направляясь внис. Впереди грахочит страшный взрыф и на меня валятца фсякие огниные абломки. Мне приходится висеть на адной руке, диржась за растяшку, а другой гасить агонь на маей рубашки. Абломки падают внис асвищая мне путь. Тут сечас много пламени и стрильбы.
Адной частью сваиво мозга йа думаю, черт набери, неужели фсе эта иза миня? А другая часть думает, нет, Баскул, ни буть таким дурачком! Но первая часть гнет свае, Аткуда жи тагда фсе эта насилие и фсякае такое вакрук тибя? Эта опщество атнють ни склоно к насилию, редьки абычна очинь мирный нарот. Тагда пачиму вдрук фсе эта? Черт пабири! Эти бидняги линифцы так харашо ка мне атнислись и чем йа им атплатил? Интересна, спрашиваю йа сибя, што случилась с Гастоном и Хомбетантом. Патом йа ришаю, што лучше мне пака ни думать аба фсем этам, пака с этим пакончино.
Удивительна, какии миханисмы выживанийа мы вдруг выстраиваим в таких вот ситуациях.
Впиреди йа вижу искривленую внутренюю паверхнасть башенай стины, ее голый каминь, фсю ие старую чернату и свиркание влаги на ней в свети пламени. Ище две паследнии стяшки, растаяние между ними стандартнае.
Правая рука, левая, правая, левая. Миня ахватываит дрожь, патамушта йа думаю. Самая падхадящие время закриптаватца на сикунду. Йа тинусь к следущей растяшке и думаю, харашо, давай криптуй пака ты за ние ни схватится и йа аказываюсь там приднамерена ни думая а том, где йа нахажусь в этат мамент, а проста аглядываю ближайшую меснасть.
/но тока вижу што никакой ближайшей меснасти больши нет.
Ащущение такое што кроми серава тумана вакрук миня ваапще ничево нет. Миталический рычащий шыпящий нипадвижный туман. Йа приблизительна помню где што была прежди, но йа ни хачу слишкам уж палагатца на сваю намять. Патом туман вроди бы сгущаитца вакрук миня и вроди эта уже ваапще ни туман, патамушта он састаит не из вады, а из металическай стружки, металическай пыли, каторая впитываитца мне в кожу, словно кислота, ираникаит в май поры и мне ат этава больна а глаза у миня ширако аткрыты и металическая пыль пападает в них атчиво йа начинаю кричать а кагда аткрываю рот туда и в нос лезит фсякая металическая дрянь и йа вдыхаю ие в лехкие а ана жетца словно вдыхаю агонь ана наполняет миня паджариваит изнутри.
Йа машу руками пытаясь атагнать эту гадасть и май руки нападают ва штота твердае и йа вспоминаю што эта можит азначать и ни бес труда прабуждаюсь.
Мая рука держит халодную растяшку лисов и йа чуствую как из миня са свистам вырываетца дыхание. Йа чихаю глаза у миня слизятца а кожа фсюду зудит и тут мне удаетца ухватитца за паследнюю растяшку и йа ударяюсь а черную стену и там астанавливаюсь фсе ищо продолжая дражать и чуствуя сибя очинь плоха.
Пол всиво в нескаких метрав нижи миня и накрыт всяким мусарам. Йа паднимаю взглят – стина навирху исчезаит ва мраки. Она с абоих старой искривляитца ухадя вдаль ана черная и не там сафсем ни видна. Эти лиса или мастки упираютца в стену, растяшки держатца на выступах в грубай паверхнасти камней, и сираватая материя налощитца на витру. Канал па катораму йа нырнул внис паднимаитца нада мной как уский черный каньон. Вдалике видно пламя.
Йа пытаюсь вспомнить план этава места от начала маиво прежнева входа ф крипт. Чертасдва.
Йа трису галавой, патом начинаю перебиратца с растяшки на растяшку вдоль ширахаватой каменай стины. Так ано и далжно быть…
Так вот йа и прабираюсь па этаму темнаму прастранству за стенами памищения, где висят линифцы. Па крайней мери висели пака типы с писталетами и парашутами и фсякими этими штуками ни пришли сюда.
Йа крыса за этими триклятыми стенами, думаю йа прабираясь над этим мусарам и ища какуюнибуть дыру сквось каторую можна была бы исчезнуть.
Бедный бедный Баску л думаю йа пра сибя уже ни ф первый рас и у миня такое жуткае придчуствие, что ни ф паследний. Бедный бедный бедный.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Они спустились башенным лифтом и прошли по широкому, мягко освещенному туннелю с картинами на стенах – туда, где было много поездов, людей и столбов, поддерживавших крышу.
Асура задавала множество вопросов о лифте, о станции, о поездах и о замке. Высокая дама старалась ответить на них, как могла. Они прошли до последнего вагона одного из поездов и сели в него. В вагоне со множеством вместительных сидений и лежаков, кроме них, никого не было. Они сели за круглый деревянный стол. Женщина, назвавшаяся Юкубулер, села рядом с ней, а мужчина по имени Лунс сел напротив.
– Что это у вас в волосах? – спросила женщина, когда они расселись, и завела руку в синей сетчатой перчатке ей за голову.
– Где? – спросила Асура.
Синяя перчатка прикоснулась к ее затылку, и она услышала странный жужжащий звук. Темнота.
Она жила в высокой башне в лесу. В башне с одной большой комнатой наверху, где она и жила. В комнате был каменный пол, в стенах имелись маленькие окна. Единственная дверь вела на балкон, который опоясывал всю башню по кругу. Верхушка башни представляла собой большой конус, выложенный черепицей, и напоминала собой огромный колпак.
Она просыпалась каждое утро и шла ополоснуть лицо. Мылась она из кувшина на массивном деревянном умывальнике. Рядом с кувшином стоял бидон, который каждое утро оказывался полон воды. Несколько раз она пыталась не спать, чтобы увидеть, как наполняется бидон по ночам, но, хотя и была уверена, что не смыкает глаз, так и не узнала, как это делается. Один раз она осталась сидеть, держа руку на пустом бидоне и щипая себя, когда дрема одолевала ее. Но вероятно, все же уснула, потому что проснулась оттого, что рука оказалась погруженной в воду. В другой раз она перевернула бидон и улеглась спать рядом с ним, но в итоге воды в нем не оказалось, и весь следующий день ее мучила жажда.
На другом столе стояла хлебница, и каждое утро там появлялась свежая буханка.
Каждый день она пользовалась ночным горшком под кроватью, а потом закрывала его материей, и каждое утро горшок оказывался пустым и чистым.
На умывальнике стояло зеркало из листового металла. В нем она видела, что у нее загорелая кожа, темно-карие глаза и каштановые волосы. Одета она была в светло-коричневую сорочку, которая вроде особо не пачкалась, но и чище не становилась. Иногда она долго смотрела на свое отражение, думая, что когда-то выглядела иначе, и пыталась вспомнить, какой же она была и кем была и каким образом сюда попала. Но отражение, казалось, знало не больше, чем она сама.
Кроме кровати, умывальника и столика с хлебницей в комнате были еще один небольшой стол с двумя стоявшими перед ним стульями, диван с подушками, квадратный ковер с геометрическим рисунком и картина в деревянной раме на стене. Картина изображала прекрасный сад с высокими деревьями. В центре се была небольшая белая каменная ротонда на поросшем травой склоне холма, под которым по узкой долине бежал ручеек.
Умывшись и вытерев лицо, она прогуливалась по балкону: сто кругов в одну сторону, сто в другую – и время от времени поглядывала на лес.
Башня стояла на круглой полянке, от конца до конца которой можно было добросить камень. Башня была немногим выше окружавших ее широколистных деревьев. Иногда она видела пролетающих вдалеке птиц, но к башне они никогда не приближались. Погода неизменно стояла хорошая – ясная, с ласковым ветерком, теплая. На небе всегда были облака, которые, впрочем, никогда не закрывали его целиком. По ночам становилось чуть холоднее.
В круглой комнате не было лампы, и единственным светом по ночам был свет звезд или луны, которая прибывала и убывала обычным образом. Она помнила, что у женщин есть какой-то физиологический цикл, связанный с луной, но тщетно ожидала его проявления.
В самые темные ночи, случалось, шел дождь. Когда она научилась двигаться по комнате в темноте, то начала вставать, снимать сорочку и выходить на балкон под прохладу проливного дождя. Она стояла там, дрожала, но коже были приятны дождевые капли.
В безоблачные ночи она смотрела на звезды; она замечала, где каждый день садилось и вставало солнце. Звезды, казалось, совершали круговорот наверху, но в остальном оставались неизменными, и лик ночи не омрачался жутким темным пятном.
Солнце садилось и вставало каждый день в одном и том же месте, как и луна, несмотря на свои меняющиеся фазы.
Ногтем большого пальца она делала маленькие царапинки на деревянной спинке в изножье кровати, считая прошедшие дни. Царапинки за ночь не исчезали. Она продолжала делать зарубки, но после примерно тридцати дней решила вместо них считать луны и держать эти цифры в голове. Она смутно помнила, что каждая луна равна одному месяцу, а потому знала, что провела в башне уже шесть месяцев.
Она долго сидела, глядя в лес, наблюдая, как тени облаков двигаются по вершинам деревьев. В комнате она занималась тем, что переставляла вещи, передвигала мебель, убирала грязь; она чистила предметы, пересчитывала их и – после месяца такой работы – принялась сочинять истории, происходящие в саду, нарисованном на картине, или в мирке среди складок ее простыней, который она сама вызвала в жизни, или в лабиринте, который ее воображение создало в геометрическом рисунке ковра.
Она обнаруживала следы букв на стене и понимала, что могла бы написать что-нибудь, если бы только было чем. Но ничего такого найти не удалось. Она подумала было воспользоваться своими ночными выделениями, но затея показалась ей нечистой, к тому же такие надписи вполне могли исчезнуть за ночь, как исчезало содержимое ночного горшка. Можно было бы воспользоваться собственной кровью, но такой шаг представлялся ей слишком уж отчаянным. И она решила просто запоминать свои истории.
Она выдумала различных героев, которыми населила свои рассказы. Поначалу во всех историях действовала она сама, но потом ей стали нравиться такие рассказы, где она играла незаметную роль или вообще не участвовала. Прообразами персонажей стали предметы внутри комнаты: в ее рассказах действовал веселый толстый человек, похожий на бидон, его широкобедрая жена походила на кувшин, их две пухленькие дочери – на ножки умывальника; еще были прекрасная, но тщеславная дама, похожая на помятое металлическое зеркало, парочка худых мужчин – точь-в-точь два стула у маленького столика, томная дама с осиной талией, напоминавшая диван, тощий парень, похожий на ковер, богач в шапке-колпаке, сходный с самой башней.
Читать бесплатно другие книги:
