Грань Дивер Джеффри
Слезы в ее глазах. Второй раз за время нашего знакомства.
Не зная, как реагировать, я чувствовал острый дискомфорт.
— Где она сейчас?
— Встречается с ним через час в парке Вашингтона в центре города.
Как я не раз втолковывал Клэр Дюбойс и всем своим ученикам, всякие отношения между «пастухом» и его клиентом прекращаются в ту минуту, когда заказчик, киллер или «дознаватель» арестованы либо нейтрализованы иным способом. Необходимость дальнейшей психотерапии, разводы, трагические инциденты или счастливое продолжение семейной жизни — все это нас уже никаким боком не касается. К тому времени, когда существование Кесслеров начнет возвращаться к норме после всех пережитых ими страхов — а это так или иначе случится, — я уже буду где-то на другой явке или в пути, обеспечивая безопасность других подопечных.
— Умоляю вас!
Снова точка уязвимости, подумалось мне. Для меня она была теперь в том воспоминании о пенившихся водах Потомака.
Уязвим…
— Хорошо, — сказал я.
Мою руку сжали сильнее.
— О, как я вам благодарна! — Джоанн смахнула слезы со щек.
Я поднялся.
— Корт?
Пришлось обернуться.
— Помните, о чем мы с вами говорили? О раздвоенности жизни. О том, что невозможно охранять людей, как вы, или делать ту работу, что я выполняла прежде, и одновременно иметь семью. Я тогда сказала, что совмещать одно с другим не стоит и пытаться. Но теперь я в этом вовсе не уверена… Вероятно, это вполне возможно. Если правильно построить отношения. — Она улыбнулась, и лицо ее приняло выражение, какого я раньше не замечал. — Нужно только очень сильно захотеть этого.
Честное слово, я не знал, что ответить на это, а потому кивнул на прощание и, слегка прихрамывая, пошел искать свою машину.
Минут через сорок я уже был в парке Вашингтона, расположенном неподалеку от площади Дюпона. Это совсем небольшой парк, разбитый в первые годы существования города. Некоторые садовые скамейки в парках нынче совершенно новые, и, как я слышал, их теперь штампуют из переработанных старых шин и пакетов из-под молока. Это, конечно, очень прогрессивно, экологично и благотворно для человечества, но я предпочитаю старые, как те, что стояли здесь. У них был такой вид, словно они установлены в те времена, когда неподалеку, в доме на Пенсильвания-авеню, работал еще Тедди Рузвельт. Черные чугунные станины, местами ржавые, с деревянными планками сидений, бугристыми от все новых слоев краски, которые годами накладывали на них.
Парк пересекла пара, остановившаяся на секунду, чтобы полюбоваться на цветущий куст — по-моему, это была камелия, — а потом здесь стало снова совсем пустынно. День выдался ветреный, небо покрывали облака. Я поставил машину так, чтобы мне была видна каждая скамья и я мог заметить появление Мари, с какой бы стороны она ни подошла. Заглушив мотор, опустил солнцезащитный козырек. В глаза я здесь точно никому не бросался. Попытка позвонить Мари по телефону ни к чему не привела — она включила автоответчик, видимо, не желая отвечать на звонки сестры.
Потом появился новый персонаж. Не без огорчения я узнал в нем Эндрю. Его фото Клэр Дюбойс прислала мне еще в тот период, когда он не был исключен из числа подозреваемых заказчиков в деле Кесслеров. Разговаривая по сотовому телефону, он неспешно вошел в парк, осмотрелся и, поразмыслив, сел на скамейку. Закинул ногу на ногу. Выражения его лица с двадцати с лишним метров я четко не видел, но он явно не улыбался, а в некоторых жестах отчетливо проявлялось раздражение. В любой игре Эндрю был бы для меня легким противником — слишком взрывной темперамент и отсутствие сосредоточенности.
Поскольку он появился первым, у меня не оставалось возможности поговорить сначала с Мари, если только не перехватить ее каким-то образом по дороге.
