Адское Воинство Варгас Фред

XLVIII

Он навестил Лео, прочел ей еще одну главу о рождении двойни у кобыл, поцеловал старую женщину в щеку, сказал ей «я вернусь» и попрощался с доктором Мерланом. Зашел к Вандермотам, которых он оторвал от дела — они вешали гамак во дворе, — и рассказал им, чем все закончилось, не касаясь деликатного вопроса об отцовстве графа де Вальрэ. Пусть им об этом расскажет Лео или сам граф, если у него хватит мужества. Гнев графа стал понемногу утихать, но Адамберг сомневался, что после печального события, которое потрясло замок, он сдержит свое опрометчивое обещание жениться на Лео. С завтрашнего дня газеты и телевидение начнут во всех подробностях расписывать преступления виконта и могут учуять кровавый след, ведущий прямо в замок Ордебек.

Встреча с прессой была намечена на девять утра, и Адамберг уступил эту честь капитану Эмери в благодарность за его более или менее дружелюбное сотрудничество. Эмери выразил комиссару горячую признательность: ему, любившему делать сенсационные сообщения и участвовать в публичных церемониях, даже не приходило в голову, что Адамберг будет только рад уклониться от этого. Эмери настоял на том, чтобы отметить окончание расследования, и пригласил комиссара на аперитив в свою ампирную столовую, вместе с Вейренком, Блерио и Фошером. Блерио нарезал колбасу, Фошер приготовил приторный коктейль, а Эмери провозгласил тост за разгром противника, напомнив о блистательных победах своего предка при Ульме, Аустерлице, Ауэрштедте, Экмюле и о его самой любимой — при Эйлау. Когда Даву, атакованный с правого фланга, получил поддержку от армейского корпуса маршала Нея. Когда император, воодушевляя своих солдат, крикнул Мюрату: «Ты ведь не дашь им нас сожрать?» Веселый и довольный, капитан поглаживал себя по животу, и казалось, что назойливые электрические шарики больше никогда не потревожат его.

Адамберг зашел к Лине в адвокатскую контору и бросил последний взгляд на предмет своего вожделения. Вместе с Вейренком он прибрался в доме Лео. У него было желание долить чуть-чуть воды в бутылку с кальвадосом, чтобы она выглядела полной, но Вейренк этого не допустил. Только неискушенный подросток, заявил лейтенант, способен на такое кощунство: налить воду в высококачественный кальвадос. Комиссар выскреб голубиный помет из своей левой туфли, вымел рассыпанные по полу зернышки, выбил кулаком матрас, чтобы уменьшить углубление посредине. В машине был полный бак бензина. Он уложил сумку и вскарабкался на холм, чтобы взглянуть на старинный городок с самой высокой точки. Сидя на каменной ограде, еще нагретой солнцем, он пристально разглядывал луга и пригорки в надежде, что одна из коров случайно шевельнется. Перед отъездом он еще должен был поужинать в «Синем кабане», то есть дождаться звонка Данглара, чтобы сообщить ему: ребята могут вернуться во Францию. Майор должен был сначала направиться с ними в Италию и оставить там Кромса, а потом завезти Мо к одному его приятелю, отец которого сыграет роль доносчика. Эти инструкции не нужно было зашифровывать при разговоре, он дал их Данглару еще до отъезда. Теперь надо было просто дать сигнал. Ни одна корова так и не решилась пошевелиться, и перед лицом этой неудачи Адамберг снова ощутил то же чувство неудовлетворенности, что и утром. Такое же легкое и такое же отчетливое.

В сущности, это напоминало ощущения его соседа, старика Лусио, который в детстве, во время гражданской войны в Испании потерял руку. Проблема даже не в том, что у него больше нет руки, объяснял Лусио, а в том, что, когда ее оторвало взрывом, на ней был укус паука, который он, Лусио, не успел дочесать. И даже сейчас, семьдесят лет спустя, укус не перестал чесаться, а Лусио пытался дочесать его в пустоте. То, что ты не закончил, будет постоянно возвращаться и изводить тебя. Что же он не закончил в Ордебеке? Не дождался, когда зашевелятся коровы? Не увидел окончательного выздоровления Лео? Не смог заставить Эльбо взлететь? Или не успел завоевать Лину, до которой он даже не дотронулся? Вот это самое вероятное. Но так или иначе, а мерзкое ощущение изводило его, и, не зная, в чем тут причина, он сосредоточил свое внимание на коровах, бесстрастных и неподвижных, как статуи.

Когда стемнело, Адамберг с Вейренком расстались. Адамберг сказал, что сам запрет дверь в доме Лео, это не к спеху. Он поставил клетку в багажник, посадил Эльбо в туфлю, вынес из дому и поставил на переднее сиденье. Он решил, что голубь уже стал достаточно цивилизованным, то есть утратившим связь с природой, чтобы не летать туда-сюда во время путешествия. Во время грозы вода просочилась в кабину, а может быть, и в мотор, Адамбергу с трудом удалось завести машину. Это доказывало, что автомобили Конторы были не в лучшем состоянии, чем старая тарахтелка Блерио, и не выдерживали никакого сравнения с «мерседесами» семейства Клермон. Комиссар глянул на Эльбо, уютно устроившегося на сиденье, и вспомнил о старике Клермоне, который, ничего не подозревая, сидел на том же месте, справа от водителя, и ждал, а в это время его собственные сыновья готовились сжечь его заживо.

Два с половиной часа спустя он шел в темноте через садик к своему дому и думал, придет ли к нему Лусио. Старик наверняка услышал, как он вернулся, и сейчас появится, неся бутылки с пивом, но перед тем, как начать разговор, сделает вид, будто мочится на дерево. Адамберг успел только вытащить сумку и вынести Эльбо, которого он вместе с туфлей поставил на кухонный стол, а Лусио уже вынырнул из сумрака с зажатыми в руке двумя бутылками пива.

— Неприятности кончились, hombre, — констатировал Лусио.

— Думаю, да.

— Ищейки приходили еще два раза. А потом исчезли. Ты уладил свои дела?

— Почти что.

— А там, за городом? Ты все уладил?

— Там все кончилось. Правда, кончилось плохо. Трое убиты, один покончил с собой.

— Убийца?

— Да.

Лусио покачал головой, словно дивясь такому мрачному итогу, и откупорил обе бутылки о толстую ветку дерева.

— Оставь дерево в покое, — запротестовал Адамберг. — Мало того что ты портишь ему корни, когда писаешь на него, так ты еще и кору с него сдираешь.

— Да ничего подобного, — возмутился Лусио, — в моче очень много азота, это самое лучшее удобрение. И откуда ты взял, что я писаю на корни? Азот, — важно повторил он. — Ты не знал этого?

— Я вообще мало что знаю, Лусио.

— Садись, hombre, — сказал испанец, показывая на деревянный ящик из-под фруктов. — Тут у нас стояла жарища, — заметил он, отпив из бутылки, — мы здорово намучились.

— Там тоже. На западе собирались тучи, но дождя все не было. Наконец вчера грянул гром и сверкнула молния — и на небе, и в моем расследовании. А еще там была женщина с такой грудью, которую прямо хотелось съесть. Ты не представляешь, что у нее за грудь. Мне все время кажется, что я не должен был упускать такой случай, мне кажется, я там чего-то не закончил.

— Оно у тебя чешется?

— Да, и я хотел рассказать тебе об этом. У меня не рука чешется, у меня что-то хлопает в голове. Знаешь, вроде как дверь, которую ты забыл закрыть, и она ходит взад-вперед.

— Значит, тебе надо вернуться туда, hombre, иначе дверь будет хлопать всю жизнь. Ты же знаешь этот закон.

— Расследование закончено, Лусио. Мне там больше нечего делать. Может, причина в том, что я не дождался, когда коровы сдвинутся с места. В Пиренеях видел. А там вот не получилось.

— А может, причина в том, что тебе не удалось поиметь эту женщину? А коровы тут ни при чем?

— Я не хочу ее поиметь, Лусио.

— Вот оно что.

Лусио вылил себе в рот полбутылки пива, шумно глотнул. Затем отрыгнул и принялся размышлять над трудным случаем, о котором ему рассказал Адамберг. Он всегда принимал близко к сердцу проблемы людей, не дочесавших своевременно то, что у них чесалось. Это была его любимая сфера деятельности, его специализация.

— Когда ты думаешь о ней, ты думаешь о какой-то еде?

— Об эльзасском пироге с медом и миндалем.

— Это что такое?

— Ну, такой сдобный пирог. Особенный.

— Описание точное, — с видом знатока заметил Лусио. — Но укусы всегда описывают точно. Тебе бы надо отыскать этот пирог. Он наверняка тебе поможет.

— Настоящий эльзасский пирог в Париже не найдешь. Его умеют делать только там, в Эльзасе.

— А я все-таки попрошу Марию, пускай состряпает тебе такой пирог. Ведь должен же где-то быть рецепт, верно?

XLIX

Совещание по итогам расследования состоялось в Конторе в воскресенье, пятнадцатого августа, в половине десятого утра. На нем присутствовали четырнадцать сотрудников. Адамберг с нетерпением ждал Ретанкур и, когда она пришла, в знак благодарности и восхищения крепко сжал ей плечо — Эмери оценил бы этот по-военному грубоватый, но искренний жест, с которым полководец приветствует самого отважного из своих солдат. Ретанкур, терявшая все свои таланты, когда дело касалось чувств, лишь тряхнула головой с видом застенчивого, капризного ребенка: выражение радости она откладывала на потом, то есть на время, когда вокруг никого не будет.

Полицейские уселись вокруг большого стола, Меркаде и Мордан приготовили блокноты, чтобы вести протокол. Адамберг не любил такие многолюдные сборища, где надо было формулировать суть вопроса, объяснять задачу, давать приказы и делать выводы. Его внимание ослабевало, он мог проронить только «да» и «нет», что явно не отвечало требованиям текущего момента. Поэтому Данглар обычно садился рядом с ним, чтобы вернуть его к реальности, когда это будет необходимо. Но сейчас Данглар был в Порту с Момо Фитилем, он уже успел забросить Кромса в окрестности Рима и сейчас, наверно, готовился к возвращению в Париж. По расчетам Адамберга, он должен был приехать к вечеру. Потом они собирались выждать несколько дней для большего правдоподобия, после чего мнимый доносчик должен был позвонить в Контору. И тогда Мо передадут в руки комиссара, как трофей. Адамберг еще раз проигрывал роль, которую ему предстояло сыграть в этой ситуации, в то время как Фруасси зачитывала криминальные сводки за последние дни, в частности отчет о кровавой потасовке между двумя служащими страховой компании: один обозвал другого «лунным педиком», и в результате его еле вырвали из рук рассвирепевшего коллеги, который ножом для разрезания бумаги проткнул ему селезенку.

— Такое впечатление, — заметил Жюстен с характерной для него педантичностью, — что проблема заключалась не в слове «педик», а в слове «лунный».

— А что это значит — «лунный педик»? — спросил Адамберг.

— Никто не знает. Даже тот, кто это сказал. Его спрашивали, но он не смог ответить.

— Ладно, — сказал Адамберг, начиная рисовать в блокноте, который лежал у него на коленях. — Как там девочка с песчанкой?

— Суд решил отдать ее на попечение сводной сестре, которая живет в Вандее. Девочку поставят на учет у психиатра. Сводная сестра согласилась взять к себе и песчанку. Которая тоже девочка, сказал доктор.

— Какая добрая женщина! — произнес Мордан и дернул длинной тощей шеей, что он делал всякий раз, когда выражал свое мнение по какому-нибудь поводу, словно желая таким образом подчеркнуть сказанное. С виду Мордан напоминал старого облезлого журавля. И когда он дергал шеей, Адамберг будто слышал, как долговязая птица глотает крупную рыбину. Если, конечно, он не ошибался и журавль действительно был птицей, а не кем-то еще.

— А брат ее дедушки?

— Под стражей. В суде ему предъявят обвинения в незаконном лишении свободы, нанесении телесных повреждений и жестоком обращении. Но, к счастью, не в изнасиловании. Впрочем, известно, что брат дедушки не хотел ее никому отдавать.

— Ладно, — повторил Адамберг, рисуя в блокноте яблоню, под которой он завтракал в Ордебеке.

Он был не в состоянии удержать в памяти слова женщины-врача даже на несколько секунд, но зато каждая веточка и каждый листочек яблони запечатлелись для него с абсолютной четкостью.

— Дело Жюльена Тюило, — объявил лейтенант Ноэль.

— Убийство с помощью хлебного мякиша.

— Точно.

— Он изобрел и впервые применил новое орудие убийства, — сказал Адамберг, переворачивая страницу блокнота. — Такое же смертоносное и бесшумное, как арбалет, но требующее прямого физического контакта.

— При чем тут арбалет? — спросила Ретанкур.

Адамберг махнул рукой, давая понять, что объяснит позже, и начал рисовать голову доктора Мерлана.

— Тюило помещен в камеру предварительного заключения, — продолжал Ноэль. — Одна родственница готова оплатить ему адвоката, поскольку, как она утверждает, вся его жизнь была отравлена тиранией супруги.

— Люсетты Тюило.

— Да. Эта родственница принесла ему в тюрьму кроссворды. Он провел там всего двенадцать дней, но уже успел организовать среди заключенных чемпионат по кроссвордам минимального уровня сложности.

— Как я понимаю, он в прекрасной форме.

— Родственница говорит, что никогда еще не видела его таким бодрым и энергичным.

Затем наступила пауза, во время которой все смотрели на Ретанкур. Было известно, что она сыграла выдающуюся роль в расследовании дела Клермон-Брассеров, но никто не знал подробностей. Адамберг знаком велел Эсталеру сварить кофе.

— Поиски Момо Фитиля продолжаются, — сообщил Адамберг, — но это не он поджег «мерседес».

Во время достаточно долгого рассказа Ретанкур — первый костюм, второй костюм, короткая стрижка, горничная, лабрадор, запах бензина — Эсталер раздавал чашки с кофе, затем предлагал молоко и сахар, двигаясь вокруг стола с присущими ему ловкостью и изяществом и стараясь проявлять сегодня особое внимание к коллегам. Лейтенант Меркаде поднял руку, давая понять, что отказывается от сахара. Этим он сильно уязвил Эсталера, который хорошо помнил, что лейтенант пьет кофе с сахаром.

— А теперь буду пить без сахара, — тихо сказал Меркаде. — Диета, — пояснил он, положив руку на живот.

Успокоенный Эсталер продолжил обход стола, а Адамберг по непонятной причине вдруг застыл на месте. Вопрос Мореля застал комиссара врасплох, и ему стало ясно, что доклад Ретанкур, часть которого он пропустил мимо ушей, уже закончился.

— Где Данглар? — повторил Морель.

— Отдыхает, — быстро ответил Адамберг. — Видите ли, он побывал под поездом. Он не ранен, но после такого нужно время на восстановление.

— Побывал под поездом? — спросила Фруасси тем же изумленно-восхищенным тоном, что и доктор Мерлан.

— Вейренк едва успел уложить его между рельсами.

— Расстояние между поверхностью тела и нижним краем поезда составляет двадцать сантиметров, — объяснил Вейренк. — Он ничего не заметил.

Адамберг неуклюже поднялся с места, его блокнот остался лежать на столе.

— Вейренк расскажет вам об ордебекском деле, — сказал он. — Я вернусь.

«Я вернусь» — он всегда так говорил, уходя, словно можно было с высокой степенью вероятности предположить, что однажды он уйдет и не вернется. Он вышел из комнаты еще более развинченной, чем обычно, походкой и поспешил на улицу. Адамберг знал, что некоторое время назад вдруг застыл, как ордебекская корова, и пропустил пять или шесть минут совещания. Он не мог объяснить, почему так случилось и зачем он сейчас шагает по тротуарам. Его не испугало внезапное помутнение сознания, он к этому уже привык. И хотя объяснения самому факту у него не было, он знал, что обычно становится побудительной причиной. Какая-то догадка пронизала его мысли, точно стрела арбалета, так стремительно, что он не успел поймать ее. Только застыл на месте. Как в тот момент, когда смотрел на сверкающую на солнце воду в марсельском порту, или когда видел афишу на стенах парижских домов, или когда не мог заснуть после ужина в поезде Париж — Венеция. Причем невидимый образ, который проплыл по заболоченным равнинам его мозга, потянул за собой вереницу других неразличимых образов, сцепленных вместе, точно магнитом. Он не понимал, откуда взялась эта вереница и когда она закончится, но перед ним снова возник Ордебек и — крупным планом — открытая дверца старой машины Блерио, на которую он тогда не обратил внимания. Вот об этом он и говорил вчера Лусио — где-то есть незакрытая дверь, и она все еще хлопает, есть укус, и он все еще чешется.

Он медленно, осторожно шагал по улицам, ведущим к набережной, — как всегда, в трудные минуты ноги сами несли его к реке. В такие минуты Адамберг, который в обычное время практически не ощущал ни страха, ни других сильных эмоций, вдруг превращался в натянутую струну, сжимал кулаки, стараясь уловить то, что мельком увидел, но не разглядел или слышал, но не понял. У него не было методики, позволяющей отыскать в бесформенной массе мыслей жемчужину истины. Он знал только, что должен действовать быстро, иначе все опять потонет в темных водах его мозга. Порой ему удавалось, сохраняя полную неподвижность, дождаться, когда хрупкий образ, покачиваясь, поднимется на поверхность, порой он ловил добычу на ходу, перетряхивая ворох воспоминаний, а порой засыпал, надеясь, что истина выкристаллизуется из сновидения. Но никогда он не выбирал стратегию заранее, боясь, что в этом случае его постигнет неудача.

Он шагал по улицам больше часа, потом заметил скамейку в тени и сел, поставив локти на колени и обхватив ладонями подбородок. Во время выступления Ретанкур он отвлекся. Что тогда могло произойти? Ничего. Все его подчиненные оставались на месте и внимательно слушали Виолетту. Меркаде боролся со сном и через силу вел протокол. Да, они оставались на месте — все, кроме Эсталера. Эсталер уходил готовить кофе, а потом вернулся и сервировал его коллегам с обычной ловкостью и изяществом. Однако молодой человек был неприятно удивлен, когда Меркаде вдруг неожиданно отказался от сахара. При этом лейтенант показал на свой живот. Адамберг отнял ладони от лица, стиснул колени. Меркаде не только показал на живот, он сделал еще один жест — поднял руку, давая понять, что ему не надо сахара. И тут в голове Адамберга пронеслась арбалетная стрела. Сахар. С самого начала у него были нелады с этим чертовым сахаром. Комиссар поднял руку, повторяя жест Меркаде. Он повторил это раз десять — и снова увидел машину с открытой дверцей, перед которой стоял Блерио. Когда они вчетвером пили кофе в жандармерии и говорили о Дени де Вальрэ, Блерио тоже отказался от сахара, предложенного Эмери. И в знак отказа молча поднял руку, в точности как это сделал Меркаде. Блерио, у которого карманы были набиты сахаром, но который при этом пил несладкий кофе. Блерио.

Адамберг замер с поднятой рукой. Вот она, жемчужина, сверкающая в выемке скалы. Дверь, которую он не закрыл. Четверть часа спустя он осторожно встал, чтобы не спугнуть свои еще не совсем оформившиеся и не вполне осознанные ощущения, и пешком отправился домой. Еще не разобранная сумка стояла на полу. Он подхватил ее, посадил Эльбо в туфлю и, стараясь действовать как можно тише, погрузил все это в машину. Он даже не хотел говорить, боясь, что от звука его голоса фрагменты мыслей, с трудом собранные в единое целое, снова разлетятся в разные стороны. Поэтому он просто отправил Данглару сообщение с телефона, который дала ему Ретанкур: «Возвращаюсь туда. Если необходимо, место и время связи те же». Затем отправил еще одно, Вейренку: «Приезжай в 20.30 в гостиницу Лео. Обязательно возьми с собой Ретанкур. Не показывайтесь в городе, подъезжайте по лесной дороге. Захватите моток прочной веревки и еду».

L

Стараясь не привлекать внимания, Адамберг прибыл в Ордебек в два часа дня — в это время в воскресенье улицы городка были пусты. Он подъехал к дому Лео по лесной дороге, открыл дверь комнаты, которую привык считать своей. Растянуться на шерстяном матрасе с выемкой посредине — это тоже казалось комиссару его неотъемлемым правом. Он посадил послушного Эльбо на подоконник и бросился на кровать. Лежа без сна, он слушал воркование голубя, который, по-видимому, был доволен тем, что его вернули на полюбившееся место. Адамберг больше не пытался выделить в своих мыслях нечто важное, он позволил им опять превратиться в спутанный клубок. Недавно он увидел одну фотографию, которая его поразила: содержимое сетей, вываленное на палубу рыболовецкого судна. В этой горе, которая была выше человеческого роста, смешалось все: серебро рыбьей чешуи, бурая масса водорослей, серые панцири креветок (морских, а не земляных, как эта чертова мокрица), синие панцири омаров, белизна раковин. Именно так он представлял себе свои мысли — шевелящееся, изменчивое, загадочное нагромождение разнородных предметов, всегдаготовое протухнуть, или развалиться, или снова уйти под воду. Рыбаки сортировали улов, выбрасывая в море мелких рыбешек, водоросли, мусор и оставляя только полезное и давно знакомое. Адамберг, действуя вроде бы так же, поступал со своими мыслями совсем наоборот: отбрасывал все рациональное и принимался изучать все странное и нелепое.

Вернувшись к отправной точке — поднятой руке Блерио рядом с кофейной чашкой, — он дал образам и звукам Ордебека свободно разворачиваться перед ним: прекрасное и ужасное лицо Владыки Эллекена, Лео, поджидавшая его в лесу, ампирная бонбоньерка в столовой Эмери, Иппо, встряхивающий выстиранное платье сестры, кобыла, которой он погладил ноздри, Мо с его цветными карандашами, Антонен с его глиняными суставами, густо намазанными мазью, кровь на лице Мадонны в доме Глайе, Вейренк, лежащий на станционной платформе, коровы и мокрица, электрические шарики, битва при Эйлау, о которой Эмери ухитрился рассказать ему трижды, трость графа, стучащая о старый паркет, стрекот сверчков в доме Вандермотов, кабанье стадо на Бонвальской дороге. Он повернулся на спину, положил руки под голову, уставившись взглядом в потолочные балки. Сахар. Сахар, который так мучил его все эти дни, привел в такое запредельное раздражение, что он даже перестал класть его в кофе.

Через два часа Адамберг встал, щеки у него горели. Ему надо было увидеться только с одним человеком — с Ипполитом. Он дождется семи часов, времени, когда все жители Ордебека сидят за аперитивом либо у себя на кухне, либо в кафе. Если идти окраинами, то можно добраться до дома Вандермотов, не встретив ни одной живой души. Они тоже будут сидеть за аперитивом и, может быть, как раз прикончат тот ужасный портвейн, купленный специально для комиссара. Надо мягко, ненавязчиво направить Ипполита по верному пути и привести его прямо туда, куда нужно Адамбергу. «Мы славные ребята». В устах молодого человека, которому в детстве отрубили два пальца, который годами терроризировал своих школьных товарищей, такое заявление звучит странно. «Мы славные ребята». Адамберг взглянул на циферблаты обоих своих часов. Для полной ясности ему еще следует сделать три звонка. Один — графу де Вальрэ, другой — Данглару и третий — доктору Мерлану. Он выйдет из дому через два с половиной часа.

Адамберг спустился в погреб. Там он влез на бочонок с вином и оказался перед круглым запыленным оконцем, единственным окном в доме, через которое был виден краешек луга с пасущимися коровами. У него есть время, он подождет.

Когда под звон колоколов, зовущих к вечерне, Адамберг, осторожно озираясь, подходил к дому Вандермотов, он чувствовал глубокое удовлетворение. Он успел увидеть в окно, как шевельнулись по крайней мере три коровы. Шевельнулись, не отрывая морды от земли, стоя на расстоянии нескольких метров друг от друга. И Адамберг подумал, что это добрый знак, который предвещает Ордебеку безоблачное будущее.

LI

— Я не смог ничего купить, сегодня все магазины закрыты, — пожаловался Вейренк, выкладывая провизию на кухонный стол. — Пришлось разграбить запасы Фруасси, надо будет ей их возместить, и как можно скорее.

Ретанкур стояла, прислонясь спиной к холодному камину, и ее белокурая голова заметно возвышалась над каминной полкой. Адамберг размышлял, куда ее устроить на ночлег в этом доме, где все кровати были старинными, то есть слишком короткими для ее роста. Она наблюдала, как Вейренк и Адамберг увлеченно делают сэндвичи, намазывая на хлеб паштет из кролика с вешенками. Никто не знал, почему Ретанкур в какие-то дни бывала угрюмой, а в другие — приветливой, поскольку никто никогда не спрашивал ее об этом. Но даже когда могучая женщина улыбалась, в ее облике было что-то суровое, даже слегка пугающее, так что у вас сразу пропадала охота изливать ей душу или задавать нескромные вопросы. Ведь никому не придет в голову дружелюбно — и, в сущности, бесцеремонно — хлопнуть по стволу тысячелетнюю секвойю. Хмурая или радостная, Ретанкур неизменно вызывала у окружающих почтение, а порой и благоговение.

После скромного ужина — впрочем, паштет Фруасси, бесспорно, был великолепен — Адамберг начертил план местности и объяснил подчиненным порядок их передвижений. От гостиницы Лео по дороге в юго-восточном направлении, потом наискосок через поля, потом по грунтовой дороге к старому колодцу.

— Небольшая прогулка длиной шесть километров. Это лучшее место, какое я сумел подобрать. Так называемый Уазонский колодец. Я заметил его, когда шел вдоль Тука.

— Что такое Тук? — спросила Ретанкур, во всем любившая ясность.

— Тук — это здешняя река. Колодец находится на территории соседней коммуны, он уже лет сорок как заброшен, глубина около двенадцати метров. Если хочешь от кого-то избавиться — самое милое дело сбросить его туда.

— Да, но только если он перегнется через закраину, — заметил Вейренк.

— На это я и рассчитываю. Ведь убийца уже однажды применил этот способ, когда выбросил Дени из окна. Он знает, что ему легко будет справиться.

— Значит, Дени не покончил с собой, — констатировал Вейренк.

— Его убили. Он — четвертая жертва.

— Но не последняя.

— Точно.

Адамберг отложил карандаш и продолжил свои рассуждения, если это можно было так назвать. Ретанкур несколько раз морщила нос: как обычно, она не одобряла методов, которые комиссар применял для достижения цели. Однако в данном случае цель была достигнута, и Ретанкур не могла этого не признать.

— И это, конечно же, объясняет, почему он не оставил следов, — сказал Вейренк, которому захотелось проанализировать ситуацию в свете новых фактов.

А Ретанкур интересовали конкретные детали предстоящей операции.

— Закраина широкая?

— Нет, приблизительно тридцать сантиметров. Но что еще более важно, она низкая.

— Может сработать, — одобрительно заметила Ретанкур. — А диаметр колодца?

— Достаточно большой.

— Как будем действовать?

— В двадцати пяти метрах от колодца есть амбар, оставшийся от заброшенной фермы, с большими обветшавшими дверьми. Мы будем там, ближе подойти никак нельзя. Но будьте осторожны, Иппо — крепкий парень. Мы здорово рискуем.

— Опасный план, — заметил Вейренк. — На карте человеческая жизнь.

— Да, но выбирать не приходится, ведь у нас нет никаких доказательств, кроме случайно подобранных оберток из-под сахара.

— Ты их сохранил?

— Да, в погребе, в пустом бочонке.

— На них могли сохраниться отпечатки. Ведь дождя не было несколько недель.

— Все равно это ничего не докажет. Сидеть в лесу на поваленном дереве и жрать сахар — не преступление.

— А слова, которые сказала Лео?

— Слова старой женщины, находившейся в состоянии шока. И слышал их только я.

— При этом еще был Данглар.

— Данглар не прислушивался.

— Да, это нельзя признать доказательством, — согласилась Ретанкур. — Значит, у нас нет другой возможности, кроме как поймать его на месте преступления.

— Опасный план, — повторил Вейренк.

— Вот поэтому я вызвал Ретанкур, Луи. Она сумеет его нейтрализовать быстрее и надежнее, чем это сделали бы мы с тобой. И поймать его, если он вздумает смыться. И веревку, если понадобится, будет держать именно она.

Вейренк беззлобно покачал головой и закурил. То, что Ретанкур превосходит его по физической силе, было неоспоримым общепризнанным фактом. Наверно, она даже смогла бы втащить Данглара на платформу.

— Если наш план провалится, — сказал он, — этот человек погибнет, да и нам несдобровать.

— План беспроигрышный, — спокойно возразила Ретанкур. — Если, конечно, встреча состоится.

— Состоится непременно, — заверил ее Адамберг. — У парня просто нет другого выхода. И ему очень хочется убить этого человека.

— Допустим, что так, — сказала Ретанкур, протягивая пустой стакан.

— Виолетта, — мягко сказал Адамберг, наливая ей вина, — это уже третий стакан. А нам понадобятся все ваши силы.

Ретанкур пожала плечами, словно комиссар ляпнул глупость, которую даже не стоит комментировать.

LII

Ретанкур встала за правой створкой двери амбара, Адамберг с Вейренком вдвоем встали за левой. Когда Ретанкур побежит к колодцу, ничто не должно ей мешать.

В полутьме Адамберг поднял руки с растопыренными пальцами. Это означало «десять». Ждать осталось десять минут. Вейренк бросил сигарету, раздавив ее каблуком, и прильнул к широкой щели в стене амбара. Плотный Вейренк весь напрягся, готовясь к схватке, а вот Ретанкур, которая стояла, прислонясь спиной к дверной раме, казалось, полностью расслабилась, несмотря на пятнадцать метров веревки, обмотанные вокруг ее талии. Адамберга это даже беспокоило, ведь Виолетта выпила три стакана вина.

Ипполит пришел первым, сел на закраину колодца и сунул руки в карманы.

— Как он уверен в себе, этот здоровяк, — прошептал Вейренк.

— Смотри в сторону голубятни, Эмери придет оттуда.

Капитан появился через три минуты, в аккуратно застегнутом кителе, с гордой осанкой, но шагал он не очень решительно.

— Плохо, — прошептал Адамберг. — Ему страшно, а тому — нет.

— Но страх может сделать его сильнее.

Двое у колодца вступили в разговор, но полицейские в амбаре не могли расслышать ни слова, они были слишком далеко. Ипполит и Эмери смотрели друг на друга недоверчиво и враждебно. Ипполит говорил больше, чем Эмери, с агрессивными интонациями. Адамберг встревоженно глянул на Ретанкур: лейтенант стояла все в той же безмятежной позе, опершись на притолоку. Это зрелище не успокоило Адамберга, он знал, что Ретанкур может спать стоя, как лошадь.

Вдруг до них донесся смех Ипполита. Недобрый смех. Он хлопнул Эмери по спине, и в этом жесте не было и тени дружелюбия. Потом он нагнулся над закраиной и протянул руку, словно хотел показать на что-то в глубине колодца. Эмери повысил голос, выкрикнул что-то похожее на «сволочь» и тоже заглянул в колодец.

— Внимание! — прошептал Адамберг.

Но комиссар не ожидал, что убийца будет действовать так ловко и так быстро, одной рукой обхватив обе ноги противника и разом приподняв их, а его собственная реакция окажется такой медленной. Он сорвался с места с более чем секундной задержкой и побежал, чуть-чуть отставая от Вейренка, который ринулся вперед всей плотной массой своего тела. Ретанкур была уже у колодца, когда Адамбергу оставалось добежать еще метра три. Лейтенант применила свой фирменный прием, которого никто не мог повторить, бросила Эмери на землю и уселась на него верхом, прижав его руки к земле, безжалостно сдавив ему грудную клетку и заставив стонать под ее тяжестью. Ипполит, отдуваясь, встал; он ободрал себе кожу на пальцах, цепляясь за каменную закраину.

— Вы были правы, — сказал он.

— С тобой бы ничего не случилось, — заверил его Адамберг, указывая на Ретанкур.

Он схватил капитана за руки и застегнул на них наручники, в то время как Вейренк связывал ему ноги.

— Не дергайся, Эмери. Учти, Виолетта может раздавить тебя, как мокрицу. Как земляную креветку.

Вспотевший, с бьющимся сердцем, Адамберг набирал номер Блерио, а Ретанкур между тем уселась на закраину колодца и закурила — так же невозмутимо, как если бы вернулась с рынка. Вейренк расхаживал взад-вперед, размахивая руками, чтобы снять напряжение. В наступающих сумерках его силуэт расплывался, видны были только ярко-рыжие пряди в волосах.

— Приезжайте к старому Уазонскому колодцу, Блерио, мы все здесь. Мы взяли его.

— Кого вы взяли? — спросил Блерио, который ответил после как минимум десяти гудков и говорил сонным голосом.

— Ордебекского убийцу.

— Разве это был не Вальрэ?

— Нет, не он. Приезжайте скорее, бригадир.

— Куда? В Париж?

— В Париже нет Уазонского колодца. Поторопитесь.

— Кого вы взяли? — прокашлявшись, повторил Блерио.