Но такого шанса мне не предоставилось, потому что она показалась почти тут же, войдя в парк с противоположной стороны. В отличие от Эндрю она расплылась в улыбке, показывая, что рада встрече. Мари шла легко и быстро с пакетом из магазина «Нейман Маркус» и небольшим кофром для фотоаппарата через плечо. Хорошо мне теперь знакомый чемодан на колесиках покорно тащился за ней, как верная собачонка. Неужели в пакете подарок для него? Это означало бы, что Мари готова вернуться к той роли зависимого, неуверенного в себе ребенка, которая отчетливо проявилась, когда она оставляла прежде сообщение на его автоответчике. С ним Мари вела себя совсем иначе, чем с другими, — например, со мной.
Мистер гид…
Эндрю заметил ее, кивнул, но не улыбнулся в ответ и не прервал разговора по телефону. Наверняка специально сделал совершенно ненужный ему звонок, чтобы сразу показать свою власть над ней, подумал я. Подобный тип поведения очень распространен у животных, но они делают это ради выживания, а не из чистого эгоизма. Зная, что Эндрю иногда бил Мари, я сразу почувствовал опасность в его пренебрежении к ней. Этого и боялась Джоанн.
Поскольку я уже не был при исполнении, свой «глок» я оставил запертым я ящике стола на работе. Впрочем, в любой момент можно набрать 911. Я пристально всматривался, стараясь не упустить чего-нибудь важного. Его руки были в перчатках. Еще раньше я приметил, что карман его брюк оттопырен. В большом рюкзаке Эндрю могло лежать оружие. Впрочем, и сам по себе рюкзак мог послужить оружием. Эндрю не носил очков, которые делают человека менее опасным, если приходится вступать с ним в схватку или убегать от него. Этот мужчина был, несомненно, силен и в хорошей физической форме.
Но Мари не замечала исходившей от него угрозы и всем своим видом показывала, как ей приятно вновь увидеть его. С не покидавшей губ улыбкой она села рядом и поцеловала Эндрю в щеку, к которой он не прижимал телефон. Он сначала схватил ее за руку, но еще какое-то время не проявлял никаких знаков внимания, пока наконец не закончил разговор. Убрав мобильник, Эндрю повернулся к ней и тоже изобразил улыбку. Слов я не слышал, но их разговор казался довольно спокойным. Он наверняка спросил, где она провела последние дни, а она — это я понял по удивленному выражению его лица — рассказала ему какую-то часть правды. Он коротко рассмеялся.
Как бы ни выглядело со стороны происходящее на твоих глазах, Корт, чем бы ни казалось, никогда не делай поспешных выводов. Будь настороже.
Слушаюсь, Эйб!
Усмешка Эндрю сменилась чуть похотливой улыбочкой, когда он обнял Мари за талию. Он что-то нашептывал ей, наверняка зазывая к себе домой. По сведениям Дюбойс, жил он неподалеку отсюда.
Но в этот момент Мари покачала головой и скинула его другую руку, лежавшую на ее плече. Отодвинулась. Помолчала, явно собираясь с духом. А потом заговорила, избегая смотреть ему в глаза. Поначалу слова явно давались ей с трудом, но постепенно Мари осмелела и продолжала, глядя, как равнодушно он слушает ее.
Сделав жест затянутой в перчатку рукой, он склонился к ней ближе. Произнес несколько фраз, но Мари снова покачала головой.
Потом она достала из пакета фотографию в рамке. Это был натюрморт, который я видел прежде в доме Кесслеров. Вероятно, когда-то именно Эндрю подарил ей его. Скорее всего он и был автором работы. Теперь Мари протянула снимок ему.
Интересно. Явный признак желания разрыва с ее стороны.
Посмотрев на фотографию, Эндрю грустно улыбнулся. Потом начал долго говорить, что-то внушая ей. Опять склонился, чтобы поцеловать Мари, но она отпрянула, бросив ему в лицо еще несколько фраз.
Он сначала кивнул. А потом вскочил на ноги и с яростью швырнул рамку на асфальтированную дорожку у скамейки, где она вдребезги разбилась. Мари съежилась от страха, стараясь увернуться от осколков. Потом Эндрю потянулся и схватил ее за руку. Она поморщилась, даже вскрикнула от боли. Его другая рука в плотно облегающей перчатке стала сжиматься в кулак.
Я открыл дверь машины и быстро выскочил…
Но в эту же секунду тоже поднявшаяся на ноги Мари врезала рукой прямо в лицо Эндрю. Тот, не ожидая от нее проявлений агрессии, был застигнут врасплох. Удар пришелся точнехонько ему в нос. Больнее ничего не придумаешь — я испытал это на собственной шкуре, потому что однажды мой перепуганный клиент случайно со всей силы заехал мне по носу локтем.
Эндрю невольно опустился на скамейку, сгорбившись, все еще злясь, но полностью занятый теперь своей окровавленной физиономией.
— Ты сучка поганая!
— Но я же сказала тебе, что все кончено, — твердо повторила Мари.
Теперь, выбравшись из машины, я слышал каждое их слово.
Эндрю поднялся и почти вслепую стал размахивать кулаками, но Мари абсолютно хладнокровно с силой толкнула его. Зацепившись ногой за ногу, он всей своей тяжестью рухнул на асфальт. Потом вскочил, отступил на несколько шагов и полез в карман за бумажным носовым платком.
— Ты напала на меня, сука! Я вызову полицию.
— Валяй, вызывай, — отозвалась она, воплощенное спокойствие. — Только помни, что брат моей сестры — коп. И насколько я знаю, у него на тебя давно руки чешутся. А ведь у него есть еще и коллеги.
Я не без удовольствия отметил, что, находясь под моим попечением, Мари тоже научилась давить на болевую точку противника. Она посмотрела на него почти с жалостью.
— И не смей мне больше звонить.
Потом Мари закинула кофр с камерой через плечо, повернулась и, волоча за собой чемодан, неторопливо стала удаляться. Я подождал, желая убедиться в том, что Эндрю не станет преследовать ее. Похоже, эта мысль пришла ему в голову, но ненадолго. Он подобрал с земли остатки рамки и вновь в бешенстве швырнул об асфальт. А потом быстрым шагом пошел в другую сторону, зажимая рукой все еще кровоточивший нос.
Я снова сел за руль, запустил мотор и повел машину в том направлении, куда ушла Мари. Уже на следующем перекрестке я заметил, что она стоит у перехода через улицу. Мари пальцами взъерошила себе волосы и чуть откинула голову назад, чтобы посмотреть на еще более помрачневшее небо. Она вдыхала те же запахи, что и я сквозь опущенное стекло своего «вольво», — сладковатый аромат сырых осенних листьев и еще более приторный дымок из камина расположенного на углу дома.
Для нее загорелся зеленый сигнал светофора, она пересекла проезжую часть и подошла к стеклянным дверям высотного здания отеля «Хайатт».
Я припарковался у тротуара в неположенном месте, показал удостоверение полисмену. Кивнув, он оставил меня в покое.
Мари прошла сквозь вращающуюся дверь, огляделась и решительно направилась к стойке службы размещения, отдав свой чемодан мальчику-коридорному. Поздоровавшись с рецепционисткой, она открыла сумочку, достав свои права и кредитную карточку.
Я еще немного понаблюдал за ней. Убедившись окончательно, что последняя из моих подопечных находится в полной безопасности, я включил передачу и влился в транспортный поток, который увлек меня в сторону дома.
Эндшпиль
Когда я веду машину по делу, связанному с работой, то не позволяю себе такой роскоши, как музыка в салоне. Она слишком отвлекает, как объяснил я пару дней назад Биллу Картеру.
Но в свободное время у меня всегда включено либо радио, либо компакт-диск, либо музыка, скаченная из Интернета. Мои музыкальные пристрастия можно назвать старомодными, но они охватывают обширный период от 1930-х до 1960-х годов. Мне не нравится ничто более раннее, как редко приходятся по вкусу песни, написанные позже.
Мои любимцы — Фэт Уоллер, Синатра, Билли Холидэй, Луи Армстронг, Розмари Клуни, Элла, Сэмми Дэвис-младший, Дин Мартин… Но только если слова его песни не слишком глупы. Текст очень важен. Почему-то этой мыслью не прониклись при всей своей музыкальности, например, те же «Битлз». Они блестящие мелодисты, но я всегда считал, что их произведения стали бы подлинным искусством только в том случае, если бы они однажды задумались: «Боже, о чем это мы поем?»
И сейчас, стремительно удаляясь от столицы, я слушал песню времен Синатры по спутниковому каналу «Сириус», где умело подбирают музыку той эпохи и лучших ее исполнителей — не только Фрэнка. В динамиках звучал голос Гарри Конника-младшего.
Я ловил кайф от его пения.
Я ловил кайф просто от того, что вел машину.
За спиной остался большой город. В прошлом остались Мари и Джоанн. Райан и Аманда.
И Генри Лавинг.
Со всеми ними, хотя с каждым по-разному, я мысленно распрощался навсегда.
И другие люди тоже ушли сейчас из моей жизни, хотя, разумеется, ненадолго. Фредди, Арон Эллис и Клэр Дюбойс, которая, как я надеялся, сейчас готовила что-то неповторимо вкусное для своего «кошатника».
Еще раньше я на время выбросил из головы Джейсона Уэстерфилда и эту его даму в жемчугах.
Промелькнул дорожный указатель. До Аннаполиса в штате Мэриленд оставалось двадцать пять километров.
Через двадцать минут я подъехал к скромному белому особняку в колониальном стиле, стоявшему почти на самом берегу Чесапикского залива. Ветер к ночи утих, но я все равно мог слышать легкий шум прибоя — почему мне и нравился этот уголок сельской Америки.
Я сбросил скорость, включил указатель поворота, хотя позади меня не было никого, и свернул на узкую дорожку, всю усыпанную листьями, которые здесь начинают опадать раньше, чем в городах. Мне нравилось сгребать их — не сдувать этими современными приспособлениями, а именно сгребать. И я возьмусь за них завтра с утра, начав с этого свои выходные. Остановив машину, я вышел из нее, от души потянулся, забрал с заднего сиденья свой компьютер, спортивную сумку и пакет с драгоценной настольной игрой.
Помахивая своим багажом, я поднялся по вьющимся змейкой бетонным ступенькам — хруст уже успевших засохнуть листьев непрерывно раздавался под ногами — к входной двери дома. Поставив сумку у порога, начал рыться в карманах в поисках ключа, но тут дверь распахнулась.
Я вздрогнул от неожиданности.
Пегги это насмешило, и она отрывисто рассмеялась. Невысокая, но сильная, с лицом, все еще покрытым веснушками, несмотря на четвертый десяток, темноволосая женщина обхватила руками и меня самого, и мою поклажу, да так порывисто, что я чуть не свалился со ступенек. Но она удержала меня — сильная, я же сказал, — и, обняв меня рукой значительно ниже спины, ввела в дом.
— Ты что-то рано вернулся. — Она нахмурилась. — Я не успела сказать любовнику, чтобы прыгнул с балкона и удирал через задний двор.
— Если он умеет хорошо готовить, — подмигнул я, — попроси его остаться.
Пегги слегка ударила меня по ребрам и снова расхохоталась. Бросив на пол все свои вещи, я взял ее за руки и приник к ее губам в долгом поцелуе.
— Значит, вы закончили свой проект раньше срока? — Я заметил, как она мельком глянула в зеркало и подправила свои черные вьющиеся волосы. Моего приезда она ожидала только завтра. Обычно к моему возвращению после долгого отсутствия Пегги тщательно приводила себя в порядок, всегда внося в свою внешность что-нибудь новое. Мне это нравилось, но на этот раз я не предупредил ее звонком. Во-первых, не хотелось, чтобы она тратила на подготовку слишком много времени и усилий, а во-вторых, я всегда любил устраивать ей сюрпризы вроде этого, как и на все дни рождения или годовщины свадьбы, — кстати, до нашей пятнадцатой оставалось всего две недели.
— Что у тебя с головой?
— Ты же знаешь, какой я неуклюжий. Лазил по стройплощадке, и вот…
— А защитная каска?
— Обычно ношу, но не в тот раз, — ответил я и поспешил сменить тему. — Твои родители раздумали навестить нас в эти выходные?
— Нет. Они приедут. Вместе с Оскаром.
— С кем?
— Со своей собакой.
— Не знал, что они завели собаку.
— Но они же упоминали об этом.
— Какой породы?
— Не знаю. По-моему, обычная дворняга.
Я осмотрелся.
— А где мальчишки?
— Джереми у себя в комнате, разговаривает по телефону с твоим братом. А Сэм уже в постели. Я наскоро приготовлю тебе ужин.
— Обычного сандвича будет довольно. И бокал вина. Вот бокал можешь взять побольше.
— Так пойдем скорее. — Пегги положила мои сумки на пол в холле, где я собирался поменять плитку, вздувшуюся, когда месяц назад у нас рванула труба в ванной. Мы прошли в кухню, и Пегги хотела открыть холодильник. Однако прежде чем достать еду, она выключила верхний свет, зажгла несколько свечей и налила нам по бокалу настоящего французского шардоннэ.
Мы чуть соприкоснулись краями бокалов.
— Ты надолго домой?
— На четыре дня.
— Неужели? Как я рада! — Она бросилась ко мне, тесно прижалась всем телом и еще раз поцеловала, а ее рука скользнула мне за спину как раз в то место, где всего пару часов назад висела кобура.
Минуту спустя, когда она разжала объятия, я спросил:
— Между прочим, я уже упомянул, что проведу дома пять дней?
— Скажи, как мне поступить, чтобы задержать тебя на неделю? — шепнула она мне на ухо.
Я улыбнулся. Когда я с Пегги, мне всегда хочется стать самым улыбчивым человеком в мире, но не очень-то получается.
Когда же после еще нескольких поцелуев она выскользнула из моих рук, я не сдержался:
— Ты должна посмотреть, что мне удалось найти.
Я принес из прихожей пакет и достал полученную в субботу по почте игру. Открыл крышку и поставил коробку на стол.
— Чудо какое… — Пегги не такая любительница настольных игр, как я, но поскольку коробок с ними в нашем доме гораздо больше, чем книг, со временем она стала неплохо разбираться в них. — Это то, что я думаю?
— Да, и это оригинал.
Мы смотрели на самый первый выпуск «Страны сладостей» — простейшей, но, бесспорно, самой популярной из всех детских настольных игр. Еще малышом я играл в нее со своими братьями и приятелями. Достаешь карточку и двигаешь фишку посреди доски с нарисованным пейзажем, где есть и шоколадное болото, и гора жвачки.
— Джер, наверное, уже перерос ее, а вот Сэму понравится, — заметил я.
— С тобой в нее будет играть даже Джереми.
И я понял, что она права.
— А теперь садись и расслабься, — велела мне Пегги. Оглядев меня, она чуть насупилась. — Ты втайне от меня посещаешь спортзал? Как тебе удалось сбросить вес?
— Нет, просто в том месте, куда меня командировали, не очень-то хорошо кормили.
— Гм-м…
Она открыла дверь холодильника, а я спустился в свою «берлогу» и уселся в скрипучее кресло, окруженное полками, на которых стояла 121 коробка с играми. И мне пришла в голову мысль, как ни странно, прямо связанная с одной из моих последних подопечных.
Ты пришла к верному выводу, Джоанн. Нет ничего невозможного в том, чтобы прожить две разные жизни. На публике и вдали от посторонних глаз. Темную и светлую. Сумасшедшую и исполненную мирного здравого смысла.
Но вот только для того, чтобы они не соприкасались друг с другом, нужно приложить немалые усилия. Иной раз, кажется, просто сверхчеловеческие.
Нужно уметь блокировать в памяти, забывать все, что связано с твоей светлой, твоей подлинной жизнью, отказаться от всех воспоминаний о родных тебе людях, когда ты работаешь. Помнить о них постоянно — слишком рискованно, а иногда и смертельно опасно.
В своей тайной жизни нужно принять и понять необходимость полного одиночества. Как это делаю я обычно четыре-пять дней подряд, мотаясь по дорогам и явкам и считая своим единственным домом коттедж в Александрии, наем которого оплачивает мне государство, чтобы я все время находился где-то рядом с офисом. И хотя там поблизости мой любимый игровой клуб, хотя там я поместил некоторую часть своей коллекции, а по стенам развесил какие-то снимки и грамоты, полученные за свою службу, для меня это всего лишь времянка, пустое место, пахнущее краской и картоном. Но никак не настоящий дом.
Однако труднее всего в такой двойной жизни — необходимость постоянно врать.
Пегги знает, что я работаю на правительство, но поскольку я дипломированный математик и программист, она считает, что в мои служебные обязанности входит научный анализ безопасности федеральных объектов внутри страны и за рубежом. Я убедил ее, что большая часть моей работы засекречена и мне запрещено распространяться о ней, но по крайней мере Пегги считает ее совершенно безопасной. Даже скучноватой. Столько цифр и непонятных диаграмм!
Она понимает и, надеюсь, мирится с тем, что меня нельзя расспрашивать о моих конкретных заданиях.
И я, в свою очередь, не делюсь подробностями своей личной жизни ни с кем из коллег. Даже с теми, кого считаю друзьями, вроде Фредди. Конечно, где-то в глубинах самых секретных кадровых архивов правительства есть мое полное «личное дело», в котором фигурируют и Пегги, и дети, и моя матушка — она живет в Сан-Диего, — и трое моих старших братьев, один из них возглавляет страховую компанию, а двое преподают в колледжах. Эти бумаги, несомненно, необходимы, если я погибну (кому выплачивать компенсацию?) или выйду на пенсию (выслуга лет, награды, поощрения по службе), да мало ли для чего еще! Но я сделал все, чтобы на них навечно стоял гриф «Совершенно секретно».
Или есть еще такой — КНЗ. Для тех, «Кому необходимо знать»…
А для подавляющего большинства людей, с которыми меня сводит профессия, я — бездетный бобыль, обитающий в старой части Александрии, вероятно, даже вдовец с какой-то трагической тайной в прошлом (история о бывшем парне моей жены, которую я рассказал Мари, не была выдумкой, но кончилась не так драматично). Со стороны я кажусь сухарем, посвятившим жизнь работе, неулыбчивым и лишенным чувства юмора. И предпочитаю, чтобы меня знали только под коротким именем Корт, пусть кое-кто и считает это претенциозным.
К моему облегчению, из этих раздумий меня вывел радостный крик, донесшийся из-за моей спины. Я поднялся из кресла и с улыбкой повернулся.
Мой младший сын, Сэмми, проснулся и стоял на пороге кабинета.
— Папочка! Ты дома!
На нем была пижамка, волосы взлохмачены, но каким же симпатягой он мне показался! Инстинктивно я отставил бокал с вином подальше, зная, что сын бросится ко мне в объятия с разбега. Приветствие, вошедшее у нас в традицию. И конечно, шлепая по полу босыми ногами, он ринулся ко мне, не обращая внимания на предостережения матери, донесшиеся из кухни.
А я лишь подбодрил его:
— Быстрее, Сэмми! Давай! — И в моем голосе, как я надеялся, прозвучало столько же любви, сколько я в себе ощущал. И вот его тельце взметнулось в воздух, а я подобрался и убедился, что достаточно твердо стою на ногах и мой сын безопасно приземлится в надежные руки отца, так долго ждавшего этого момента.
~
Jeffery Deaver
THE EDGE
Печатается с разрешения автора и литературных агентств Curtis Brown UK и The Van Lear Agency.
© Jefferey Deaver, 1995
© Перевод. И. Моничев, 2011
© Издание на русском языке AST Publishers, 2014
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
Читать бесплатно другие книги:
